Аптека наша на первый взгляд ничем не отличалась от других аптек. Патентованные средства для излечения и облегчения страданий, начиная от насморка и кончая неизлечимыми заболеваниями, хотя, как утверждал Аптекарь, излечимых заболеваний нет – взять тот же насморк, к примеру, – а есть только периоды, когда болезнь – на долгий ли срок, на короткий ли – прячется, а потом у тебя снова течет, и объясняется это не погодой, вирусами и прочей блажью, а элементарным фактом, что когда есть, из чего течь, то рано или поздно найдется и чему.
Кроме всех этих запечатанных в фирменную упаковку пилюль, таблеток, порошков, эмульсий, мазей, настоек и прочего Аптекарь готовил и собственные снадобья, в соответствии со своими понятиями о заболеваниях, их причинах и методах лечения.
В основе теории Аптекаря лежало представление о четырех сферах и связанных с ними основных потребностях, инстинктах и функциях организма. Человеку свойственна потребность в насыщении, то есть удовлетворение инстинкта питания, потребность в сексе, связанная с инстинктом размножения, потребность в общении – стадный инстинкт и, наконец, потребность в душевном наполнении, связанная с инстинктом творчества, который Магнус называл инстинктом игры: «Тварь мыслящая есть тварь играющая». Инстинкт этот может проявляться в самых разнообразных областях: спорте, политике, бизнесе, искусстве, любви и т. п. Любая болезнь, учил Аптекарь, есть следствие нарушения исправного функционирования либо одной, либо нескольких сфер. Так что для успешного врачевания необходимо прежде всего уяснить, какая сфера и в какой степени расстроена, отыскать причину расстройства и найти способ восстановить изначальную гармонию.
Клиент, явившийся в аптеку с рецептом, получал предписанное лекарство. Если же клиент спрашивал совета, то Вероника, Елена и Мария спешили ему на помощь, рекомендуя разнообразные альтернативы. Но если человек, отчаявшись в конвенциональных методах, искал помощи и спасения на иных стезях, появлялся Аптекарь и после долгих бесед назначал курс лечения в соответствии со своей методой. Порой он заставлял человека изучать китайский язык. В другом случае исцеление наступало после курса танго. Биржа, стихосложение, любительский театр, экстремальные виды спорта – вот далеко не полный список «процедур», находившихся в арсенале Аптекаря. Однако порой он прописывал больному то, что называл эрототерапией.
– Большинство болезней есть результат расстройства сексуальной сферы, – утверждал Аптекарь, сидя в компании кавалеров под чучелом крокодила, – ибо сексуальная потребность тесно связана с потребностью в общении, с потребностью в творчестве и даже в питании.
– А каким образом это связано с питанием? – поинтересовался Поляк. – В том смысле, что на голодный желудок не больно-то…
– Фи, – наморщил нос Эли. – Элементарная диалектика. Как сказано: «И очищу тебя». Извержение есть процесс, противоположный наполнению, причем доставляющий не меньшее наслаждение…
– Большее, – перебил Кукольник.
– Особенно когда совсем невтерпеж, – согласился Аптекарь и продолжил: – Человек есть попытка гармонии в мире, который выше его разумения, мире, сотканном из оппозиций: правое – левое, высокое – низкое, холодное – горячее…
– Зло – добро, красота – уродство… – Оскар сделал нетерпеливый жест.
– Вот именно, – кивнул Аптекарь, – а раз так, излечение начинается с преодоления этих оппозиций, на первый взгляд непримиримых, то есть создания ситуации, где правое неотличимо от левого, высокое является низким, где горячее и холодное, красота и уродство суть одно и то же, а зло и добро сплавляются в амальгаму. Нет в этом мире ничего полярнее мужчины и женщины. Поэтому акт соития есть священный акт, имеющий отношение не столько к инстинкту размножения, сколько к достижению заветной гармонии. Что такое мистерии и оргии Древнего мира как не попытка приобщения к космосу? «Тикун» – исправление? – Он бросил взгляд в сторону Эли. – Каббала до кабалы? А институт священной проституции?
Надо сказать, что Аптекарь с энтузиазмом и уважением относился к институту проституции, вызывая этим гнев и возмущение феминисток и либералов.
– Проститутка – не жертва общества, а сестра милосердия, – сказал он. – Это вообще наиболее честный вид общения между полами, в котором нет места ни разочарованиям, ни ревности, ни обманам.
– А все эти стоны? – усомнился Анри.
– Это не обман, – твердо произнес Аптекарь. – Это терапия. Театр. Нечто вроде органной музыки в церкви. Прерывистое дыхание, страстные стоны не мешают им постоянно наблюдать за клиентом, чутко прислушиваться к его реакциям, желаниям, возможностям. Они исполняют свою работу честно, зная, что потом будет перерыв, сигарета, чашка кофе и никакого алкоголя, это как у летчика перед полетом, спасателя перед операцией. Они редко получают сексуальное наслаждение, но получают удовлетворение от хорошо, профессионально исполненного долга. По невежеству своему, – продолжал Аптекарь, – мы ассоциируем публичный акт соития с язычеством. Меж тем он является воплощением наибольшей святости в религии, из которой произросли христианство и ислам. В отличие от язычников с их культом обнаженного тела, евреи были пуританами Древнего мира. В центре их Храма находилось помещение – Святая святых, куда вход был запрещен всем, кроме первосвященника, и то раз в году, в Судный день. Такой концентрации и мощи бушевала энергия в этом пространстве, что нередко сердце первосвященника не выдерживало напряжения, и он падал замертво. А чтобы в случае смертельного исхода можно было убрать тело, не оскверняя святости места, перед тем как первосвященник входил в Святая святых, к его ноге привязывали веревку, при помощи которой тело выволакивали наружу.
– Остроумное решение, – одобрил Эжен.
– Но что именно было в Святая святых? – продолжил Аптекарь.
– Ничего, – сказал Кукольник.
– Помнится, – откинулся на спинку стула Анри, – читал я у Апиона, будто была там ослиная голова.
– Антисемит твой Апион, – вскипел Поляк.
– Антисемит, – согласился Анри. – Но это вовсе не значит, что он обязательно говорит неправду.
– Ковчег завета там был, – произнес Эли. – Ковчег со скрижалями.
– Да, – отозвался Аптекарь. – Ковчег, сделанный в Синайской пустыне мастером Бецалелем по прямым указаниям самого Бога: «…и сделай из золота двух херувимов: чеканной работы сделай их на обоих концах крышки… и будут херувимы с распростертыми вверх крыльями… а лицами своими будут друг к другу».
– Исход, глава 25, стихи 18–20, – подтвердил Эли. – Это известно всем.
– А вот теперь, – Аптекарь вскинул брови, – то, что известно гораздо меньше. Как сказано в знаменитой каббалистической книге «Зоар»: «Один херувим имел вид женщины, другой – мужчины».
– А как же с запретом на изображение? – подал голос Художник. Обычно он помалкивал, машинально водя пальцем по салфетке. – Ведь не сотвори себе кумира, скульптуру и все такое прочее…
– Факт. Запрет нарушен. Причем не где-нибудь, а в Святая святых. По этому поводу припомни, кстати, о чем мы говорили раньше: левое – правое, можно – нельзя… По-видимому, нарушение запрета в самом святом месте (а на иврите, между прочим, место – это одно из имен Бога) указывает на то, что именно здесь, в месте наибольшей святости и высочайшего душевного напряжения, греховное становится праведным, зло – добром.
– Я слышал, будто после прихода Мессии свинья станет кошерной, – мечтательно произнес Поляк.
– «И возвеселилась душа», – хмыкнул Эли. – Боюсь, тебе еще долго придется нарушать запреты Всевышнего.
– Но это еще не все, – продолжал Аптекарь. – В главные еврейские праздники, праздник Кущей, на Пасху и Шавуот, когда народ был обязан совершать паломничество в Иерусалим, то, как сказано в Трактате Вавилонского Талмуда Иоша, «в час, когда Израиль восходил в Храм, сворачивали перед ним Завесу и показывали херувимов в любовном совокуплении и говорили: “Любите Господа, как мужчина и женщина любят друг друга”».
– Ну и ну! – восхитился Эжен. – Выходит, что они прямо-таки трахались перед всем честным народом?
– «И любил Иаков Рахель», – пробормотал Эли.
– Выходит, так, – кивнул Аптекарь, – тем паче, по свидетельству Трактата Баба Батра, когда Господь был своим народом недоволен, «когда не поступали по Его желанию, то херувимы эти отворачивались друг от друга, как ученик, избавившись от наставника, смотрит в сторону».
Тут Аптекарь бросил на меня быстрый взгляд, словно хотел удостовериться, куда это я смотрю, но я смотрел на него во все глаза, и он удовлетворенно продолжил:
– Ну, а если Господь был доволен, то они публично совокуплялись, причем, по словам все того же Трактата Иоша, когда Помпей Великий захватил Иерусалим и неверные зашли в Храм, то «увидели они херувимов в любовном соитии, выволокли их на улицу и говорили: “Вот те на… эти… ну… Израиль… со всеми их проклятьями и благословениями… занимаются такими делами!”».
– Что-то я не понимаю, – поморщившись, вмешался Оскар. – Раз Господь допустил осквернение Храма, стало быть, Он был евреями недоволен…
– Ты прав, – перебил его Эли, – сказано в Талмуде, что херувимы совокуплялись, только когда Израиль исполнял волю Господа, то есть, по логике вещей, они должны были стоять спиной друг к другу, но раввин Амрами, – на лице Эли, как и всегда, когда он упоминал своего знаменитого учителя, появилось выражение горделивой причастности, – объяснил, что в момент падения Храма простились Израилю все грехи: «…и простил им», и потому херувимы любили друг друга.
– А какого размера был хер у этого херувима? – поинтересовался Эжен.
– Согласно реконструкции, проведенной выдающимся авторитетом в этой области доктором Мирьям Гамбурд, немалого. И находился он на высоте семи с половиной метров от пола, то есть в самом центре Святая святых. А если мы учтем, что в Трактате Танхума сказано: «Страна Израиля – пуп мира, и Иерусалим в центре страны Израиля, и Дом Божий в центре Иерусалима, и Храм в центре Дома, и камень Штия в центре Храма: с него начиная и созидался мир», – то получается, что в самом центре Мира был этот самый хер, ну и не он один, ясно.
– Получается, что ебля – дело святое, – глубоко вздохнул Поляк.
– А то ты раньше не знал, – съехидничал Эжен.
– Интересно, – поскреб подбородок Эли, – почему люди всегда писают, когда заходят в море?
Кавалерам было хорошо известно, что любое заявление Эли непременно вытекает из сути обсуждаемого вопроса. Просто, срезая углы, он никогда не приводил всю цепочку своих рассуждений, сразу перескакивая к выводу. Поэтому после нескольких секунд оторопелого молчания они оживленно принялись разыскивать связь между святостью, космосом, херувимами и наблюдением Эли.
Впрочем, я несколько отклонился от основной нити своего повествования, а потому хочу вернуться назад, к тому методу лечения, который Аптекарь называл эрототерапией.
Итак, если Аптекарь приходил к выводу, что человек нуждается в этой самой эрототерапии, то он предписывал ему курс, который проходил в нашей аптеке в специально оборудованном для этой цели помещении.
Получая при помощи датчиков, которые были прикреплены к телу пациента, все необходимые данные, Аптекарь внимательно следил за сеансом по монитору, имея возможность менять освещение, температуру, прибегать к звуковым эффектам, а также передавать указания через наушник, вставленный в ухо той, кто проводила процедуру. Процедуры отпускали, поочередно или вместе (в зависимости от предписаний), Елена и Мария, по словам Аптекаря, являвшие собой две основные ипостаси женского начала. Мария, улыбчивая, спокойная, статная, с большой грудью, темноволосая женщина, одевавшаяся строго и элегантно, являла собой материнское начало, а невысокая, рыжеволосая, с крупным ртом и смеющимися глазами Елена, чья никогда, как она любила говорить, не знавшая лифчика грудь подрагивала при ходьбе, а твердые пики сосков выступали из-под натянутой ткани, по замыслу Аптекаря и по мнению остальных кавалеров, воплощала вакхическое, то бишь чувственное, начало.
Понятное дело, все, что творилось на этих сеансах, бесконечно занимало мое воображение, но о том, чтобы попросить Аптекаря позволить мне взглянуть хоть одним глазком, я и помыслить не мог, а кроме того, моя матушка вообще крайне неодобрительно относилась к любым моим контактам с противоположным полом и считала, что мне рано думать о таких вещах, но что поделать, если я только о них и думал. Впрочем, в течение дня моя голова была забита учебой и работой, но ночью, когда я растягивался на кровати, перед глазами возникали острые соски Елены, ее приоткрытые влажные губы или стройные ноги Марии, ее бедра, натягивающие ткань тонкого шерстяного платья. Руки медленно скользили вниз по животу, и пальцы робко касались съежившегося мешочка, такого ненадежного, открытого всяким опасностям. Внутри этого мешочка, словно живые, двигались, скользили два гладких овала. Я гладил кончиками пальцев свое сокровище, глаза мои, и без того плотно закрытые, зажмуривались еще сильнее, будто желая защититься от полыхавшего перед ними света, восставшая плоть набухала, безумная карусель крутилась все сильнее, и я, после ослепительного взрыва во всем теле, приходил в себя опустошенный, обессиленный, неподвижно лежащий среди влажных, измятых простыней со скользкой холодной лужицей на животе. Постепенно сознание возвращалось, и я думал о Елене, которая время от времени задевала меня грудью и фыркала, видя, как я краснею, о Веронике, с ее внимательными глазами, о Марии, которая вечно подсовывала мне пирожные и конфеты, о матушке, об Аптекаре… Я думал о четырех инстинктах, об Универсальном Докторе и том греке, который сказал: «Познай самого себя». Интересно, знал ли он, что в библейских текстах слово «познай» имеет вполне конкретное значение? Стало быть, выходит, что грек советовал любить самого себя? Ведь говорил Аптекарь, что для того, чтобы вылечить человека, надо его узнать, и что важнейшими моментами жизни являются зачатие, рождение, соитие и смерть. И поэтому мы изучаем все, что с этим связано… и я засыпал.