Зрители видят лишь безупречно исполненный фокус, им и невдомек, через какие суровые испытания приходится пройти, чтобы преодолеть страх.
Я стоял как часовой по стойке «смирно», в самом центре двора под ветвями мангового дерева. Грудь вперед, пятки вместе, спина прямее корабельной мачты. Замер как заяц перед автомобильными фарами. Вот он счастливый момент. Я его так ждал. Наконец-то я твердо знал, что меня приняли, что теперь я буду учеником знаменитого волшебника.
С вытянутыми в стороны руками – будто распятый на кресте – я ждал дальнейших указаний. Поначалу меня, конечно, смущали странные методы обучения, но я держал свои сомнения при себе – уж очень мне хотелось с самого первого дня произвести хорошее впечатление.
Урок первый: встать во дворе, руки вытянуть в стороны ладонями вверх; пальцы растопырить на манер морской звезды; на левой ладони десять зернышек риса, на правой – очищенная от кожицы виноградина. Смысл этого упражнения оставался для меня загадкой. Но поставь я ногу не так, или позволь я себе вопросительный взгляд, меня тут же выгнали бы. Оставалось только подчиниться. Вскоре задание превратилось в такую пытку, что я уже готовился к смерти.
Раз в пятнадцать минут мне позволялось передохнуть – сжать кулаки и положить их на голову, но такие передышки длились ровно одну минуту. Время отмеряли любимые карманные серебряные часы Феруза – с ними он никогда не расставался. Окончание каждой передышки знаменовалось тремя ударами чайной ложечки по эмалированной кружке для подаяний. Учитель всегда носил ее привязанной на поясе, будто талисман. Время от времени он выходил из тени просторной веранды. С надменным – куда там верблюду – видом он подходил убедиться, что на виноградину не налипла пыль, а десять зернышек риса никуда не делись.
Стояла необычная для декабря жаркая погода. Палящие лучи зимнего солнца проникали сквозь крону мангового дерева. Я стойко переносил то, что, казалось, вытерпеть невозможно. Руки пронзала дикая боль, казалось, они вот-вот отвалятся. Тогда я еще не подозревал, что вскоре испытание виноградом и рисом покажется мне детской забавой, о которой можно только мечтать.
Внезапно пытка кончилась. Громко царапнув кору острыми, как ножи, когтями, с дерева сорвался ястреб и сцапал виноградину. Ударами огромных крыльев птица сбила меня с ног. Феруз отбросил газету и подошел. Я громко стонал, показывая исполосованные птичьими когтями руки в надежде на жалость. Но не таков был этот волшебник, чтобы его можно было пронять какими-то пустячными царапинами. В самом деле, не переломы же.
– Ты обратил внимание? – спросил он.
– Обратил ли я внимание?! Да вы что, не видели, как он на меня набросился? Посмотрите, какие раны.
Я опять протянул к нему руки.
– Butastur teesa, канюк ястребиный белоглазый… нечасто они в последнее время попадаются в Калькутте… – он потянул носом. – Кажется, наш пернатый друг решил свить тут гнездо. Надо бы за ним присматривать.
Он сорвал с пояса кружку для подаяний и трижды ударил по ней чайной ложечкой – следующее задание.
Урок второй: раздеться до трусов, выйти во двор и ползать по-пластунски, подбирая осколки ракушек, пока не наберется ровно двести.
Нет ничего хуже, чем носить потом трусы, в которых ползал по двору калькуттского дома. С этим сравнятся разве что ощущения от порезов на локтях и коленях, исполосованных травинками и выброшенными бритвенными лезвиями. Я ползал едва не плача. В кожу впивались бутылочные осколки, но я изо всех сил старался думать о хорошем.
Разум подсказывал мне, что обучение заключается в преодолении себя. Успех в любом деле зависит от того, чем ты готов ради него пожертвовать. Наверное, необычные испытания призваны подготовить меня к изучению волшебства. «Без этих основ, – уговаривал я себя, – мне никогда не пройти всего курса обучения».
Вот уже три часа я ползал по двору, извиваясь, как червяк, но нашел только три осколочка.
Феруз пришел проверить, как у меня продвигаются дела.
– Кидай, что нашел, сюда. – Рядом с моим окровавленным локтем оказалась ржавая жестянка из-под табака.
Звук упавших в жестянку обломков ракушек не порадовал учителя – вместо водопада всего три капельки.
– Маловато тут ракушек, – посетовал я, уткнувшись лицом в грязь.
Но Хаким Феруз меня не слушал. Он уже шел обратно в тень.
Прошло еще три часа. Я нашел еще семь осколков ракушек. Беспорядочно тычась туда-сюда по двору, я размышлял, сколько еще несчастных новичков прошли через это испытание. Скудный улов наводил на мысль, что я тут далеко не первый. Неужели и Хафиза Джана тоже заставляли вот так ползать и собирать ракушки? По всей видимости, да. Уж не об этих ли суровых испытаниях он меня так настойчиво предупреждал? Чем больше я размышлял о системе обучения, тем больше у меня возникало вопросов. Неужели собирание ракушек – это обряд, через который проходят все, кто начинает заниматься магией? Что-то не верилось.
День сменился вечером, волшебник вернулся во двор после дневного сна. Он был чисто выбрит, одет в накрахмаленную габардиновую рубашку, брюки в елочку и янтарного цвета грубые башмаки. Он с высоты своего роста взирал, как я ползаю по земле на брюхе, будто крокодил. Спереди трусы на мне протерлись почти до дыр. Мое усталое, израненное тело пыталось приспособиться к новым условиям, я чувствовал себя помесью хамелеона с кротом.
Феруз вытащил из кармана часы, внимательно на них посмотрел и спрятал обратно. Я осмелился поднять глаза на Учителя. Секунду назад он возвышался надо мной, придирчиво меня оглядывая, будто сержант на смотре. И вот он уже развалился в шезлонге. И когда он успел сесть? Я не заметил даже, откуда шезлонг появился.
– Ну ты и перепачкался, – хмыкнул он, будто и впрямь ожидал чего-то другого. – Уже почти восемь. Иди-ка, вымойся. Скажи Гокулу, пусть даст тебе поесть и найдет какой-нибудь матрас. Завтра начинаем рано, так что советую хорошенько выспаться.
– Спасибо, – смиренно поблагодарил я, сам не зная, за что.
Откуда ни возьмись появился Гокул – тот самый престарелый камердинер – и помог мне подняться. Большую часть дня я провел, ползая на животе, поэтому превращение из ползучей рептилии в человека прямоходящего далось мне непросто. Гокул понял, что мне трудно встать, поэтому велел лечь на веранде, а сам разулся и вскарабкался мне на спину, балансируя, точно гимнаст на бревне. Пальцами ног он проникал мне между ребер, расправляя каждую косточку. Потом я отпарился в старинной чугунной ванне, где мылись слуги, и Гокул обработал мне кровоточащие раны на животе раствором йода.
Потом он отвел меня на кухню.
– Жарко целый день на животе, – сказал он бодро.
– Да, тяжеловато пришлось. Очень пыльно.
Гокул положил мне из дымящегося горшочка даал и сукто – нарезанные кубиками жареные овощи.
– Завтра будет хороший день, – сказал он, видимо, в попытке меня подбодрить.
– Да? А вы случайно не знаете, какие планы у господина Феруза на завтра?
Камердинер переменился в лице.
– Съешьте-ка лучше еще даала – он придаст сил.
Первый этап посвящения длился семь дней. Каждый вечер Гокул выпрямлял мне спину, топчась по ней своими шершавыми пятками, смазывал раны йодом и штопал трусы. Когда поблизости не было Феруза с его пронзительным взглядом, мягкосердечный камердинер бросал мне кусочек кокосового ореха или наливал кружечку бодрящего тамариндового сока.
Каждый день меня ждали новые, все более и более суровые, испытания.
Урок третий: выкопать во дворе яму в два квадратных фута площадью и два фута глубиной при помощи десертной ложки. Ложку держать только левой рукой.
Урок четвертый: бегать по двору задом наперед, держа в руках пятикиллограмовый кусок льда, обернутый мешковиной. Остановиться можно только, когда весь лед растает.
Урок пятый: взять кувшин со смесью риса и чечевицы и рассортировать зерна с завязанными глазами.
Урок шестой: поймать двенадцать тараканов, пользуясь только жестяной кружкой.
После недели таких измывательств я почти готов был сдаться. Испытания оказались действительно суровыми. Я вконец сбил себе все локти и колени, спина, казалось, вовек уже не разогнется. На руках не осталось живого места от порезов, а живот весь в ссадинах, как слива, что упала с самой верхней ветки. Лицо покрылось волдырями, глаза налились кровью и опухли от постоянного пребывания на ярком солнце. От беспрерывной возни в пыли раны никак не затягивались, а только становились глубже.
Феруз перестал быть для меня человеком большого мастерства и утонченности. Я уже тихо ненавидел все, что было с ним связано. Одевался он безупречно, носил пошитую на заказ одежду, волосы зачесывал назад – они лежали волосинка к волосинке, гладкие, будто мокрое птичье перо, от него пахло лосьоном после бритья. Я же превратился в его прямую противоположность. Даже перебирая рис с завязанными глазами, мог безошибочно определить, что он надо мной склонился – нежный аромат лаванды выдавал, что Учитель нагрянул ко мне с проверкой.
Может, в глубине души волшебник затаил злобу на Хафиза Джана? И теперь он получает истинное наслаждение, истязая меня просто так, из мести? Но с другой стороны пуштун ведь предупреждал о зверских методах Феруза.
В основе всех испытаний лежала боль. Такое чувство, что я то ли попал в тренировочный лагерь иностранного легиона, то ли прохожу ритуал посвящения в тайную секту. Одно можно сказать наверняка: такой кошмарный распорядок дня мог составить только отъявленный садист.
Феруз без устали выдумывал все новые и новые пытки. Чем больше боли, тем успешнее урок. Меня поддерживала лишь мысль о том, что путь к настоящему успеху пролегает через трудности.
Причудливые задания и оценивались странно. Когда мне удавалось выдержать испытание, меня бранили гораздо сильнее, чем после провала. Я не знал уже, что и думать. У меня опускались руки.
Пыток во дворе Ферузу показалось мало, и он придумал новые испытания. Бывало, он посреди ночи являлся в мою кишащую тараканами комнатушку в пристройке для слуг. Не представляю, как он ухитрялся ко мне попасть. После первого же вторжения я стал запирать дверь на засов и подпирать ее стулом. Мне было любопытно, как же Ферузу удается обойти все эти баррикады без единого шороха, но он был не из тех, кто благосклонно относится к расспросам о своих передвижениях. Оказавшись в моей комнате, он трижды ударял по кружке для подаяний – сигнал, что я должен быть готов.
– Есть! – хрипел я, не успев еще толком проснуться.
– Мне нужно, чтобы ты выучил стихотворение на бенгали. Приду – проверю.
На пол падали четыре отпечатанные листка.
– Но я же не умею читать по-бенгальски, – бормотал я, заранее зная, что это мне не поможет.
– Найди того, кто умеет, – отвечал мне Феруз.
Задолго до рассвета, я поднимал с постели Гокула, умоляя его прочитать мне стихотворение. И Гокул читал, не говоря мне ни слова в упрек.
На рассвете, с началом занятий, я просил волшебника проверить выученное стихотворение. Иногда он проверял. А иногда просто спрашивал:
– Выучил?
– Да, – отвечал я.
– Тогда зачем проверять? Мы ведь не в детском саду.
В шесть часов вечера тридцать первого декабря Феруз подошел ко мне – я лежал лицом в грязи, как павший солдат. Большую часть дня я ползал на коленях через весь двор, перенося чайной ложкой грязь из одного ведра в другое.
Если я еще как-то держался, то теперь готов был расплакаться. За всю первую неделю моего обучения о волшебстве не было сказано ни слова. Я все больше и больше убеждался, что выбрал себе не того учителя.
Беспощадная методика Феруза окончательно меня сломила. Локти и голени у меня были все в ссадинах. В многочисленные ранки на коже набилась грязь. Правое колено ужасно болело, пришлось замотать его обрывками старой простыни.
Феруз по-прежнему не снисходил до того, чтобы заметить, какую боль он мне причиняет. Склонившись надо мной, он недовольно передернул плечами – вышло похоже на задиристую птицу. Волшебник протянул мне платок высморкаться. Я погрузил обожженное солнцем лицо в складки прохладного нежного шелка и громко сморкнулся. Комочки спрессованной калькуттской грязи вылетели из ноздрей, будто дротики из духового ружья. Встать без посторонней помощи я не мог, поэтому остался лежать, протягивая волшебнику платок. Он с омерзением оттолкнул мою руку.
Стукнув один раз по кружке, он призвал Гокула. Верный камердинер появился из кухни. Все четверо слуг в доме были приучены распознавать стук, которым Феруз вызывал их – своеобразная форма морзянки.
– Гокул, – распорядился он, – помоги господину Шаху встать. Пусть он как следует вымоется. Проследите, чтобы уши он прочистил с особой тщательностью.
– Будет исполнено, сахиб!
– Сегодня ты здесь не ночуешь, – сказал Феруз, глядя на меня сверху вниз.
– ?
– Сегодняшнюю ночь ты проведешь на Парк-стрит.
Я уже вовсю воображал себе джакузи и двуспальную кровать с накрахмаленными простынями.
– Мне снять номер в гостинице?
– В этом нет необходимости, – сухо произнес волшебник. – Я приготовил тебе сюрприз. Гокул в курсе, он тебя проводит.
Избавившись от глубоко засевшей в носу и ушах грязи, я почувствовал прилив энергии. Парк-стрит… это же калькуттская площадь Пиккадилли. Какой разительный контраст с жилищем учителя.
Камердинер вывел меня на улицу. Уже стемнело. Правой рукой он прижимал к себе перевязанный бечевкой коричневый сверток.
– Куда мы идем, Гокул?
Камердинер ничего не сказал. Только посмотрел на меня сочувственно и указал глазами на таинственный сверток.
– Мы идем встречать новый год? А фейерверк будет?
Гокул не проронил ни слова.
– Это у тебя подарок, да?
И этот вопрос Гокул оставил без ответа.
Такси доставило нас в самый тихий и отдаленный уголок Парк-стрит. Я снова подступил к Гокулу с расспросами.
– Мы ведь проехали все лучшие отели, они на другом конце улицы.
– Да, на другом, – ответил Гокул.
– А тут… тут одни бензозаправки, продавцы паана, автомастерские и… – тут я вспомнил, чем еще была знаменита Парк-стрит, и умолк, не в силах преодолеть разочарование – …кладбище к югу от Парк-стрит.
Гокул кивнул. Он вел меня вовсе не на веселую новогоднюю вечеринку, а на кладбище. И мне предстояло провести там всю ночь. Одному.
– Гокул, – прошептал я, пока он открывал тяжелые кованые ворота английского кладбища, – может, мы с тобой как-нибудь договоримся?
Камердинер знаком дал понять, что подкупить его не получится.
– Хозяин может проверить. Его не обманешь.
Миновав домик сторожа, мы все дальше и дальше углублялись по главной аллее. Внезапно Гокул остановился, положил сверток на небольшое надгробие и пожелал мне удачи. Вернется он за мной только утром.
Старый слуга шел обратно к воротам сквозь голубоватую мглу. Видно было, что ему боязно, но шаг он не ускорял, помня о чувстве собственного достоинства.
Когда он скрылся из виду, я вскрыл сверток и попытался на ощупь определить, что в нем. Внутри оказалась свеча, коробок спичек, нейлоновое одеяло, пригоршня фиников, шесть хрустящих самосов14 и дешевая брошюрка о кладбище.
Кладбище на Парк-стрит – это удивительное место. При других обстоятельствах я бы с удовольствием о нем написал. Изначально кладбище устроили на самой окраине города, но сейчас это почти центр Калькутты.
Всеми покинутый – даже Гокулом, которого я уже начал считать чуть ли не своим наперсником, – я гадал, что же мне делать дальше. Спустя какое-то время глаза привыкли к ночной темноте. От остального мира кладбище отгораживала высокая, поросшая лишайником стена. Из-за нее доносился гул еще более многочисленных, чем обычно, машин – приближался Новый год. Я же, к своему несчастью, пересек реку Стикс и попал в царство Аида.
Чтобы окончательно не пасть духом, я представил, что меня отправили в разведку. Хоть какое-то развлечение, лишь бы не думать о том, что придется коротать ночь среди покойников.
Сначала я повторил одну из любимых присказок деда: «Время, проведенное в разведке, редко проходит впустую». Потом напряг мышцы спины, будто поджидающий добычу охотник. Теперь можно было предварительно осмотреться.
Я зажег свечку и медленно побрел по заросшим тропинкам, разглядывая могилы. Кое-где на фоне ночного неба виднелись пирамиды – автор надгробия явно черпал вдохновение в пирамидах египетской долины Гизы. Купола в римском стиле напоминали летние эстрады приморского Брайтона. Куда бы я ни пошел, повсюду виднелись внушительные каменные памятники. На облицованных итальянским мрамором склепах размером с загородный домик громоздились впечатляющих размеров гранитные урны.
Я раскрыл брошюру и при свете свечи принялся читать об истории кладбища. Основанное в 1769 году английское кладбище закрыли двадцать три года спустя – места для могил больше не осталось. Здесь погребены многие выдающиеся сыны Империи. Калькутта, какой они ее помнили, сильно отличалась от современного города. В те времена в городе свирепствовали страшные болезни, слабые здоровьем попросту не выживали. Изнеженные европейцы не могли противостоять холере, бешенству, оспе, малярии и туберкулезу. А сколько народу погибло от неизвестных болезней. Вот могила Элизы Маклин, на ней написано, что она умерла в 1826 году, через пять месяцев после приезда в Калькутту «от одной из смертельных болезней, распространенных в индийском климате».
Кого-то убивали тропические болезни, а кто-то сам губил свое здоровье. Немало жизней унес и алкоголь. Кто-то умирал не такой пугающей смертью. Вот, например, сэр Джон д’Оили, шестой баронет, бывший депутат Парламента от города Ипсвич, попал на кладбище Парк-Стрит, умерев «от нервного расстройства вследствие непомерного воскурения кальяна». А вот погребенная под пышным кенотафом Роза Айлмер умерла в семнадцать лет от того, что «объелась ананасами».
Самая большая из пирамид венчала усыпальницу Элизабет Джейн Баруэлл. Она и служила мне ориентиром в моих ночных блужданиях. Миновав заросли, я вышел к совершенно необыкновенным могилам: тут были захоронены праправнучка короля Карла II, прапрадед Уильяма Теккерея и сын Чарльза Диккенса. Они покоятся среди тишины и зелени в самом центре одного из самых больших городов Азии.
Посаженные еще англичанами индийские деррисы сильно разрослись – старинное кладбище больше походило на священную рощу друидов. Удивительно, я бродил по кладбищу, но жутко мне не было. Может, оттого, что в Индии невозможно по-настоящему остаться одному.
В юго-восточной части кладбищенской ограды зияла круглая дыра. Будто туда попало пушечное ядро. Сквозь нее явственно виднелись красные габаритные огни такси марки «Ambassador». Они манили меня будто миражи. А что если взять и сбежать отсюда? Выскользнуть в город, побаловать себя вкусной едой… провести там новогоднюю ночь… а потом, перед самым рассветом, прокрасться обратно. Отличный план. Я посмотрел налево, потом направо. Тишина.
Я решительно направился к широкому отверстию, и тут услышал, что за мной кто-то идет. Шаги приближались. Я в ужасе обернулся. Никого.
– Кто здесь? – спросил я.
– Куда это ты? – вопрос прозвучал по-английски без малейшего акцента.
– Никуда, – промямлил я. – Просто хочу осмотреть эту дыру.
– Тебе же нельзя уходить с кладбища!
– А… – я, признаться, несколько опешил. – А вы кто?
Из-за полуразвалившегося памятника выступила смутная фигура. Я сощурился, чтобы лучше видеть. Мальчишка лет пятнадцати. В светлой рубашке и пестрой набедренной повязке. Высокий, движения быстрые и какие-то нарочитые.
– Тебе велено оставаться здесь, – прокричал он.
– Я-то знаю, а тебе откуда известно?
– Работа у меня такая – знать. Пойдем, посидишь с нами, – сказал он.
– С нами?
В брошюре было написано, что одно время среди могил жили разбойники. Награбленное они зарывали между могил. Может, юноша из разбойников? Но откуда он знает обо мне и моих злоключениях?
– Пойдем, посидишь с нами, – повторил юноша.
– Но кто ты такой? – опять задал я вопрос.
– Меня зовут Топу. Я живу здесь с другими, – с этими словами он потянул меня за собой.
Мы подошли к грубой самодельной палатке, установленной довольно далеко от сторожки. От остального кладбища ее отделяла невысокая земляная насыпь. Возле палатки горел костер, вокруг него сгрудились еще трое парнишек примерно одного с Топу возраста. При виде чужака они не выказали ни малейшего удивления.
– Они не говорят по-английски, – казала Топу.
– Это твои братья?
– Нет, друзья.
– А что вы здесь делаете?
– Я ведь уже сказал: живем.
– Живете на кладбище?
– А что тут такого?
– Да, в общем-то, ничего.
Парнишка хрустнул суставами пальцев.
– Правда, бывает, нас отсюда гоняют, – сказал он. – И палатку ломают. Но мы всегда возвращаемся. Тут за кладбищенской оградой по утрам раздают бесплатный суп. Мы всегда первые в очереди.
– А про меня ты как узнал?
– Да приходил тут один, просил за тобой приглядеть.
– Это такой старый, хорошо одетый и с усами?
– Да, старый и одет шикарно. Дал нам сто рупий.
– Ну, Феруз! – я чуть было не задохнулся от гнева. – Нанял шпионов, чтобы я не сбежал.
– Он попросил за тобой приглядеть, – повторил мальчишка.
Все, хватит с меня издевательств Феруза. Я стойко сносил его оскорбления, хотя он обращался со мной хуже, чем с последним лагерным узником где-нибудь в Сибири. Но на этот раз волшебник превзошел сам себя. Огонь освещал лица четырех мальчишек, делая их похожими на певчих в церкви во время всенощной. Такого Нового года в моей жизни еще не было. Ну, а для мальчишек, живущих под открытым небом, это была всего-навсего еще одна ночь.
Я приехал сюда изучать сценические фокусы, а вынужден встречать Новый год на заброшенном кладбище. Поистине, в этой стране каждый получает то, чего ему действительно не хватает. Неужели вместо обучения волшебству мне нужно именно это?
Один из мальчишек поделился со мной подгоревшей лепешкой чапати, на удивление вкусной. Я вспомнил, что и у меня тоже имеется кое-какая еда. Вытащив финики с самосами, я угостил мальчиков.
– Кладбище большое, – нарушил я молчание, – почему же здесь только вы и больше никого?
– Раньше тут жили сотнями, – ответил Топу, вонзая зубы в пирожок, – но потом кладбище стали приводить в порядок, и всех вышвырнули. А до недавнего времени тут еще и разбойники скрывались.
– Да, я читал.
– И это правда, – продолжил мальчишка, – Кое-кто из них зарывал тут свою добычу. Здесь много кладов. А еще они воровали скелеты и продавали их конкалваллам.
– Это еще кто?
Мальчик сделал круглые глаза. Он придвинулся ко мне – его лицо при этом осветилось золотистыми сполохами костра – и шепотом поведал:
– Конкалваллы скупают трупы. Им продают неопознанные трупы или трупы, которые выкапывают на кладбищах. Они вымачивают тела в кислоте и отправляют кости за границу.
– Кому могут понадобиться кости?
– Школам, где на докторов учат, разумеется… – Топу с жадностью схватил еще один пирожок и сунул его в рот. – Правда, сейчас экспорт скелетов объявлен вне закона.
– И что, бизнес заглох?
– Да нет, просто все теперь делают потихоньку. Ушли в подполье.
Топу был так хорошо осведомлен, что у меня возникли подозрения: уж не замешан ли он сам в этой незаконной торговле?
– А где ты так здорово английский выучил? – сменил я тему.
– Так у меня приятель есть, он торговал книгами на Колледж-стрит, ну, я ему и помогал. Он книги по медицине продавал. От него и выучился.
– И чем ты занимаешься сейчас?
– Да так, – сказал Топу, – чем придется.
– А почему не ищешь на кладбище зарытые сокровища?
Топу в ответ лишь лукаво на меня посмотрел и улыбнулся.
На рассвете первого дня нового года меня разбудили вопли калькуттских грачей. Огромные черные птицы с громким шумом носились над кладбищем, будто птеродактили. Иногда они ныряли вниз и пролетали между памятников. Я глянул на часы: семь утра. Огляделся по сторонам: мальчики спали вокруг тлеющего костра рядом с палаткой.
Я испугался: а вдруг Феруз с Гокулом не знают, что я повстречал мальчишек. Я собирался уже потихоньку прокрасться к той могиле, куда меня привел пожилой камердинер.
Топу сквозь сон услышал, что я встаю. Он тут же открыл глаза и сел.
– Увидимся, – сказал он.
– Надеюсь.
– Если что понадобится, ты знаешь, где нас найти.
– Спасибо, Топу, я запомню.
Днем на кладбище было так же спокойно, как и ночью. Могилы смотрелись тут совсем неуместно, будто осколки какого-то исчезнувшего мира. Я отчетливо представлял, как английские колониалисты торжественно, при свете факелов, хоронят здесь своих близких. Они жили и умирали здесь, вдали от родины. Но они принадлежали другой эпохе. И теперь их склепы, точно так же, как возведенные ими роскошные дома, были никому не нужны.
В восемь утра Гокул нашел меня у склепа Элизабет Баруэлл – того самого, что в форме пирамиды – я лежал, завернувшись в розовое нейлоновое одеяло.
– Как спали?
– Как убитый.
– Вот и отлично, сахиб, – кивнул он, – Учитель уже ждет.
Такси остановилось перед алипорским особняком, и я понял, что очень хочу вернуться на кладбище. Там, по крайней мере, я мог свободно распоряжаться собой. Я приехал в Индию постигать премудрости волшебства, а узнал о них ничтожно мало. Двадцать лет назад на чердаке нашего английского дома Хафиз Джан и то научил меня большему. Я корил себя за то, что не проявил настойчивость и не упросил пуштуна стать моим учителем. Пока я предавался горестным размышлениям, с веранды вышел Феруз.
– С Новым годом! Как прошел вечер? – спросил он.
– Познавательно. Я многое узнал о Парк-стрит.
– Какие-нибудь необычные встречи были?
– Да я бы не сказал.
Феруз, как всегда, меня не слушал.
– Следуй за мной, Тахир, – громко и торжественно произнес он.
Ух ты! Учитель назвал меня по имени! А я и не подозревал, что он знает мое имя.
– Куда мы идем?
Феруз привел меня в особняк – раньше меня туда не допускали. Мы поднялись по винтовой лестнице тикового дерева с резными балясинами. Оказавшись на втором этаже, волшебник вставил медный ключ в замок массивной, обшитой деревянными панелями двери. Поворот ключа налево, и дверь распахнулась.
Я очутился в роскошной комнате со стенами нежно-фиолетового цвета. В ней стояла огромная кровать красного дерева с балдахином, множеством взбитых подушек и подушечек, застеленная расшитым стеганым одеялом. Для того, кто провел ночь на кладбище, не могло быть зрелища отраднее.
Напротив кровати красовался сосновый комод с открывающейся верхней крышкой, под которой виднелась раковина и даже маленькое зеркальце для бритья. В дальнем углу стоял палисандровый секретер с инкрустированным слоновой костью геометрическим узором. В комнате пахло нафталиновыми шариками от моли.
– В качестве новогоднего подарка разрешаю тебе пожить здесь, – провозгласил Феруз.
– Да мне и в комнатке для прислуги неплохо, – смиренно ответил я.
– Уверен? – изогнул бровь Учитель.
– Но если вы настаиваете, не смею вам перечить, – сказал я, дотрагиваясь до кровати.
– По мне, так можешь ночевать хоть у Гокула под кроватью, – хмыкнул Феруз.
Я молча схватил ключ и пошел за наставником. Неужели тирании конец? Неужели меня ждет настоящее обучение?
Поживем – увидим.
– Покажи руки, – резко потребовал Феруз, едва мы вошли в его кабинет.
Я показал. Он придирчиво осмотрел их, уделив особое внимание коже между пальцами. От его острого взгляда не могли укрыться ни обломанные ногти, ни истерзанные подушечки пальцев, ни израненные ладони.
Оставшись довольным, он, однако, притворно вздохнул. И сказал:
– Очень важно, чтобы ты безукоризненно исполнял все мои указания. Только так ты продвинешься в изучении волшебства. Теперь я вижу, что ты умеешь подчиняться… умеешь быть послушным.
Феруз встал и задумчиво поглядел в окно, собираясь с мыслями. Оказывается, все эти тесты на покорность – вот как это теперь называлось – были чем-то вроде курса молодого бойца в элитных парашютно-десантных войсках британских ВВС. При подготовке британских спецназовцев тоже действует система, при которой нагрузки со временем снижают. Поначалу новобранцы выполняют самые трудные упражнения, дальше становится все легче и легче. Своеобразная прополка сорняков: наименее стойкие бойцы отсеиваются. И хотя может статься, что я уже не оправлюсь от полученных увечий, я пережил эту прополку, остался на грядке.
– Теперь, когда измывательствам пришел конец, можно все-таки узнать, какое они имели отношение к обучению волшебству? – спросил я.
– Это ты про виноград, рытье ям чайной ложкой… поиски ракушек… и все остальное?
– Да… какое все это имело отношение к обучению?
Учитель щелкнул каблуками и кашлянул.
– Все это… – хмыкнул он. – Да ровным счетом никакого.
– Тогда зачем вы меня так мучили?
– Ты что, решил со мной спорить? – Феруз от злости даже щелкнул зубами.
– Нет, конечно.
– Ты говорил, что хочешь научиться волшебству и искусству показывать фокусы! – кричал он, со злобой глядя мне в глаза. – Но перед тем, как ты что-нибудь выучишь… перед тем, как начнешь работать… тебе необходимо кое-что понять.
– Конечно.
– Ты должен помнить, что находишься в Индии. А в Индии иллюзии совершенно не такие, как на Западе, – Феруз сделал глубокий вдох. – В Индии иллюзии, волшебство, фокусы, колдовство – называй, как хочешь – это не какие-то там капризы и причуды. Здесь к этому относятся со всей серьезностью. Это орудие непревзойденной силы. Тут в Индии каждый день, – Учитель вошел в раж, – люди пользуются техникой создания иллюзий по совершенно разным поводам. Садху, целители и попрошайки, мистики и астрологи, так называемые «святые» и уличные артисты – все они пользуются приемами сценической магии. Кто-то зарабатывает фокусами честно, а кто-то нечестно. При помощи иллюзий простые люди воплощают свои мечты, например, о небывалом богатстве или огромной власти.
– Вспомни, что творилось в Европе триста лет назад, – продолжил Феруз, поправив запонки. – Народ был суеверный. Все верили в колдовство, магию и всякого рода сверхъестественные силы. Посмотри на сегодняшнюю Индию – увидишь то же самое. Возьми любого человека на улице, – волшебник показал за окно, – и материализуй у него на глазах золотые часы из воздуха. Он тут же поверит, что это самая настоящая магия.
Феруз был прав. На Западе фокусы низвели до уровня ловкости рук. Всем известно, что фокус с картами – это всего лишь фокус. Но в Индии при помощи простейших приемов обмана можно собрать тысячи последователей.
– Я всю жизнь посвятил изучению иллюзий, – многозначительно сказал Феруз, – я изучал влияние иллюзий на человеческую психику, от «чуда», сотворенного где-нибудь в глухой деревушке в штате Орисса, до простейших уловок жрецов в Варанаси.
– Я объехал всю Индию – от крупных городов до отдаленных селений, – Феруз замолчал и вытер рукой рот. – И везде искал тех, чья жизнь зависит от обмана, тех, кто творит чудеса на потребу толпе.
Я откинулся на спинку стула и смотрел, как волшебник ходит по кабинету. Первым делом он закрыл дверь. Потом подошел к полке с книгами про Гудини – они стояли как раз на уровне глаз. Вернее, носа. Прижавшись носом к крайней книге слева, Феруз двигался вправо, обнюхивая каждую из книг. Делая вдох, он напрягал мышцы спины и сжимал кулаки. Казалось, с каждым вдохом он становится все сильней. И только обнюхав каждую книгу, он продолжил свой рассказ.
– Теперь, когда ты доказал, что умеешь беспрекословно повиноваться, – говорил он, – перейдем к следующему этапу. Со временем я поделюсь с тобой кое-чем из своих секретов. А уж как ты распорядишься этими знаниями – решай сам. По окончании курса обучения ты вполне можешь решить, что инструмент этот дарует слишком большую мощь, и что лучше к нему не прибегать. Решение за тобой.
За окном послышался шум аварии, я отвлекся и выглянул в окно, ожидая увидеть кровавое месиво. Но ничего такого там и в помине не было. Я снова обернулся. Феруза уже и след простыл.
Дверь кабинета была заперта изнутри – в замке по-прежнему торчал ключ. Остальные две двери – тоже на замке. Как и окна. Я принялся искать какой-нибудь люк или потайной рычаг… но ничего не нашел. Единственная подсказка обнаружилась под полкой с книгами о Гудини: темная лужица густой как патока жидкости – машинное масло.
– Чтобы стать великим волшебником, – безапелляционно заявил Феруз, когда на следующий день в шесть утра у нас начался очередной урок, – ты должен изучать классиков.
– Каких классиков?
– Во-первых, ты должен проштудировать Робера Удена, Гудини, Калиостро и Келлара. Следующим этапом будет изучение иллюзионистов из числа аскетов, мудрецов и садху – лучших индийских мастеров.
Одетый в костюм для верховой езды: бриджи-джодпуры, сапоги высотой до колена и пиджак в мелкую ломаную клетку, Феруз размахивал стеком из полового члена быка, указывая им на книжные полки.
– Это классические труды, – продолжал он. – Ты должен все их прочесть и выучить. Но сначала тебе надо как следует подготовиться. Самое важное в этом деле – подготовка!