Собрала все свои пророческие сны и видения, получилась грандиозная картина, истинно Апокалиптическая.
Рукопись очерка «Сны и видения» хранится в рукописном отделе Международного Центра Рерихов. Для публикации взят наиболее полный, авторизованный машинописный вариант. Отдельные части очерка создавались в разное время, и лишь в 1949 году Елена Ивановна собрала их вместе. Об этом она пишет в письме З.Г.Фосдик от 7 февраля 1949 г.
31 января (ст. с.) 1879 года в С[анкт]-Петербурге, в доме на Сергиевской ул., в семье архитектора-академика Ивана Ивановича Шапошникова и его жены Екатерины Васильевны, урожденной Голенищевой-Кутузовой (прав[нучки] фельдмаршала кн[язя] Смоленского), родилась дочь, названная Еленой[69]. Появление на свет этой девочки было нежелательно темным силам, и меры были приняты, чтобы пресечь ее рождение. Во время этой беременности мать страдала мучительными приступами тошноты и рвоты; чтобы облегчить их, она начала принимать разные лекарства, часто без ведома врача, и в результате – она опасно занемогла. По совету врачей ее спешно увезли в поместье родителей в Псковской губернии, где продолжительное время мать оставалась настолько слабой, что не могла ходить и целыми днями лежала на диване в комнате, где висела большая картина «Моление о Чаше». Она полюбила эту картину и часто впоследствии вспоминала, жалея, что не увезла ее тогда с собой, и даже уверяла, что в профиль с распущенными волосами девочка напоминает ей Облик, запечатленный на картине.
(Девочка родилась настолько темной из-за сильнейшей желтухи и [с] такими темными волосами, что отец прозвал ее «калабрской разбойницей», прозвище это применялось и потом, наряду с другими, отнюдь не смущая девочку, привыкшую к ласковым шуткам отца.)[70] Физически девочка развивалась нормально, даже ускоренным темпом, ибо уже десяти месяцев начала ходить и говорить. Рано начала проявлять большую чувствительность и чуткость к малейшим оттенкам речи и проявлениям резкости и несправедливости. В трехлетием возрасте начались приступы необъяснимого плача, который переходил в неистовый крик. Ничто и никто не мог утешить ее. Не помогали и угрозы и устрашения. Приступы эти так же внезапно прекращались, как и начинались. Явление это стало постепенно слабеть и к пятилетнему возрасту совершенно прекратилось.
Девочка росла редко чуткой к красоте во всех ее проявлениях, особенно запоминала красоты природы. Также с трехлетнего возраста остались резко запечатленными поразившие ее красивые облики матери и брата.
Брат девочки умер пяти с половиной лет от дифтерита. Девочке уже шел пятый год. Мать стала больше заниматься ею и даже начала, шутя, учить ее читать. Так, девочка по утрам приносила матери в постель газету, и, пока мать пила свой чай, девочка, сидя в ногах ее кровати, спрашивала значение крупных букв, в большинстве случаев на столбцах покойников, и так незаметно, на газете, кубиках и картинках, девочка освоилась с азбукой и стала бегло читать. Так же быстро одолела и азбуки, франц[узскую] и немецкую; к шести годам свободно читала и даже писала на трех языках.
Несмотря на нянек и разных бонн и учительниц, девочка росла очень самостоятельной и больше всего любила играть и читать в одиночестве. Сверстницы утомляли ее и не оставляли никакого впечатления. Самостоятельность девочки сказывалась также в упорном отказе повторять слова молитвы, которую она и брат ее должны были читать перед сном. Девочка молилась своими словами о том, что ей было ближе всего. В семье существовал рассказ о том, как девочка молилась: «Боженька, спаси и сохрани папу, маму, бабушку и мою корову». (Корова была игрушечная, но настолько большая, что в густой траве ее принимали за теленка, что приводило девочку в восторг.)[71]
Интерес к книгам проявлялся с самых ранних лет. Книги стали лучшими наставниками и друзьями. Первой и самой большой радостью были два тома Библии с иллюстрациями Г [устава] Дорэ. Книги эти были настолько велики, что девочка не могла поднять их. Потому она могла любоваться ими лишь тогда, когда кто-либо из взрослых давал ей их. Но так как книги были дорогие, то ей неохотно разрешали пользоваться ими. Книги эти многие годы были ей источником истинной радости. И когда она подросла, она уже сама, тайком, тащила из кабинета отца толстый том, вся сгибаясь под тяжестью его, тащила в свою комнату, где с замиранием сердца могла снова созерцать любимый Облик Христа и страдать его страданиями.
Среди самых первых книг были и две старинные книги «Путешествия по Центральной Азии и по Дальнему Востоку». Эти два толстенных тома были даны в полное распоряжение девочки, ибо они служили ей вместо подушек на стуле за большим столом. Она любила рассматривать их, ибо они были обильно иллюстрированы, и таким образом девочка рано познакомилась с природою, этнографией и жизнью Дальнего Востока, что, конечно, оставило свой след в воображении и сознании, еще не загроможденном бездарными и лживыми сочинениями для детей. Неизгладимое впечатление произвели страницы описания и иллюстраций всевозможных пыток и казней в Китае и Японии. Они поселили в сердце чувство опасения и недоверия к этим двум народностям. Возможно, что и острое отвращение ко всякой жестокости, которое так болезненно отражалось на нервной чувствительности девочки, имело начало в этих первых впечатлениях, полученных из этих книг.
И в последующие годы любимым занятием осталось чтение, читала, как говорится, запоем, так сильно переживая горе и радость книжных героев, что почти заболевала. Горько рыдала над судьбой Милы и Ноли (Кота Мурлыки) и много дней была подавлена тоскою. Рядом с такими книгами, как «История Кусочка Хлеба», «Самодеятельность Смайльса», любила все книги Густава Эмара, Марка Твена и Александра Дюма – «Граф Монте Кристо», «Три мушкетера», «Ракомболь» Понсон дю Террай, «Мученики Науки» и «Дети Капитана Гранта».
Очень рано девочка начала видеть значительные сны и даже видения. Уже шести лет девочка имела необыкновенное переживание, которое на всю жизнь запечатлелось в ее сердце, почти не теряя своей первоначальной свежести и силы чувства. Произошло это позднею весною. Родители ее переехали на дачу в Павловск, и в первое же утро девочка, встав раньше обыкновенного, побежала в парк, к небольшому пруду, где жили золотые рыбки. Утро выдалось чудесное, воздух как бы дрожал и сверкал в лучах солнца, и сама природа, казалось, облеклась в праздничное одеяние, и синева неба была особенно глубока. Девочка, стоя на пристани, всеми фибрами своего существа вбирала красоту и радость жизни. Взгляд ее остановился на распустившейся яблоне, стоявшей на противоположном берегу, и на фоне ее девочка увидела высокую мужскую фигуру в белом одеянии, и в сознании ее мгновенно встало воспоминание, что где-то далеко живет Учитель Света. Сердце девочки затрепетало, и радость ее перешла в восторг, все существо ее потянулось к этому далекому, любимому и Прекрасному Облику.
Одним из первых снов, запечатлевшихся в сознании девочки, было сумрачное видение темного, бурного моря с низко нависшими над ним грозными тучами, прорезываемыми частыми молниями. Водная стихия вздымалась, и казалось, вот-вот сольется с небесами и водная стена зальет все живущее. Девочка стояла на берегу и в неописуемой тоске и жути всматривалась в эту развернувшуюся перед ней мрачную картину в надежде увидеть какую-либо светлую точку, какую-либо помощь, и вот на красно-огненном фоне туч показался вдали Старец, окруженный мягким сиянием, в светлой рясе с темнеющими на ней крестами и Сам весь светлый, с белой же бородой. Старец был высок ростом и держал посох в правой руке. Он шел спокойно по бурному морю, как бы скользя поверх валов. Девочка вся встрепенулась. Сердце подсказало ей, что Старец шел к ней на помощь, и вся жуть и тоска мгновенно оставили ее. В своем детском представлении она решила, что Сам Бог явился ей в этом чудесном Образе – Сергия Радонежского, как она узнала потом.
Предчувствие катастрофы, гибели Земли преследовало ее с самого раннего детства. Может быть, оно было отчасти навеяно иллюстрациями грозных потопов в Библии или же чувствознание было пробуждено ими, но сознание это временами настолько сильно овладевало ею, что она испытывала острые приступы тоски и видела сны, подтверждавшие ее предчувствия.
Так, один сон, с некоторым вариантом, повторялся не раз. Море и небо желто-серого, унылого тона; налетает буря, вздымаются огромные волны; одна гигантская волна, неся на гребне одинокий корабль, обрушивается и затопляет всю землю, но корабль на гребне ее остался невредимым.
Второй сон – девочка стоит у окна, со страхом всматривается в темно-желтое небо, сумерки быстро сгущаются. Она замечает странные явления: стаи птиц, ласточек, с визгом низко летают над землею, животные и люди в беспокойстве спешат спрятаться по домам (отчетливо помнится татарин с мешком за плечами, быстро ныряющий под ворота). Раздается оглушающий удар грома или гигантского взрыва, и земля начинает колебаться. Девочка в ужасе вбегает в соседнюю комнату, где находились ее родители, и говорит им: «Разве вы не видите, что земля гибнет, наступил конец мира!»
На седьмом году – видение наяву необычайной яркости и красочности. Осенний вечер, девочка с ногами сидит на подоконнике большого окна. На коленях лежит раскрытая французская хрестоматия Марго; к завтрашнему дню нужно выучить урок – стихи «Веселый Зяблик». Но девочка в книгу не смотрит, внимание ее привлечено звездным небом. В этой же комнате у стола сидит ее мать, стол накрыт к вечернему чаю. Вдруг девочка вскрикивает: «Мама, мама, посмотри, какое огромное знамя развернулось на небе и свернулось петлей!» Русское трехцветное знамя широко раскинулось на вечернем небе в виде заглавного свитка на старинных гравюрах, причем все три тона были как-то особенно красивы и ярки – синий, бело-серебряный и пурпуровый. Мать подошла к окну, но, сколько ни всматривалась, ничего не смогла увидеть, к великому огорчению девочки. Но явление было настолько ярко и мощно своими размерами и яркостью, что и посейчас оно стоит в сознании во всей своей живости, как и тогда. Конечно, явление было приписано болезненному состоянию, и девочку немедленно уложили в постель. Но никакого заболевания не последовало.
Во время довольно частых заболеваний как бы простудного характера – ложного крупа, по определению врачей, – девочку преследовало одно видение: при повышении температуры зрение ее становилось особенным, оно проникало сквозь стены, и она видела, как входная дверь их квартиры открывалась, входили два Великана. Один, немного выше, всегда шел впереди, слегка прикрывая собою второго. Эти Великаны проходили длинным коридором и входили в ее комнату, садились в ногах ее постели и начинали тянуть серебряную нить, которую они извлекали из ее левого бока. Причем больший Великан передавал нить другому, сидевшему сзади и наматывавшему ее. Несмотря на то что первый Великан всегда ласково улыбался, девочка слегка опасалась их, ей казалось, что они за эту нить хотят притянуть ее к себе, и если им это удастся, то она умрет. Первый, больший ростом Великан имел синие глаза и темно-русые волосы, тогда как голова другого была темнее и сам Он был тоньше. Одеты они были, как ей казалось тогда, в сюртуки, теперь знаю, что это были индусские ачканы. Видение это повторялось лет до девяти. Иногда девочка близко видела только головы этих же Великанов, слегка склонившихся над нею и пристально всматривающихся в нее. Она опасалась их, но не очень, ибо эти видения были не длительны.
Сон в детстве – обширный Храм, много колонн с резьбой. Орнамент резьбы состоит из человечков и животных. Все освещено ровным золотистым светом. Девочка с двоюродным братом, неразлучным спутником ее детства Степой Митусовым, верхом на крошечных лошадках объезжают колонны, рассматривая странные фигурки. (Позднее в Индии встретила подобные строения.)
Видение на седьмом году. Днем, часов около трех, маленькую сестренку укладывали спать в детской. Кормилица и няня обыкновенно уходили в людскую, девочка же занималась в комнате француженки. Забыв нужную ей книжку в детской, девочка побежала за ней. Войдя в комнату, девочка была поражена необыкновенно приятным голубым полусветом от спущенных штор, через которые светило солнце, и ее потянуло остаться и прилечь на постель. Сколько минут или даже секунд пролежала она, впитывая в себя эту тишину, трудно сказать, как вдруг она услышала тонкий, чистый звук, как бы от маленького серебряного или хрустального колокольчика. Девочка насторожилась и увидела, как от окна отделилась голубоватая тонкая женская фигура, вся закутанная в длинные светлые одежды, и, скользя по воздуху вдоль стены, где стояла кроватка сестры, пролетела над ней и исчезла. Движения ее сопровождались этим мягким звоном. В сознании девочки встало – это смерть пролетела, и сестренка недолго проживет. Сестра умерла пяти лет.
Сон немного позднее. Большая фигура Христа на розовато-лиловом фоне, окруженная тремя маленькими ангелами. Один – над головой Христа, девочка узнала в нем своего умершего брата; второй – ее сестра, держится около плеча Христа, и третий – сама девочка, у ног Христа, ухватившаяся за Его одежды. Поняла, что брат умер, потому может летать, сестра уже поднялась и скоро улетит, она же останется привязанной к земле.
Сон через несколько дней после смерти бабушки (1888). Девочке было уже 9 лет. Она видит, что в их гостиную входит бабушка, садится в кресло, подзывает ее и сажает к себе на колени. Затем достает остро пахнущую тряпицу (пропитанную веществом, кот[орое] ставили около умершей) и пытается наложить на ее обнаженную ножку. Но девочка с ужасом соскакивает с ее колен, сознает, что бабушка умерла, а это кто-то другой в ее облике, и если эта остро пахнущая тряпица коснется ее, то она умрет. Бежит в детскую сказать о приходе странной бабушки и вдруг останавливается – из гостиной неслись тяжелые аккорды траурного марша. Девочка в страстном возбуждении говорит: «Няня, слышишь, слышишь, что она играет! К нам пришла смерть». Сон этот был за год с небольшим до смерти сестры.
С самого раннего детства были определенные предчувствия как мелких, близко касающихся происшествий, так и крупных событий.
Недели за две до пожара в их доме девочка тосковала, определенно зная о неминуемости пожара в их доме. В день несчастья мать уехала в театр, отец после обеда лег отдыхать, она же, не находя себе места от растущей мучительной тревоги, зашла в детскую, где укладывали спать маленькую сестру. На дворе раздались крики, француженка (Мадам Лелонг) бросилась к окну, раздвинула шторы, и красное зарево осветило всю комнату. В одной из квартир прислуга опрокинула керосиновую лампу. Тогда выгорело семь квартир в доме, были и человеческие жертвы, но квартира девочки не пострадала. Почти всю ночь девочка просидела на подоконнике окна, наблюдая за тяжелыми картинами. (Видела, как одна женщина, выбросив предварительно тюки вещей, бросилась и сама из пятого этажа и разбилась насмерть. Видела, как пожарные разбивали буфеты и распивали найденные бутылки; шесть пожарных погибли в этом пожаре, не были ли те среди них?)[72]
Мучительное сознание о сравнительно скорой смерти отца пробудилось приблизительно лет за десять до его кончины. Оно подтверждалось снами, в которых отец всегда внезапно умирал. Потому, когда по вечерам отец долго не возвращался, она не могла заснуть, пока не услышит стук парадной двери и характерные шаги отца по лестнице. Отец умер внезапно от паралича сердца.
Последний сон о смерти отца девочка видела месяца за четыре до его ухода. Вся семья, включая и сироту, племянницу Варю Брадфорд, собиралась поехать весною за границу. Об этом шли постоянные разговоры, намечались интересные места для посещения и велись приготовления. Девочке только что исполнилось 19 лет, и она видит сон, что она с отцом едет в поезде, остановились у какой-то станции, будто в Тироли, девочка вышла из вагона и зовет отца, но отец замешкался, и в это время сильный подземный удар взрывает площадь, где стоял поезд, и поезд проваливается и засыпается землей. В ужасе она бежит к служащим на станции и умоляет их скорее откопать вагон, где остался ее отец. Несколько рабочих с ломами и лопатами идут за нею, начинают ударять ломами о каменистую землю, она уже слышит, как звенят удары о крышу вагона, где заживо погребен ее отец, но внезапно рабочие прекращают работу и говорят ей: «Мы больше копать не будем, это слишком опасно, если мы продолжим, то соседние горы обрушатся на нас». Проснулась в страшной тоске. Поняла, что смерть отца близка. И когда месяца через два у отца случился припадок грудной жабы, благополучно разрешившийся, то, несмотря на уверения врачей, что опасность миновала, она твердо знала, что отец доживает последние дни. Через две недели отец умер во сне от паралича сердца, как было указано в первых снах, за несколько лет до тяжкого дня.
На четырнадцатом году, за три дня до смерти не любившей ее тетки, сестры отца (вдовы англичанина на русской службе, генерала Брадфорда), девочка видит во сне эту тетку, как всегда в длинных черных одеждах, делавших ее похожей на суровую монахиню. Тетка приходит в их дом и бросает в девочку маленькую, но ядовитую змейку, которая жалит девочку в ногу.
Тетка эта завещала родителям девочки свою внучку-сироту, которая и жила потом у них в доме, кончая свое образование, завидуя и не любя их всех.
Впоследствии она действительно ужалила, не причинив особого вреда.
С самого раннего детства предчувствовала, знала как мелкие, так и крупные события. Знала результаты русско-японской войны. Также знала, что война 1914 года окончится поражением Германии. Знала, что ужасы революции не коснутся ее ближайшей семьи.
Знала, когда и где обстоятельства будут благоприятны. Всегда знала, как надо поступить. Хорошо разбиралась в людях.
Острое осознание, как бы мгновенно изменившее намечавшийся гневливый, вспыльчивый характер, явилось на седьмом году. Это переживание остро запечатлелось на многие годы.
Девочка с книжкой полулежит на длинной кушетке. Входит девушка-горничная с вязанкой дров топить печку и начинает задирать и дразнить девочку: «Не стыдно ли барышне валяться посреди дня?»…Девочка, оскорбленная несправедливым обвинением, чувствовавшая ее лицемерную природу и не любившая ее, обзывает ее дурой, лисой, Лизкой-подлизкой… Но внезапно поток этот остановлен, в сознании ясно, четко встает вся грубость, непристойность и нелепость подобного сквернословия, и настолько сознание это овладело ею, что с этого дня все грубые, скверные выражения были забыты.