Турецкий был разбужен звонком. Некоторое время он лежал, с трудом осознавая реальность. В другой бы раз он вскочил немедленно, повинуясь многолетней привычке. Скорость реакции, вечная собранность – не расслабляться ни при каких обстоятельствах. Но сегодня он уже наконец ощущал себя в отпуске и даже стал привыкать жить без служебных звонков. Сейчас Турецкий лежал, мучительно не желая подходить к телефону. Было даже что-то детское в его нежелании, какая-то обида на телефон.
После четвертого сигнала Александр резко поднялся и взял трубку.
– Турецкий, – сообщил он в трубку, позабыв спросонья, что он дома и может, как простой обыватель, говорить банальное «алло».
– Здравствуй, Турецкий, – услышал он звучный голос друга, – это Меркулов.
– Привет, – сказал Александр, борясь со сном.
– Как дела?
– Какие могут быть дела ни свет ни заря у человека в отпуске?
– Какая ж заря? Ты на часы погляди – полдвенадцатого. Или у тебя, как французы говорят, «жирное утро»?
Турецкий, щурясь, взглянул на часы.
– У меня «жирный месяц», – огрызнулся он.
– Слушай, – продолжал Меркулов ласково, – давно не виделись. Может, позавтракаем вместе?
В голосе старого товарища звучала такая ироническая нежность, что Александр понял: дело не в завтраке и не в том, что Меркулов соскучился. Надо заметить – как это ни странно, при всей доверительности их отношений, – Турецкий виделся с Меркуловым не так уж часто, в основном по поводу совместной работы. Самое нелепое предложение заспанному человеку сейчас бросить все, главным образом еще не остывшую постель, и мчаться в кафешку, чтобы за чайком калякать о том о сем, – было в этом что-то глумливое над всей природой отношений Турецкого и Меркулова.
– Ну, что случилось? – хмуро спросил Александр.
– Ты знаешь, полно новостей. Посидим, посплетничаем часок – у меня как раз свободное время. Через полчаса в «Савое», – закончил неожиданно он.
– Небритый в «Савой» я не поеду.
– В «Савое» через тридцать две минуты. О'кей?
– О'кей… – грустно сказал Турецкий.
Через тридцать пять минут он входил в вестибюль ресторана «Савой». Когда-то фешенебельный, теперь «Савой» выглядел старомодным ресторанчиком, в котором вполне можно было укромно поговорить, особенно в дневные часы. Турецкий, изящно и со вкусом одетый, в тонком аромате одеколона, был препровожден к столику Меркулова. Тот сидел, размешивая ложечкой кофе.
– Ну что, пробки на дороге? – спросил он, глядя на часы.
– Да, на Садовом.
– Я и сам задержался.
Пунктуальность была сильной чертой характера обоих, и они не имели обыкновения подзадоривать друг друга мелочными опозданиями.
– Я не знал, что тебе заказать – кофеечку или что посерьезнее. Ты по-прежнему с утра не завтракаешь?
– Нет. Я и до кофе не охотник. А хотя ладно.
Турецкий заказал кофе и выжидательно умолк. Меркулов продолжал размешивать сахар в кофе, уже совершенно машинально.
– Слушай, – сказал он наконец, – ты авиацией увлекаешься?
– Ну, в прошлом, – отвечал Александр. – Раньше, бывало, модели самолетов клеил. Но это было лет тридцать назад, сейчас я уже квалификацию потерял.
– Ага, самолеты… Я тоже клеил.
– Тогда все клеили.
– Я их, помню, берёг-берёг, а когда постарше стал – надоели они мне все, как редька. Стоят, пылятся… А потом кошка один уронила, так он упал – в мелкие дребезги. Я было поначалу кошку оттаскал, а потом сам увлекся – кидаешь его из окна и смотришь, как он там. Так и перекокал всю коллекцию.
– А я свою на индейцев выменял. Помнишь, гэдээровские были?
– Помню. Читал про «Антей»? – неожиданно перешел Меркулов к делу.
«Да, – подумал Турецкий, – достал меня-таки этот самолет».
– Читал. Это уж, кажется, не первый случай?
– Не первый. Что-то здорово наши самолеты биться стали последнее время.
– Да сейчас все обветшало.
– Ну брось, какое-то у тебя рассуждение… старческое.
Меркулов лукаво поглядел на Турецкого:
– В Сибирь не хочешь слетать? Холода не боишься?
Турецкий нахмурился. Не зря он утром не хотел поднимать трубку. Сразу сердце нехорошо екнуло. Но при чем тут он? Какое отношение он имеет к упавшему «Антею»?
– Подожди, но разве дело не в военной прокуратуре?
– В военной.
– Так при чем здесь я?
– А вот и хорошо, что ты здесь как бы ни при чем. Ты туда едешь, – Меркулов говорил «едешь», как будто дело было уже решенное, – потому что погибли гражданские, то есть дело-то не только военное. Погиб самолет, погиб экипаж. И под четыре сотни людей просто – хоккеисты и болельщики. Так что и нам интересно – спроста ли это?
– Ну да, да, конечно, – сказал Турецкий, все еще недопонимая, – а я-то здесь при чем? Я секу, к чему ты клонишь, что просто так самолеты редко падают. Но ведь не мне же, с моими познаниями в авиации, этим сейчас заниматься? Прежде чем будут получены результаты работы правительственной комиссии, мне и делать-то там нечего. Это я уж не говорю о том, что у меня вообще-то отпуск.
– Конечно, конечно… дождемся результатов комиссии, дождемся промеморийки военной прокуратуры, дождемся, когда рак на горе свистнет, а там уж…
– Да что ты иронизируешь все, я правда не понимаю, – стал раздражаться Турецкий. – Это же не мой профиль. Что я могу там сделать – без специальных знаний, расследуя дело, в котором главным виновником всего вернее окажутся силы судьбы? И сколько бы там народу ни погибло, дело техническое. Отправь туда кого-нибудь, знаешь… Все-таки с моей квалификацией…
Меркулов, поняв, что своими подколками раздражил сонного Турецкого, вздохнул и посмотрел на свои белые, холеные руки.
– Значит, так, слушай. Этот «Антей» вез на продажу в Индию два истребителя. Не старое барахло, а новейшие, «Су-37», в какую цену – сказать страшно. Дороже они могут быть, только если им на фюзеляже перламутровую инкрустацию сделать, и то ненамного ценнее станет. Так вот наши продали эти вещицы в Индию – это, как ты понимаешь, пресса осветила слабо. Совершенно случайно – мы все в это верим – самолет не пролетает и пары километров и разбивается в пыль. Наше народное достояние – истребители и «Антей» превращаются в металлолом, погребая под собой всю интересующуюся хоккеем часть населения Новогорска, завод получает страховку, вдовы и сироты – компенсацию за понесенный ущерб, Индия – наши извинения, все, с понятными оговорками, довольны, но чудится мне, должен быть в этой мешанине кто-то, кто доволен больше всех, даже так скажем, больше всех, вместе взятых. И вот мне бы и хотелось выяснить, чудится или на самом деле. Кто доволен? Кто будет смеяться последним? Индус? Не знаю, пакистанец? Наш? А если наш – то откуда, из Новогорска или Москвы? Конечно, ты прав, быть может, тут действовали силы судьбы, рок, так сказать. Тогда разведем руками – все, в конце концов, под Богом ходим. Но верь мне, трагедия умерла вместе с Древней Грецией. В наш век люди гибнут из-за денег.
Меркулов замолчал и поднес к губам чашку с кофе. Напиток уже остыл, и, по всему судя, Меркулову вовсе не хотелось его пить. Не хотелось пить и Турецкому. Он взял чашку за ручку и медленно стал вращать ее вокруг оси. Чашка издала мелодичный тихий звон, царапаясь о блюдечко.
– Ну что же, – сказал Турецкий наконец, – если я скажу, что в восторге от твоего предложения, то явно погорячусь.
– А ты не горячись, подумай. Я же не навязываю тебе его, а пытаюсь заинтересовать. Я же понимаю, уже такой возраст близится, когда все становится скучно. Вот я, как друг, о тебе и беспокоюсь, ищу тебе работку поинтересней.
– А, так это ты по дружбе… – с теплой иронией сказал Турецкий, – ты извини, это поначалу в глаза не бросилось.
– Конечно, по дружбе, – засмеялся Меркулов. Он перегнулся через столик к Александру: – Это еще неизвестно, погладят ли меня по головке, что я тебя туда отправляю. Ты, конечно, наша гордость, национальное в некотором смысле достояние, к тому же в законном отпуске, но уж больно ты зорок. Там, где другие найдут то, что требуется, ты сыщешь много лишнего. Вот это лишнее меня и интересует. Знаешь, наши бонзы предпочтут бриться тупыми бритвами, лишь бы не порезаться. А ты – бритва острая.
Меркулов улыбнулся. Он смотрел на погрустневшего Турецкого, дружбой с которым втайне гордился, и понимал, что того надо приободрить. Все-таки этот супермен, лучший из российских следователей по особо важным делам, предмет поклонения полиции Европы и США (где наши таланты отроду ценили больше, чем на родине), был в чем-то ребенком. Меркулов понимал, что Турецкий уже давно согласился в душе с его предложениями, но оставалось еще немного, чтобы окончательно убедить его.
– И потом, понимаешь, – Меркулов отодвинул чашку, уже явно охладев к кофе, – это я тебя прошу. Это моя личная просьба. У меня не так много друзей, к кому я могу обратиться.
Долг дружбы был священ для Турецкого. «Ты или никто», – говорил ему сейчас Меркулов.
– Эх, что бы не стать мне на уголовную стезю… – проворчал Турецкий. – Сидел бы сейчас тихонечко в Бутырке, общался бы со всякой публикой без затей – жулики, бандиты, головорезы… И заметь, никого не выдергивают по прежнему месту «службы». Отдыхать так отдыхать – на полную катушку. А здесь черт-те что – самолеты, трупов насыпано, как в Апокалипсисе.
– Да ладно тебе, не ворчи, – засмеялся Меркулов. – Ты бы из своего отпуска через недельку и сам сбежал от скуки. Ты вообще когда-нибудь отпуск догуливал до конца?
– Я на этот раз решил твердо, – уклонился от прямого ответа Александр.
– Вот. А давеча Чирка взяли…
– Чирка взяли?! – оживился Турецкий. – Вот тебе и на… Я думал, этот вообще вечный.
– И на старуху бывает проруха. Попался на ерунде – пионеры застукали. Зарезал кого-то из своих дружков – тот еще не успел Господу ответ дать, а наш Грязнов уже ведет Чиркова под белы рученьки.
– Грязнов брал? – Александр все больше оживлялся, слыша знакомые фамилии. – Вот молодец!
Турецкий улыбался, представляя себе грузного Грязнова – циника и добряка, – который берет бандита.
– Ладно, пойдем, – тронул его за локоть Меркулов. – Наше свидание затягивается, как я понимаю. Надо бы тогда нам в контору зайти, я тебе передам кое-какие документы. Билет на тебя заказан, сегодня в семь будешь в Домодедове…
– Как – сегодня в семь?..
– Ну послушай, – примирительно сказал Меркулов, – я же все-таки не первый год тебя знаю. Мог ли я предположить, что ты откажешься?
– Ох, Костя, ты из меня веревки вьешь…
Они встали и пошли от столика, оставив две невыпитые чашки кофе и щедрые чаевые. Официантка, привычно скоро принимая чашки на поднос и деньги в карман передника, еще слышала удаляющуюся фразу:
– А завтра с утречка ты уже будешь в Новогорске…
Дальше было уже неразборчиво, да и не больно ее интересовало.