И бесстрастная видеокамера прилежно записала самое поразительное признание бандита в истории Албании и, наверное, одно из самых поразительных вообще в мировой правоохранительной практике. Еще никому не удавалось столь убедительно склонить закоренелого бандита с самой верхушки мафии к сотрудничеству.

Когда Ташид перестал говорить и начал умолять отпустить его, человек, который его похитил, подошел ближе. И Ташид впервые увидел его лицо.

– А теперь, – спокойно сказал этот человек, – я хочу, чтобы ты рассказал все, что знаешь, про ядерную контрабанду из Африки.

Ташид выпучил глаза. И тут его сфинктер не выдержал, и дерьмо повалилось из него сплошным потоком. Один из лидеров албанской мафии просто обделался от страха…


Ташид рассказал и про это. Ему уже нечем было гадить, а деревяшка все росла и росла. И он говорил, словно надеясь на то, что слова замедлят рост бамбукового стебля, уже проросшего и в нем самом…

19 июня 2014 года

Предместья Рима,

Итальянская Республика

Ирлмайер

Временно назначив своим заместителем доктора Зайдлера, генерал-лейтенант сил полиции доктор Манфред Ирлмайер оформил служебную командировку в первом управлении и, заказав себе самолет, вылетел в Рим. Он пока сам не был в уверенности относительно принятого решения, но чувствовал, что, если русская разведка протянула туда свои лапы, если есть активность британцев, преступлением будет продолжать руководить из Берлина. Кроме того, он не исключал давления и знал Зайдлера. Зайдлер будет говорить, что он всего лишь выполняет приказ своего начальника, что он не в курсе, зачем это делается, но будет продолжать это делать, пока его не пристрелят.

Начальника гестапо встретили в частном аэропорту, расположенном недалеко от Рима, и отвезли на виллу, которая уже давно использовалась германской разведкой, просто принадлежала она вполне солидному анонимному анштальту. Это была бойня, то есть бойня для скота, обанкротившаяся в начале восьмидесятых в связи с государственным переворотом и коммунистическим мятежом и так и не восстановившаяся. Запах крови чувствовался в помещениях до сих пор. Ирлмайер поморщился – он не любил этот запах, – но ничего не сказал.

У него было два козыря. Только два. Но серьезных… Кардинал Франко Коперник, ныне председатель Трибунала Святой Римской Роты[13] и кардинал Алессандро Антонио да Скалья. А через них он держит за бороду самого Папу. Хотя у Папы нет бороды…

В своей комнате, где раньше складывали снаряжение для бойни, Ирлмайер повесил большую фотографию Папы. Чтобы помнить то, что он должен помнить…

В Интернете, на одном из сайтов, посвященных европейской истории, а точнее Венеции, Ирлмайер лично оставил послание. Затем люди, связанные с немецкой разведкой, сделали небольшую рассылку из самой Венеции, где содержалось приглашение посетить этот город в качестве туристов. Одно из таких приглашений попало в почтовый ящик кардиналу Франко Копернику, он же агент Гондольер…


Сейчас доктор Ирлмайер сидел за столом в одном из туристических агентств в предместье Рима и с наслаждением смотрел на всю ту гамму чувств, которая разыгралась на лице отца Коперника, когда тот переступил порог этого кабинета и увидел не своего безликого куратора, а начальника гестапо, который лично завербовал его когда-то. Доминирующей нотой в этой сложной симфонии чувств была басовитая нота страха, страха перед тем, что германское правосудие его повесит за то, что он совершил за время католического обучения в Священной Римской Империи. К ней примешивалась дребезжащая нотка ненависти – как и все отъявленные негодяи и слабые люди, кардинал Коперник ненавидел тех, кто знал про него больше, чем должно, кто отдавал приказы; он работал не за совесть, а за страх и готов был в любой момент ударить в спину. Но Ирлмайеру было на это плевать, потому что он ударит только тогда, когда империя, стоящая за Ирлмайером, ослабнет и ничего не будет стоить, а этого не случится никогда.

– Доктор Штрайхе немного приболел, я исполняю его обязанности, – заявил Ирлмайер, наслаждаясь зрелищем страха на лице кардинала. – Вы, вероятно, хотели бы отправиться на пару недель в Венецию?

– Да, но у меня будет только десять дней… – произнес отзыв Коперник.

– Вероятно, мы сможем подобрать тур, соответствующий вашим пожеланиям. Присядьте…

Ирлмайер демонстративно выложил на стол аппарат – глушилку. Он выглядел почти точно так же, как и мобильный телефон, только вместо одной антенны у него было четыре, разной длины, поставленные последовательно, по уменьшению длины. Это для глушения разных частот…

– Что нового слышно в Ватикане?

Коперник сглотнул слюну.

– Появился какой-то русский.

– Какой русский?

– Вот. Воронцов. Наш друг попросил разобраться с ним.

– Как разобраться?

Больше всего Ирлмайер любил ставить людей в затруднительное или безвыходное положение. Только так, постоянным давлением ты контролируешь ситуацию и напоминаешь своим агентам, среди которых полно далеко не лучших представителей рода человеческого, что повлечет за собой предательство или пренебрежение.

– Его надо… убрать.

– Как убрать?!

– Господи… как будто вы сами не понимаете. Убить!

– Не поминайте при мне Господа, – сказал Ирлмайер, – педераст не имеет права поминать Господа. Что плохого Воронцов сделал нашему другу?

– Я… не знаю. Он звонил кому-то, говорил с ним… а потом приказал мне передать это вам.

Сам да Скалья выходил на контакт с немецкой разведкой только при исключительных обстоятельствах. Все необходимые сообщения он передавал через Коперника, который стучал, как получается, и за себя, и за да Скалью. Он же передавал приказы немецкой разведки. Ирлмайер был не против такого ведения дел – второй человек в Ватикане слишком важная птица. Глупо рисковать тем, что какой-нибудь пронырливый журналист увидит то, что ему не нужно видеть.

Что же касается самой просьбы кардинала, – Ирлмайер полагал, что устранение Воронцова в интересах и германской разведки тоже. Но показать это было нельзя – все имело свою цену, и цена была велика…

– Мы примем решение. Что еще сказал наш друг?

– Он сказал, что Воронцов может принять решение вскоре посетить его с визитом. Этим можно воспользоваться.

– Это нам решать, – безапелляционно сказал Ирлмайер. – Наш друг еще что-то сказал?

– Нет. Но у меня есть… собственное сообщение.

– Какое же?

– Есть человек… который опасен. Он собирает вокруг себя людей… и к чему-то готовится.

– Кто?

– Кардинал Антуан Кегбеле из Кении.

Кения…

Работая с агентом, надо всегда иметь в виду, что агент может преднамеренно искажать информацию с целью получить некую личную выгоду, расправиться с обидчиком или человеком, мешающим его продвижению наверх, и тому подобное. Но вот тут… как звоночек в голове прозвенел. Дзынь-дзынь…

Кения.

После утраты контроля над Египтом и Британским Суданом – едва ли не последняя африканская жемчужина в короне Британской колониальной империи, не считая Британского Сомали, которое уж чем-чем, а жемчужиной быть никак не может. Королева Елизавета Вторая восприняла трон, когда находилась в местечке Ньери, Кения.

И Кения – одна из немногих африканских стран, где большинство все же восприняло христианство.

Ох, не к добру…

– Черный собирает вокруг себя белых? Вам самому не смешно?

– Как вам будет угодно… – сдался Коперник, – но выбор может теперь идти между итальянцем, как это обычно и бывало, и кем-то из иностранных курий. Польша скомпрометирована, теперь, простите, и Германия тоже. Может быть, Африка или Латинская Америка. Кардинал Кегбеле очень уважаемый человек. Он может стать первым чернокожим Папой…

– Этого только не хватало… – выругался Ирлмайер.

Для него чернокожие были болезненной темой, он сам, своей судьбой вполне оправдывал поговорку: Африка – две недели от туриста до расиста. Чернокожие были примитивны, как дети, порывисты, в них совершенно отсутствовала методичность и усидчивость, то, что нужно для успеха серьезного дела. За ними требовался постоянный присмотр, и ни в коем случае нельзя было отдавать им функции руководства, потому что они сразу начинали назначать куда ни попадя людей своего племени, британцы это называли трайбализмом. Чернокожие могли составить хороший, действенный коллектив, но во главе обязательно должен был быть белый.

– Значит, так… – сказал Ирлмайер, – завтра, крайний срок послезавтра вам передадут пакет. В нем будет информация на Кегбеле. Дальше что должно произойти?

– Нужно будет назначить группу из аудиторов, не менее трех.

– У вас есть на примете подходящие?

– Есть, но…

Ирлмайер мысленно выругался. Почему среди доверенных лиц попадаются такие вот слизняки, которые проявляют инициативу только тогда, когда надо предать, украсть и тому подобное.

– Назначите аудиторов. Их имена сообщите мне, я передам вам информацию, какой можно будет влиять на них. Или назначим другого аудитора.

– Но это не предусмотрено каноном…

– Даже в случае смерти? – невозмутимо спросил Ирлмайер и снова насладился страхом, лопнувшим в тиши кабинета, словно басовитая струна.

– Найдем. У нас на каждого есть что найти. Добейтесь того, чтобы дело прошло в максимальном темпе, у нас нет времени. Но не доводите дело до слушаний… у вас это так называется? Теперь слушайте, что я еще скажу для вас и для нашего друга…


Возвращаясь с конспиративной точки, Ирлмайер чувствовал себя так, как будто весь вымазался в дерьме.

Дело было не в личности его агентов – на крючок разведки попадают не лучшие люди, право же. Педерасты, растлители детей, проворовавшиеся чиновники. Есть, конечно, другие – например, кому-то нужны деньги на операцию ребенку, но от таких обычно отказывалась сама разведка. Опустившийся, потерявший все свои принципы человек гораздо лучше – он не будет испытывать угрызений совести от предательства, не покончит с собой, не придет в один прекрасный день в контрразведку и не попытается отомстить тем, кто его завербовал – а такие случаи тоже бывали. Дело было в том, что… все-таки было что-то святое, было даже для такого человека, как Манфред Ирлмайер. Он до сих пор помнил, как мамми брала его и его младшую сестру в церковь на субботнюю службу… помнил дыхание людей, жесткую скамью, слитное пение церковных гимнов… и какое-то ощущение общности, возникавшее тогда, подтверждение того, что они принадлежат к одному народу, к великому народу, того, что Господь помогает им и помогает Германии, а они воздают ему хвалу за это и живут, сообразуясь с заповедями божьими. И даже потом, когда не стало ни матери, ни сестры… пьяный идиот на угнанной машине сделал свое дело, его даже не нашли… все равно Манфред Ирлмайер сохранил в себе частичку той живой веры, которая умерла в нем вместе со смертью родных ему людей… точнее, которую он убил в себе тогда, но не до конца. Он понимал, что делая то, что он делает, он нарушает не только человеческие, но и божьи законы… но ведь этим он подтверждал свою веру и свою принадлежность к церкви… ведь неверующий не признает, что он попирает законы божьи, он их просто не признает. И по крайней мере Манфред Ирлмайер не давал клятв проводить в жизнь законы Бога, он проводил в жизнь законы и волю рейха и служил рейху. А вот эти… ему было не по себе осознавать тот факт, что существуют люди, немало людей, целая группа людей, причем хорошо организованная, которая называет себя «служителями Господа», лицемерно служит ему на мессах, говорит пастве о Господе и о том, что он хочет от детей своих, а сама попирает закон Божий, надругалась над верой, цинично использует ее в своих целях, превратила дом Божий в вертеп. Они говорят людям: «Не убий», а сами убивают, и заказывают убийства, и друг друга, и других, не имеющих отношения к церкви людей. Они говорят людям: «Не укради», а сами коррумпированы насквозь и превратили Ватикан в чудовищную офшорную зону, в прачечную для денег мафии и самых кровавых диктатур, какие только есть на свете. Они говорят: «Не прелюбодействуй», а сами предаются самому омерзительному разврату, педерастии и прочим порокам, за которые в рейхе полагается виселица. И они, немцы, споспешествуют этому.

Он хорошо знал, что разведке все впору… но ему было не по себе от того, что точно такая же группа или группы заговорщиков и предателей могут сидеть в самом рейхе и действовать не против Церкви, а против рейха, подкапываться под крепость, созданную руками поколений и поколений трудолюбивых и педантичных немцев, желая, чтоб она рухнула. И кто-то из-за границы может точно так же помогать внутренним врагам рейха, про которых он, начальник гестапо, ничего не знает – и Господь не поможет Германии, как помогал до этого, потому что они сами делают грех и мерзость, помогая ВРАГАМ ГОСПОДА НАШЕГО. И все это рано или поздно всплывет… и отольется им… все рано или поздно всплывает, и если вопрос задан, то на него рано или поздно найдется ответ, потому что нет вопросов без ответа… русская разведка вопросы задавать уже начала. И ему надо выиграть время… немного времени.

Так думал Манфред Ирлмайер, возвращаясь с конспиративной точки на немецкую базу (на машине, благо дороги в Италии хорошие, почти как автобаны, а расстояния… тьфу, все рядом), искал другой выход и не находил его…

Его машина прокатилась мимо опустевших загонов, где когда-то стоял предназначенный к скорому закланию скот, остановилась возле двухэтажного выбеленного здания…

– Кто работает по линии ноль? – спросил Ирлмайер у сидевшего за двумя компьютерами дежурного.

– Граф Секеш, экселенц, – ответил изрядно струхнувший дежурный.

– Он здесь?

– Будет через полтора часа, экселенц.

– Как появится, пусть поднимется ко мне.

Ирлмайер начал подниматься наверх, дав себе зарок немного поспать. Хотя бы час. Когда спишь, проснувшись, обычно забываешь то, что не давало покоя до сна. Это как перезагрузка компьютера. Только опять бы не вспомнить…


– Разрешите?

Ирлмайер поставил на стол недопитую кружку настоящего кофе «Харрара» – кофе, к которому он привык в Эфиопии. Его не обжаривают, а сушат местные крестьяне под палящим солнцем, смешивая при помоле с зернами кофе, которые оставили сушиться прямо на деревьях. Это дает кофе, высушенному таким образом, необычный и сложный вкус, отличающийся от вкуса обычного кофе примерно так же, как вкус черного чая отличается от вкуса зеленого и тем более драгоценнейшего циньского белого чая…

– Войдите…

Ирлмайер долгое время провел в Африке, а в Африке большинство дел, которые на европейском континенте решаются переговорами или деньгами, решаются насилием. С этим бесполезно бороться, это можно только использовать в своих целях – Ирлмайер это понял, и потому из числа рейхскомиссаров безопасности на неспокойном африканском континенте он был из лучших. Жизнь научила его и разбираться в людях, применяющих насилие как средство достижения тех или иных целей. Тот человек, что стоял перед ним, тоже был из лучших.

Насилие применяется разными людьми и в разных целях, это надо понимать. Есть, например, люди, которые применяют насилие вынужденно. Вообще насилие – это нормальная реакция человека на агрессивную среду, это обычный способ выживания… сама природа пропитана насилием… чтобы понять это, надо съездить на недельку в настоящий буш, посмотреть, например, на львиную охоту. Но, к сожалению, в странах, именующих себя «цивилизованными», нередко молодым людям с детства внушают, что насилие – это плохо, это недопустимо. Что со всеми можно договориться, даже с чернокожими, взбунтовавшимися оттого, что дочь вождя родила ребенка с подозрительно светлой кожей, и пошедшими из-за этого разбираться в ближайший поселок переселенцев. Что недопустимо решать проблему убийством, даже если цель закапывает у дороги что-то, весьма похожее на переделанный под фугас артиллерийский снаряд. Эти люди… они часто идут… в экологию, например, в зоологию, отправляются в научную экспедицию… и вот тут жизнь бьет их по голове с силой и неотвратимостью парового молота.

Человек, применивший насилие вынужденно, может потом сделать все, что угодно. Застрелиться – Ирлмайер сам видел это. Уйти в монастырь. Поступить в Рейхсвер… Ирлмайер видел и такое, причем из таких вот бывших интеллигентов получаются худшие палачи, потому что у них все сверх меры: сначала они думают, что человеческая жизнь бесценна, а потом приходят к выводу, что она вообще ничего не стоит. Поэтому, с людьми, которые применяют насилие вынужденно, лучше не иметь никаких дел. Их поступки непредсказуемы, а натворить они могут такого, что потом не расхлебаешь.

Недалеко ушли от людей, применивших насилие вынужденно, мстители. Обычно их действия связаны с потрясением, которое им пришлось пережить, потрясением настолько сильным, что они взяли в руки оружие и пошли мстить. Причем совершенно необязательно тем, кто вызвал это потрясение, – человек может проявлять жестокость, мстить дикарям за то, что его в детстве избивал отец. Эти люди обычно упрямы как ослы и практически неуправляемы. Более того, они хитры и могут притворяться, чтобы ввести командира в заблуждение и все-таки сделать то, что они задумали. С такими тоже лучше не иметь дела.

Есть люди, которые творят насилие вследствие веры. Например, веры в то, что та или иная племенная или этническая группа делает то, что она делает, вследствие того, что ее возглавляет плохой, вставший на неправильный путь вождь. Или что Аллах повелел перебить всех неверных, чтобы над всей землей воссияло совершенство таухида, то есть единобожия. Вера – штука весьма опасная, потому что верящие люди, с одной стороны, неуправляемы, с другой стороны, жестоки. Им кажется, что тот, кто не разделяет их веру, заслуживает самого жестокого обращения. То есть, недалеко и до беспредела. А еще недалеко – от искренней веры до жестокого разочарования в ней. Такими людьми можно управлять, точнее, манипулировать, но они ненадежны. И тем не менее они лучше предыдущих категорий.