Июль и август 1885 года выдались в Петербурге на редкость прохладными. Всё лето стояла слякотная погода, через день лили дожди, подтверждая репутацию Петербурга как самой мокрой столицы Европы. Было сыро, по-северному прохладно и ветрено. Неласковое солнце показывалось редко, скупо отмеряя небольшими порциями тепло. В такие редкие минуты начинали ослепительно сиять купола соборов и церквей, новая жесть на крышах, и это раздражающее бликование обманывало надежды на тепло и казалось издёвкой над самим понятием «лета». Потом опять заряжал унылый холодный дождь, убаюкивающе шуршавший по крышам домов и быстро прогонявший из садов и парков нарядную публику. И мир опять надолго становился мокрым и неуютным.
Горожане жили обычной жизнью – кому позволяли средства и время, уезжали в свои имения, на европейские курорты или, на худой конец, на загородные дачи. Остальные пытались ухватить кусочек лета здесь же, в петербургских парках и садах: отправлялись в выходные на Острова, где можно было покататься на лодке, полюбоваться на умытое дождём звездное небо, посидеть в уютных открытых ресторанчиках с девицами или без таковых – как кому больше нравится. Все городские увеселительные заведения – многочисленные кафе, рестораны, чайные, театры, кафе-шантанные кабаре и прочие места – в это дождливое лето никак не могли пожаловаться на недостаток посетителей. А куда ещё было податься человеку, если с самого утра над его головой разверзаются хляби небесные?
Утро 7 августа для Алексея Полозова, коридорного дежурного громадной гостиницы «Знаменская», расположившейся в самом центре столицы, на пересечении Невского и Лиговского проспектов, на Знаменской площади, не сулило ничего необычного. Вверенный его ночному попечению второй этаж левого крыла здания жил привычной жизнью, ночью даже куда более насыщенной, чем днём. Приходили и уходили посетители, бесшумно скользили по ковровым дорожкам, специально уложенным, дабы не тревожить постояльцев звуками шагов, горничные с комплектами белья; то и дело из шикарного ресторана, расположенного здесь же, в гостинице, официант в ослепительно белом кителе вывозил на специальной золочёной тележке вино, фрукты, сладости, а иной раз – и полный завтрак, безукоризненно сервированный на молочно-белом фарфоре. В таких условиях о сне, даже украдкой, в нарушение всех правил, нечего было и помышлять. Но Алексей, работавший здесь восемнадцатый год, уже ко всему привык и не тяготился подобным положением дел. Он не променял бы свою маленькую должность ни на какую другую – даже в более тихом месте, с возможностью нормально спать в своей постели с вечера и до утра.
Много лет назад он начинал мальчиком, выносившим кухонные помои из ресторана, и чтобы выслужиться в коридорные, ему пришлось пройти тернистый путь и даже дать немалую взятку помощнику управляющего, который своевременно порекомендовал его на это место. Что и говорить – работа была уважительная, чистая, «в тепле и добре», как говорила матушка. Самое главное, труд коридорного давал, при известной ловкости, возможность получать очень неплохие чаевые.
Вся хитрость состояла в том, что гостиница эта была местом в своём роде необычным. На самом деле это был громадный, размером с целый городской квартал, дом свиданий. На нарушения общественной нравственности в центре города власти закрывали глаза, поскольку гостиница эта принадлежала одному из влиятельнейших людей Империи, барону Фредериксу. Номера – от дешёвых до самых дорогих – сдавались парочкам, ищущим уединения для непродолжительного интимного общения. Потому оплата за них была почасовой, и именно поэтому среди посетителей не бывало одиночек или обычных приезжих, которым нужно было пристанище на время пребывания в столице. При такой постановке дела за сутки в одном и том же номере могло перебывать до десятка постояльцев – знай только успевай менять постельное белье, выносить пустую посуду да проветривать помещение. Многие клиенты желали бы сохранить инкогнито, поэтому, дохода ради, документы у постояльцев не спрашивали: знай себе плати за почасовой наём номера – и делай, что хочешь, и ни тебе вопросов, ни назойливого любопытства, ни опасности разглашения. Хотя столь безалаберное отношение к регистрации и почиталось формальным нарушением полицейских требований, однако, все заинтересованные стороны – и полиция в первую очередь – закрывали на это глаза: уж больно доходен был прелюбодейский промысел!
Многие клиенты, желая показаться в глазах своих дам людьми солидными и денежными, щедро давали на чай. Порой бросались деньгами без счёта. Такого рода доходы, несмотря на свою случайность и нерегулярность, по большей части значительно перекрывали официальный заработок Алексея. Но объективности ради следовало признать, что не только шальные деньги нравились Алексею Полозову: сама работа была весьма интересной и неординарной. Она давала ощущение прикосновенности к чужим тайнам и пищу для любопытнейших наблюдений самого разного рода. В свои неполные тридцать восемь лет Алексей был уже видавшим виды «тертым калачом», тонким психологом и знатоком человеческих пороков. Был он невысок, коренаст, крепок, на висках вовсю блестела седина. Выглядел Полозов старше своих лет, держался солидно, с достоинством, одевался под стать чиновнику средней руки или купцу второй гильдии, знал толк в крахмальных сорочках и одеколонах. Обычно на работе Алексей одевался в добротный, неброской расцветки мягкий шевиотовый пиджак, под которым красовался неизменный атласный, с толстой золотой цепью поперёк живота, жилет. Наглаженная одежда была слабостью Полозова, он не жалел денег на прачку, но эти затраты сторицей окупались тем ощущением уверенности и самодостаточности, которое он испытывал, рассматривая себя в зеркале.
В 8 часов 40 минут утра Полозов прошёл по коридору, намереваясь поторопить тех посетителей, чьё оплаченное время заканчивалось в 9.00. Это был своего рода ритуал, обычай, о котором предупреждали всех новых клиентов: за двадцать минут до истечения вашего времени коридорный постучит вам в дверь. Утром седьмого августа у Полозова на этаже таких клиентов было две пары: одна, пришедшая в 6 часов, занимала номер пятый, другая, заплатившая за целую ночь, помещалась в третьем номере. Последние, вероятно, уснули.
На вверенном Алексею Полозову участке коридора второго этажа номера считались дорогими, стоили они по пять рублей за первые три часа. Конечно, иные пары обходились куда меньшим временем, но всё равно они должны были платить положенную пятёрку, поскольку это была наименьшая ставка. Каждый следующий час оплачивался уже двумя рублями. Если же пара приходила до одиннадцати часов вечера и оставалась до девяти утра, то это удовольствие обходилось ей в двадцать рублей. Недёшево, конечно, но за эти деньги любовники получали большие, чистые, тёплые номера, обставленные удобно и даже с известной долей шика. Номера были просторные, с альковами, лепниной по потолкам, огромными зеркалами и коврами.
Деликатно постучав в третий номер, Алексей прошёл было мимо, однако, тишина за дверью его смутила, и он вернулся. По заведённому порядку клиент не должен был открывать дверь коридорному, но обязан был отозваться на его стук хотя бы односложной фразой: «да», «иду», «помню», «заканчиваю», как угодно. Если же клиент не отзывался на стук, то это могло указывать на какое-то неблагополучие в номере: клиент пьян, клиенту сделалось плохо, наконец, клиент уже покинул номер, не поставив коридорного в известность. Последнее являлось грубейшим нарушением гостиничных правил, за которое персонал всегда получал строжайшее взыскание управляющего.
Полозов вторично постучал в дверь, громко, с вызовом, по-хозяйски. В номере царила тишина. Алексей не то чтобы испугался или заволновался – нет, просто испытал вполне понятное раздражение: ему вот-вот предстояло сдавать смену, а у него в номере задерживается клиент, скорее всего невменяемо пьяный. Тривиальность ситуации не делала её менее неприятной.
Воткнув в дырку замка мастер-ключ, открывавший все двери на этаже, Алексей нарочито громко загремел им, после чего открыл дверь и остановился на пороге.
– Прошу прощения, господа! – сказал в пространство за дверью и прислушался.
В номере стояла полнейшая тишина. Кровать не заскрипела, ноги не зашаркали… Полозов вошёл и громко, однако, со всею возможной учтивостью в голосе, проговорил:
– Осмелюсь напомнить господам, что уже почти без четверти девять утра…
Никакой реакции. Обычно в подобных ситуациях тут же раздавались осипшие спросонья мужские и женские голоса, иногда взволнованные, иногда ёрничавшие, и люди заплетавшимися языками начинали охать и изумляться, что уже утро, и как же это они так проспали… Но не в этот раз.
Весь номер представлял собой большую, лишь немногим менее десяти квадратных саженей комнату, разделенную глухими портьерами на три части: прихожую, гостиную с мягкой мебелью и альков с кроватью. Со своей позиции возле двери Полозов мог видеть разбросанные тут и сям в гостиной детали мужской одежды, стало быть, клиент не сбежал из номера. А потому Алексей возвысил голос и ещё раз учтиво окликнул посетителей:
– Господа, доброе утро…
Коридорный сделал два шага и осторожно отодвинул тяжелую плюшевую портьеру, отделявшую прихожую от гостиной, дабы получше видеть обстановку. Из-за другой полузадёрнутой шторы, отделявшей альков от гостиной, виднелась часть кровати, а на ней ноги мужчины. Ноги не шевелились, что было весьма нехорошим признаком. Последний раз, когда оказалось, что клиенты пьяны до бесчувствия, их пришлось на руках выносить в каморку швейцара, где они отсыпались до глубокого вечера. Та ещё была морока! Да и уборка номера после их «художеств» заняла более часа вместо положенных тридцати минут. Вся эта история обернулась для гостиницы потерей дохода, а для Алексея Полозова – выволочкой управляющего и штрафом аж в пятнадцать рублей – за недосмотр. Тогда ему особо было поставлено на вид требование недопустимости подобных инцидентов впредь, поскольку таковые порочат честь заведения.
Помятуя тот крайне неприятный случай, Алексей, несколько напрягшись, подошёл к полузадернутой портьере перед альковом и заглянул за нее. То, что он там увидел, потрясло его. На кровати навзничь лежал мужчина, но вовсе не пьяный, а залитый кровью и безусловно мёртвый. Мертвее некуда. На шее его зиял громадный разрез, глубокий и несколько приоткрытый, так что чернела трахея. Лицо представляло собой кровавое месиво, получившееся из-за множества резаных ран, хаотично нанесённых в разных направлениях; брови, нос, щёки, губы – всё было посечено длинными пересекающимися разрезами, невообразимо исказившими лицо убитого. И труп, и всё постельное бельё вокруг него были залиты кровью, правда, уже несколько подсохшей, местами впитавшейся в простыни.
Коридорный в ужасе отшатнулся. Нет, он был вовсе не робкого десятка, но вид растерзанного тела оказался не просто страшным, а мучительно-отталкивающим. Смотреть на зарезанного человека было крайне тяжело, а обилие крови и её специфический запах подействовали на Полозова настолько угнетающе, что его замутило. Почувствовав, как к горлу подступает тяжёлый противный ком, и помимо воли шевелятся волосы на затылке, Алексей с воплем бросился вон из номера. Выскочив в коридор и яростно захлопнув за собой дверь злополучного третьего номера, Полозов почувствовал предательскую слабость в ногах. Привалившись спиной к стене, он постарался перевести дух и взять себя в руки, чтобы закрыть дверь на ключ, но ему не хватало воздуха, и содержимое желудка неодолимо просилось наружу. Ключ как назло не лез в замочную скважину, скользя в покрывшихся холодным потом руках.
Так и не сумев закрыть дверь номера на замок, Полозов, белый как мел, пробежал по коридору, добрался до лестницы и, прикрыв за собой стеклянную двустворчатую дверь в коридор второго этажа, закричал, перегнувшись через лестничные перила:
– Степан, Степан, срочно дворника! Где наш дворник?! Тут у нас такое!…
Эхо понесло сдавленный крик Алексея по всем пролётам широкой лестницы, разделенной на четыре марша между этажами. Внизу, там, где начиналась рубиновая ковровая дорожка, взбегавшая до третьего этажа, показалась дородная фигура швейцара Степана. Задрав голову и придерживая фуражку рукой, чтоб не свалилась, Степан басовито спросил:
– Да что случилось-то?
– Убийство у нас! В третьем номере, – сбегая вниз по лестнице, задыхаясь от волнения, выкрикнул Алексей.
Конечно, это являлось нарушением предписания управляющего, требовавшего соблюдать спокойствие в любых обстоятельствах, но до спокойствия ли было теперь? И как бы сам управляющий повёл себя, если бы довелось ему оказаться на месте Полозова?
– Почему убийство? Может, сам кто помер? – спросил рассудительный щвейцар, но коридорный только рукой махнул:
– Там вся кровать в кровищи, что ты! Где дворник? Надо бы послать его в околоток, за полицией. И управляющему доложить. Пётр Казимирович уже прибыл?
Началась суета, дурацкая беготня, поиски дворника, как назло исчезнувшегося как раз в ту минуту, когда в нём возникла нужда. Всполошились горничные и коридорные с других этажей, слышавшие крик Полозова. Сам Полозов, схватив дольку лимона в буфете – чтобы не мутило! – бросился на поиски управляющего. Коридорный прекрасно понимал, что ему не следует нарушать инструкцию о первичном докладе начальству обо всех происшествиях. Весть о страшном преступлении, произошедшем ночью в третьем номере второго этажа, вмиг облетела тихую обитель плотского порока и вырвала её из того дремотного состояния, в котором она пребывала в этот утренний час.
Не прошло и четверти часа, как в гостиницу примчался квартальный, а ещё спустя некоторое время подтянулась целая полицейская команда: помощник станового пристава Московской части Иван Данилович Гусев, урядник, два младших чина для охраны места преступления и полицейский врач, коему надлежало осмотреть труп. Следом должны были появиться сам пристав, прикомандированный к части чиновник для поручений, а также работники следственной части прокуратуры санкт-петербургского судебного округа.
Поднявшись на второй этаж в сопровождении ожидавшего их прибытия Полозова, так толком и не сдавшего смену дневному дежурному, полицейские сразу прошли в третий номер. Доктор не стал терять времени и приступил к осмотру трупа, в то время как полицейские занялись исследованием других вопросов, не связанных напрямую с осмотром места преступления: составили список отработавшей в ночь убийства гостиничной смены и попробовали хотя бы приблизительно определить количество человек, снимавших номера на втором этаже.
По процессуальным нормам осмотр места преступления, сопровождаемый составлением соответствуюшего протокола, должны были осуществлять чиновники прокуратуры. Поэтому вплоть до их появления полицейские не имели права менять там обстановку. Однако, при этом возникала определённая правовая коллизия или, говоря иначе, признаваемое законом противоречие. Дело в том, что в течение первых суток с момента установления факта совершения преступления полиция могла осуществлять розыск преступника по «горячим следам», то есть без должных санкций со стороны прокуратуры и вообще без согласовывая с нею своих действий. Полиция чрезвычайно дорожила этим правом и широко им пользовалась, тем более, что такого рода розыск давал зачастую прекрасный результат. Однако, розыск невозможно было вести, не изучив должным образом обстановку на месте преступления. Поэтому сотрудники столичной Сыскной полиции обычно начинали осмотр, не дожидаясь чиновников прокуратуры. Это было всем известно и принималось как допустимое, хотя нельзя было не признать, что такого рода действия являлись отступлением от буквы закона.
Очень скоро к полицейским местной части присоединились два агента Сыскной полиции. Это были толковые сыщики Агафон Порфирьевич Иванов и Владислав Андреевич Гаевский, служившие под началом знаменитого на весь Петербург создателя и начальника Сыскной полиции Ивана Дмитриевича Путилина. Ждали и самого Путилина: подобное кровавое преступление в центре города следовало признать из ряда вон выходящим, и в таких случаях руководитель столичного уголовного сыска старался лично осмотреть место преступления и проконтролировать выбранное следствием направление розысков преступника.
Оперативность полицейских подразделений во многом объяснялась прекрасной связью. Все столичные полицейские части, числом тридцать восемь, к 1885 году уже были телефонизированы, благодаря чему получили прямую связь с Сыскной и Речной полицией, пожарным депо и канцелярией градоначальника. Теперь о задержании полицией холерного больного градоначальник узнавал прежде врачей ближайшей больницы.
Первым делом явившиеся сыщики отправились взглянуть на труп; на их языке это называлось «познакомиться». Около убитого деловито возился полицейский доктор Сухоруков. Зарезанный мужчина лежал на кровати вверх лицом, раскинув руки и ноги. Поза его выглядела естественной и расслабленной, словно бы в момент нападения он спал. На ногах трупа были черные шелковые носки, чёрные широкие брюки расстёгнуты, но не сняты. Тонкая крахмальная сорочка, распахнутая до пупа, обнажала волосатую грудь и живот. Атласный, цвета топлёного молока жилет также оказался расстёгнут, и края его небрежно раздвинуты. Общий беспорядок в одежде наводил на мысль, будто погибший не успел завершить начатое раздевание, однако разбросанные в стороны руки вроде бы свидетельствовали о том, что в момент смерти он вовсе и не думал раздеваться. Вся одежда покойного и постель вокруг его тела выглядели буро-красными от запекшейся крови. Она уже успела подсохнуть и впитаться, образовав на ткани заскорузлую корку. О чертах лица погибшего ничего определённого сказать было нельзя из-за большого количества порезов в разных направлениях. С него требовалось сначала смыть кровь, и только после этого можно было попробовать реконструировать лицо. Судя по обильной седине в курчавых волосах и в коротко стриженой ухоженной бороде, а также по проступающей на макушке лысине, мужчина был не молод, годам, эдак, к пятидесяти.
– Ну-с, доброе утро, доктор, – поприветствовал Сухорукова весельчак Гаевский. – А вы, поди, и не знали, чем сегодня заняться?
– Да, знаете ли, сидел в части, давился булочкой с маком и думал: хоть бы к висельнику какому вызвали. А тут всё гораздо интереснее: одним ударом и трахея перерезана, и сонная артерия, а уж с лицом что сделано…
– Продолжайте, вы так интересно рассказываете, – попросил Владислав, склоняясь над трупом.
– Разрез шеи, как вы можете видеть, имеет длину не менее шести дюймов и является безусловно смертельным. Нанесён одним ударом. На лице множественные порезы и колотые раны…
– То есть это была не бритва… – тут же заключил Гаевский.
– И не столовый нож со скруглённым кончиком. Это орудие именно с заточенным остриём: нож, кинжал.
– Что скажете о времени смерти? – спросил Агафон Иванов, осматривавший тем временем детали мужской одежды, разбросанные по комнате: пиджак, длинный тёмно-коричневый плащ, развязанную бабочку.
– Судя по тому, что челюстной отдел полностью окоченел, и окоченение спустилось к рукам, но не охватило ног, ну, а также оценивая температуру тела, я бы отнёс момент смерти к интервалу от пяти до восьми часов до нашего появления. То есть, жертва погибла после часа ночи, но не позднее четырёх, – доктор вытащил из жилетного кармана часы на цепочке и взглянул на циферблат, сверяя с ним свои выводы. – Да, такая оценка представляется достоверной.
– Что скажете про возраст? – продолжал расспрашивать Иванов.
– Примерно сорок пять – пятьдесят лет.
Агафон, закончив осмотр одежды убитого, подвёл итог:
– Ни документов, ни записной книжки, ни визитных карточек. Только бумажник и вот ещё, носовые платки.
– А в бумажнике что? – полюбопытствовал Гаевский, ощупывавший карманы брюк.
– Шестьдесят пять рублей денег, отделение для карточек пусто. А у тебя что-нибудь интересное есть?
– Только испачканные кровью руки, – Гаевский зашёл за ширму, отгораживавшую умывальник, и принялся смывать кровь.
Ещё не так давно функцию умывальника исполнял простой комод с зеркалом над ним и спрятанными внутри кувшином и лоханью. Теперь же, после недавней реконструкции, в гостиницу были проведены водопровод и канализация, так что комод оказался заменён элегантной тумбой, в которую прятались подводные и отводные трубы. Всё это, конечно, было в высшей степени удобно и комфортно, но сыщики в данный момент как раз предпочли бы видеть старинную конструкцию «удобств», позволявшую судить о действиях обитателей номера.
Две пары толстых полотенец на латунных крючках рядом с умывальником оказались сухи и незапятнанны. Этих полотенец, по-видимому, вообще никто не касался. Очевидно, что убийца не пытался приводить себя здесь в порядок. Примостившийся за тумбой в углу ватерклозет также выглядел чистым, сухим, без единого пятнышка.
На место Гаевского возле кровати заступил Агафон Иванов. Не довольствуясь простым визуальным осмотром, он немного подвигал тело из стороны в сторону, заглядывая, не лежит ли что-то под трупом. Ничего не увидев, он тоже направился к умывальнику отмыть запачканные кровью руки.
– Ну, конечно, в журнале регистрации, мы не найдем фамилии погибшего, – пробормотал он, дожидаясь, пока напарник уступит место.
– Ты сам всё знаешь, паспорта здесь никого не интересуют, – вздохнул Владислав. – Меня другое волнует: а где же дама? Он же был не один?
– Конечно, не один, – отозвался Иванов. – Когда станешь осматривать комнату, обрати внимание на столик.
Гаевский оставил альков и перешёл в ту часть номера, которая была названа его коллегой «комнатой». Он сразу понял, что имел в виду Иванов, предлагая обратить внимание на столик. Там стояли початые бутылки «Camartina», довольно дорогого красного вина, и шампанского «Roederer», тоже весьма недешёвого. Подле находились две пары фужеров – высоких, на тонкой ножке для шампанского и пониже, пузытеньких, – для вина. На одном из высоких фужеров был хорошо различим след ярко-красной губной помады. Владислав ещё рассматривал бутылки, как послышался голос Агафона:
– Посмотри-ка, возле постели стеариновые следы. Ты видел?
– Нет покуда, – Гаевский вернулся к кровати.
– Кто-то жёг свечку и закапал стеарином пол.
Действительно, сбоку кровати, ближе к изголовью на полу и на самой постели виднелось множество застывших капель стеарина. Кто-то долго держал здесь свечку.
– Как думаешь, сколько минут надо стоять со свечой в руках, чтобы так наследить? – полюбопытствовал Иванов.
– Минуты три точно, – заверил Гаевский. – В свободную минуту можешь устроить дома эксперимент. Полагаю, убийца что-то искал здесь. Обыскивал тело…
– Есть и другое объяснение, – тут же отозвался Иванов, – убийца был не один, а с компаньоном. Один убивал, а другой держал свечу. Причём, полагаю, в этом случае он должен был закапать стеарином свою одежду.
– Всё-таки, полагаю, имел место обыск трупа. Ты заметил, что у убитого отсутствуют часы?
– Не только часы. Колец тоже нет. Из ценных вещей только золотой нательный крестик.
– А сие означает, что преступник обыскивал тело, потому что…
– … потому что часы носят в жилетном кармане, а жилетку погибший не снимал, – закончил мысль своего коллеги Агафон Иванов.
– А ещё это значит, что убийца не мог не запачкаться в крови. Даже если представить, будто ему удалось избежать попадания брызг крови при нанесении ран жертве – что маловероятно и чему я не верю! – всё равно убийца должен был испачкать руки, пока обшаривал мёртвое тело. Но он не мог покинуть гостиницу в таком виде. Что это может значить?
– Только то, что он где-то привёл себя в порядок.
– Но умывальником в этом номере не пользовались, поскольку полотенца остались неприкосновенны.
– Да, я это заметил, – кивнул Иванов. – Стало быть, убийца или убийцы пришёл из другого номера и в него же затем вернулся.
Сыщики некоторое время смотрели друг на друга. Каждый, видимо, мысленно проверил получившуюся причинно-следственную цепочку. Изъянов она вроде бы не имела.
– Что ж, пора звать коридорного… – подвёл итог Иванов и щёлкнул пальцами, привлекая внимание урядника, стоявшего в дверях. – Братец, коридорного пригласи-ка сюда.
Спустя минуту появился Алексей Полозов. Он выглядел собранным и серьёзным, сознающим важность момента.
– Ты, что ли, коридорный на этом этаже? – спросил его Гаевский.
– Так точно-с, я. Алексей Полозов, сын Данилов.
– Давно ли работаешь тут?
– Восемнадцатый год уже.
– Постоялец, – Иванов неопределенно махнул рукой в сторону кровати, на которой лежал убитый, – при тебе заселялся?
– Да-с, именно при мне. Я заступил вчера в девять часов вечера, а оне-с с дамочкой явились уже в двенадцатом часу, ближе к полуночи, – стараясь не смотреть на окровавленный труп, проговорил коридорный.
– Ты их знаешь? Прежде видел?
– Никак нет-с.
– Как-то они назвались?
– Да никак не назвались. А у нас в гостинице правило – документов мы не требуем. Иначе, сами понимаете, заведение придётся закрывать. Клиенты и клиенты. Этого человека я впервые видел, а дамочка мне тоже не знакома, но…
– Ну, Ломброзо, не томи, – подбодрил коридорного Гаевский, – говори, что хотел сказать.
– Дамочка… она… из ЭТИХ… Мы их сразу отличаем.
– Из «этих» – это которые за деньги? – уточнил Иванов.
– Так точно-с. Панельная или салонная сказать не могу, поскольку в билет не заглядывал. Да только не барышня и уж тем более не дама – это точно. Именно из этих… – он многозначительно округлил глаза.
– А кто же нашёл тело? – спросил Гаевский.
– Я и нашёл. За двадцать минут до девяти утра постучал в дверь, дабы разбудить. У них только до девяти было заплачено. У нас ведь знаете как бывает – просрочат время, а доплачивать не хотят – прямо в скандал иной раз. Еще и в вину ставят, что не разбудили вовремя, вот я и пошёл. Стучу в дверь – никто не отзывается. Зашел. А он лежит…
– Больше в номере никого не было?
– Никак нет, господин…
– …сыскной агент, – задумчиво подсказал Иванов. – А что же его спутница? куда же она делась?
– Ушла раньше.
– Сам вижу, что ушла, а не в дымоход вылетела. Во сколько же это было?
– Да примерно… часа в два ночи, – Алексей задумчиво поскрёб в затылке. – Уходя, сказала, что господин, дескать, заснули, а номер оплачен до девяти утра, ну, и чтоб, значит, его не тревожили.
– А вот ты, Алексей Данилович, скажи-ка мне, братец, – не унимался Иванов, которого насторожил факт раннего ухода проститутки, – разве это обычное дело, чтобы парочка, придя вместе, уходила порознь?
– Сие у нас не приветствуется. Потому как эксцессы возможны… Но бывает иногда, хотя, конечно, и нечасто. Мы в таких случаях всегда проверяем, всё ли в порядке с тем, кто остался. Знаете, чтоб не обворовали, не опоили, не убили, опять же…
– Вот и я о том же, – заинтересованно кивнул Иванов. Ему понравилось, что коридорный правильно понял направление его, Агафона Иванова, мыслей. – В этом случае ты тоже проверил?
– А как же! Именно так-с. Проверил. После её слов я сразу пошёл в номер. Сразу же пошел, клянусь, она ещё не успела даже на первый этаж спуститься. Зашёл, проверил – всё было в порядке. Господин лежал на кровати, сопел, пыхтел, я дыхание слышал его, клянусь! Я тихонько окликнул его – не надо ли, дескать, чего? А потом сам думаю, что же это я, дурак, делаю, он ведь просил не беспокоить. Ну, я тихонько и сдал назад, за дверь то есть.
– А полог, драпировка то бишь, был открыт полностью, или как сейчас, несколько задвинут? – уточнил Гаевский.
Коридорный на миг замолчал, припоминая.
– Кажется, был полностью открыт. Или нет? – в его голосе прозвучало сомнение. – Не отложилось у меня в памяти. Скорее всего отодвинут полностью.
– Но ты точно именно этого человека видел?
– Клянусь. Готов поклясться на любой иконе. Именно убитый спал. Живой и невредимый.
– А свет горел в комнате?
– Света не было, но света достаточно падало из коридора. Можете сами проверить. Я смотрел со стороны ног, к голове не подходил, поскольку незачем. Но черты лица узнать можно было.
– Дверь запер, уходя?
– Так точно-с. У меня ключ от всех дверей.
– А когда утром зашёл в номер, то дверь оказалась отпертой? – выспрашивал Гаевский.
– Никак нет, запертой. Своим же ключом открывал.
Сыскные агенты снова переглянулись. Коридорный рассказывал чрезвычайно ценные вещи.
– Ну, ладно, оставим это, – вмешался Иванов, – Расскажи-ка про девицу. Какая из себя?
– Я же говорю – гулящая за деньги. Видная, высокая, кр-р-расивая, волосы рыженькие. Сама, чувствуется, молоденькая, тоненькая. И смех такой…
– Какой?
– Ну, не знаю… мелкий. Хи-хи-хи, – Алексей попытался повторить девичий смех, но искусство пародии явно не было в числе его талантов; смех получился карикатурным.
– Узнать сможешь?
– Ну… думаю, если с близкого расстояния, как тогда, когда видел её, то да, смогу. В вуальке была и лицо прятала. Я ведь, знаете, минут через пятнадцать после их заселения заходил к ним, принёс ножи для фруктов и бокалы для вина, как господин заказал.
– И что же, она по-прежнему была в вуальке? – уточнил Агафон Иванов.
– Не могу знать. Разговаривала со мной из-за портьеры. Уж и не знаю, была ли она уже в постели или просто спряталась от глаз моих…
– Опиши подробнее. Высокая – это примерно какая?
Полозов подобрался, и, боясь что-нибудь напутать или упустить, стал припоминать, слегка щурясь и глядя куда-то вдаль.
– Думаю, два аршина десять-одиннадцать дюймов. Да. Мне она была вот так, – он показал рукой себе на бровь. – Кожа очень белая, чистая, не конопатая, румяна наложены сильно. Волосы рыжие… я бы даже сказал, оранжевого оттенка, слегка опущены на уши, вьющиеся, пушистые.
– Подбородок как расположен: нормально? выдвинут вперёд или наоборот, сдвинут назад?
– Подбородок овальный, обычный, прикус нормальный.
– Уши как расположены: топорщатся? или прижаты к голове? мочка выражена? серёжка сильно мочку оттягивала?
– Нет, уши не топорщились, не лопоухая, значит. Мочка обычная, ни большая, ни маленькая.
– Козелок и противокозелок рассмотрел? – допытывался Иванов.
– А что это такое?
Агафон оттопырил собственное ухо и кратко объяснил коридорному названия отдельных эелементов ушной раковины.
– Извините, господин сыскной агент, не рассмотрел я, – взмолился Полозов. – Я ж говорю, волосы как бы на уши находили, прикрывали верх ушей.
– Хорошо, а что с шеей? Длинная? котороткая? складки на шее заметны?
– Шея длинная, да только женщина была в газовом шарфике, жёлтом.
– Глаза? – продолжал расспрашивать Агафон.
– Под вуалькой не очень можно было рассмотреть, но не тёмные, не черные – это точно. Может, серые или зеленые. Да, вот ещё: у рыженьких глаза часто бывают цвета испитого чая.
– Ямочки на щеках и подбородках? Мимические морщины? Родинки?
Сыщики довольно долго бились с коридорным, пытаясь узнать от него детали словесного портрета неизвестной женщины, да толком так ничего и не узнали. Описание примет, данное Полозовым, несмотря на всё старание коридорного, получалось всё же весьма общим, без каких-либо точных деталей, способных резко упростить поиск проститутки.
Уже в конце разговора с Алексеем в номер вошли только что подъехавшие чиновники следственной части прокуратуры: товарищ прокурора Павел Николаевич Грибанов, делопроизводитель и секретарь. Оставив коридорного беседовать с вновь прибывшими лицами, сыскные агенты вернулись в гостиную, явно озадаченные услышанным от Полозова.
– Странная какая-то проститутка, – пробормотал Гаевский, – даже полотенцем не воспользовалась. Что же это означает: они плотской любовью вовсе и не занимались? Но ведь провели вместе пару часов – с полуночи до двух!
– Возможно, просто неряшливая женщина, – заметил Иванов. – Меня сейчас не полотенца беспокоят. Меня дверь закрытая смущает.
– Ну, гостиничному вору дверь не помеха.
– В том-то и дело! Загвоздка в том, что гостиничный вор не убивает жертву.
Та часть комнаты, что выполняла функцию гостиной, имела два высоких окна с лепными украшениями по углам потолка и в центе, вокруг люстры. Дубовый паркетный пол в центральной части покрывал круглый, яркой расцветки и совсем еще новый ковер. В простенке между окнами помещалось высокое зеркало, у основания которого примостился маленький столик красного дерева на гнутых ножках с фарфоровой статуэткой купальщицы. Возле стены располагался мягкий диван, а рядом с маленьким столиком в углу – пара кресел.
Внимание сыщиков привлекла фетровая мужская шляпа светло-серого цвета, брошенная на диван, и пара тонких лайковых перчаток подле неё. Рядом на кресле лежал элегантный тёмно-серый драповый пиджак в тонкую коричневую клеточку и белое шёлковое кашне. На столике, рядом с фарфоровой пепельницей Гаевский увидел очки в золотой тонкой оправе, массивное портмоне, уже осмотренное Ивановым, и два носовых платка тонкого батиста с ручным кружевом по краю.
– Обрати внимание, в углах платков вышивка гладью – буквы «К.К.», – подсказал Агафон своему напарнику, подсевшему к столику. – А в портмоне несколько маленьких карточек с голыми девицами.
Иванов уже успел осмотреть эти вещи и теперь по-хозяйски подталкивал Владислава к тому, что заслуживало внимания.
– Буквы «К.К.»… – задумался на секунду Гаевский, – А ты пальто осматривал? Может там какая метка вышита?
– Нет, покуда не успел. Пойдём вместе поглядим.
Сыщики прошли в прихожую. У стены, возле входной двери стоял столик, на котором разместились графин со стаканом. За портьерной занавеской направо от входной двери расположилась вешалка. Там висело дорогое летнее мужское пальто из нежного кашемира. Хорошая, солидная вещь, пошитая явно на заказ из английского полотна, была достойна респектабельного состоятельного мужчины; такое пальто, не уронив своего достоинства, мог одеть и министр, и банкир, и просто богатый человек со вкусом. Под воротником находилась этикетка пошивочной мастерской «Корпус», а ниже аккуратно вышитые инициалы «К.К.». Под вешалкой стояли кожаные калоши; на их красной подкладке также были хорошо заметны инициалы «К. К.», выписанные карандашом. К стене подле вешалки прислонился чёрный дождевой зонтик с ручкой из слоновой кости. Иванов внимательно осмотрел зонт: никаких знаков или эмблем, способных указать на принадлежность определённому человеку, на нём не оказалось.
Рассматривая пальто, Гаевский извлёк из его внутреннего кармана портмоне и платок.
– Что же это получается, одно портмоне в комнате, другое – в кармане пальто? – задумчиво покрутив находку в руках, пробормотал Владислав.
Это была дорогая вещица из крашеной в рыжину свиной кожи, с аккуратными латунными уголками. Всё содержимое портмоне Владислав выложил на столик. Ни писем, ни записок, ни каких-либо квитанций, способных помочь в идентификации владельца. Из денег – шестьдесят рублей в кредитных билетах и два рубля мелочью.
– Обрати внимание, никаких предметов женской одежды, – негромко проговорил Иванов, – Рыженькая девица оказалась очень собранной и ничего не забыла в номере.
Сыскные агенты вернулись в ту часть номера, что служила гостиной, и продолжили осмотр мебели. У противоположной алькову стене находился массивный трёхстворчатый зеркальный шкаф: две двери закрывали плательное отделение, а третья – бельевое. Подойдя к шкафу, Гаевский потянул за ручки. Две двери, закрывавшие плательное отделение, открылись легко, показав совершенно пустое чрево шкафа. Третья же дверца оказалась запертой.
Иванов сделал знак помощнику пристава, стоявшему в дверях, чтобы тот вызвал коридорного. Когда Полозов вошёл, Иванов спросил его, разглядывая в зеркале шкафа свое отражение:
– Скажи-ка, голубчик, а почему бельевое отделение заперто?
– Здесь горничные белье держат, чтоб не носить каждый раз со склада. Для удобства-с. Здание большое, этажи длинные, перестилы следуют один за другим, так что белья на натащишься. Вот горничные и приспособились хранить чистое бельё прямо в номерах. Очень удобно. А бельевое отделение запирают – понятно, чтоб клиенты не растащили. С них же потом взыщется. И ключ у них. Позвать?
– Нет, не надо… – махнул рукой Иванов, переходя к столу, – Ты вот что скажи-ка, откуда столовые принадлежности?
На столе помимо бутылок шампанского и красного вина находились две пары бокалов, десертные тарелки, два ножа для фруктов. Тут же валялась и спираль кожуры, снятой с большого красного яблока, и обёрточная бумага, в которую, очевидно, была завёрнута коробка конфет. Сама коробка, опустошённая почти наполовину, тоже стояла на столе.
– Бутылку красного и коробку конфет клиенты с собою принесли. Меня попросили доставить из буфета еще бутылку шампанского, фрукты ну и посуду – бокалы, ножи для фруктов и тарелочки, – исчерпывающе пояснил Полозов.
Тут вмешался товарищ прокурора, прислушивавшийся к разговору сыскного агента с коридорным:
– А скажи-ка, братец, как вообще проходит твое дежурство? – Грибанов повернулся к Полозову всем телом и впился в него немигающим взглядом. Должно быть, товарищ прокурора всерьёз полагал, что его жесткий взгляд способен развязывать языки лгунам, во всяком случае, в его поведении чувствовалось хорошая школа домашних драматических постановок. Вполне возможно, что Павел Николаевич ставил для своей маленькой дочки сказки братьев Гримм или Шарля Перро, и в таком случае Синяя Борода в его исполнении был по-настоящему ужасен.
Коридорный, впрочем, не являлся маленькой девочкой, поэтому особого ужаса или душевного трепета не испытал.
– Нахожусь в коридоре. Мой пост – стойка в начале коридора, у дверей на лестницу. Вы мимо неё проходили, – спокойно стал объяснять Полозов. – Моя задача – сопровождать клиентов в номера, следить за соблюдением условия найма – чтоб время, значит, не просрочили. Следить за порядком, чтоб горничные вовремя убирали и проветривали освободившиеся номера. У нас с этим строго! Ещё я принимаю заказы посетителей для буфета, если заказ простой – вино, десерт какой-нибудь. Если же заказ сложный – скажем, ужин, то вызываю официанта из ресторана, и уже он с ними общается. Ну, и вообще выполняю всяческие просьбы клиентов.
– Получается, что ты не можешь уследить за всеми, кто входит и выходит из номеров? – проницательно предположил товарищ прокурора.
Постановка вопроса, сама по себе уже обличающая Полозова, как будто бы даже покоробила коридорного:
– Уж извините, господин прокурор, уследить я именно, что МОГУ!
Ударение на слове «могу», сделанное упрямым коридорным, задело товарища прокурора:
– Как же так? Вот ты, братец, говоришь, «принимаю заказы для буфета». Значит, ты покидаешь свой пост?
– Ну-у… отхожу-то я совсем ненадолго, буквально на одну минуту. Буфет у нас на первом этаже, рядом с рестораном. Тут спуститься и вручить буфетчику листок с заказом – всего-то полминуты от силы! И то если медленным шагом, нога за ногу грести! Если кто и уходит, то всё равно со мной столкнётся на лестнице, да и потом, я выбираю такой момент, когда все посетители сидят по номерам, как мыши по закромам. Они ведь не по этажам слоняться сюда приходят, правда? У них дела поинтереснее есть. А если кто только приходит, то опять же, без меня им все равно ни в один номер не зайти. Свободные закрыты на ключ, все ключи я запираю в специальном шкафчике, если должен отойти. А посетители в своих номерах тоже ведь запираются, изнутри. Так что у нас здесь всё под контролем, как в золотых кладовых госбанка. Да нам и инструкцией не запрещено отлучаться ненадолго. За номер клиент расплачивается внизу, у портье, когда только приходит, поэтому нет нужды караулить, чтобы не ушел, не расплатившись. Это раз. А во-вторых, публика у нас, я имею ввиду этот мой второй этаж, очень даже приличная, состоятельная, у шелупони разной на наши расценки денег не хватит! Номера дорогие, так что шаромыжникам всяким не по карману. Поэтому ожидать, что вынесут ковер или картину со стены, не приходится. Конечно, на всякий случай проверяем. Однако, убийство – первый раз за все годы, что я здесь служу.
– А долго ль служишь? – скептически поинтересовался товарищ прокурора.
– Да уж осьмнадцатый год, ваше превосходительство.
– Я не генерал, так что «вашим превосходительством» величать меня не следует, – поправил коридорного Грибанов. Он заметно смягчился, было видно, что бодрые и толковые ответы Полозова произвели на него благоприятное впечатление. – Ну, хорошо, братец, а черный ход где у вас? Как с ним обстоит дело?
– Он обычно заперт. За ним мы следим. Им пользуются исключительно наши работники.
– Покажешь потом, – пробормотал Гаевский, внимательно слушавший разговор товарища прокурора с коридорным. – Тогда скажи-ка, Полозов, а этой ночью кто-нибудь входил или выходил из этого номера?
– Н-нет, – пожал плечами Алексей. – Только я заходил, когда посуду им принес. Позже девица ушла, и я ещё раз зашел убедиться, что клиент в порядке. Я вам уже об этом рассказывал. И это все. До утра больше никого не было.
– А в буфет ты отлучался? Или по нужде?
– Все как обычно. Отлучался, конечно, да только это от силы на пару минут. Здесь зевать некогда. Будешь нерасторопен – не получишь чаевых. А мы здесь все ради чаевых работаем…
– А не было ли еще чего-нибудь необычного в эту ночь? Может, кто-то из постояльцев вёл себя странно, или ушел в одиночку?
– Только и того, что смертоубийство произошло, а так более ничего-с…, – мрачно отозвался Алексей.
– Да ты, я вижу шутник, – процедил Гаевский, – А как остальные номера? Все были заняты этой ночью?
– Да, в общем-то, хорошо были заняты, плотно, – кивнул коридорный. – У портье есть точные записи в журнале, по каждому номеру.
– Да, вот ещё что. Скажи-ка, водопровод подведен в каждый номер?
– На нашем и на третьем этаже – в каждый. И канализация тоже. Четвертый и пятый этажи без таких удобств, там номера дешёвые и публика соответствующая. Но туда отдельный вход – со двора, по другой лестнице. С нашими этажами сообщения нет никакого, даже двери на ту лестницу заколочены.
Гаевский подошёл к Иванову, молча сидевшему на корточках перед шкафом и не принимавшему участия в беседе с коридорным.
– Нашёл что-то? – спросил Владислав, но поскольку Агафон промолчал, присел рядом и проследил за его взглядом. На пыльном полу за ножками шкафа просматривался след волочения.
– Шкафчик-то, похоже, двигали, – озадаченный открытием, пробормотал Гаевский.
– Ага, – поддакнул Иванов, – вот и я о том же думаю. Давай-ка, что ли, и мы подвигаем!
Сыскные агенты живо вскочили, взялись за бока громоздкого гардероба и слегка отодвинули его от стены, буквально на ширину ладони.
Гаевский первым заглянул в получившуюся щель и пробормотал: «Матка бозка, как здесь интересно!»
На задней картонной стенке шкафа были хорошо заметны следы окровавленных пальцев, чёткие в одном месте и смазанные в другом. По крайней мере, дважды заляпанная кровью рука плотно прикладывалась к картону. Но даже не это открытие, при всей его важности, следовало считать главным: за шкафом в стене комнаты сыскной агент увидел закрытую дверь в соседнее помещение. Гаевский отступил в сторону, давая возможность Иванову занять его место, а тот в свою очередь не без удовлетворения хмыкнул:
– Теперь я знаю, как убийца попал в номер.
Через секунду шкаф уже был отодвинут от стены на аршин, а помощник прокурора, вооружившись лупой, принялся рассматривать кровавые следы на задней стенке шкафа.
– Что там? – спросил Гаевский у коридорного, указав на дверь в стене.
– Там находится второй номер. Второй и третий номера связаны дверью, – объяснил Полозов.
– Что ж ты молчал?! – накинулся на него Гаевский, но коридорный спокойно парировал:
– Так вы меня и не спрашивали. Спросили бы, я бы ответил. И потом – дверь закрыта, там даже ручки нет.
Действительно, в дверь был врезан замок, но поворотная ручка, с помощью которой можно было бы отжать подпружиненный язычок, отсутствовала.
– А второй номер был этой ночью занят?
– Так точно, – кивнул коридорный.
– Вот что, братец, подожди нас за дверью, – распорядился Гаевский, – и освободи для нас второй номер, если он занят. Мы туда сейчас сходим.
Оставшись без посторонних ушей, прокурорские чиновники и сыскные агенты сгрудились возле шкафа и скрытой за ним дверью.
– Так, так… Что же получается? – азартно бормотал Грибанов, машинально теребя подбородок, – убийца находится во втором номере, каким-то образом открывает дверь, отодвигает шкаф – и пожалуйста! – оказывается в номере, запертом на ключ! Жертва, по-видимому, спала…
– Жертва крепко спала, – поправил товарища прокурора Иванов, – потому что шкаф тяжёлый, его так просто не подвинешь! Наверняка, ножки по паркету заскрежетали. Однако, жертва даже не сделала попытки подняться с кровати.
– Надо обязательно проверить, не подмешано ли что-нибудь в вино, – весьма здраво заметил Владислав Гаевский. – Что-то уж больно подозрителен такой крепкий сон… Чтоб не услышать отодвигаемого шкафа, гм-гм… надо спать, как медведь зимою…
– Согласен, – кивнул товарищ прокурора, делая пометку карандашом в блокноте, – обязательно выпишем постановление о назначении химического исследования содержимого бутылок… Итак, убийца или убийцы подходят к ложу и убивают. Один наносит раны, другой – светит свечой. Там стеариновые потёки на полу, вы видели?
– Да, видели, – кивнул Гаевский. – А если принять во внимание, что сюда поодиночке никто не приходит, то всего вероятнее, что ножевые ранения наносит мужчина, а женщина – держит свечу. Логично?
– Но на всякий случай нужно будет уточнить у коридорного или у портье, что за пара занимала второй номер, вдруг всё же это были двое мужчин, которые, скажем, объяснили, что ждут своих подружек, которые должны вот-вот к ним присоединиться, – предположил Грибанов.
Пока товарищ прокурора обменивался глубокомысленными замечаниями с Гаевским, Агафон Иванов в полном молчании рассматривал дверь и замок. Казалось, он вовсе не слушал их рассуждения, будучи поглощён какими-то своими мыслями. Неожиданно для всех Иванов извлёк из кармана своего просторного потасканного плаща складной немецкий нож с костяной ручкой. Отщелкнув недлинное узкое лезвие, сыскной агент вставил его в четырёхгранное отверстие от дверной ручки и повернул. Тихонько, почти совсем бесшумно, щёлкнул язычок и дверь неожиданно, безо всякого скрипа подалась внутрь второго номера. Полностью открыться ей помешала тяжёлая плюшевая драпировка с той стороны, поэтому, приоткрывшись примерно на ширину двух ладоней, дверь остановилась.
Вытащив нож из замка, Иванов задумчиво посмотрел на блеснувший в косых лучах света масляный след на лезвии.
– Вот так, господа, и никакого ключа не надо, – пробормотал негромко сыскной агент. – Самое примечательное состоит в том, что какой-то оче-чень предусмотрительный человек не поленился хорошенько смазать машинным маслом замок и петли.