Длинный, суматошный день подходил к концу. Угомонилась Вита, в ванной комнате рядом с детской уютно шумел водой Геннадий. В большой ванной, в которую можно было попасть из спальни, недавно засорился слив, сантехник обещал прийти в среду, не раньше. Хорошо хоть, оба унитаза работали исправно. Первые годы совместной жизни Светлану удивляло, как мало «мужской работы» готов был взять на себя Геннадий. «Руками работают те, кто не может работать головой», – отговаривался он. Светлана отмалчивалась, про себя недоумевая, почему он женился именно на ней. Она и на инженерно-технический факультет пошла именно потому, что ей нравилось делать что-то своими руками.
Одним из немногих дел, в которых Геннадий участвовал с удовольствием, было приготовление разных напитков. Сегодня горячий шоколад у него не совсем удался и слегка горчил на языке. Светлана отставила в сторону кружку и вытащила из пакета концертное Виткино платье. В свете настольной лампы засияли радужными красками расшитые стеклярусом узоры, напомнив, как блестели после выступления Виткины глаза.
– Все хлопочем? – неожиданно близко сказал Геннадий.
Плотный ворс ковра заглушил шаги, и Светлана не услышала его приближения.
– Ну что ты вздрагиваешь, чай не чужой, – пробурчал Геннадий.
Он перегнулся через Светлану и нежно дотронулся до рукава Виткиного платья.
– Красавица наша.
– Тьфу три раза, – сказала Светлана, с неудовольствием отмечая, каким блеющим получился собственный голос.
– «Тьфу три раза?» – передразнил Геннадий, слегка обнимая ее за плечи теплыми, неожиданно ласковыми руками. – Старушка ты моя суеверная!
На Светлану пахнуло жаром его распаренного после ванны тела, на руках ожили, встали дыбом тоненькие волоски. Светлана пристыженно опустила глаза, пятнадцать лет вместе, пора бы перестать думать про секс! Или не пора? Какие там были нынче параметры счастливого брака? Как странно, что до этого момента она про секс даже и не вспоминала. Когда они в последний раз были вместе? После дня рождения? Нет, это было позже, в начале августа, когда Витка с подружкой укатили в спортивный лагерь.
– Лучше быть суеверным, чем сглазить собственного ребенка, – пробормотала Светлана.
– Ты же не боишься, что я «сглажу» собственную дочь? – Геннадий оскорбленно запахнулся в длинный велюровый халат.
– Ничего я не боюсь, – промямлила Светлана.
В душе приподнял ехидную голову сорняк растущего дискомфорта.
На работе, на улице, где угодно Светлана чувствовала себя вполне вменяемым членом общества. Это дома она часто чувствовала себя как на иголках. Спать могла только со снотворным, есть – только вместе с дочерью, даже тишина временами казалась неправдоподобно зловещей. И эти несвоевременные мысли про секс. Тягучие, почти болезненные.
Геннадий обошел стул, на котором она сидела, и пристроился на краю стола. Пригладил волосы ладонью, проверяя, не выбилась ли из пробора упрямая волнистая прядка, и внимательно посмотрел ей в лицо.
У Светланы мгновенно упало сердце.
– О чем хмуримся? – осторожно, словно ступая по склизким камням, спросил Геннадий.
– Ты сделал лицо.
– Лицо? – переспросил он, твердея взглядом.
Светлана неопределенно пожала плечами.
– Бросай работу, – сказал он тоном, каким говорят с расшалившимся ребенком, – ночь на дворе.
Ночь. Простое, обыденное слово вызвало у Светланы сосущую боль под ложечкой. Сколько бы она ни откладывала, чем бы себя ни занимала, ночь и все, что к ней прилагалось, неотвратимо подступала все ближе и ближе.
Геннадий сочувственно покачал головой.
Светлана виновато опустила голову. Иногда казалось, что муж обладает сверхъестественным чутьем и, как бы она ни скрывала, легко считывает ее состояние. Наверное, именно это имелось в виду, когда говорилось: жена что открытая книга. Не поэтому ли у них давно не было секса, что все «страницы» давно прочитаны и неинтересны?
– Блестки кое-где отлетели, надо подшить, – сказала она.
Нетерпеливо качнулась на весу нога в сланцах. Все у Геннадия всегда было разложено по полочкам. Каждая вещь имела свое, особенное назначение: тапки для «водных процедур», теплые меховые тапочки со специальными монгольскими верблюжьими стельками для зимы, кожаные открытые шлепанцы для лета. На какую, интересно, полочку муж взгромоздил ее? Жена – невротик? Жена – прочитанная книга?
Светлана выкарабкалась из-за стола и зарылась лицом в шкафчик со швейными принадлежностями.
– Целый выходной впереди, завтра закончишь, – нетерпеливо сказал Геннадий.
– Я мигом, – пробормотала она, – платье может скоро понадобиться, вдруг они на гастроли соберутся.
– Ты заметила, что наша армянская Белладонна все чаще ставит Виточку в первый ряд? – В голосе Геннадия прорвалась горделивая нотка.
– Белла, а не Белладонна, – поправила Светлана, чувствуя себя ребенком, которому разрешили пожить чуть дольше, а не сразу отправляться в кровать, – и при чем тут национальность?
Она откинула крышку обшитой нарядным штапелем швейной коробки и выбрала иголку с подходящим ушком.
– Каждый должен знать своих предков и не брезговать своими корнями, – наставительно сказал Геннадий, небрежно закидывая ногу на ногу.
Пола халата соскользнула вниз и оголила бедро. Кожа на бедре была гладкой и сияла здоровым, ухоженным блеском, которому бы любая женщина позавидовала. Светлана отвела глаза. И пятки у него никогда не были такими шершавыми, как у нее. Утром надевала колготки и чуть не порвала. Не жена, а ходячий позор!
– Ты меня слушаешь?
Светлана кивнула, пытаясь припомнить, о чем, собственно, шел разговор. Геннадий любил говорить на высокие темы, некоторые речи повторялись почти слово в слово. Про что он только что говорил? Что-то про «брезговать своими корнями». Неудивительно, что она перестала слушать, именно этим она занимается всю свою жизнь. Осуждает маму, злится на исчезнувшего с горизонта отца? Со дна желудка поднялось знакомое мутное чувство, первый сигнал подступающей хандры. Светлана опустила глаза и сконцентрировалась на дочкином платье. Одна из стеклянных бусин на платье была выдернута с корнем, оставив после себя небольшую рваную дыру. Светлана сняла с подставки подходящую нитку, откусила нужную длину и потерла влажный кончик между пальцами, чтобы было легче попасть в игольное ушко. Было бы здорово, если бы жизнь состояла из таких же простых и подъемных задач, как вдевание нитки в иголку.
– Мы такие, какие мы есть, хотим мы того или нет, прошлое впечатано в наш генетический код навсегда, – сказал Геннадий.
Навсегда? Светлана опустила вмиг ослабевшие руки.
За первой волной дурноты накатила другая, за ней – еще. Иголка в руках стала вдруг неуправляемо скользкой, что-то не то стало происходить с глазами, расплылся радужными кругами узор на Виткином платье.
Светлана посмотрела на Геннадия и тут же остолбенела. Никогда раньше она не видела ничего подобного. Светлана яростно заморгала, надеясь, что с глаз свалится странная, искажающая действительность пелена. Муж улыбался странной, почти волчьей улыбкой. Улыбкой, которой одаривают… доверчивых Красных Шапочек…
– Опять накатило? – тихо прорычал Геннадий, тлея недобрыми угольками глаз.
«Не может быть, – ошарашенно подумала Светлана. – Это не я, это… снотворное! Какое все-таки странное у лекарства название. Донормил. Донор. Мил. Милый донор? Милый „друг“, который поселяется в голове и начинает жить твою жизнь вместо тебя? Когда каждая мысль, каждое чувство, все, что происходит с тобой и с другими, выглядит чужим и незнакомым? Дорогой волк, почему у тебя такие большие глаза и такие большие зубы?»
«Тоже мне бабка с пирожками», – брюзгливо сказал голос в голове.
«Это Красная Шапочка была с пирожками, а не бабка», – мысленно возразила голосу Светлана и тряхнула головой, надеясь, что резкое движение вставит мозги в более-менее нормальное положение.
– Что происходит? – спросил искаженный, далекий голос Геннадия.
– Я сейчас, сейчас! – прокричала она в ответ, продолжая мотать головой.
Крик получился подозрительно тихим и растянутым, словно прошелестела по старым листьям беременная гусеница.
Светлана подняла тяжелую руку и как можно аккуратнее воткнула иголку в мягкую плюшевую подушечку в форме сердечка.
– Пойду воды принесу, – прогулькал Геннадий и зашлепал в сторону двери на своих не шершавых пятках.
Когда Светлана открыла глаза опять, улыбка на его лице нисколько не напоминала волчью, а в глазах и в помине не было злых огоньков.
Светлана приняла из его рук чашку и залпом опорожнила, на нёбе остался знакомый кислый вкус.
– Донор… мил? – уточнила Светлана. – Я думала, шипучие таблетки уже кончились.
– В кабинете еще упаковка оставалась. – Геннадий поднял с пола Виткино платье. – Отпустило?
– Спасибо, – проскрипела Светлана чужим голосом.
Геннадий недоуменно свел к переносице брови.
– Я тоже хочу такую щеточку, – выдавила Светлана.
– Щеточку?
– Для бровей, как у тебя. Вон какие у тебя брови… гладкие, – объяснила она как можно более ровным голосом, вставая на подрагивающие ноги, – пойду посмотрю, как там Витка.
– Вита спит, я проверил, – окончательно нахмурился он.
В наступившей тишине стало слышно, как в старой печной трубе на крыше натужно взвыл ветер.
– Метель… разыгралась. – Светлана украдкой вытерла потные ладони о домашние брюки, про себя надеясь, что на плотном темном трикотаже не останется позорных мокрых следов.
– Ноябрь на дворе, – успокаивающим тоном сказал Геннадий, слез со стола, шлепнули по пяткам тапочки, и отошел к темному квадрату незанавешенного окна, – до метелей еще далеко.
На этот раз дурнота нахлынула на Светлану без предупреждения. Сократились, надвинулись темные стены, оставив крошечный освещенный островок у дрожащих ног. Светлана ухватилась за спинку стула, изо всех сил стараясь запомнить, что побочный эффект проявился почти сутки спустя после употребления снотворного. Что, интересно, скажет об этом добрый доктор… Айболит?
– В Интернете пишут, что у Донормила могут быть сильные побочные эффекты, – выдохнула она, борясь с цепляющимся за щеки языком.
– Умели в старину строить, – голосом Геннадия отозвалась через паузу темнота, – бревно к бревну, из лучшего дерева. Отец рассказывал, что, когда дед заложил дом, кругом была пустота. Дед выбрал самое высокое место, подальше от дороги. Тогда ни у кого заборов не было, только изгородь, для скотины, а он сделал забор в полтора человеческих роста. Подозрительный был человек.
Светлана знала историю родового дома Золотаревых почти наизусть, но на этот раз в рассказе мужа прозвучало нечто новое, незнакомое, словно приоткрылась щелка в наглухо запертой прежде двери.
– Гена… мне чудится всякое, – прошептала она, – голоса слышатся…
– Не бери в голову, – тихо, словно про себя, сказал Геннадий, – у каждого есть свои слабости. Надо уметь с этим жить.
– Надо, – послушно повторила она.
Темнота перестала быть острой, отодвинулась за стены. Рой снежинок с улицы ударился о тройное стекло окна и разлетелся вдребезги.
Светлана проглотила застрявшее в горле сердце и опустилась на стул. В голове перестала ныть дребезжащая, тревожная нота. Геннадий прав: надо просто взять себя в руки. Что бы с ними ни происходило, старый дом стоял, как крепость. Оборонял от непогод и охранял старые, забытые секреты.
Снотворное подействовало моментально, мир накрыло плотной белой простыней. Растворились границы, перемешались друг с другом звуки. Тревожная нота перестала терзать мозг. В середине ночи приснился приплюснутый Гена. Он шевелил плоскими, как у лягушки, губами и взбрыкивал овальными босыми пятками, затем исчез, оставив после себя люминесцентную дорожку в никуда. Светлана побрела за ним вслед на невыносимо тяжелых ногах, проваливаясь по колено в липкую зеленую жижу.
Где-то далеко в густой и плоской, как листок бархатной бумаги, темноте жалобно заплакал ребенок.
Вита? Наверное, снова написала в кровать, и надо было вставать, менять постель. Светлана подняла с подушки тяжелую, невыносимо тяжелую голову и нащупала холодное, пустое место рядом.
– Гена, – прошептала она, открывая невидящие глаза. – Вита плачет. Принеси ее сюда, пусть поспит… перед садиком.
– Спи, – сказал далекий, словно из коридора, голос мужа, – никто не плачет, это просто сон. Вита уже давно не ходит в детский сад.
– Утро уже? – пробормотала Светлана. – Почему ты не спишь?
– Сплю.
Светлана почувствовала, как упруго поддался под весом мужа новый эргономичный матрас.
– Где ты был?
– Тут я, тут, – сказал Геннадий, удобнее устраиваясь на кровати, – все хорошо…
«Все хорошо», – повторила про себя Светлана, проваливаясь в липкий зеленый омут химического сна. Где-то далеко снова заплакал ребенок, голосом мучительно похожим на голос дочери.