Алиса Юридан Ориентир
Черная коробка, притягивающая взгляд вопиющим контрастом с белой столешницей, слегка гудела.
Что в ней? Крышка обтянута бархатом, так и хочется протянуть руку и погладить, но когда он делает шаг к столу, гудение усиливается, заставляя остановиться. Почему оно стало звучать угрожающе? Да и коробка ли это гудит?
Скрипнули половицы – совсем рядом, за спиной, – и он обернулся бы, если бы страх не сковал, в секунду разлившись по телу. Снова скрип – почти ласково, «ну же, обернись», – и нервы не выдерживают, толкают его вперед, к этой чертовой коробке, из-за которой он вовсе не намерен умирать. По крайней мере не прямо сейчас.
«Помни, ты обещал», – слышит он знакомый голос, но не сразу позволяет себе узнать его, не сразу решается признать то, что понял с первого мгновения. На несколько секунд он тонет в ледяной воде, чувствуя, как придержанное воспоминание, словно вертлявый скользкий кусок мыла, в отместку вырывается от него, растворяется в комнате, не дает ему вынырнуть из холодного мрака.
А потом он сдается и вспоминает – в ту же секунду, как пальцы его касаются бархатной крышки коробки. Это она. Конечно, это она. Ее голос, ее мягкие интонации. Та, которой больше нет. Та, из- за кого он сейчас здесь. Та, что сказала ему: «Ты найдешь в ней именно то, чего желаешь больше всего на свете». Та, что рассказала ему об этой комнате и этой коробке, открыв которую, одни увидят все, а другие – ничто. Рассказала, полностью изменив его судьбу, и навсегда оставила его, освободившись от бремени, которое несла всю жизнь и всю жизнь подсчитывала понесенные вместе с ним потери.
Он резко оборачивается, но, кроме него, в комнате никого нет. Может быть, и не только в комнате – во всей Вселенной лишь он и эта чертова коробка. Он снимает крышку – та поддается легко, даже слишком, – и смотрит на алый шелк, выстилающий дно. Гудение прекращается. Все и ничто. Разочарование током бежит по пальцам, все еще держащим крышку. Разочарование – и страх. Что-то не так.
Коробка пуста.
Что-то очень сильно не так.
Что бы она сделала на его месте? Если бы обнаружила эту тупую, ошеломляющую пустоту вместо ожиданий? Впрочем, она бы ее и не открыла, эту проклятую коробку. Она бы сдержалась. Ему тоже следовало бы, только уже поздно. Слишком поздно, потому что он действительно намерен нарушить данную ей клятву. Он не такой сильный, как она.
Он не Милена.
Момент их знакомства навсегда отпечатался в его памяти. Как он вошел в комнату и увидел ее – чистую, неземную красоту в белоснежном платье, сияющем ослепительным светом. Кроме него, этот свет почему-то никто не видел, зато его сердце чуть не остановилось от внезапно нахлынувшего чувства, названия которому он еще не знал. Он понял, что единственный его шанс как- то жить дальше – это подойти к ней. Сейчас-то он знал, что у него не было выбора. Любовь никогда не дает выбора. Но тогда он просто шагнул к ней, зачем-то протягивая ей на ладони самое дорогое, что у него было, – его радужный сферический талисман, силу и красоту которого тоже никто, кроме него, не видел, называя его просто симпатичным стеклянным шариком. Этот талисман до сих пор с ним, цел и невредим, несмотря на все, что им пришлось пережить. Милена оценила шаг и улыбнулась ему. Он до сих пор помнил эту улыбку – тогда еще светлую, легкую, еще почти не тронутую грядущей печалью, не носящую печать бремени.
Это было почти двадцать лет назад. Ему было семь, ей – шесть, но уже тогда казалось, что она пережила не одно поколение. Было что-то в ее глазах, в ее улыбке – вскоре почти всегда усталой, – в том, как она спустя годы просыпалась рядом с ним. Что-то, что он никогда бы не смог постичь. Никто не смог бы. Что-то, что почти двадцать лет удерживало его на краю – и эти двадцать лет, в которых он любил и убивал, в которых любили и пытались убить его, в которых были и боль, и радость, и страх, и мудрость, и предательство, и сила, и слабость, и вера, – эти двадцать лет только и нужны были для того, чтобы привести его сюда. Чтобы он сделал то, что не смогла она и за что она себя так и не простила. Чтобы он спас их. Всех их.
Но разве может быть спасение в пустоте?
Он вцепился в алый шелк, оказавшийся враждебно холодным и скользким, и начал отдирать его от коробки.
Такими же скользкими были его ладони, обагренные ее кровью, только та была горячей. Обжигающей. Застилающей все вокруг. Они могли бы этого избежать…
– Как тебя зовут? – спросил он тогда, бесконечно давно, не в силах сдержать расползающуюся по лицу улыбку. В той детской комнате, ставшей первой из утомительной череды. Если бы он знал, что все закончится ее кровью на его руках, не спросил бы. Ни за что не спросил бы.
– Милена, – ответила она, и он вздрогнул: голос прозвучал около уха так четко, как точно не мог прозвучать двадцать лет спустя. Вздрогнул и разозлился – не время сейчас предаваться воспоминаниям. Очень скоро у него будет целая вечность для этого, только для этого и ни для чего больше. Если, конечно, ему удастся сделать то, ради чего он здесь.
Коробка утверждала обратное. На самом ее дне, под шелком, который теперь лоскутами висел в его руках, лежал ключ. Именно такой, каким он его и представлял, да при этом еще и красивый: медный, с дерзким рубином, дышащий древностью. Именно такой – и это значит, что коробка уже проникла в его сознание и в его ожидания, уже играет на его поле столь же уверенно, как и на своем, а значит, шансов на победу у него немного.
Он отбросил обрывки шелка и взял ключ в руку. Тепло жизни, исходящее от рубина и передающееся меди, согрело холодную ладонь.
Эта коробка – чудо природы. Проклятие природы. Ее подарок и ее насмешка.
Черная коробка исполняла самые сокровенные желания. Только загадай – и пожинай плоды. Чего же он хотел? Если отбросить то, ради чего он на самом деле здесь, чего хотел он сам?
Хоть сейчас это и не имеет никакого значения, он хотел бы не стремиться к этой коробке почти всю свою жизнь. Хотел бы никогда о ней не знать. Хотел бы жить с Миленой нормальной, заурядной жизнью, ссориться из-за бытовых мелочей, а не из-за изъянов в планах отступления после очередной неудачи, очередной пустой комнаты без коробки. Коробка любила их обманывать и делала это весьма умело. Восемьдесят пять. Именно столько потенциально подходящих комнат они нашли, и ни одна из них не оказалась той самой. Восемьдесят шестая забрала жизнь Милены и навсегда отложилась в памяти ее теплой кровью на руках и его абсолютной неспособностью что-нибудь с этим сделать. Восемьдесят седьмая оказалась пустышкой.
И вот она, восемьдесят восьмая, та самая, столь желанная и столь недосягаемая, словно насмехающаяся над ним. Всего одна комната отделяла Милену от долгожданного освобождения – не столь радикального, какое ей в итоге выпало. Всего одну комнату ему пришлось пережить в одиночку. Это казалось ему непоправимо несправедливым.
Он взвесил тяжелый ключ в руке. Рубин гипнотизировал и манил сдаться, сделать то, что он хочет, а не то, что должен. Он знал, что коробка будет сопротивляться. Будет подсовывать ему все, чтобы отвлечь его внимание на то, что ему так желанно. Не даст себя уничтожить – а ведь именно за этим он здесь.
Все, с чем он столкнулся, узнав тайну Милены и коробки, комнаты и желаний, все, чего он даже не мог себе представить, что было за гранью его представлений о реальности, все это – и всех их – нужно было уничтожить. Единственной целью Милены было разрушить порочный круг, в котором страждущие бесконечно и упорно ищут эту чертову коробку, надеясь, что она им поможет, ищут, сметая все и вся на своем пути, жертвуя, убивая, предавая и подавая пример другим, подпитывая тем самым силы, рожденные коробкой, охраняющие ее, наслаждающиеся бесполезным сопротивлением – и удивляющиеся бесконечной надежде этих алчных представителей чуждой им реальности. Упорных, ничему не учащихся, считающих, что им-то, конечно, повезет, в отличие от других, не замечающих, что желание во что бы то ни стало найти коробку давно уже перешло в разряд навязчивых идей. Глупых и отчаянных. Людей.
Милена с детства знала, что единственный выход – уничтожить коробку, и тогда весь этот мрак, поглощающий одного за другим и никогда ничего не дающий взамен, рассеется. Будут другие комнаты и другие коробки. Но не здесь. Не в их реальности. Людям нельзя давать такой ориентир, подминающий их под себя, начисто сметающий их представления о нормальной жизни, затопляющий тьмой все их мысли и в конце концов их потопляющий. Они должны уничтожить коробку, пока та не уничтожила их.
Они – это он и Милена. Больше никто планов Милены не разделял, потому что она о них не распространялась. Слишком опасно. В глазах других они были очередной отчаянной парочкой, ищущих коробку, чтобы загадать ей свои (наверняка примитивные) желания. Если бы кто-то узнал, ради чего они на самом деле почти двадцать лет покоряют комнату за комнатой, оставляя в них часть себя и не получая за это ничего, кроме шепота в голове, по ночам уговаривающего их сдаться, – этот кто-то только усугубил бы положение. Ему с Миленой пришлось бы бороться еще и с ними.
Он всегда хотел узнать какую-нибудь тайну. Все детство об этом мечтал, и в итоге дождался своего. Но тайна оказалась сильнее него. Поглотила его, как и Милену. Не оставила им выбора. Только Милена несла ее в себе дольше. Погрузилась в нее раньше и глубже. И достигла вместе с ней дна. Поэтому он сейчас один.
И должен сделать то, что обещал.
«Если любишь меня, – сказала она, умирая на его руках в восемьдесят шестой комнате, – поклянись, что найдешь и уничтожишь ее». Он любил и поклялся. Он верил, что сможет. Обязан был. Милена не должна была погибнуть напрасно. И теперь он здесь. Но сейчас…
Сейчас меньше всего на свете ему хотелось исполнить свое обещание. Уничтожить эту коробку навсегда. Милена бы не колебалась. Милена была в нем уверена. Неужели он ее подведет? Ему нужно просто озвучить то, что не может сейчас сказать она. Только потому что мертва. Он уже открывает рот, чтобы загадать самоубийственное для коробки желание – последнее, которое она исполнит, – но слова никак не приходят. Вместо них только горечь на языке и скорбь, которую он уже не в силах выносить, чувствовать так остро, словно его сердце ежедневно полосуют ножом – с каждым разом все глубже. Он хотел бы, чтобы она сжалилась и прикончила его, но Милена не намеревалась его отпускать.
Хотел бы не чувствовать – ничего. Ни боли, ни разочарований, ни сожалений, ни обжигающей вины, ни горечи поражения. Ничего из того, что сопровождает его многие годы. А еще лучше – вообще ничего. Он слишком устал. Из золотой монеты, какой сиял, познакомившись с Миленой и разделяя с ней жизнь, постепенно выцвел и превратился в ржавый медный грош. Хотел бы не знать никаких коробок и никаких тайн, алым рубином сияющих в его сознании, как опасная путеводная звезда, заслоняющая собой все остальное.
Но больше всего он хотел вернуть Милену к жизни. После восемьдесят шестой он не раз представлял, как просит у коробки именно это, и как открывает дверь тяжелым ключом, а за дверью – Милена, живая, невредимая и бесконечно одинокая, и он крепко обнимает ее, забирает ее с собой, спасает ее.
Коробка знала. Знать такие вещи – ее работа. Именно поэтому в его руке сейчас лежал ключ. Именно поэтому там, в стене, была дверь, к которой ключ обязательно подойдет. И за которой…
Он сможет ее уговорить. Сможет заставить понять, что нужно думать о себе, о них, которым так не много отмерено, а не обо всех остальных, которые никогда не оценят столь высоких стремлений. Если уговорить не удастся – что ж, они будут пробовать снова и снова. И у них получится. Он не отступит, пока Милена будет рядом с ним. И он никогда не допустит того, что произошло в восемьдесят шестой комнате. Не потеряет ее снова. Ни за что.
Он знал, что любит Милену сильнее, чем она его. Что она никогда бы не упустила возможность уничтожить свою проклятую коробку, стой на кону хоть десять его жизней. Для нее он был больше напарником в поисках, чем любимым или любовником. Но это было не важно. Для него она была единственной. И должна снова ею стать.
Это его решение. Не коробки. Не комнаты. Не их – тех, чье присутствие он ощущает кожей. Только его. Милена считала коробку неверным ориентиром, который нужно уничтожить, но на самом деле ориентир только один. Единственно верный. И если ты когда-то нашел его, ты поймешь, что важнее нет ничего. Особенно остро почувствуешь это, когда его потеряешь. Он должен вернуть свой ориентир. Разве может быть что- то важнее? Конечно, нет. Ничего не может быть важнее любви. Он сбился с пути, и ему нужна помощь. Ему нужна Милена. Живая и невредимая. Она должна жить. На всех остальных и особенно на коробку ему плевать, если она вернет ему любимую.
Он громко озвучивает это свое сокровенное желание и накрывает коробку бархатной крышкой, чтобы не видеть растерзанного алого шелка, все еще почему-то напоминающего ему кровь Милены, чтобы не отвлекаться на мысли о своем обещании и на доводы, которые он уже начал сам себе приводить – как за, так и против. Против почему-то больше. Наверное, где-то в глубине его протестует Милена, часть души которой навсегда в нем. Протесты прекращаются ровно в тот момент, когда крышка накрывает коробку. Все в этот момент прекращается – он словно оказывается в вакууме. Ненадолго, но достаточно, чтобы до боли сжать ключ в руке, так сильно, что на ладони остался отпечаток. Он выдыхает и подходит к двери. Вставляет ключ в замочную скважину и поворачивает. Сердце его готово разорваться.
Он открывает дверь и видит ее – самую красивую девочку в комнате. На ней черное платье, притягивающее его взгляд, почти засасывающее его в черную дыру. Хотя дело, конечно, не в платье – дело в ней. Он просто обязан к ней подойти.
Он сжимает в кармане маленький разноцветный стеклянный шарик, повсюду его сопровождающий и приносящий ему удачу, охраняющий от невзгод и просто поднимающий настроение – он ведь, как-никак, не из нашей Вселенной. По крайней мере ему нравится так думать. Придумывает, что скажет. Представляет, как достанет шарик и покажет ей, и она, конечно, не устоит перед ним, и завяжется разговор… И он и правда достает свой талисман из кармана и сжимает его в руке, готовый сделать шаг девочке навстречу.
В этот момент девочка поворачивает к нему голову, и все внутри у него замирает от какого-то нового, непривычного чувства. Он чувствует, что у нее есть какая-то тайна. Если они подружатся, может, она ему даже расскажет. Он улыбается ей от всей души.
Но она не улыбается в ответ. Она смотрит на него своими темными глазами так разочарованно, что в нем что-то обрывается. Смотрит на него так, словно он ее предал. И он понятия не имеет почему. Взгляд ее холоден, безжалостен и в то же время очень горек. Он буквально чувствует во рту горький привкус, и ладонь его невольно разжимается. Шарик падает на пол, разбивается вдребезги радужными брызгами. Она отворачивается.
Он смотрит на разноцветную лужицу красок, растекшуюся по полу, смешанную со стеклянной крошкой. Все, что осталось от талисмана его судьбы. Потом поднимает голову. Смотрит на профиль девочки в черном платье. Смотрит, как какой-то мальчуган в отутюженной футболке протягивает ей конфету, а она улыбается в ответ.
Смотрит – и не чувствует ничего.