Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь - читать онлайн

Глава первая, в которой Эйверин решает уйти в слуги

Над Сорок Восьмым городом плыли красные облака. Но какими еще им быть, если наступила осень? Деревья в парке посовещались да разом и сбросили чуть сероватые листья. Может быть, под налетом маслянистой грязи листья были и желтые, и красные. А летом, наверное, вообще зеленые. Но те, кто родился в Сорок Восьмом после того, как заработал Главный Завод, и не знали уже, что листья бывают разноцветными. Деревья их интересовали примерно так же, как и безликие фонарные столбы.

Но Эйверин родилась не здесь и поэтому любила парк. К тому же фантазия ее достаточно хорошо работала, чтобы представить его красивым. Ночью, когда горожане плотно закрывали ставни на окнах и предпочитали не высовываться, девочка невидимым призраком скользила по узким улочкам и выходила наконец к самой окраине. Туда, куда и днем-то ходят только отчаянные безумцы. Но там разросся парк, и он дарил Эйви чувство защищенности.

Девочке чудилось, что черные безмолвные деревья – это ее личная стража. Чешуйчатая кора чем-то напоминала ей кольчужные доспехи отважных воинов. А уж ветви – раскидистые, волнистые – наверняка были созданы для того, чтобы защищать прохожих от вездесущего неба.

Где-то там, в недосягаемой выси, жил Хранитель. Говорили, что следит он за городами и деревнями круглый год и не спускает с них глаз. Мол, это нужно ему, чтобы всех защищать и обо всех заботиться. Но Эйверин и так со всем прекрасно справлялась, а вот от знания, что где-то есть тот, кто следит за каждым ее шагом, становилось не по себе. И только деревья, сплетаясь гибкими ветвями, шептали ей ветром: «Не бойся. Пока ты с нами – он тебя не увидит».

Уверенность, что Хранитель, если уж он и есть, зол и глуп, не покидала Эйви. Вот уже пятый год она жила на улице и видела, что защиты хватает не всем, а уж заботы и подавно. Беднякам нужно добиваться всего упорным трудом и непомерными усилиями. Хочешь есть? Дерись или воруй. Можешь, конечно, еще честно работать, но никто не обещает, что за твой труд честно заплатят.

Хочется спать? Ищи ночлег, клянчи, сбивай колени в кровь. Не спрячешься вовремя – спи под мостом, и тогда туман тобой знатно полакомится. Даже чистой воды в треклятом городе почти не достать: выпьешь хоть глоток из общественного колодца – и тут же сляжешь с болью в животе.

У бедняков оставалось только два способа сбежать от своей тяжелой доли: либо в могилу, либо в слуги. И в слуги решался идти чуть ли не каждый второй. Конечно, свободу потеряешь, да и жизнь твоя ничего не будет стоить, но получишь хоть какую-то защиту от холода и голода.

Эйви тоже надоело каждую зиму кутаться в лохмотья и есть отвратную клейкую кашу из найденных объедков. К тому же ей наконец-то исполнилось пятнадцать, а значит, она теперь имела право участвовать в торгах. Но от одной мысли, что перед ней откроются ворота Верхнего города, Эйверин лихорадило. Четыре года она мучилась, добровольно сменив кружева на обноски, и вот только теперь свет разгадки забрезжил впереди. Где-то там живет сама Полночь, и уж она наверняка что-то да знает.

Тем более в последнее время уж очень похолодало, а Эйверин ужасно не любила простужаться: когда болезнь валила ее с ног, желание, чтобы хоть кто-то оказался рядом, становилось почти нестерпимым. Иногда, если жар делал тяжелой голову девочки, она могла даже заплакать от одиночества. Но простуда уходила, уходили и дурные мысли, а Эйви вновь отправлялась гулять по ночному городу, скованному страхом и предрассудками.

Поздним вечером, накануне торгов, Эйверин шла по извилистой аллейке парка, то и дело останавливаясь перед деревьями. Девочка низко кланялась, растягивала пеструю длинную юбку и сладким голоском говорила:

– Да, господин. Что вы, что вы. Вы, конечно же, правы, господин. Только вы, и больше никто, господин. Вы велите мне идти туда? Вот, мой господин, я уже здесь!

Эйверин оглушительно чихнула, наглотавшись едкого тумана, и отскочила от дерева к раскидистому кусту с ярко-красными ягодами. Девочка громко выругалась, пытаясь подавить раздражение. Она поплотнее укуталась в потертую куртку отца, и образ его всплыл в памяти. Эйви многому у него научилась. И прекрасно танцевать, и громко петь. Даже штопать паруса и охотиться на горных лис. Только одного она не могла – перенять у него покорности. Не мог ей отец передать того, чем сам не обладал.

Эйверин откинула волосы за спину, достала из нагрудного кармашка куртки маленькое зеркальце, которое подарил ей Додо, и недовольно уставилась на свое отражение.

– Ух, глупость! – воскликнула она и яростно затолкала зеркальце обратно. – Мне не пойдут короткие волосы служек! Совсем-совсем-совсем!

Эйви вслушалась в собственный крик, который подхватил ветер и вместе с листьями понес по парку, а потом прижалась лбом к шершавому стволу. Она закрыла глаза, заставляя себя вспомнить то, ради чего она все затеяла. Улыбка на мгновение скрасила посеревшее лицо, но девочка быстро дернула головой: горевать по прошлому в тысячи раз хуже, чем беспокоиться о будущем.

Эйверин вдруг ужасно захотелось, чтобы хоть кто-то оказался рядом, выслушал ее, подбодрил. Она даже подумала, не пробраться ли в дом к пекарю и не растолкать ли Додо да наговориться с ним вдоволь, пока все не изменилось.

Вдруг одна из веток опустилась на плечо девочки, и теплое прикосновение заставило ее встрепенуться. Она взмахнула рукой и рассмеялась. Серый бельчонок крепко вцепился маленькими коготками в куртку и напрочь отказывался с нее слезать. Черные глазки его, чуть менее черные, чем глаза самой Эйверин, смотрели испуганно и настороженно. Наверное, зверек и сам не понял, куда попал. А теперь уж точно проклинал чересчур подвижную ветку.

– Эй, это рука моя, не ветка. Видишь? – Эйви приподняла бельчонка и усадила на дерево. – Надо же, выжил тут. Молодчина. Держи за это орех, у меня немного осталось.

Эйверин сунула зверьку половину обуглившегося ореха. Вчера, ближе к вечеру, Рауфус и его товарищи подожгли хлебную лавку, чтобы в суматохе стащить что-нибудь съестное. Хозяин лавки, хоть и слыл невыносимым скрягой, все-таки иногда угощал Эйверин сухарями за то, что она стала хорошим другом его сыну. Ее-то угощал, а вот Рауфуса нет, за это он и обозлился. Лавка горела очень ярко, с веселым треском, словно и не было в пожаре горя для стольких людей. Теперь вся улица будет голодать месяц, не меньше. А то и больше, пока продовольствия от вездесущего Хранителя не завезут или главные господа не сжалятся.

Эйверин хотела помочь пекарю, даже пару тяжеленных мешков с мукой на себе вытащила. А за это он ей отсыпал горсть обгоревших орехов. Доброй души человек, ничего не скажешь.

Бельчонок поводил носиком, фыркнул и, вильнув пушистым хвостом, скрылся между веток.

– Мне тоже, может быть, не нравится, – буркнула Эйви, сунув в рот орех. – Но это вполне съедобно, слышишь меня? Буэ-э. – Девочка сплюнула горькое месиво в траву. – А хотя ты прав. От-вра-ти-тель-но.

Эйви посмотрела на полоску рассвета, которая росла и ширилась прямо над Главным Заводом. Словно розовая пасть огромного серого чудища пыталась проглотить то, что так изменило город.

Девочка поежилась, убеждая себя в том, что попросту замерзает. Но жуткое темное здание всегда наводило на нее страх. Даже думать не хотелось, что кроется в лабиринтах Главного Завода, что летит от него в воздух с серым дымом, а потом сочится из облаков, оседая на город хищным туманом. Но через пару часов Завод заглохнет, а ветер, пришедший со Спящего моря, прогонит ночное марево. И тогда горожане проснутся, зная, что теперь им совершенно нечего бояться.

Эйверин оказалась одной из тех, кому туман не вредил. Он проходил мимо, просачивался, заливаясь в уши и нос, проникая в легкие. С рассветом девочка могла несколько часов кряду кашлять. Но другие-то умирали, и никто с этим ничего не мог поделать. Главный Завод ни в чем не виноват, он привел Сорок Восьмой к процветанию. Он, конечно же, благодетель, а не злодей. И город молчал, принимал топливо как одержимый и кланялся Главному Заводу, а вместе с ним и его главной управительнице – госпоже Полуночи.

Вдруг с улицы Упавшей Звезды послышался хриплый крик, переходящий в надсадный кашель. Эйверин встрепенулась, подобрала юбку и побежала изо всех сил. Она уже не раз натыкалась на убитых туманом, но отчаянно мечтала увидеть хоть одного живого. Увидеть, чтобы попытаться спасти.

Сапоги Эйви глухо стучали по камням мостовой, сердце барабанило между ушами, а потому девочка не сразу услышала, что крик утих. Даже кашель больше не беспокоил пустынную улицу. Эйверин остановилась, лихорадочно глядя по сторонам, но город спал, никому не было дела до того, что происходит за дверьми их надежных домов.

Но вот из-за угла донеслась неразборчивая возня, сдавленные вздохи, и девочка пошла дальше крадучись. Дойдя до развилки улицы, она остановилась и прислушалась. Голоса стали отчетливее и громче.

– Ну! Не копайся, Зойди, скорее, скорее! Если опять не успеем, он разозлится!

Эйви сделала осторожный шаг вперед, а за ним еще и еще один. Проклятый туман заполонил улицу, и рассмотреть можно было только ближайший узкий домишко да полуразвалившуюся телегу.

Девочка дошла до высокого крыльца и остановилась, слыша, как обладатели голосов движутся в ее сторону. В последнее мгновение Эйверин успела юркнуть под ступеньки и зажать рот рукой. Лишняя секунда – и ей пришлось бы столкнуться с крепкими мужчинами. Они проволокли мимо крыльца тело старика, затронутое туманом. Красные, заполненные кровью пузыри, серые язвы – это Эйви видела и раньше. Вот только прежде умершие оставались на улице до тех пор, пока их случайно не найдут.

Старик дернулся и застонал, тело его изогнулось.

– Зойди, дай ему еще! Скорее! Скорее! – прикрикнул мужчина, обросший косматой бородой.

Эйви хотела вылезти из своего убежища, проследить за незнакомцами, но справа, от развилки улицы, послышался другой звук, похожий на шуршание пышного платья по мостовой. И если крики по ночам в Сорок Восьмом стали уже обыкновением, то шорох платья казался чем-то из ряда вон выходящим. Совершенно невозможным, а потому пугающим.

Воздух вдруг сгустился, солнце словно передумало лезть на небосвод. Тишина так давила на уши, что Эйверин отчаянно хотелось закричать, попросить о помощи, но изо рта ее вырвалось только тихое сипение.

Шорох неожиданно стих, и дышать сразу же стало легче. Да и небо порозовело, а потом Завод на горах фыркнул и заглох. За считаные минуты поднялся утренний ветер, прогоняя туман.

Новый день настал. И это произошло так быстро, что Эйви еще какое-то время сидела не шевелясь, пытаясь прийти в себя.

Наконец девочка высунулась и осмотрела пустынную улицу. Она потерла слезящиеся глаза, громко прокашлялась и помотала головой. Ей не верилось в произошедшее, словно и ночь, и странные люди растворились вместе с туманом. Что ж, может быть, и правда туман сыграл с ней злую шутку? Эйверин слышала, что раньше он вызывал у людей пугающие видения. А потом на их место пришла смерть.

Из-за стены, разделяющей город на Верхний и Нижний, послышались первые гудки трамваев. Эйви знала, что скоро они запыхтят, как уставшие старики, и, скрипя колесами, покатят по городу богатых господ, знаменуя приход нового дня. Будильников в Сорок Восьмом не водилось. Все знали: трамваи гудят неспроста – они ждут пассажиров. Нужно вставать, торопиться, куда-то мчаться и что-то делать. Постоянно что-то делать.

Скоро распахнутся врезанные в стену створки ворот, и толпа бедняков хлынет в зажиточный Верхний город. Возле трамвайных путей выстроится целая очередь будущих слуг, и Эйви обязательно нужно успеть занять место на возвышении. Вряд ли кто-то из проезжающих мимо господ заметит в толпе ее, худую и малорослую. А заметить ее должны обязательно, ибо пригоршня горьких орехов подошла к концу, а пополнения запасов еды не предвидится еще очень долгое время.

Эйверин брезгливо осмотрела грязь под ногтями и дырки на огромных отцовских сапогах. Чтобы они не спадали, девочке приходилось обматывать ноги тряпьем. Зато походка у нее становилась зрелой, обстоятельной, почти взрослой. Может, за это ее Рауфус и невзлюбил?..

Жил Рауфус на Старом Рынке, который горожане беззастенчиво звали старой свалкой. Раньше неподалеку был порт, но, после того как море уснуло, там все давно умерло и провоняло тухлой рыбой, которую иногда приносило к берегу целыми косяками. Теперь только чайки с жидкими перышками кружили вокруг да зазывали протяжными криками тучи.

Рауфуса и его дружков привлекало в Старом Рынке то, что туда никто никогда в здравом уме не сунется. Эйви в целом их понимала. По этой же причине она так любила ночной парк.

Сам Рауфус и по характеру, и по уму походил на неотесанное бревно. Но во всем Хранительстве трудно было найти товарища заботливее. Мало того что парень сам много лет умудрялся выживать на улице, так еще и кормил два десятка ртов. А уж как он любил младшего брата…

Хозяин свалки оказался легок на помине. Эйверин учуяла его запах, когда он только вывернул из-за угла. Рауфус, большой и хмурый, плелся со стороны убежища, нахально осматривая горожан, а Хайде, его братишка, как и всегда, вертелся рядом, пытаясь показать ему одну из невероятно интересных вещиц, найденных на земле.

Громила быстро догнал Эйви и стал перед ней, нахально скалясь. Эйверин с невозмутимым видом обошла его и двинулась дальше, мимо каменной стены, разделявшей город. Хайде семенил рядом, вертя перед глазами золоченую монетку.

Рауфус то и дело останавливался, сплевывая через широкую щербинку между зубами и нервно поглядывая на каменное лицо Эйверин. Синяк под глазом парня превратился теперь в уродливое желто-зеленое пятно, а ушибленный нос так кривым и остался. Сломанные ребра вроде бы почти не болели, но дышалось Рауфусу все еще трудновато. Боль лучше любых слов объяснила ему, что с тонкой и мелкой девчонкой сталкиваться опасно: в ней кроется нечеловеческая ловкость и сила. Пока ты замахиваешься, она успеет исколотить тебя до смерти. Так произошло несколько лет назад, когда он встретил ее впервые, так случилось и на прошлой неделе, когда он попытался отобрать у нее любимое зеркальце.

Но больше всего властителя свалки пугали глаза Эйверин: черные-черные, такие, что зрачков не видно. Рауфусу, высокому, широкоплечему и крепкому, сразу становилось зябко, когда эти недобрые глаза скользили по его лицу. И пусть девчонка была младше на целых три года, Рауфус боялся ее, как собственную мать.

– Эйв, ты, это, чего хотела-то? Зачем мне сюда приходить, а?.. – Парень вытер нос толстым пальцем и сгорбился, когда девочка к нему повернулась.

– Ну, Рауф! – захныкал Хайде. – Значит, с ней ты говоришь?!

– Не до тебя, молчи. – Рауфус сгреб брата широкой рукой за спину.

Узкая улица довольно круто уходила вверх, и парень стал тяжело дышать. А Эйви все молчала и молчала, пока вдали не показались ворота.

– У меня к тебе просьба… Я слишком низкая, меня там не заметят. А такую громадину, как ты… Так вот. Продай меня в слуги.

– Ого! – Парень вскинул руки. – Эйв, да ты что?! Оставайся с нами! Зиму вместе протянем!

Рауфус не умел врать. Он пытался говорить возмущенно, даже обиженно, но его толстые губы расплылись от счастливой улыбки. Давно хозяин свалки не чувствовал такого облегчения. Девчонка, выставившая его слабаком перед товарищами, скоро уйдет в слуги! Вот это радость, вот это счастье! А из слуг еще никто не возвращался. Таскаются, как собачонки, за господами да, как собачонки, мрут непонятно от чего.

И только маленький Хайде, который любил всех без исключения, поджал губки. Ему стало грустно, хоть и научился он уже не оплакивать тех, кто уходит далеко и насовсем.

Эйверин взлохматила мягкие волосы на макушке малыша и ласково ему улыбнулась. Но, повернувшись к Рауфусу, посерьезнела. Она отлично понимала, что парень прилагает огромные усилия, чтобы не завизжать от счастья, но лишь вежливо ответила:

– Я все решила, Рауфус. Ты мне поможешь?

Эйви специально посмотрела в водянисто-голубые, чуть навыкате, глаза парня. Она знала, что он и так кинется ей помогать, что боится он ее чуть ли не больше смерти, но не могла отказать себе в удовольствии. Когда она видела, как такой детина дрожит перед ней, то сразу ощущала собственную силу. А если есть сила, то можно верить, что все получится.

– Так, это, Эйв, конечно помогу, о чем разговор?! У меня даже котелок есть. Вчера спер у пекаря.

Парень расхохотался, а Эйверин поморщилась, завидев с десяток гнилых дыр на месте выпавших зубов.

– Рауфус, только не улыбайся, пожалуйста. Встретимся здесь через час, идет? Пока, Хайде!

Хозяин свалки кивнул и поплелся восвояси, расталкивая первых прохожих. А Хайде побежал за братом вприпрыжку, вновь пытаясь показать ему красивую монетку.

Эйви знала, что от Рауфуса так же будет нести тухлой рыбой, а о жуткой улыбке его вообще не стоит и беспокоиться: он одарит ею всех, кто только окажется рядом. Но девочке это все было на руку: не смогут кандидаты в слуги долго терпеть ароматов Старого Рынка, не выдержат Рауфусовой красоты. Поэтому наверняка они выпихнут девчонку вперед, чтобы ее поскорее купили.

Ворота со скрипом распахнулись, и девочка прошла в Верхний город, показав служащему из Серого корпуса номер. Чего ей только стоило этот номер достать… Пришлось едва ли не колотить Номерщика…

Эйви с жадностью оглядывалась по сторонам, пытаясь найти различия между Верхним городом и Нижним. Пожалуй, улицы тут были шире, стены домов почище. А дороги, сплошь выложенные гладкими плитами, прерывались извилистыми трамвайными путями. Не любили, видимо, в Верхнем городе ходить пешком. Не положено жителям красивых и богатых домов стаптывать обувь.

Эйверин остановилась на маленькой треугольной площади, под узорчатыми балкончиками старинного дома, загораживающего собой вид на Главный Завод. Отсюда казалось, что за Сорок Восьмым есть только высокие горы и долина с причудливыми деревьями. Девочка мечтала однажды перемахнуть через городскую стену и бежать долго-долго, пока не доберется домой. Или еще куда-нибудь, где будет так же хорошо, как было дома.

– Эй, малявка! – Слуга почтенного господина грубо оттолкнул Эйверин к шершавой стене. Господин, толстый и усатый, горделиво прошагал мимо, даже не взглянув на девочку.

Эйви посторонилась, удивленно тряхнув головой. Она вновь рассердилась на себя за мысли о доме.

Мимо девочки по брусчатке прогрохотала золотая карета на новом топливе. Из сводчатой крыши ее торчала причудливая труба, из которой валил густой черный дым. Дым этот покрывалом опустился на улицу, и горожане возмущенно закашляли. Даже почтенный толстый господин прижал ко рту накрахмаленный платочек. И тогда Эйви впервые осознала, что и среди господ есть какое-то разделение. Вот сейчас в карете мимо промчался тот, кто не бросил и взгляда на усатого господина. А все потому, что господин и богат, и важен. Но недостаточно богат, чтобы купить себе золоченую карету, и недостаточно важен, чтобы позволить себе травить гадким дымом половину города.

Девочка зашагала в сторону площади, на которую стекались бедняки, на ходу пытаясь отработать поклоны и смиренные кивки. Получалось у нее это очень плохо. Но девочка не унывала: ничего, и не к такому приходилось привыкать.

По осени площадь Слуг обычно полнилась народом. Летом и весной мало кто горел желанием проститься со свободой. Когда яркое солнце светит сквозь чадные облака, а каждый камень в городе наполнен теплом, кажется, что жизнь не так уж плоха. А если удастся пробраться через стену, можно воровать яблоки в садах и есть сочную малину рядом с усадьбами господ, а потом горланить песни на Веселой площади до самого утра. И тогда счастью бедняков нет предела.

Но ближе к осени солнце появляется все реже, дни становятся короче и темнее, а жизнь – тяжелее. А когда и чайки прячутся в расщелинах гор, предвещая сильные морозы, и вовсе хочется удавиться.

Поэтому-то господа и ждут середины осени. Они садятся в трамваи с огромными застекленными окнами, ездят себе вдоль площади Слуг, медленно и придирчиво осматривая тех, за чью жизнь заплатят сущие гроши.

Рауфус примчался вовремя, разодетый как никогда: поверх слипшихся волос коричневый котелок, старые брюки Гёйлама сверкают дырами на коленях, а выцветшая рубашка с блестками и вовсе застегнута лишь на животе. Эйви тяжело вздохнула и пошла навстречу парню, протискиваясь сквозь бурлящую толпу. Ребята из Серого корпуса опасливо озирались: не вышло бы давки. «Надо же, людей намного больше, чем обычно. Интересно, что случилось?» – едва успела подумать Эйверин, как тут же получила ответ на свой вопрос.

– Горожане! Жители города Сорок Восемь! Прошу вас! Будьте благоразумны! Отойдите от путей! Трамваи не пойдут, пока вы там толпитесь! Для подготовки к балу госпоже Полуночи понадобится много помощников, но она не сможет взять всех! – голосил вспотевший от напряжения комиссар.

«Госпожа Полночь» – от этих слов сердце Эйви забилось, как взволнованная пичужка. Самая богатая в городе госпожа, женщина, в руках которой сосредоточилась власть. Ее огромный особняк виднелся со всех концов Верхнего города, а чудная стеклянная оранжерея и вовсе считалась главной достопримечательностью Сорок Восьмого.

Ходили слухи, что попасть к госпоже Полуночи значило жить побогаче некоторых господ. Но Эйверин обеспокоилась не потому, что мечтала о сытой жизни. К властительнице города у нее были сокровенные вопросы, ответы на которые она жаждала получить вот уже девять лет.

– Эй, Рауфус! – Девочка протянула тонкую ручку вверх, чувствуя, что еще немного, и ее подомнет под себя упитанная семья пекаря.

Да уж, все, что им осталось, – пойти в слуги, это понятное дело. И попасть к госпоже Полуночи значило для них сохранение семьи. Грегор – старший сын пекаря – сможет стать отличным механиком, младший сын, друг Эйви, может быть кем угодно. Додо очень талантлив и быстро всему учится. А сам пекарь и его чудная жена, Лаела, могли стать алмазами на кухне госпожи Полуночи. Ох, сколько вкусностей перепробовала Эйви за годы детства, проведенные в Пятнадцатом, но лучше вишневых пирогов Лаелы и кренделей пекаря она ничего не знавала.

Рауфус ловко выдернул девочку из толпы и прижал к широкой груди. Эйви пыталась не морщиться от запаха тухлой рыбы, но это было выше ее сил. Еще чуть-чуть, и ее бы стошнило, если бы парень здоровенной ручищей не закинул ее на скульптуру в центре неработающего фонтана.

Наверху дышать стало легче: запах свалки сюда почти не доставал, да и на ребра больше никто не давил. Эйверин с облегчением вздохнула и обернулась к Дому Господ, шпиль которого высился над городом, – только на его башне установили приличные часы, всегда показывающие точное время. Без пяти минут восемь. Что ж, торги вот-вот начнутся.

Рауфус ловко подтянулся и уселся рядом с Эйверин. Многие с завистью смотрели на парочку, забравшуюся на фонтанные скульптуры, сетуя на то, что не догадались сделать так же.

Эйверин знала, что сидит на лысой голове старого Управителя. Он умер давно, когда Сорок Восьмой назывался еще Самсвиль, а Главного Завода не было и в помине. А Рауфус устроился на крупе коня главного Управителя и крепко держался толстыми пальцами за его каменную гриву.

– Ну, Эйверин, готова? Ты достала номер?

Эйви кивнула и покорно присела. Стоять, гордо расправив плечи, слугам не положено. Нужно сидеть, плотно сжав губы и глядя под ноги. Эйверин отлично понимала, что ее глаза могут отпугнуть кого угодно, поэтому достала из глубокого кармана куртки широкую косынку и повязала вокруг головы, надвинув на лоб.

Раздался звонок, и площадь беспокойно забурлила. Пошли первые трамваи, грохоча колесами и фыркая темным паром. Они останавливались, и тогда водитель размеренным голосом вещал из громкоговорителя:

– Номер пятнадцать – точка – один – тире – тридцать восемь, явиться по адресу: улица Сайсли, дом тринадцать. Через три дня от этого.

– Номер восемнадцать – четырнадцать – пять – точка – тридцать восемь, прийти через неделю на проспект Карабери, дом одиннадцать.

– Номер пятьсот восемь – тире…

– Эйв… – Рауфус беспокойно потеребил котелок. – А ты почему номер не достаешь, а? Он ведь у тебя есть, правда?

Эйви, не говоря ни слова, исподлобья посмотрела на парня и вновь отвернулась к трамваям. К чему ей неразборчивые хозяева, которые в первые пять минут хватают что попало? Девочка решила достать номер к трамваю четвертому, а то и пятому. Там уж точно сидят господа, которые ко всему относятся с умом и осторожностью.

Эйви подтянула острые коленки к подбородку и накинула покрытую цветными заплатками юбку на массивные сапоги. Каждому трамваю дается не меньше часа времени, поэтому сидеть ей на лысине Управителя до самого обеда. А желудок уже сводило от голода, да и спина порядком затекла. Девочка хотела было вздохнуть, но передумала. К чему жаловаться, если ничего не можешь изменить? Сиди, терпи и помалкивай.

Внизу суетилась семья пекаря, но Эйви смотрела только на яркую макушку Додо. Обернется ли? Почувствует ее взгляд? Ей хотелось попрощаться, но мальчишка уж очень увлекся трамваями, окружающими людьми, царящей вокруг суматохой. В этом заключалась вся его прелесть – он умел восхищаться жизнью, умел дивиться тому, что для других обыденно и серо.

Солнце над городом поднялось тусклое, словно светило оно через запотевшее стеклышко. И тепла от него шла такая малость, что все ужасно продрогли.

Чем больше проходило времени, тем больше волновался Рауфус. Он ерзал на каменном коне, оплевал дно фонтана, даже снял с головы испачканный чем-то липким котелок, но заговорить с Эйверин так и не решился. Его пугала девчонка, точно слившаяся со скульптурой. Три часа прошло, а она не шелохнулась. Сила, которая исходила от ее маленького тельца, приводила парня в благоговейный ужас.

– Рауфус, готовься, – наконец сказала Эйви. – Говори, что я твоя сестренка и очень люблю работать. Понял? Очень.

Парень посмотрел на полупустую площадь и на последний трамвай, показавшийся в конце улицы.

Эйверин напряглась, когда увидела, что чуть позади, плюясь черным дымом, катит золотая карета, украшенная разноцветными камнями.

– Рауфус! – взволнованно воскликнула девочка, вытягивая из кармана юбки номер и расправляя его на груди. – Рауфус, похоже, там сама госпожа Полночь! Если ты меня ей продашь, я тебя расцелую!

Хозяин свалки нахмурился и покривился. Сомнительная награда.

– Ладно, Рауфус, не расцелую, но отдам тебе все накопленные деньги!

Парень приосанился, готовясь продемонстрировать все свои таланты. Когда последний трамвай остановился перед площадью и искры от его проводов полетели в стороны, кандидаты в слуги замолчали. Их оставалось немного, но все-таки значимо больше, чем богатых господ. Одни уйдут отсюда несвободные, но с правом на выживание, а другие поплетутся домой, опечаленные и рассерженные, готовиться к трудной зиме.

Как только первая госпожа в лакированных сапожках ступила на плитку, Рауфус завопил что было мочи:

– Помоги-и-и-ите! Сестра единственная осталась, мозговитая, но некрасивая-я-я-я-я! А это, рабо-о-отать любит, ой как люби-и-и-и-ит!

Эйверин ошарашенно уставилась на свои сапоги, оглушенная ревом парня. Вот уж не думала она, что так ему насолила.

Через недолгое время все господа оказались на площади, Эйви слышала мерный стук их каблуков, чувствовала тонкий аромат душистой воды, ощущала на себе их взгляды.

Но вот поблизости рявкнул и замолк двигатель кареты, скрипнули раскладные ступеньки. Эйверин задержала дыхание, услышав твердые шаги. Она чувствовала теперь не приятный легкий аромат, а удушливый пряный запах перца и куркумы, что окутал ее с головы до ног. Но было нечто еще, едва уловимое, но вместе с тем очень тяжелое, гнетущее. Эйви захотелось склониться. Она хватала ртом воздух, пытаясь дышать спокойно, но в глазах ее отчего-то потемнело.

Рауфус замолчал, а Эйверин боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть удачу. Вот она, так невыносимо близко! Рассматривает ее пристально и внимательно! Может, повезет?

Но тут с крыши Дома Господ слетели чайки и оглушительным криком разбудили всю площадь. Господа и кандидаты в их слуги оживились, начали переговариваться, пошли торги. Проснулся и Рауфус. Он пронзительно заорал:

– Госпожа-а-а-а-а-а! Возьмите девочку-у-у-у-у! Помрет, ой помрет, госпожа-а-а-а-а!

Эйверин чуть не застонала от досады. Госпожа Полночь могла выбрать ее, но теперь на это не стоило и надеяться.

А Рауфус все больше и больше старался. Его голос теперь стал плаксивым:

– Госпож-а-а-а-а-а-а! Посмотрите на ее ручки! Посмотрите, говорю вам, какая она убога-а-а-а-ая!

– Да, пожалуй… Слишком слаба, – послышался гортанный голос.

Рауфус стыдливо умолк, а Эйверин закусила губу от злости. Флер пряных духов удалялся, решительные шаги вскоре стихли.

– Господа-а-а-а! – упавшим голосом крикнул Рауфус. – Хорошая девочка, которая любит работать. Неужели никто?.. Моя сестра не переживет эту зиму! Неужели вы не понимаете?!..

– Я! Я возьму к себе малютку!

Эйви от удивления вскинула голову и встретилась глазами с молодой госпожой в глупой шляпке с разноцветными перьями. Такие шляпки давно уж никто не носил. Но лицо госпожи светилось добротой и свежестью. Эйверин даже улыбнулась: давно она не видела таких чистых и искренних глаз. Госпожа улыбнулась в ответ, но родинка у левого уголка нижней губы делала ее улыбку кривоватой и чуть печальной.

– Я… я вообще-то шла за продуктами, но брат этой малютки так меня разжалобил, что я не могу ее не взять! Давайте, давайте. – Госпожа кинулась к водителю трамвая. – Я не вижу, какой там у нее номер, но пусть явится завтра к полудню на улицу Гимили, семнадцать!

– Номер четырнадцать – точка – сто сорок девять, – донеслось из громкоговорителя, и Эйверин расслабленно вздохнула. – Явиться завтра на улицу Гимили, дом семнадцать, к полудню!

Глава вторая, в которой Эйверин является на улицу Гимили, дом семнадцать, к полудню

Ближе к вечеру в городе поднялся страшный ветер. От Желтой горы летел жесткий песок, царапающий глаза и глотку. А визг в подворотнях стоял такой, что горожане попросту страшились выходить из домов. Словно и не ветер это воет высоко и протяжно, а жуткие звери перебрались через городскую стену и теперь рыскают, подыскивая жертв.

Ветер так разошелся, что Эйви забеспокоилась о недавнем знакомце и решила его разыскать. Девочке неожиданно подумалось, что неплохо было бы завести друга. Завтра в полдень она потеряет свободу, и ей наверняка захочется об этом с кем-нибудь поговорить, кому-то пожаловаться. Людям такое не доверишь, но белке – вполне.

Эйверин застегнула мешковатую куртку до подбородка и подвязала полы юбки, чтобы не мешалась при ходьбе. Косынкой девочка закрыла все лицо – и без того помнила дорогу. Вела тонкими пальцами по шершавой стене да считала шаги. Отец с раннего детства учил ее ориентироваться, не полагаясь на зрение. Глаза – штука ненадежная и не вечная. Вдруг кто-то выбьет или станет темно так, что от страха не шелохнуться. Или повалит вот такой пыльный ветер, что не различишь дороги. Чувствовать надо всем телом сразу, только тогда наверняка не собьешься с пути.

Дорогу к парку девочка запомнила так: от Веселой площади идти к счастливому дому, от него к заброшенной усадьбе, а оттуда десять шагов влево, пока не провалишься в выбоину на мостовой. Почувствуешь запах стоялой воды – значит, точно перед тобой Зеленый мост. Тогда нужно крепко держаться, но натянуть на ладони рукава куртки, потому что перила, как и весь мост через Ржавую речку, ужасно старые. Недолго и занозу вогнать из прогнившего дерева. А через сорок шагов от моста начинается стена. Желтая, из грубого камня, не такая красивая, как та, что внутри города, она змейкой оплетает улицы. Нужно идти вдоль нее, пропустив три поворота.

Вот первый провал – влево ушла, кривясь и виляя, улица Рабочих. Эйверин гуляла там на прошлой неделе вместе с Додо. Он показывал ей смешные игрушки, которые делал кузнец, а после обеда они учились прясть у старой Кэм. Эйви вспомнила о солнечном Додо и ужасно расстроилась, что им даже не удалось попрощаться. Теперь, когда они стали слугами, видеться они будут нечасто, а уж о совместных прогулках и вовсе стоит забыть.

Пытаясь выбросить из головы тревожные мысли, девочка дошла и до второго поворота – почти у окраины города ютились обедневшие господа, не свыкшиеся с тем, что их кошельки больше не пухнут от двилингов, а общество, к которому они так привыкли с рождения, их отвергло. На улице Старого Света стояли узкие домишки с хлипкими стенами и прохудившимися крышами. Но зато в каждом из них было что-то особенное. В одном – кованая дверная ручка, в другом – круглое зеркало в позолоченной оправе, а в третьем могли водиться и украшения с драгоценными камнями.

Люди, которые родились господами, отчаянно держались за вещицы из прошлой богатой жизни и отказывались понимать, что серебряная вилка или брошь с огромной жемчужиной совершенно ничего не значат, если ты питаешься объедками.

Третий поворот вел к Старому Рынку, и Эйверин сразу зажала ладонью нос: ветер подхватывал зловонные остатки и швырялся ими в стену и в окна домов. Вонь стояла невыносимая – у девочки даже слезы брызнули из глаз.

Наконец добравшись до парка, Эйви стянула повязку и стала искать дупло пушистого зверька. Чертыхаясь и плюясь песком, она залезала на каждое деревце и внимательно его ощупывала. На пятой попытке ей повезло: ослабевший серый бельчонок забился в самую глубь. Когда Эйверин протянула к нему руку, он даже не дернулся. Только прижался мордочкой к ладони да закрыл черные глазки.

Эйви сунула зверька за шиворот и нехотя поплелась к Старому Рынку. Уговор есть уговор: Рауфусу нужно отдать все накопленные деньги. Ну, или почти все. О сумме они ведь не сговорились.

Девочка обогнула гору мусора и нашла деревяшку, скрытую от посторонних глаз и служившую дверью. Она не подалась. Эйверин громко постучала, подивившись тому, что кто-то перекрыл вход. Изнутри раздался обеспокоенный голос хозяина свалки:

– Кто?

– Рауфус, это я! Открывай скорее!

Деревяшка отодвинулась, и парень, укутанный с головы до ног в плотную ткань, впустил Эйви внутрь.

– Вы зачем закрылись? Я чуть не задохнулась там! – Эйверин стянула с лица косынку.

– Ты? Ты бы не задохнулась, – буркнул парень и пошел вглубь.

Убежище Рауфуса было на удивление просто и надежно. Он вырыл проходы в огромной куче мусора, что за долгие годы скопилась за Сорок Восьмым, обил их досками, которые оставались на разрушенном заводе, натаскал внутрь теплых пледов и одеял. Даже лампы там имелись, причудливые и большие, с мягким желтым светом. Но самое главное было в том, что в жилище хозяина улиц не проникал вездесущий туман, уносящий обычно множество жизней бедняков.

Эйверин даже думать не хотела, скольких людей ограбил и обворовал Рауфус, чтобы создать это уютное жилище. Но нельзя винить того, кто просто хочет выжить и помогает выживать другим.

Она и сама не гнушалась его гостеприимством – зимы в Сорок Восьмом были скорее мокрые, чем снежные. И если в мороз на улице спать еще хоть как-то возможно, то из-под ледяного ливня хочется сбежать как можно быстрее.

Рауфус хмурился и молчал, даже не отпустил ни одной шуточки, пока Эйверин бесшумно шла за ним, вытряхивая песок из спутанных волос и расправляя юбку.

Наконец они подошли к металлической двери: она очень нравилась Рауфусу угловатостью и массивностью. Эйверин иногда думала, что если хозяину свалки суждено было бы стать дверью, то именно такой: покореженной, местами проржавевшей, но очень крепкой и надежной.

Парень постучал, и им тут же открыли. У Эйви волосы зашевелились на затылке: что-то не так. Что-то случилось с компанией разбойников и бродяг. Рауфус словно поджидал ее возле наружной двери, а тут, внутри, было ужасающе тихо. Так тихо, что Эйви даже прокашлялась: не оглохла ли? Но собственный скрипучий голос она услышала, да и завывания ветра все еще доносились снаружи.

Рауфус протиснулся в комнатку, и, когда компания завидела Эйверин, со всех сторон послышались разочарованные вздохи. Девочка даже перестала морщить нос от вони, она ясно ощутила чужую боль и беспокойство. Хозяин свалки снял с лица ткань и отошел к дальней стене. Глаза его покраснели, нос распух.

– Рауфус, ты что, плакал? – Эйви едва не рассмеялась от своего глупого предположения.

Но парень лишь опустил голову и уселся на один из разбросанных на полу мешков. Эйви посмотрела на Хику – долговязую девушку Рауфуса. Ее длинное и несуразное лицо покрывали разводы грязи. Словно она тоже вытирала со щек слезы. Гёйлам, белокожий блондин с тремя крупными желтыми сережками в ухе, тихо бренчал на маленькой гитаре, отрешенно глядя на одну из стен. И даже Суфа – вечно смеющаяся непоседа с красными глазами – сейчас притихла.

– А где остальные? – шепнула Эйви.

– Там, в большой комнате. – Суфа махнула рукой в сторону прохода и стала внимательно рассматривать свои ногти.

– Рауфус, я деньги принесла. – Эйверин повернулась к хозяину свалки. – И… ты не мог бы мне дать немного еды? У меня теперь есть белка.

Рауфус хмыкнул, скривив толстые губы, и подал знак Хике. Она быстро встала, расправила длинную обтягивающую юбку и пошла в сторону большой комнаты.

– Ребята… – Эйви осторожно присела на пол и погладила через рубашку бельчонка. От тепла, а может, и от запаха тухлой рыбы, которым пропиталось все вокруг, он начал приходить в себя. – А где Хайде? – девочка наконец-то поняла, чего так не хватало хмурому жилищу.

Хайде обычно крутился возле старшего брата и неумолкающей болтовней создавал назойливый шум. Но теперь, без этого шума, в каморке стало удручающе тихо и пусто.

Рауфус тяжело вздохнул и впервые со дня знакомства прямо посмотрел на Эйверин.

– Эйв, – сказал он с таким отчаянием, что девочка отшатнулась, – помоги мне, а? Хайде со вчера какой-то был… Ну, это, не такой, понимаешь? А сегодня глаза у него стали… Там туман, а он – дурачок же совсем, понимаешь?

Эйверин вопросительно посмотрела на Гёйлама – самого красноречивого из банды. Парень, почувствовав ее взгляд, повернул голову. Стеклянные сережки тихо звякнули.

– Мальчонка пару дней застывал на одном месте и пялился в стену. Не болтал, не ел даже, а вчерашней ночью и спать не лег. А сегодня, как стемнело, кинулся на улицу. Без защиты, ясное дело, тогда бы мы так не волновались. Мы за ним – а его нет нигде. А теперь Рауфус просит твоей помощи, Ведьма. Ты ведь единственная можешь искать по туману. – Парень презрительно хмыкнул. – Рауфус минуты считал до твоего прихода. И денег нам никаких не надо, и белку, где бы она сейчас ни была, накормим. Сходи только, пожалуйста, Эйверин. Поищи Хайде.

Эйви достала из-за пазухи проснувшегося бельчонка. Он поводил носом и вытаращил глазки, вцепившись когтями в руки девочки.

– Черноглазый, прямо как ты, – усмехнулась Суфа, которой Эйверин нравилась. Пока Эйви не появилась в Сорок Восьмом, Суфу дразнили Ведьмой за красные глаза и волосы с синеватым отливом. Но Эйверин, белокожая, с такими черными глазами, что казалось порой, что они пустые, повергла всех в ужас, когда пошла ночью гулять и вернулась живой. Тогда уж компания и поняла, что пришлой девчонке не страшен плотоядный туман. Прозвище Ведьма навсегда было отдано ей.

Эйви протянула Суфе бельчонка, но он так запищал, что все встрепенулись. От его пронзительного высокого визга закладывало уши, и Эйверин поспешно прижала зверька к груди.

– Эй, дурачок. Ну ты чего? Я придумала тебе имя. Будешь Крикуном? Ну, иди к Суфе, не бойся. – Эйверин вновь попыталась оторвать бельчонка от себя, но он лишь цапнул ее и юркнул под широкий ворот куртки. – Ладно, – девочка зажала кровоточащий палец, – некогда мне с ним разбираться. Оставлю у себя, выживал же он как-то на улице. Я иду, Рауфус, слышишь? Прямо сейчас иду.

Рауфус, словно оглушенный, кивнул. Он понимал, что толку в поисках будет мало. Что сможет найти девчонка через час после того, как на Сорок Восьмой опустился туман?

Эйверин, не прощаясь, натянула на лицо косынку и вышла. Она была почти уверена в том, что уже не найдет Хайде живым. И глаза ее защипало, и нос почему-то намок. Ей нравился светловолосый малыш с пухлыми щечками. Он знал веселые песни и по-доброму улыбался, а это Эйви в людях ценила превыше всего.

Бельчонок поерзал под курткой и перелез сначала на спину, а потом наконец устроился на плече. Он дарил девочке давно забытое тепло чьих-то прикосновений, с ним ей стало намного спокойнее.

Эйверин пролезла под широкой доской и осмотрелась. Ветер стих, и теперь свалку покрывала желтая пыль. Но туман только густел, а Завод тарахтел так, что закладывало уши.

– Ха-а-а-айде! Ха-а-а-айде! Ха-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-айде! – Эйви стащила с лица косынку и пошла вперед, окликая мальчика. Она ни на что не надеялась, но с каждым разом кричала все громче. Ее отец всегда говорил, что нужно попробовать сделать все возможное и невозможное, а уж потом горевать.

Бельчонок вдруг тоже протяжно запищал. Эйви грустно улыбнулась:

– Будем звать вместе, да? Ну, давай. Ха-а-а-а-айде! Ха-а-а-а-айде!

Бельчонок взвыл, надсадно и горько, словно понял, что произошло.

Девочка прислушивалась: вдруг услышит вчерашние голоса? Может быть, мальчика тоже куда-то утащили? А пока она не найдет тело, есть хоть какая-то надежда.

– Ха-а-а-а-айде! Хайде! Ха-а-а-айде! – кричала Эйверин до позднего утра, сорвав голос.

Она не хотела возвращаться в убежище Рауфуса с дурной вестью, поэтому просто пошла на Веселую площадь, отыскала восемнадцатый камень в первом ряду одного приметного дома, вытащила его и сунула в заначку хозяина свалки целых десять двилингов. Ночью Эйви хотела отдать ему только три, но сейчас распрощалась со всеми сбережениями. Конечно, деньги не смогут вернуть Рауфусу брата, но их хватит на еду для всей компании на пару недель. Хозяин свалки точно сейчас не сможет воровать и думать о других, так пусть хоть погорюет вдоволь, успокоится.

От Веселой площади до улицы Гимили дорога была короткая, только пройти ворота да два переулка, но Эйверин кинулась бегом, чтобы больше разузнать о новом доме.

Первое, с чем встретилась Эйви на широкой и просторной улице Гимили, – стойкий запах цветов. Он струился вдоль домов, окутывая их и украшая.

Во дворе дома под номером один сплошь росли абрикосовые деревья, и Эйви едва не подавилась слюной, когда проходила мимо. Даже Крикун вздумал вылезти из-под куртки и вдохнуть сладкий аромат.

Скрип качелей и детский визг слышались у дома под номером пять, а вот от двора одиннадцатого дома доносился запах стоялой воды и птиц: господа держали разноцветных уток.

Дойдя до номера семнадцать, Эйверин обомлела и долго-долго не могла прийти в себя. Ну кто же мог подумать, что самый цветочный, самый душистый, самый праздничный и милый домишко и будет местом, куда ей велено было явиться!

Эйви легко перемахнула через кованый заборчик и как зачарованная побрела по тропинке к дому. Стены из желтого кирпича, крыша синяя и острая, как иголочка, а вокруг окон – резные бирюзовые ставенки.

Девочка аккуратно пробралась сквозь кипучие заросли гортензии, села под окном и стала слушать. Звуки дома часто рассказывали о нем чуть ли не половину всей информации.

– О, господин Бэрри скоро вернется. – Голос женщины дрогнул.

– Ему не угодишь. Не беспокойся, Эннилейн. Чтобы он ни сказал, на свете нет ничего вкуснее твоего пирога! И закрой окно, прошу тебя! Я так задохнусь!

– Хоть бы госпожа Кватерляйн успела вернуться до его прихода, вот был бы праздник!

Эйви почему-то расстроилась, узнав, что госпожи нет дома. Она тяжело вздохнула и прошептала: «Не бойся, Крикун, все у нас будет хорошо».

Бельчонку вдруг вздумалось переползти с плеча на спину, и пушистый его хвост уткнулся в ноздри Эйверин. Она поморщилась, изо всех сил сжала тонкие губы…

– Аа-а-а-апчхи! – оглушительно взорвалось под окном.

На кухне что-то упало, послышалась возня. Над подоконником показалось розовощекое лицо, обрамленное смешными, совсем барашковыми кудрями.

– Позволь спросить: что тебе надо?

Эйверин побагровела от стыда, но быстро вскочила на ноги и четко ответила:

– Мне сказано явиться сегодня к двенадцати. У меня нет часов, поэтому я пришла сюда, как рассвело.

– Ох, ты, выходит, та чудная малышка, которую купила госпожа?! Проходи, проходи! Мы тебя очень ждем!

Лицо расплылось добродушной улыбкой, на пухлых щеках появились глубокие ямочки. Эйверин благодарно кивнула и поспешила к парадной двери. Тяжелые сапоги ее прогрохотали по трем кованым ступенькам, и девочка остановилась. Бельчонок вновь влез на ее плечо и затаился в ожидании.

Створки дверей скрипнули, и Эйви зажмурилась. Она потянулась дрожащими пальцами к груди и тут же их отдернула. Девочка думала, что давно не скучает по дому, что из-за бед, свалившихся на нее, она разучилась по чему-то тосковать. Но в груди засаднило, а в горле застрял противный ком, когда из дома номер семнадцать по улице Гимили потянуло давно забытым уютом. Эйверин вошла внутрь, скинула с ног сапоги и бережно отставила их в сторону.

– Меня зовут Эннилейн!

Женщина, румяная и ароматная, как свежая булочка, протянула девочке теплые руки и крепко сжала тонкие, порядком замерзшие пальчики. Эйви постаралась запомнить прикосновение этих рук. Ей казалось, что такие руки бывают только у тех, кто любит готовить. С другими руками с тестом не сладишь.

– Как хорошо, милая! Будешь мне помощницей! – Эннилейн провела Эйви из уютной прихожей в большой темный зал.

Девочка потянула куртку за ворот: после улицы зал показался ей чересчур душным. Но она глубоко вдохнула и, окутанная ароматом кофе, древесины и старых книг, расслабилась. Дом определенно был ей по вкусу.

Эннилейн велела девочке присесть и подождать прихода госпожи. Когда Эннилейн вышла, девочка с разбегу бросилась на широкое мягкое кресло, стоявшее у завешенного окна. Она едва сдержала радостный смех, рвавшийся из груди. Так тепло и так спокойно на душе у нее не было уже много лет. Крикун недовольно пискнул и перебежал с одного плеча на другое.

Плюшевая обивка обволакивала тело, жар давил на веки, постепенно закрывая глаза. Эйви перетащила бельчонка с плеча на ноги, положила голову на подлокотник и мигом уснула.

Ей снился далекий Кадрас, ее родной город. Он был Четырнадцатым, но по номеру его никто не называл. В номерах таилось что-то обезличивающее, мертвое. А вот Кадрас, Самсвиль, Залдаэйл, Альахтамам, Совинуоки – это словно живые существа, со своим именем, своими привычками, своим характером.

Кадрас называли городом-мудрецом. Белая башня вдавалась в серые скалы, словно посеребренная сединой борода, два круглых сторожевых домика на самой верхушке Мать-горы всматривались во тьму внимательно, пристально. В Кадрасе рано темнело, а ночью было не выйти из дома – так холодно, что никакая одежда не защитит. Но кадрасцы не собирались смиряться с непогодой и терять красоту звездных ночей, а потому крыши домишек застилали большими стеклянными пластами. В Кадрасе устраивали даже дни Стекла, когда горожане собирались вместе и выливали столько стекол, сколько душе их было угодно. И стекла эти создавались особенными – не промерзали они, и пар на них не осаждался. Они всегда были кристально прозрачными, как тающие льдинки.

Эйви помнила, что по центру большой комнаты у них дома стоял огромный круглый диван. Они ложились туда всей семьей: она, мама, папа и дедушка, – смотрели на звезды, болтали и пели песни. А иногда они затаскивали с собой круглый поднос с вяленым мясом, маринованными овощами, мармеладом и терпким травяным чаем. И сытые животы их ликовали, а разговоры тогда не умолкали до самого утра.

Порой над горами плясали разноцветные блики и по дому разливался серебристый свет. В эти ночи никто не говорил, все завороженно молчали.

Вдруг что-то заставило Эйви проснуться. Она сладко потянулась в кресле и задела рукой пестрый абажур напольной лампы.

– Осторожно, древняя вещь.

Эйверин дернулась, потерла кулачками глаза. Она мысленно отругала себя, вспомнив слова отца: никогда не расслабляйся, пока не уверишься в том, что на тебя не нападут!

А сейчас на нее нападали. В кресле у противоположной стены, как раз возле каминной решетки с коваными цветами, сидел мужчина. На вид – лет тридцать, не больше. Эйви всегда безошибочно могла определить возраст. Но по густым каштановым волосам его змейками вились седые пряди. А половина пышных усов и вовсе побелела. Но седина, возраст – лишь детали. Отец учил Эйверин выделять главное. И чем дольше она всматривалась в глаза лилового цвета, тем крепче становилась ее уверенность, что ей здесь не рады.

Эйви поежилась и вцепилась пальцами в шерстку Крикуна. Бельчонок притих и сжался, словно почувствовав, что хозяйка боится.

Вот она – истинная сила. Не в мускулах, которыми щеголял Рауфус, а в одном только взгляде, от которого мурашки по коже.

– У тебя очень черные глаза. Ты – таус?

– Нет. – Эйви даже не поняла, о чем ее спросили, но на всякий случай добавила: – Мой господин.

Мужчина фыркнул в усы и встал. Эйви видела, как его начищенные ботинки движутся к ней, но не могла даже поднять взгляда. Словно неведомая сила заставляла ее раболепно склонять голову и дрожать от страха.

– Посмотри на меня, – велел мужчина.

Эйви закусила верхнюю губу от волнения и помотала головой.

– Не хочешь?

Девочка сжала бельчонка крепче, и он заверещал громко и высоко. Не переносил, когда его тискали. Свободолюбивый зверь.

Страх, окутавший Эйви, лопнул, как мыльный пузырь. Девочка встрепенулась, жадно втянула тонкими ноздрями прогретый воздух. Она удивленно уставилась на господина с лиловыми глазами и крепко сжала зубы, чтобы не выругаться.

– О, Дьяре, мой милый! – В зал ворвалась, как освежающий сквозняк, госпожа Кватерляйн, и широкие каблучки ее застучали по паркету. – Ты уже познакомился с девочкой!

Господин сделал один широкий шаг в сторону двери, лицо его удивительным образом оживилось.

– Дада, здравствуй! – Он раскинул руки для объятий.

Госпожа Кватерляйн легким небрежным жестом сняла с головы огромную, чуть скошенную шляпу с цветными помпонами и передала ее господину. Светлые волосы ее, освобожденные из заточения, тяжело упали до самого пояса. Эйверин даже приоткрыла рот от удивления: никогда прежде не видела она таких красивых женщин. Госпожа о своих преимуществах наверняка знала, может быть, даже втайне гордилась ими, но держала себя так непосредственно и открыто, что становилась еще красивее.

– Подожди, Дьяре! С тобой мы успеем поболтать и обняться! – Госпожа легонько стукнула лиловоглазого господина по щеке, как ребенка, и протянула руки к Эйви.

– Милая моя, моя хорошая! Ох, как худа, как бледна! Ты голодала? Где ты жила? Где твои родители?

– Все в порядке, госпожа. – Эйверин невольно улыбнулась, но глаз так и не подняла.

– Ну же, милая, посмотри на меня, не бойся. – Рука госпожи ласково коснулась подбородка девочки. И хоть внешне госпожа Кватерляйн и казалась тонкой и хрупкой, пальцы ее были холодными и сильными, словно выточенными из камня.

Эйви подняла взгляд и сразу же успокоилась. Зеленые глаза смотрели ласково, нежно. Не крылось в них никакой угрозы.

– Милая, не бойся. Все будет хорошо, да? – Госпожа кивнула и улыбнулась краешком рта.

Она отошла к мужчине и коротко чмокнула его в щеку.

– Дьяре, я с покупками для милой девочки! Такую тяжесть кто-то должен втащить наверх, ну, за мной, скорее, скорее! – требовательно сказала она и, подобрав широкую юбку изумрудного цвета, прыгающей походкой вышла из зала.

Тот, кого госпожа назвала Дьяре, поджал полные губы, постоял минуту, раскачиваясь на каблуках, и тоже двинулся в сторону выхода.

Возле резных дверей он остановился и тихо, чтобы расслышала одна только Эйверин, прошипел:

– Проклятый черноглазый крысенок!

Эйви погладила Крикуна между острыми ушками и поцеловала в холку. Она была уверена, что господин крысенком обозвал не его.

Глава третья, в которой Эйверин окончательно теряет свободу

Госпожа выделила Эйви комнатку под самой крышей: только она оставалась свободной. Комната была хоть и небольшой, но очень теплой, а на зиму это самое главное. Пока у одной стены ее стояла двухъярусная кровать, а у другой – дубовый шкаф да маленькое зеркало. Госпожа Кватерляйн обещала достать еще мебели и как-нибудь все украсить, но после свалки личная комната для Эйверин уже была пределом мечтаний.

Оставшись одна, девочка тут же забралась на верхнюю кровать, под самый потолок, и юркнула под одеяло. Она водила пальцами по завиткам лепнины, напоминавшим волны из отцовских рассказов, и лепетала песенку о веселом музыканте, у которого украли гитару.

Эйверин стало так хорошо, что даже не хотелось идти в парк. Она и без того чувствовала себя защищенной. А тревожные мысли о Хранителе казались теперь детской глупостью. Что ему, далекому и, вероятнее всего, несуществующему, до нее, маленькой и тихой? Уж точно он найдет дела поважнее.

Тело Эйверин обмякло. Стук зубов Крикуна об орешки превращался в колыбельную. Сон пришел так скоро, что девочка даже не успела этого заметить.

Разбудил ее вой ветра на рассвете. Эйви приподнялась на локте, пытаясь размять онемевшую щеку, и удивленно уставилась в маленькое окошко, из которого виднелась приличная часть города. Часть города и неустанно растущая свалка. Эйверин болезненно поморщилась и вновь уткнулась лицом в подушку. Ей стало ужасно стыдно за себя. Она ведь собиралась искать Хайде, если госпожа отпустит ее. Но вместо этого она наелась до отвала, просидела чуть ли не час в горячей ванне, а потом еще уснула на мягком матрасе, как избалованная девица. Девица, которой нет дела до других.

Эйви быстро спустилась по деревянным ступенькам, прилаженным к кровати, наспех собрала волосы и надела платье небесно-голубого цвета, которое для нее приготовила госпожа. Девочка кинулась было к двери, но потом опомнилась, вновь залезла на кровать и вытащила из-под одеяла еще сонного Крикуна.

Эйверин, босая, вышла на широкую лестницу и прислушалась: кажется, весь дом еще спал. Только в дальней комнате первого этажа кто-то безжалостно молотил по клавишам расстроенного пианино. Эйви, собиравшаяся сбежать и навсегда примкнуть к банде Рауфуса, остановилась и крепко задумалась. Может быть, и недостойна она такой хорошей жизни, но что же ей делать? Выходит, зря она выпросила у дяди Чичу свободу, зря она добиралась сюда так долго, зря прожила четыре года на улице? Все закончится на Старом Рынке? Станет она воровкой, а может, и вообще на людей будет нападать? Нет, не для того она приехала в Сорок Восьмой. Она приехала за мамой. И без нее она отсюда не уедет.

Внизу, под лестницей, послышался шелест платья. Эйви перегнулась через перила и увидела госпожу. Она подошла к широкому зеркалу на стене, растянула уголки губ кончиками пальцев и тяжко вздохнула.

Эйви покраснела и громко прокашлялась. Негоже подсматривать за госпожой. Да вообще за кем-либо подсматривать – последнее дело. Чужие секреты должны оставаться секретами, а то вот так узнаешь один и не поймешь потом, как жить дальше.

– О, милая! – Лицо госпожи просияло. – Ты наконец встала? Давай спускайся скорее. Пока все спят, мы с тобой столько успеем сделать!

Эйверин на мгновенье сдвинула брови, но улыбнулась в ответ. Уж очень странное лицо у госпожи, так сходу и не разберешь. На вид точно больше тридцати лет, но пределы этого «больше» никак уловить не удавалось. Но лицо это искрилось добротой, а о чем еще можно мечтать?

– Доброе утро, госпожа. – Эйверин коротко кивнула, но сразу же опомнилась и низко поклонилась.

– Ох, милая, скажу прямо, служанка из тебя выйдет отвратительная. Кланяться у тебя совсем не выходит. – Звенящий смех госпожи разлетелся по прихожей, и она опасливо прикрыла ладонью рот, боясь, что кого-то разбудила. – Но ты будешь нашей помощницей, Эннилейн со всем уже не справляется.

– Да, госпожа, как скажете.

– Немного странно, когда тебя называют госпожой, а смотрят вот так, сверху вниз! – Женщина вновь рассмеялась. – Ну и глаза у тебя, милая! Жуть!

Эйверин улыбнулась и поспешила спуститься со второго этажа. Госпожа ей нравилась все больше и больше. Многие пугались глаз Эйверин, а госпожа Кватерляйн вот так, без обиняков назвала их жуткими и рассмеялась. Честные люди дорогого стоят.

– Итак, – госпожа распахнула парадную дверь одной рукой, а другой натянула на голову шляпу с огромной мохнатой совой, – Эннилейн на кухне справляется прекрасно, а вот до клумбы чудные ручки ее порой не доходят. Ну ты где там?

– Секунду. – Эйви натягивала старые отцовские сапоги и не поспевала за столь стремительной хозяйкой.

– Детка, не забудь надеть пальто, да, вон там, на вешалке. Ох, я купила тебе новые ботинки, а эту рвань давно пора выбросить!

– Нет! – решительно воскликнула Эйверин и тут же раздосадованно замолчала. Нельзя так с господами, нельзя!

Госпожа обернулась, прищурившись посмотрела на девочку и взмахнула рукой:

– Тогда починим, без проблем. Пока надень удобные ботинки, а сапоги тебе вернут завтра, идет?

Эйверин благодарно кивнула и натянула миниатюрные коричневые ботинки с потрясающими ленточками. Конечно, в них будет куда удобнее, чем в отцовских сапогах, но могут ли похвастаться эти ботиночки своей историей? В вещах без истории нет души. К ним очень трудно привязаться.

Эйви вышла за дверь и успела увидеть только край платья, исчезнувшего за углом дома.

– Ну где же ты?! – позвала неугомонная госпожа, и Эйверин кинулась по усыпанной красным песком дорожке к ней. Крикуну пробежка не понравилась, и он когтями вцепился в голову девочки.

– Ох, у тебя еще и белка! – Госпожа расхохоталась, и бледные щеки ее покраснели. – Ты все больше и больше меня удивляешь, милая! Итак, видишь эти клумбы? Каждое утро мы высаживаем цветы от госпожи Полуночи, не пугайся, они все в горшках, нужно лишь опустить их в свои лунки, а к ночи убрать. Видишь сарайчик там, за домом? Вот туда мы все и отвозим. А деревья и кусты накрываются стеклянными колпаками, они довольно тяжелые, поэтому это забота Дьяре, не твоя. Признаю, это моя прихоть. – Госпожа пожала плечами и рассмеялась. – Да, я та еще сумасбродка, честно тебе говорю! Не могу жить без цветов совершенно! У Дьяре на них жуткая аллергия, в дом ничего не притащить. Но вот это… Это я могу себе позволить, да! Посмотри на эти пионы! Разве они не прекрасны? А тот куст с розами, видишь? Да, желтые, возле забора! Я их высаживаю сама, хоть и колются они жутко. Вон там, возле калитки, мои любимицы – гортензии. Возле яблони астры, за ними чаще всего ухаживает Эннилейн. Вон там, в стеклянной клумбе, лилии. Это любимые цветы моего сына, Бэрри. Я уверена, с ним ты скоро познакомишься. – Лицо госпожи Кватерляйн на миг посерело, глаза потухли, но она тут же встрепенулась и махнула рукой в другую часть сада. – Аромат идет от сирени и черемухи, они потрясающе пахучие! Возле тропинки фуксии и ирисы. На заборе клематис и глициния. Все запомнила? Госпожа Полночь выращивает в оранжерее цветы, которым не страшны ни морозы, ни дожди. Говорят, они и жаркое солнце выносят, но где взять в этом городе солнце, да? Вечные тучи да туман, эх… А вот он уж для них опасен, очень опасен. Поэтому приходится нам каждый вечер их прятать. Порой даже удается протащить что-нибудь в гостиную. Дьяре только запирается у себя и кричит, что мы с Эннилейн бездушные дамочки. – Женщина фыркнула и задумчиво уставилась на дом. – Ох, все так замечательно, всегда очень трудно уходить из сада, но дела, дела! – Госпожа Кватерляйн торопливо приподняла юбку. – Сегодня я все высадила, как видишь, а ты теперь пойдешь в город торговать медом, идет?

Эйверин попятилась и едва не упала. Она ожидала тяжкой физической работы, но продавать?! Придется же говорить с людьми, завлекать их, может быть, даже шутить?! А это уже совсем не в ее характере.

– Ох, точно-точно! Мы еще с тобой не сходили в Дом Господ. Сущая формальность, но я официально должна тебя купить. Прости, милая, но они обстригут твои волосы. Очень коротко, конечно, я не дам им этого сделать. Только до плеч, идет?

– Длинные волосы – только для госпож, я это знаю. – Эйви поклонилась.

– Ой, да перестань ты! И называй меня Дада, если хочешь. И на «ты», конечно. Я думала, ты уже поняла, что попала не в рабство, милая! К чему робеть? Все хорошо, видишь? Бери зверька и бегом на остановку трамваев! Мы должны успеть. Кстати, я тебе купила такую потрясающую шляпку-канотье! Ты и так красавица, а в ней вообще будешь неотразима! Как вернемся, обязательно примеришь, она подойдет под новое пальто!

Эйви, улыбаясь, как ребенок, шла за госпожой по тропинке, все время боясь спугнуть удачу. Какая разница, что ей придется делать, если на голове ее будет прекрасная шляпка? Оказалось, когда полон живот, можно радоваться всяким мелочам и чувствовать себя абсолютно счастливой.

Трамвайная остановка с кожаными лавками и автоматом, подающим кофе, пустовала. Госпожа Кватерляйн подошла к столбу и опустила тонкий рычаг с надписью «К Дому Господ».

– В эту сторону вообще редко кто ездит, – пояснила она. – Ты когда-нибудь каталась на трамваях?

Эйви покачала головой.

Госпожа Кватерляйн всплеснула руками так, что тяжелая шляпка едва не слетела с головы.

– Милая, я ведь совершенно о тебе ничего не знаю! Так не пойдет. Меня зовут Дарина, но все друзья зовут Дадой, так мне привычнее. Ну, что скажешь? Я Дада, а ты?..

– Эйверин. Эйверин Бордерхауз, госпожа, – Эйви тепло улыбнулась, как не улыбалась с малых лет, – Дада.

– Какое прекрасное имя! Но не из наших краев. Расскажешь мне, откуда ты?

Эйви закусила верхнюю губу и мотнула головой.

– Нет, Дада. Я не хочу.

Девочка испугалась, что повиснет долгое молчание и в этой напряженной тишине ей придется хоть что-нибудь сказать, но из-за угла вывернул красный трамвайчик и бодро покатил к ним.

– Ну, твое дело! – Госпожа Кватерляйн буквально подпрыгнула с лавки и всучила свою шляпку в руки Эйви. – Вот, держи. Слугам позволяют ездить на трамваях, только если господам без них не справиться, а у меня такая тяжелая шляпка, что ужа-а-ас!

Трамвай остановился, из него тут же выскочил контролер в синей жилетке и черном цилиндре, низко поклонился госпоже Кватерляйн и подал ей руку. Когда она зашла по раскладным ступенькам в салон, контролер мягко сказал:

– Госпожа, вы забыли забрать у слуги шляпку.

– О, простите, я такая рассеянная! – Дада делано расхохоталась и поиграла бровями, требовательно глядя на Эйви. – Я забыла забрать у нее шляпку, потому что она едет со мной!

Девочка взбежала по ступенькам и уселась на мягкий пуфик подле госпожи. На контролера она старалась не смотреть. И правильно делала, потому что он обвел ее оценивающим взглядом и, брезгливо поджав губы, спросил:

– Вы уверены, что это… необходимо?

– Хм, Эрбет, если я не ошибаюсь? Вы что, не видите, как тонка моя шея? Я совершенно точно не смогу таскать эту чрезвычайно тяжелую шляпу на голове целый день. А руки мои еще слабее шеи, да-да. Так что отдавайте команду водителю, и поедем! Мы ужасно спешим.

Госпожа ласково улыбнулась контролеру, и тот, не в силах ей больше противиться, выписал два билета: один золотой, с красным тиснением, а другой из блеклой серой бумаги.

Эйви повела носом: резкий запах горючего смешался со сладковатым ароматом искусственных цветов, расставленных у каждого сиденья. Девочка уставилась в потолок и, прикинув, что в салоне могли бы поместиться два дяди Чичу, если бы один решил влезть другому на плечи, восхищенно вздохнула. Видимо, господам везде нужен простор, чтобы их самолюбие ни в коем случае не было ущемлено.

Трамвайчик скользил по широким проспектам и площадям и наконец свернул к улице, которая называлась Узкой. Что ж, не зря ей дали такое имя. Они ехали настолько близко к домам, что Эйви всерьез обеспокоилась судьбой глянцевых боков трамвая: не оставят ли царапин грубые кирпичи?

Преодолев Узкую улицу, трамвайчик остановился, леди Кватерляйн ослепительно улыбнулась контролеру и выскочила на улицу. Эйверин, спотыкаясь, поспешила за ней. Все-таки девочка еще не привыкла к тому, что оказаться на противоположном краю города можно вот так вот просто – сел, и ноги не мерзнут, и даже спина не успевает устать. Да и времени тратишь втрое меньше.

– Ну, милая, вот и Дом Господ. Ох, терпеть его не могу. Там такая теснота внутри!

Эйверин недоверчиво покосилась на госпожу: теснота внутри дома, что занимает почти всю площадь?

Но Даде некогда было ловить взгляды девочки: она уже решительным жестом натянула на голову шляпку, подобрала широкие полы платья и поспешила вверх по мраморным ступеням.

– Ну же, Эйви! Нас ждать никто не будет! – прикрикнула она, не оборачиваясь.

Эйверин кинулась следом и едва успела нагнать госпожу, когда высокие кованые двери отворились. Так много раз девочка гадала, что же внутри главного дома города Сорок Восемь, а теперь недоумевала, глядя на серую стену.

Над их головами пробасил механический голос:

– Представьтесь, госпожа.

– Дарина Кватерляйн, положение два – ноль – четыре, улица Гимили, дом семнадцать.

– Замечательно, госпожа. Цель вашего визита?

– Регистрация слуги, Эйверин Бордерхауз.

– Заявка принята. Вы получите ответ через двадцать, девятнадцать, восемнадцать, семнадцать…

– Милая, тебе лучше стать рядом со мной. Да, вот тут, умница.

– Пять, четыре, три, две…

Ступень под ногами госпожи Кватерляйн и Эйверин вздрогнула и медленно поехала вперед. В стене появилась узкая, едва вмещающая двух худощавых человек кабина. Ступенька ввезла госпожу и Эйви внутрь, и за их спинами сразу же возникла четвертая стена.

– Видишь, милая, я говорила, что тут ужасно тесно. – Госпожа достала веер из широкого рукава и передала его девочке. – Да не на меня, хорошая. Я к этой духоте привыкла. Часто тут бываю. Себя обмахивай, себя.

Кабина завибрировала и рванула вперед с такой скоростью, что Эйви откинуло к задней стенке. Госпожа Кватерляйн устояла и лишь сочувственно улыбнулась девочке. И вновь раздался механический голос:

– Вашим вопросом будет заниматься Сайде Мос, при неудовлетворенности обслуживанием вы вправе вызвать главного по отделу.

Кабинка остановилась, ее передняя стенка резко отъехала вбок. Госпожа Кватерляйн и Эйви чуть не врезались в дубовый стол с табличкой «С. М., слуги и прочие мелкие дела». Из-за таблички выглядывала женщина пышных форм в бордовом бархатном костюме. Она медленно почесала второй, а то и третий подбородок, разобрать было трудно, и взяла в руку толстый свиток.

– Имя слуги? – неожиданно высоким голосом спросила Сайде.

– Эйверин Бордерхауз.

– У нее больше нет имени.

– Имя родителей слуги?

Эйверин сглотнула и поерзала.

– Имя родителей слуги? – громче спросила Сайде Мос.

Голос Эйви дрогнул, но она четко выговорила:

– Эдуард Гейз и Эмили Портер. – Девочка прижала руку к груди: в кабинке и правда стало невыносимо душно.

– Теперь у нее нет родителей. Место рождения слуги?

Эйви, ища помощи, взглянула на госпожу, но та лишь сжала ее плечо, пытаясь приободрить.

– Кадрас, Синие горы.

– Теперь у слуги нет места рождения. Волосы, пожалуйста. Госпожа может регулировать длину. – С. М. показала на боковую стенку, и там сверкнуло лезвие.

Дада взяла его и ровно отрезала темные волосы Эйви, которые тут же с глухим стуком упали на пол. Девочка удивленно вздохнула: она явно недооценивала их тяжесть.

– Итак, госпожа, какое имя вы даете слуге?

– Эйверин Бордерхауз.

– Какую историю вы за ней оставляете?

– Рождена от Эдуарда Гейза и Эмили Портер в городе Кадрасе, что в Синих горах.

Сайде Мос удивленно вскинула кустистые брови и едва заметно пожала плечами.

– Что ж, пусть так. Еще какие-нибудь дополнения?

– Я назначаю Эйверин Бордерхауз ежедневное жалованье в размере пяти двилингов. Также оставляю за ней свободу перемещения по городу и вне города. Разрешаю ей общаться с любыми людьми и заводить животных, каких ей только вздумается. Запрещаю ее наказание другими господами, запрещаю ее появление на Большом Дне Слуг.

Эйви вслушивалась в уверенный голос госпожи и рассеянно гладила шерстку Крикуна, устроившегося у нее на плече. Девочка все не могла понять: за что ей такое счастье? Неужели Хранитель обо всем узнал и послал невероятную госпожу ей в помощь?

– Ах, да, вы же госпожа Кватерляйн, точно-точно, – пробубнила Сайде Мос, и ее верхняя губа, над которой были тонкие усики, брезгливо изогнулась. – Тогда прошу, подписывайте договор вот здесь, здесь, здесь и здесь. Сами знаете, договор разрывается только в случае смерти одного из вас. Один экземпляр даю вам в руки, второй будет вечно храниться в Доме Господ. Все, с вас сорок двилингов, и можете быть свободны.

Когда Эйви ехала с Дадой обратно к улице Гимили, она не удержалась и спросила:

– Госпожа, выходит, вы купили меня у города?

– Да, милая, выходит, так.

– А почему город решил, что я ему принадлежу?

– Город так думает обо всех, кто ходит по его земле.

Эйверин замолчала, задумчиво глядя в широкое окно трамвая. Если все они принадлежат городу, отчего же он заботится только о господах? Почему забывает о других жителях?

Трамвайчик остановился неподалеку от дома госпожи, и Эйверин, вдохнув аромат цветов, улыбнулась. Опять поднялся ветер, но не такой сильный, как накануне. Он казался даже приятным и бодрящим. Особенно теперь, когда он щекотал сквозь легкое пальто и новое платье спину Эйверин, не прикрытую спутанной копной волос.

– Милая, беги внутрь, Эннилейн тебе обо всем расскажет. И накормит вдоволь, а то я что-то совсем забегалась. С этой подготовкой к балу столько хлопот. – Госпожа Кватерляйн закатила глаза, на щеках ее выступил болезненный румянец.

– До свидания, Дада. – Эйви коротко кивнула. – Спасибо.

– Ох, не стоит, милая! Пока я могу хоть что-то делать, я буду это делать. – Госпожа похлопала девочку по щеке и поспешила прямо по улице.

Эйверин чувствовала себя в кои-то веки легкой и свободной, несмотря на сковавший ее пожизненный договор. Она влетела по ступенькам, но, толкнув дверь, резко остановилась.

Лиловые глаза пробуравливали ее насквозь.

– Где Дада? – скрипнул господин Дьяре.

– Она ушла. – Эйви крепко сжала Крикуна, надеясь, что бельчонок поможет справиться с новым приступом страха.

– Куда? – Мужчина дернул носом, и усы его подскочили вверх. – Ты улыбаешься?

– Нет, господин, простите.

– Может… а-а-а-апчхи!.. ты закроешь эту чертову дверь?!

– Простите, господин. – Эйверин поморщилась и захлопнула дверь.

– Не так громко, бестолочь! И не смей называть меня господином. Если ты еще хоть раз это сделаешь, то будешь мочиться от страха в постель до конца жизни, поняла?!

– Да… – Эйви быстро кивнула и, не глядя на мистера Дьяре, юркнула на кухню.

Там клубился ароматный пар, на плите кряхтели чайник и мелкие кастрюльки, духовка позвякивала, сообщая о готовности пышного хлеба. Эннилейн, раскрасневшаяся, уставшая и совершенно счастливая, носилась от плиты к столу, а оттуда к чистым тарелкам, а от них к ящичкам со специями и обратно.

– Проходи, проходи, милая! – Толстушка улыбнулась так ласково, что Эйверин захотелось ее обнять. – Ну, получилось? Ты совсем наша? А чего на тебе лица нет?

Эйви поежилась: она все еще ощущала ледяной взгляд лиловых глаз. Она не привыкла жаловаться, но любопытство взяло верх над ее гордостью.

– Эннилейн, а кто такой господин Дьяре? Глаза у него…

– Да-да, глаза у Дьяре жуткие, с этим трудно спорить. – Эннилейн хохотнула. – Ты не бойся его. – Женщина понизила тон. – Мне кажется, он просто ревнует Даду к тебе.

– Он муж госпожи? – Эйви вскинула брови. – Я не хотела причинять никаких неудобств…

– Ой, что за глупости ты говоришь? – Эннилейн махнула пухлой рукой на девочку и достала из блестящего таза подошедшее тесто. – Не господин он. Не из бедных, конечно, поэтому тебе следует обращаться к нему «мистер», но и за душой у него ни клочка земли, не может он называться господином. – Кухарка обмакнула руки в желтое пахучее масло и принялась вымешивать тесто. – А потому нет у него права брать в жены нашу госпожу. Он ее старый друг, я даже не знаю, сколько лет они знакомы. Он приехал к нам, кажется, лет восемь назад… Да, точно. Точно восемь! – Эннилейн шлепнула кусок теста на столешницу и принялась его раскатывать. – Тогда только начались первые проблемы с Бэрри. Понимаешь, Бэрри, сын госпожи… Никогда ему ничего не нужно было, ни любовь материнская, ни тепло. На деньги ее только стал заглядываться, как подрос, вот оно как. Дьяре хотел помочь воспитать мальчишку, а получилось… То, что получилось. Вот так вот. – Эннилейн отерла плечом пот со лба и заправила под чепчик выбившиеся волосы. – Да только любит Дьяре нашу госпожу больше жизни, слово тебе даю. А у нее со здоровьем худо в последнее время, так он теперь злится на каждого, кто с ней хоть на минутку дольше, чем он, проводит. Вот скоро она за медом уедет. – Эннилейн с силой надавила на тесто. – Бал, будь он неладен. Дьяре вообще на стену полезет. Он всегда сам не свой, когда она уезжает… А тут ты еще, мышонок. – Эннилейн улыбнулась. – Госпожа три дня от тебя не отходила, пока ты спала. Куда уж ей было до Дьяре…

– Эннилейн, я спала три дня? То есть я пришла к вам, поела, помылась и уснула на три дня?!

– А что, милочка, ты такой уставшей казалась, такой серенькой… Уж точно тебя туман ночью не цеплял? Господин Бэрри иногда с дружками ездит по ночам, хоть и в закрытой карете, да все равно цвет лица у него такой же бывает, как и у тебя.

Эйви сглотнула. Конечно, не спала она несколько суток, не ела. Но не повод же это безобразно проспать целых три дня! Интересно, что с маленьким Хайде? Смогли ли ребята найти хотя бы его тело?

– Милочка, слышишь меня?

Девочка подняла глаза на Эннилейн, и та дрогнула.

– Прости, Эннилейн. Я знаю, что у меня злой взгляд.

– Да, есть в вас с Дьяре что-то жуткое. Специально, что ли, госпожа выбирает именно таких?

В углу кухни затрезвонил настенный колокольчик, и Эннилейн побелела.

– Бэрри зовет. Помоги мне, вон ту глубокую тарелку с мясом бери, ага, вот так, я пока хлеб нарежу, а ты брусничный соус, пожалуйста, налей в стеклянную пиалу. С пирожного сними вишню, он ненавидит вишни. Кофе наливай черный, доверху. Так, хорошо. Ох, милочка, ты же не знаешь, чем мы живем? Госпожа Кватерляйн ездит с проводником за чудным медом в Одиннадцатый. Только она умеет выбирать самый лучший да самый вкусный. Вот так вот. От нас по всему городу мед идет, а знаешь, сколько его нужно будет на всю зиму? Ох, так много, что и не представить. А тут еще бал у госпожи Полуночи, который бывает раз в три года. Слышала же о нем, да? О нем все знают. Так вот, Полуночи непременно подавай литров десять самого лучшего рубинового меда… Такой только наша госпожа доставать умеет. Так вот о чем я говорю, – Эннилейн мученически прикрыла глаза, слыша, как надрывается звоночек, – госпожа наша скоро уедет, не меньше чем на неделю. И мы останемся одни с Бэрри. Вот тут-то ты поймешь, что глаза Дьяре – сущий пустяк.

Глава четвертая, в которой Эйверин приходится торговать медом

У Эйви дрожали руки так, что их сводило судорогой. Прервавшийся вдох застрял вверху глотки, льняное платьице давно пропиталось потом.

Подобный ужас она испытала лишь однажды, девять лет назад. Когда в семью ее пришло горе, а снежный Кадрас перестал быть уютным домом. Но тогда она была шестилетней малюткой, привыкшей к теплу и счастью, не знавшей никаких невзгод. Сейчас же, когда тело ее стало сильнее, а душа зачерствела, страх удивлял Эйверин. Сама возможность до такой степени чего-то бояться пугала ее до исступления.

Закусив верхнюю губу и гневно сдвинув брови, она еще раз спросила:

– Этот липовый?

– Без-дар-на! – Мистер Дьяре подскочил с плетеного кресла-качалки и отошел к узкому окошку. Он украдкой усмехнулся в седеющие усы, видимо, забавляясь горячностью девчонки.

Эйви ненавидящим взглядом осмотрела баночки: матово-белые, почти прозрачные, лимонно-желтые, янтарные, огненно-красные, древесно-коричневые, золотые с медным отливом и даже черные. Никогда она бы не подумала, что запомнить несколько видов меда будет так сложно.

– Как ты собираешься торговать, если сама понятия не имеешь, что продаешь? Ты не можешь запомнить даже элементарных вещей!

– Если вы перестанете делать это, то я запомню все гораздо быстрее, – буркнула Эйви.

– Это?

Мистер Дьяре развернулся на каблуках и широко улыбнулся. На щеках его появились ямочки, которые можно было бы назвать очаровательными. Но глаза, по-прежнему жуткие и неживые, все портили. Эйверин почему-то вспомнила об аметистовом ожерелье, что дарил ее отец матери на день рождения. Тогда этот лиловый камень показался ей таким красивым, чарующим. А сейчас от лилового цвета ее тошнило.

– Ну? Я жду. Что это?

– Вы сами знаете что. – Страх вновь стиснул костлявыми пальцами сердце девочки, дышать ей стало труднее, но она и не подумала отвести взгляд.

– Это? Ты имеешь в виду это? – Широкая улыбка мистера Дьяре теперь напоминала оскал, но Эйверин не сдавалась. А сердце ее разгонялось и разгонялось, вдохи становились мельче и реже. Перед глазами поплыли темные пятна, и она безжизненно обвисла на стуле.

– Эй, эй, ты чего?! – Мистер Дьяре кинулся к девочке и стиснул в полных ладонях ее узкое лицо. – Смотри в мои глаза, – велел он.

И Эйверин, погрязшая во тьме, уловила его голос. Она с трудом подняла тяжелые веки, пытаясь сосредоточиться на глазах мужчины. На этот раз они оказались не лиловыми, как закат перед приходом хищного тумана, а лазурными, как вода в Кадрасском озере.

– Эйверин, – ласково попросил он, – ты вернешься сейчас, слышишь? Страха больше нет. И не будет. Я обещаю.

Девочка встрепенулась, со свистом втянула воздух и резко ударила по руке мистера Дьяре ребром ладони. Тот громко взвыл и отскочил к окну.

– Ну, прости, прости, Крысенок! Хотел проверить твой порог!

– Знаете что, мистер Дьяре, проверяйте кого-нибудь другого! Дада просила меня продать этот чертов мед, и я его продам! Я не хочу ее расстраивать, у нее и так забот выше головы! – вспылила Эйверин и вскочила на ноги. Она схватила толстую книгу с надписью «Все о меде» и сбежала на кухню.

Эннилейн походила на многорукое божество: вот она рубит мясо массивным тесаком, а в следующее мгновение обжаривает муку с помощью деревянной ложки или солит суп, подогревает сливки, ставит на огонь огромный котел и доверху наполняет его темным душистым маслом. И только изредка, когда кастрюльки и горячий хлеб убирались под теплые полотенца, Эннилейн распрямлялась, болезненно морщась и потирая спину.

Эйверин прочла книгу от корки до корки довольно быстро, кивнула кухарке на прощание и вышла в сад. Она не скоро отыскала под гибкой вишней выкованную из светлого металла телегу, погрузила туда баночки, что оставила ей госпожа Кватерляйн, и двинулась в сторону площади Торговцев.

Придирки мистера Дьяре почти не огорчали девочку. Все устроилось так хорошо, что на мелкие недостатки не стоило и жаловаться. Судьба – коварная штука: один раз пожалуешься, она решит, что ты плакса, и больше никогда ничего не будет дарить.

Эйверин повертела головой, и жесткие волосы защекотали ее шею. Что ж, и к новой длине волос она быстро привыкла. И даже к Крикуну девочка уже порядком привязалась, поэтому сейчас ей не хватало тяжести на плече и боли от маленьких коготков, впившихся в кожу. Она дала себе обещание больше не забывать его в комнате.

Телега оказалась очень тяжелой, поэтому до площади Торговцев Эйви добиралась больше часа. Она тревожно поглядывала на сереющее осеннее небо, думая о том, что к концу дня ей все не продать. К ночи ведь все спрячутся от тумана, горожанам будет не до меда.

На площади Торговцев, на счастье Эйверин, собралась уйма народа. Господа и госпожи прогуливались вокруг весело журчащего фонтана, позировали художникам возле арок из живых цветов, любовались причудливыми гирляндами на фонарных столбах. Девочка сразу разгадала тайну этой площади: она ублажала взгляды красотой, поднимая настроение горожанам, а те без устали тратили двилинги, пополняя городскую казну.

Эйверин невольно улыбнулась, завидев на другой стороне площади Додо. Он стоял рядом с тележкой, на которой почти не осталось цветов, и улыбался, щурясь от яркого света фонаря. Эйви впервые подумала, что мальчишка и сам чем-то похож на цветок: торчащие во все стороны рыжие волосы вполне могли бы сойти за лепестки, а тело, тонкое и гибкое, – за молодой стебель.

Додо взмахнул рукой и кинулся навстречу подруге. Он пару раз споткнулся о камни мостовой, один раз даже чуть не шлепнулся, едва не потеряв очки. Но к Эйверин он примчался очень быстро и, пытаясь отдышаться, затараторил:

– Эй, Эйверин! Тяжелая телега? Отдай, отдай. Я сам, я помогу. Где ты хочешь встать? Давай вот здесь? Тут так фонтан поет, мне нравится!

– Спасибо, спасибо, Додо. – Эйверин поспешно отвела взгляд и прикрыла рукавом улыбку: она была необычайно рада видеть мальчишку и боялась, что он это заметит.

– Как ты поживаешь? – Глаза Додо под толстыми линзами очков казались еще больше и синее.

Такие глаза Эйви видела последний раз неподалеку от Кадраса, да и то не у человека, а у стеклянной стрекозы. Эти чудные насекомые водились только в Синих горах, никто не знал, как переносили они такой тяжелый климат, как терпели ночи, которые даже человеку пережить не под силу. Стрекозы летали над домами, мелькая между хлопьями снега: их серебристые крылышки вспыхивали на считаные мгновения и тут же растворялись во тьме. Но однажды, еще до заката, стеклянная стрекоза присела на пухлую ладошку Эйверин, и та рассматривала ее долго-долго, чуть не задохнувшись от восхищения. Тогда отец сказал, что это добрый знак и жизнь ее будет необыкновенной. Что ж, он оказался прав. Жизнь Эйверин была паршивой, но обыкновенной ее назвать не повернулся бы язык.

– Эйверин? Все в порядке?

Девочка встрепенулась и, нахмурив брови, уставилась на Додо: и зачем он напомнил ей о доме?

– Я тебя спрашивал, где ты теперь живешь.

– Меня купила госпожа Кватерляйн. Она очень хорошая. А ваша семья где оказалась? – сухо спросила Эйверин.

– Ой, Эйви! – вскрикнул Додо петушиным голосом и тут же спохватился: он первый раз назвал девочку ласково и сам этого очень испугался. Мальчишка прикрыл веснушчатыми руками покрасневшие уши и крепко сжал губы.

Эйверин тактично отвернулась и принялась рассматривать пышно выряженных горожан. С другой стороны фонтана она завидела Гёйлама, игравшего на гитаре легкую танцевальную мелодию. Она не ожидала, что будет так рада увидеть старого знакомого. Девочка помахала ему рукой, но парень ее не заметил – так плотна была пелена смертельной скуки, затянувшей его глаза.

– А я завтра как раз должен принести госпоже Кватерляйн новую порцию цветов. То есть мы и завтра увидимся, понимаешь? Я столько дней тебя не видел, а тут так! Прямо каждый день! – Додо судорожно выдохнул, не в силах оторвать взгляда от подружки. – А нас… нас, да. Точно. Ты спросила, что с нашей семьей! А я… Так глупо, прости, Эйверин, прости, Эйви… Ой!

Эйверин прикрыла ладонью глаза и рассмеялась. Кажется, так долго она смеялась впервые за последние несколько лет. И с чего это рядом с Додо ее все время тянет хохотать?

– Нас купила госпожа Полночь, представляешь? Всех и сразу! Мама с папой у нее на кухне, готовятся к большому балу. Грегор рисует, а я вот… – Мальчишка перекатывался с пятки на носок. – Все правда очень хорошо устроилось! Она выделила нам домик на заднем дворе, мы даже можем приглашать туда гостей, Эйверин!

– Это хорошо, что можно. – Эйви коротко кивнула, а потом вдруг оживилась и подпрыгнула на месте. – Додо, а пригласишь меня? Пожалуйста, Додо!

– Эйви, конечно! О чем я и говорю! Наш домик рядом с самой оранжереей, представляешь?!

Эйверин бросило в жар, она сорвала с шеи голубой шарф тонкой вязки, что подарила ей госпожа Кватерляйн. Вот, наконец! Наконец она сможет пробраться во двор Полуночи! Сможет осмотреться, разведать хоть что-то!

– Ты иди, мне нужно поработать, – попросила Эйви, пытаясь отделаться от мальчишки. Уж слишком ей хотелось подумать, помечтать о том, что будет.

– Тебе точно не нужна помощь, Эйверин? Я умею продавать. Вот, на сегодня почти все цветы раскуплены. Остались только пионы.

Эйверин долгим холодным взглядом посмотрела на Додо. Конечно, ей не нужна помощь. Она со всем всегда справлялась сама.

– Эм, ладно. Я стану вон там, под фонарем. Тогда тебя виднее будет. Или лучше пойду, кину монеток Гёйламу. Мне госпожа Полночь сама дала, на мелкие расходы. Так она сказала. – Додо натянул на руки перчатки из тонкой кожи и выудил из кармана пальто маленький зеленый мешочек со звонкими двилингами. Он кивнул девочке и отошел к музыканту.

Эйверин беспомощно взглянула на армию разноцветных баночек, стиснула ручку тележки что было сил и закричала:

– Господа! Горожане! Лучший мед от госпожи Кватерляйн!

Оказалось, за долгие годы, что Эйви говорила тихо, голос ее осип. Стал совсем бесцветным, незвучным.

Горожане проходили мимо, даже не глядя на нее. А сумерки подбирались ближе и ближе. Вот уже и все фонари загорелись, и площадь начала пустеть. Когда за спиной Эйверин зажглось и фонтанное освещение, она совсем отчаялась.

– Ну, господа! Господа! Горожане! Лучший мед! Есть гречишный, барбарисовый, липовый, акациевый! Даже из черного тмина есть, господа! А рубиновый мед вы пробовали? Такого меда никогда нигде не достать! – кричала девочка до хрипоты.

От горькой обиды она так нахмурилась, что даже лоб заболел.

– Эй, Эйви. – Додо подобрался со спины тихо, почти незаметно. Он обошел телегу и восхищенно хлопнул в ладоши. – Эйви, да ты только посмотри! На свету кажется, что по банкам солнышко разлили! Ну же, ну! Видишь?

– Вижу, – устало выдохнула Эйверин, даже не взглянув на банки. Ей ужасно хотелось оказаться далеко от этой злополучной площади. – Я пойду, Додо. Мне еще нужно убрать цветы до тумана.

– Но твоя хозяйка будет недовольна, правда? Ты ведь не продала ни одной банки!

– Я сама это прекрасно вижу, Додо! – Эйверин гневно дернула плечиком. – Но цветы госпожа Кватерляйн любит больше! Я не могу с ней так поступить.

– Подожди немножко, Эйви! – Додо улыбнулся, и круглые щеки его подтянулись к очкам. – Ох, какой прекрасный мед! Госпожа Полночь будет очень, очень довольна! Спасибо, спасибо. Да, я возьму и эту баночку, и вот эту! – заголосил он.

Эйверин испуганно дернулась и хотела утихомирить мальчишку, но к ней подошел господин в высоком цилиндре малинового цвета и зеленом фраке.

– Говорите, именно этот мед покупает госпожа Полночь? – заинтересованно спросил он у мальчика.

– Да, да, вы что, сами не видите? Я – ее цветочник, – ответил Додо, с важностью задрав подбородок. Он схватил с телеги Эйверин три банки, сунул два двилинга ей в руку и шепнул на прощанье: «До завтра!»

– Я, пожалуй, возьму черный и белый. – Господин приподнял цилиндр и кивнул Эйви.

– За белый – полдвилинга, а за черный – двилинг, – поспешила уточнить Эйверин.

– Ох, у меня нет размена. Только десятка. – Господин потряс толстым кошельком. – Моя дочка простудилась. Что ж, возьму несколько банок. Да, эта коробчонка, пожалуй, подойдет. Поставь вон тот, прозрачный. Хорошо. И два черных. Вот этот желтый, да. Ну и малиновый. Рубиновый, говоришь? Ну, тогда рубиновый, да.

Господин убрал тонкие очки в золотой оправе в нагрудный кармашек пальто, схватил коробку и, совершенно удовлетворенный покупкой, двинулся в сторону улицы Цветов.

Эйверин нашла глазами Додо и благодарно кивнула ему. Мальчишка сорвал с головы зеленый котелок и подкинул его в воздух. А потом долго гонялся за ним по площади, ругаясь со своенравным ветром. Наконец Додо прикрыл рыжеволосую голову и покатил тележку с пионами в узкий проулок между домами.

Девочка проводила Додо взглядом и присела на ограждение фонтана. Она расслабленно выдохнула. Что ж, тринадцать банок. Неплохо для первого дня. Можно, пожалуй, еще минутку и Гёйлама послушать.

Площадь стремительно пустела, и парню больше некого было развлекать. Он наклонился, пересчитал монетки, собравшиеся в плотном футляре, попробовал некоторые из них на зуб и удовлетворенно хмыкнул. Эйви знала Гёйлама достаточно хорошо: одних двилингов ему мало. Он играл целый вечер для других и теперь просто обязан сыграть что-то для себя, иначе будет злиться и ругать всех в округе.

Так и произошло: тонкие пальцы мягко коснулись струн, глаза, горящие теперь счастьем, закрылись. Гёйлам прислушивался уже не к внешнему миру, готовясь выполнять его капризы, а к тому миру, что спрятан у него в груди. Парень раскачивался от ветра, ловя его ритм, становясь с ним единым целым. Хриплый голос полетел над площадью, стирая с лиц припозднившихся господ улыбки. Гитара пела о горе, а Гёйлам – о светлой печали, и их дуэт был настолько прекрасен, что Эйви даже начала шмыгать носом.

– Извините, а можно у вас купить баночку меда? – взвизгнул кто-то над ухом девочки.

Она с жаром закивала и поспешно встала к телеге. Женщина, уже немолодая, но все еще очень красивая, с интересом разглядывала цветные баночки и жмурилась от удовольствия.

– Вам сколько?

– Боюсь, у меня с собой только пятнадцать пуней. А одна баночка стоит в два раза дороже, да? – Женщина порылась в широком кармане потертого пальто. – Я могу попросить вас отлить мне половину?

– Один господин сегодня заплатил сверх цены, возьмите всю баночку. – Эйви протянула женщине гречишный мед.

– Ох, это слишком щедро. Я не могу принять подарок от…

– Это подарок от господина, который заплатил больше, чем требуется, – настойчиво сказала Эйверин. Ей ужасно захотелось, чтобы женщина ушла и оставила ее в покое. Смутное беспокойство охватило ее, а все потому, что песня Гёйлама внезапно оборвалась на припеве.

Эйверин взяла деньги, сунула их в тряпичную сумочку и успела даже в суматохе улыбнуться покупательнице, а потом быстро перевела взгляд на Гёйлама: парень не шевелился. Его искривившийся рот был открыт, пальцы застыли на струнах. А распахнутые глаза из бледно-голубых стали ядовито-зелеными. Ветер играл с волосами музыканта, трепал полы белого длинного пиджака, но парень больше не откликался на его призывы.

Эйверин подошла поближе, провела ладонями перед лицом Гёйлама, даже аккуратно тронула кончик длинного носа. Но музыкант остался нем и недвижим.

Девочка запаниковала бы, если бы не рассказ о Хайде. Сам Гёйлам говорил, что мальчонка до исчезновения застывал на месте и вел себя очень странно. Эйверин помнила, когда компания Рауфуса однажды наелась чудных грибов: стояла голодная неделя, а Суфа отыскала что-то съестное в черте города. Стряпня Суфы, впрочем, и сама по себе была опасна, но тогда ребята вели себя уж чересчур странно: горланили песни, застывали в одной позе, а Гёйлам даже ревел пару раз.

Может, и сейчас случилось то же самое? Суфа нашла что-то на свалке да и приготовила по незнанию? Если Рауфус не забрал двилинги, то всем пришлось туго.

Минуты проходили одна за другой, небо из привычно-серого стало матово-синим. Эйверин знала, что очень скоро заработает Завод, и тогда туман поползет над городом, плотоядно накидываясь на все живое.

Расстегнув пальто, девочка шагала от одного края опустевшей площади к другому, потирала отчего-то онемевшие пальцы и невольно оглядывалась в сторону чернеющих гор. Скоро проснется чудище, скоро Сорок Восьмой станет глух и слеп к чужой боли. Но Гёйлам по-прежнему стоял на месте, и Эйверин не могла его покинуть.

Завод заурчал, его окна вспыхнули хищными огнями, и, кажется, даже весь силуэт гор задрожал. Эйверин жадно накинулась на свои ногти, обкусывая их едва не до крови. Она точно знала, что цветам госпожи Кватерляйн не выжить под гнетом тумана, который уже подползает к окраинам города. Но и Гёйлам, застывший, неживой, словно прекрасный цветок, залитый воском, не сможет выжить. Останется только голубая рубаха под цвет его глаз, белый костюм, над чистотой которого он трудится каждый вечер, да деревянная гитара с истосковавшейся душой.

– Нет, нет, нет, Гёйлам! Нет! Ты сегодня не умрешь, понял?! – гневно воскликнула Эйверин, словно парень был в состоянии с ней поспорить.

Тележка Эйви прогрохотала по камням, когда она разогналась и изо всех сил врезалась в ноги Гёйлама. Тело парня резко отклонилось назад, гитара выпала из его рук, беспомощно звякнув струнами.

– Вот, так хорошо, так отлично. – Эйверин окинула удовлетворенным взглядом парня, оказавшегося в телеге, и покатила ее вперед, уповая на свои силы.

Через квартал Эйви остановилась и утерла лоб. Тонкие руки ее дрожали от слабости, но она сжала зубы до скрежета и вновь навалилась на мокрую от пота ручку телеги.

На площади Слуг девочка остановилась и застонала от усталости. Нос ее обеспокоенно дернулся: запах дождя, пыли и едкой кислоты. Туман идет, и его ни с чем на свете не спутаешь. Эйверин рванула вперед так быстро, что телега с Гёйламом едва не перевернулась. Ботинки девочки застучали по мостовой, вторя ударам сердца. Ей не успеть. Точно не успеть. Гёйлам слишком тяжелый, а она худа и немощна. Ей не пройти с ним и трети города, не опередить легкий туман, гонимый ветром.

Вот он заструился под тонким пальто, вот достиг взмокшей от пота спины. Но когда безжалостный туман, хищно стелясь по земле, подобрался к Гёйламу, тот закричал. Глаза его вновь стали голубыми, но лицо тут же исказилось от боли.

– Гёйлам, беги! – завопила Эйви.

Но парня не нужно было об этом просить. Он выскочил из телеги и помчался вниз по улице. Возле стены, разделяющей город на Верхний и Нижний, Гёйлам споткнулся и упал, но тут же вновь подскочил на ноги, с ужасом глядя на свои ладони. Эйви догнала его, на ходу стаскивая с себя пальто и шарф. Суетясь, она пыталась обмотать парню голову, чтобы он не наглотался яда.

– Жжется! Как же жжется! А-а-а-а-а-а! – Гёйлам лихорадочно замолотил в воздухе руками, словно пытался сбросить с себя рой насекомых. – Видишь, видишь?! Все руки в язвах! Руки! Все лицо-о-о-о!

Эйверин попятилась. Парень раздирал тонкими пальцами кожу лица, но на ней не было ничего странного. Никаких ран, никаких язв. Эйверин решительно схватила музыканта за руку и задрала широкий рукав его пиджака.

– Руки! Что с моими рука-а-ами! – завизжал Гёйлам, безумно уставившись на гладкую кожу.

– Эй, видишь? Все в порядке. – Эйви задумчиво посмотрела на парня. Он дышал глубоко, с шумом втягивая в себя влажный воздух. Так почему же он еще жив? Почему не умирает, как другие бедняги?

Гёйлам словно ждал команды: он перестал вопить, лицо его разгладилось, но глаза вновь вспыхнули зеленью.

– Мне пора, – тихо сказал он, глядя за спину девочки. – Пора. Меня давно ждут.

Эйверин резко обернулась и застыла. Темнота вокруг становилась густой и вязкой: не шевельнешься. Тяжелый дух ударил в ноздри, и девочка, схватив Гёйлама за руку, прокричала:

– Уходите! Я вам его не отдам! Уходите!

Тихий шорох, короткий вздох – и ночь посерела, а воздух, хоть и сплошь заполненный ядом, вновь стал пригоден для дыхания.

Эйверин напряженно всматривалась в пустоту улицы: уж не те ли двое, что волокли старика, пришли за Гёйламом? Она с силой сжала кулаки, понимая, что ей не справиться с двумя крепкими мужчинами. Да вот только они ли это были? Тяжелый пряный запах, звук, так походивший на шелест платья… Не могла же сама городская властительница бродить по ночам? А может, она ищет жертв тумана да крадет их тела, чтобы Сорок Восьмой еще долгие годы спал спокойно и не слышал ничего о несчастных, которым не под силу найти на ночь приют?

Наконец, когда девочке показалось, что опасность миновала, она потянула Гёйлама за руку. Парень, который прикрыл ядовито-зеленые глаза, открыл уже голубые. Брови его сразу же страдальчески поползли вверх, губы искривились. Музыкант вырвал свою руку из рук Эйверин и побежал в сторону старой свалки, ища спасения.

Девочка очень скоро потеряла из виду его пиджак, но продолжала идти вперед. Догнать долговязого парня у нее не хватило бы сил, но должна же она увериться, что он попал в укрытие, что с ним все в порядке.

Эйви поджала губы, пытаясь не разреветься, как маленькая девчонка. Она яростно потерла глаза кулаками, представляя, как проснется с утра госпожа Кватерляйн. Как увидит она любимый сад. Точнее, то, что от него останется. А жадный туман сожрет все, в этом уж сомневаться не приходится.

Эйверин вспомнила, как первый раз увидела человека, который остался на улице. На ее удачу, он был уже мертв. Криков живого она бы не вынесла. Девочка потом несколько недель не могла прийти в себя, вспоминая глубокие язвы и пузыри, полные шоколадной свернувшейся крови. Странно, что кожа Гёйлама ничуть не пострадала.

Когда ветер сменился, девочка поняла, что уже добрела до убежища Рауфуса. Тягостно вздохнув, Эйверин двинулась вперед. Деревянная створка в куче мусора оказалась откинута, в проходе почти не горели фонари.

Девочка постучала по металлической двери, даже не надеясь, что ей кто-то откроет. Она услышала всхлипывания Суфы, раздраженный рык Рауфуса, стоны Гёйлама.

– Жив, – на выдохе прошептала Эйви.

Усталость тяжелым мешком навалилась на ее плечи, заставляя опуститься на утоптанную землю, служившую жителям свалки полом. Девочка помассировала пальцами виски, пытаясь унять головную боль. Что творится в треклятом городе? Что ей еще предстоит вынести, сколько смертей она должна увидеть, чтобы разгадать ужасающие тайны? Эйверин потерла лицо ладонями и встала. Не было у нее больше времени жалеть себя и прикидываться слабой. Она медленно поднялась и побрела прочь от Старого Рынка.

Эйви бродила по городу, жадно вслушиваясь в его звуки. Может, кто-то сейчас кричит, как Гёйлам? Может, кому-то так же бесконечно страшно? Эйверин надеялась, что у нее достанет сил стать тем, кто сможет хоть кого-то спасти. Увезла же она Гёйлама, а тот вообще в два раза выше ее. Найти бы еще место, куда можно будет прятать несчастных, да помощников посильнее.

Эйверин слабо улыбнулась, вспомнив, как ее мама самыми холодными ночами звала к ним в дом бедных и отчаявшихся. Мама говорила, что капля заботы и совсем немного стараний могут спасти чью-то жизнь.

Завод заглох рано, и ветер со Спящего моря прогнал туман, а Эйви даже не заметила, как растворилась сероватая дымка. Девочка дошла до улицы Гимили, добрела к дому номер семнадцать и застыла, крепко сжав губы. Сад, прекрасный и благоухающий, пестревший красками еще несколько часов назад, опустел и почернел. Ни желтых роз возле забора, ни гортензий у калитки и у самого дома. Ни ирисов, ни сирени. Ничто не уцелело.

Эйви мрачно покачала головой и постучала в дверь. Эннилейн точно не спит: каждое утро она печет свежий ржаной хлеб для господина Бэрри.

Эйверин постучала еще и еще раз. Она сглатывала ком в горле и с трудом сдерживала ноги, которым хотелось бежать и бежать подальше отсюда.

Когда девочка заносила руку для очередного удара, дверь скрипнула и отворилась. На пороге стоял мистер Дьяре. Его кустистые брови, поседевшие у переносицы, возмущенно поползли вверх, колкий взгляд впивался в самое сердце. Мужчина отошел на шаг назад и поманил Эйверин за собой. Она вошла, прижав подбородок к груди и дрожа.

– Госпожи еще нет, готовится к поездке у подруги. Приедет через пару часов, – сухо отчеканил мистер Дьяре, развернулся на каблуках и оставил Эйверин одну. Она на цыпочках подобралась к кухонной двери и вновь застыла, не решаясь войти.

– Милочка, а ты чего тут? – Эннилейн сама распахнула дверь и теперь стояла перед девочкой, свежая и отдохнувшая, убирая неуемные кудряшки под чепчик. – Чего в такую рань подскочила? Ой, а что с тобой стряслось-то? Уже цветочки, что ли, высадила? Как будто всю ночь в земле копалась. – Женщина громко хохотнула. – А я умаялась так вчера, у господина Бэрри гости были. Как же хорошо, что ты у нас появилась! Я бы о цветах и не вспомнила! Ну, ну, ты что так посерела, милочка, ну? Много продала? А деньги где? Ну чего ты застыла?

Эйверин дрожащей рукой вынула монетки из сумочки, висевшей на боку, и положила на край стола.

– Вот, Эннилейн, – хрипло прошептала девочка.

– Ой, слышишь, карета госпожи Полуночи! Она нашу госпожу и должна была довезти! Как хорошо, что до отъезда я успею ее накормить! Мы-то с Дьяре уж все вещи ее сложили, да. Ты чего губу закусываешь, ой, смешная какая! – Эннилейн хлопнула себя по пухлому животу. – Ну, беги хозяйку встречай. Слышишь, дверь отворилась?

Эйверин вышла в коридор и остановилась. Побледневшая Дада, нахмурившись, застыла у двери. Шляпка с огромными вязаными яблоками съехала на бок.

– Ой, госпожа, а с вами-то что? – Эннилейн не на шутку разволновалась.

– Посмотри в окно, Энни…

Эннилейн отодвинула толстую штору и вытаращилась, как рыба, хватая ртом воздух.

– Идите к себе, Эйверин. Пожалуй, я поспешила с некоторыми решениями. – Госпожа Кватерляйн подняла зеленые глаза на Эйви, и та еще больше съежилась.

Глава пятая, в которой Эйверин знакомится с господином Бэрри

Эйви пробралась в свою комнату и села на пол, прислонившись спиной к стене. Крикун аккуратно сбежал по кроватным ступенькам и в два прыжка забрался на плечо хозяйки.

– А я думала, ты одиночка, дружок. Скучал по мне? – Девочка почесала холку бельчонка. Он прижался к ее ладони и прикрыл глаза.

Эйви зажмурилась, пытаясь не вслушиваться в бормотания Эннилейн, доносившиеся снизу. Но слова безжалостно просачивались сквозь тонкие стены, заставляя девочку мучительно хмуриться и злиться на себя еще больше.

– Ну, госпожа, откуда же вы знали, что берете…

– Пожалуйста, Эннилейн, – перебил ее раздраженный голос мистера Дьяре. – Ты говоришь о человеке. Я предупреждал Даду, что девочка может не оправдать ее ожиданий. Но в ней нет зла, не специально она это затеяла, я уверен. Тем более там есть отчасти и моя вина, я совсем забыл про стеклянные колпаки. Не нужно было доверять ей сад, если ты так к нему привязана, слышишь, Дада? – Голос мистера Дьяре смягчился. – Ну, чего ты застыла? Не конец ведь света.

– Дьяре, я понимаю, что винить должна только себя. Но где еще я найду именно эти цветы? – Госпожа вздохнула с таким огорчением, что у Эйви кольнуло в груди. – Когда я дышу ими, мне кажется, что я по-настоящему жива, понимаешь?

– Ох, госпожа, да что вы глупости такие говорите! Как будто так вы не живая, – нервно хихикнула Эннилейн.

– Энни, собери мне поесть в дорогу, пожалуйста.

Эйверин услышала, как прошелестело платье Эннилейн, и хотела плотнее прикрыть дверь. Еще подслушивания ей сейчас не хватало ко всем провинностям. Но тут госпожа на выдохе сказала:

– Дьяре, может, это знак? Бал очень скоро. Может, сейчас?..

– Дада, глупенькая, ну прекрати…Ты вернешься из этого чертового города, и мы поженимся. Правда ведь, Дада? Ты уладишь дела, я заберу тебя, Бэрри, Эннилейн, даже этого черноглазого крысенка заберу…

– Дьяре, – перебила его госпожа, – ну как я могла оставить ее на улице? Там эти ужасные вещи… И ладно бы только туман… Ты слышал, что творится в городе?

– Слышал, Дада, слышал. Ты думаешь, это она?

– Ох, я точно знаю, что она всесильна. Только зачем ей все это?.. И не похоже это на ее колдовство, совсем не похоже. Ты бы видел, какие глаза были у Фила… Страшные глаза. Даже мне стало не по себе.

Эйверин сжала руками виски и зажмурилась сильнее. Голоса, доносящиеся снизу, отдалялись. Становилось трудно дышать. «Колдовство? Разве оно есть? Разве может оно быть?»

Но сердце девочки стучало все быстрее, от слез щипало глаза. «Колдовство». Это таинственное слово было одним из двух слов, способным объяснить исчезновение родителей. Если виной всему чары, то все еще поправимо, она в это твердо верила. О втором слове, которое перечеркнет ее старания, которое лишит смысла жизнь, Эйверин думать не хотела. Смерть и без того неустанно следовала за ней по пятам.

Вкрадчивый голос мистера Дьяре оторвал Эйви от размышлений:

– У него были ужасные глаза? Как у меня, Дада?

– Я не встречала глаз прекраснее твоих.

Эйви услышала шуршание платья госпожи и взволнованный вздох мистера Дьяре. Щеки девочки вспыхнули, и она подскочила на ноги. Неужели в этом городе еще осталось место для таких теплых чувств? Но полный нежности голос мистера Дьяре походил на голос отца Эйви, когда тот обращался к ее матери. А родители Эйверин крепко любили друг друга, это единственное, в чем она была уверена наверняка.

Девочка забралась на кровать и нырнула под одеяло. Она потерла закоченевшие пальцы, чуть размяла мышцы рук. Эйви так хотелось, чтобы сон ненадолго вырвал ее из череды тревожных минут, но в ушах протяжно звенели струны гитары, брошенной на мостовую, за ними пришел и пронзительный крик Гёйлама, и всхлипывание Суфы. Вместо тьмы под веками Эйверин виделись зеленые огоньки и черный-черный сад, выжженный и мертвый, как напоминание о том, что могло стать с Гёйламом. Как напоминание о том, что происходит с каждым, кто дерзнет ночью выйти из дома.

Под окном загрохотали колеса большой кареты, послышались суетливые выкрикивания Эннилейн, тихие замечания мистера Дьяре. Добрая госпожа уезжала, не сказав Эйверин и слова на прощание. Что ж, она это заслужила.

– Мистер Тваль! – приветливо поздоровалась с кем-то кухарка. – Пройдете, перекусите перед долгой дорогой?

Губы Эйверин брезгливо искривились. Ну конечно, кто еще может везти госпожу за пределы города… А она уж думала, что больше никогда не встретит этого проходимца.

– Нет, нет, – быстро ответил высокий мужской голос. – Дариночка, ну где же вы?! Как видите, я только с дороги, но уже ко всему готов!

– Ох, Эрвин, это обязательно? – спросила госпожа Кватерляйн, явно чем-то рассерженная.

– Пейте, Дариночка. Вы ведь знаете: можно ехать, соблюдая мои правила, а можно не ехать. Только и всего!

– Пью, пью, – обреченно сказала Дада, и уже через пару минут хлопнули дверцы кареты.

– Счастливого пути, госпожа! – заголосила Эннилейн. – Берегите себя!

Карета запыхтела и покатила в сторону Нижнего города, увозя госпожу Кватерляйн прочь. Эйверин легла лицом в подушку, а Крикун тут же принялся зарывать орех в ее волосы. Он так сучил лапками, что девочка с трудом расслышала тяжелые шаги на лестнице. Но когда дверь с шумом распахнулась, Эйверин подскочила на кровати.

В проходе стоял незнакомый господин. О статусе говорил его дорогой костюм, шитый на заказ, и надменное выражение, застывшее на лице.

– Итак, – высоким голосом сказал он, и Эйви поняла, что господин-то старше ее всего на несколько лет. – Ты – та мерзавка, что испортила мамин сад. Так?

– О, господин Бэрри. – Эйверин поспешно слезла с кровати и опустила глаза. Она уже и позабыла все предостережения по поводу сына госпожи. – Это случайность. Я все…

– Исправишь? Ты хотела сказать, что все исправишь?! – Молодой господин шагнул вперед и навис над девочкой. Его заячьи зубы едва не коснулись ее уха, когда он воскликнул: – Мать собирала эти цветы годами! Го-да-ми! А ты решила, что все исправишь?!

Парень замахнулся и наотмашь ударил Эйви по щеке. Она вздрогнула, до боли закусила губу, но выстояла.

– Не смей даже пискнуть!

Но Эйверин не привыкла стенать и просить о помощи. Она лишь подняла полный злобы взгляд на господина и молча на него уставилась. Щека ее пылала, глаза резало от обиды, но девочка, хоть и с великим трудом, сдержалась.

– Ах, ты еще смотреть на меня вздумала!

Второй удар был сильнее первого, у Эйви хрустнула челюсть. Она до боли сжала пальцы за спиной. Казалось, не удержит она сейчас просящиеся в бой руки, и господин отведает и ее ударов. Девочка плечом утерла кровь, которая проступила с прокушенной губы, и вновь с вызовом взглянула на жестокого господина.

Она только краем глаза заметила, как что-то метнулось с кровати на шкаф, а оттуда – на белобрысую макушку молодого господина. Парень взвыл, проклиная всех и вся, взвыл и Крикун, острыми коготками вцепившийся в почти бесцветные брови.

Эйверин, широко раскрыв глаза от испуга, взвизгнула:

– Крикун, перестань!

Бельчонок, взмахнув пушистым хвостом, кинулся к распахнутой двери и скрылся на ступеньках.

Господин отер кровь, сочившуюся из небольшой ранки, взглянул на свои пальцы, и лицо его побагровело от ярости. Сосуды бесцветных глаз покраснели, широкий нос дернулся. Он схватил мясистой рукой шею Эйверин и с силой сжал.

– Убью-ю-ю-ю! – взревел он.

У Эйви потемнело в глазах, она хватала ртом воздух, твердо зная, что в любой момент может освободиться. Вот только позволено ли ей это? Если она ударит господина, то уж точно лишится жизни и никогда не узнает, где ее родные. Девочка перестала бороться, позволяя болезненной тьме поглотить ее сознание.

А внизу звенели упавшие на каменную плитку кастрюли и верещала Эннилейн, не щадя голоса:

– Белка! На моей кухне паршивая белка!

Темное море качало Эйви на легких волнах, свет маяка, такой близкий и далекий одновременно, означал лишь то, что скоро она окажется дома. Обнимет родных, все беды кончатся, и вспыхнут над ней звезды Кадраса. И дедушка сядет возле пляшущего огня, будет расчесывать ее волосы морщинистой, но крепкой рукой и станет рассказывать сказки. О чудных стрекозах, что водятся только на вершинах, о псах из северного леса и птицах, летящих вниз от самого Хранителя…

– Слушай мой голос. Возвращайся.

Глаза мистера Дьяре, опять лазурно-голубые, встретили Эйви в реальном мире и вновь стали лиловыми. Он с отцовской нежностью гладил девочку по волосам и обеспокоенно всматривался в ее лицо. Шероховатый палец его коснулся губы девочки, и она поморщилась.

– Разбил, гаденыш. – Наполовину седые брови мистера Дьяре гневно сдвинулись. – Вставай, на полу холодно.

Эйверин села, пару секунд помассировала пальцами гудящую голову и поднялась на ноги, игнорируя протянутую ей руку.

– Мне не нужна ваша помощь, мистер Дьяре. Что с моей белкой?

– В шкафу, с трудом ее поймал. – Мужчина усмехнулся. – А ты мне начинаешь нравиться, Крысенок. Скажи только, зачем ты всю ночь по туману бродила, а?

Эйверин дернулась и плотно сжала губы. Она что, похожа на человека, который способен разоткровенничаться с кем попало?

– Ладно, не рассказывай, но я этот запах точно чую. Может, потому, что сам имел удовольствие его вдыхать? Как думаешь, Крысенок? – Мистер Дьяре хитро подмигнул Эйви, но она лишь гневно одернула платье. – Твои сапоги починили, стоят внизу. Скоро придет слуга от Полуночи с новыми цветами. Ты попроси у него еще, госпожа Полночь Дарине не откажет…

– Спасибо, мистер Дьяре. – Голос девочки несколько смягчился. Она вспомнила о Додо, и на душе сразу стало спокойнее.

– И еще. – Мистер Дьяре развернулся к двери, плотно закрыл ее и, подойдя близко-близко к Эйверин, прошептал: – Дада – прекрасная женщина. Но сын ее – полный мешок дерьма. Сбежал сейчас, когда внезапно намочил штаны от страха. – Мужчина подмигнул Эйверин, но тут же вновь обеспокоенно нахмурился. – Он выползает только тогда, когда мать уезжает. Не перечь ему, молчи, не поднимай глаз. Если будет бить, не смей отвечать, иначе тебя отправят в Третий раньше, чем вернется Дада. А я сделаю все, что в моих силах.

Плечи Эйви расслабленно опустились, тревога улетучилась. Девочка благодарно кивнула мистеру Дьяре. Он улыбнулся, мягко тронул ее плечо и вышел из комнаты.

Девочка тут же кинулась к шкафу и достала сердитого Крикуна.

– Ну и что ты устроил? – зашептала она. – Готова поспорить, меня теперь ненавидит не только господин Бэрри, но и Эннилейн. – Эйви улыбнулась и поцеловала бельчонка в холку, а тот зажмурил глазки. – Спасибо тебе… Меня еще никто так не защищал.

– Эйверин! Спускайся, пришел мальчик от госпожи Полуночи!

Эйви поднялась по перекладинам к кровати, пересадила Крикуна на подушку, подскочила к зеркалу и впервые в жизни продержалась около него дольше пары мгновений. Да уж, после безумной ночи вид у нее был потрепанный. Эйверин быстро отыскала в шкафу плотные брюки и новую рубашку, оделась, собрала волосы в короткий хвостик и поспешила вниз.

На фоне черного сада мальчишка выглядел цветной кляксой: таким чужеродно ярким и светлым он был. Эйверин даже остановилась в дверях и прищурилась, словно увидела на дорожке само солнце.

– Ой, Эйви! – Мальчишка засиял и подскочил на месте, завидев подругу. – Ой, что это я улыбаюсь. У вас такая беда! Этот сад, наверное, был очень красивым!

– Это я виновата, Додо. У тебя не найдется еще цветов? – Эйверин спустилась по ступенькам и подошла к мальчику. Лицо его тут же помрачнело.

– Эйви, что с твоей губой?

– Я упала, Додо. Вот и поцарапалась. – Эйверин поспешно отвернулась к окнам дома.

– Знаю я, как это выходит, Эйви. Моя мама тоже иногда так падает.

– Додо, мне не нужно об этом говорить, пожалуйста.

– Это сделал господин?

– Да.

Из груди Додо вырвался горький вздох. Что мог он, сам слуга, против господина? Стоило ему хоть как-то ответить, как, ни в чем не разбираясь, отправят в Третий и его, и Эйверин, и всю его семью.

– Додо, мне очень нужно вернуть к жизни сад. Ты сможешь достать еще цветов?

– Конечно, Эйверин, конечно! – Мальчишка встрепенулся. – Я попрошу у госпожи! Ты начинай пока убирать эти, а я выгружу из телеги те, что привез, и добуду еще!

– Спасибо тебе, Додо. – Эйви коротко улыбнулась, но признательность ее не знала пределов. – Я буду тебя ждать.

Додо, улыбаясь во весь рот, кивнул и нервно подергал воротник алой куртки. Он стоял так еще несколько минут и глазел на Эйверин сквозь толстые стекла очков, пока девочка наконец не сказала:

– Ну, Додо, ты идешь?

– Ой, Эйви! Конечно! Конечно иду! – Додо подпрыгнул, врезался в свою тележку, уронил одну астру в глиняном горшке, но успел подхватить и поставить на место. Мальчишка потянул тележку к калитке, но Эйверин его окликнула:

– Подожди!

– Да? – Додо обернулся и взволнованно приоткрыл рот.

– Ты ведь обещал оставить мне эти цветы. Я высажу их, пока ты будешь ходить за другими.

– Ой, Эйви! Точно!

Додо принялся хватать цветочные горшки и расставлять их на тропинку. Эйверин поспешила ему на помощь. Наконец, когда на тележке осталась одна раскидистая глициния, Додо и Эйви одновременно потянули к горшку руки. Когда пальцы их соприкоснулись, обоих словно ударило током. Только девочка сразу отскочила, а вот Додо так и замер, улыбаясь и прижав ладонь к пузатому глиняному боку горшка.

– Я скоро вернусь, Эйви, – шепнул мальчишка и выкатил тележку за калитку.

А Эйверин не стала его окликать. Пусть увезет глицинию к себе, во влажную и светлую теплицу. Пусть никогда не коснется ее жадный туман.

Эйверин надела длинные перчатки и принялась убирать почерневшие цветы. Они рассыпались от малейшего прикосновения, и от них несло кислотой и затхлостью. Девочка усмехнулась. Наверное, такой запах должен быть у Бэрри. Удивительно: как у милой госпожи мог появиться такой сын?

– Эй, эй, ты, паршивка! – Господин Бэрри, легок на помине, высунул толстое лицо из окна второго этажа и смотрел вниз.

Девочка встала, покорно опустив голову и ссутулившись. Только вот ушибленная челюсть вновь заболела, а ладони сами сжались в кулаки.

– Ко мне скоро приедет гость. Нужно, чтобы кто-то подавал еду. Эннилейн слишком страшная и жирная для этого. Надоело ее пинать, она двигается чересчур медленно.

Эйверин закусила верхнюю губу: уж ей-то не знать, что стены в доме очень тонкие, Эннилейн сейчас точно слышит каждое слово. Но может быть, слушает она это не один год? Так почему же терпит? Почему не говорит ничего Даде? Госпожа добрая, она точно бы что-нибудь сделала.

– Да, господин, – прошептала Эйви.

– Что ты сказала?! Я тебя не слышу!

– Да, господин! – крикнула Эйверин и, не удержавшись, вскинула голову и посмотрела прямо в бесцветные глазки парня. Он дернулся и, стукнувшись головой о раму, сунулся обратно в комнату.

Эйви стянула с рук перчатки, пнула угол дома и, коротко взвыв от боли, вошла в прихожую.

С кухни доносился невыносимый грохот, будто вместо Эннилейн там колдовал духовой оркестр. Эйверин приоткрыла дверь и остановилась на пороге:

– Эннилейн, мистер Бэрри велел мне подавать ему еду.

Эннилейн опустила огромный тесак и надменно хмыкнула. Мол, подавай, если велел. Мне-то что.

– Я могу чем-нибудь помочь? – Эйверин сглотнула.

– Ты уже помогла чем смогла, – пробормотала кухарка, вновь обернувшись к плите, пышущей жаром. – Мало того, что госпожу расстроила… Мы весь день крутились рядом с господином Бэрри, я думала, что тебе можно доверить хотя бы цветы… – Эннилейн принялась рубить сельдерей на толстой доске с чрезмерным усердием. – Знала бы я, чего от тебя ждать, сама бы цветами занялась. Вон, слышишь? Карета остановилась. Иди встречать дорогих гостей.

– Я сам встречу, Эннилейн, – донесся голос мистера Дьяре из прихожей. – Эйверин, неси поднос с чаем!

– Вот дожила, а? Дьяре за кого-то заступается! – Эннилейн хлопнула себя по пышным бокам. – Вон там, в шкафу, бери голубой сервиз. Да не этот! Этот с цветами! Ты из ума выжила, с цветами подавать молодым господам?!

Эйверин, глубоко вдохнув и медленно выдохнув, достала голубой сервиз с золотой каймой и начала расставлять его на подносе.

– Так, – Эннилейн залила в заварной чайничек горячую воду, – ровно шестьдесят девять градусов. Он точно перепроверит, так что поторопись. Вода не должна остыть больше чем на два градуса, поняла?

Эйви кивнула и поспешила с подносом в большой зал. Она постучала в дверь и, когда оттуда раздался одобрительный окрик, вошла внутрь. Полумрак, который так ценил мистер Дьяре, теперь был безжалостно разрушен. Шторы, оборванные с колец, валялись на полу.

– Эннилейн не сказала тебе, девочка, что я не переношу тьмы? Что она утомительна для моих глаз? Не сказала?

Эйверин прошла к низкому столику, выставила на него чашки и низко поклонилась. Господин Бэрри вскочил с дивана, схватил девочку за ухо и зарычал:

– Она. Тебе. Не сказала?

– Ох, Бэрри, друг, может… может, не стоит этого делать?..

Эйви услышала мягкий голос из-за своей спины. И вроде бы заступился он за нее, но к обладателю этого голоса у нее пробудилось отвращение. Не мог хороший человек называть господина Бэрри другом.

– Тюльп, заткнись и не лезь в мои дела. Тебе ясно? Я не занимаюсь воспитанием твоих слуг, а ты не трогай моих, – прошипел Бэрри и отпустил Эйверин. – А ты отвечай, когда я с тобой говорю, поняла?!

– Да, господин, – кивнула девочка и, не удержавшись, скользнула взглядом по царапине на лбу парня.

Лицо господина Бэрри побагровело, вены на висках вздулись. Он не простит ей выходку Крикуна, никогда не простит.

– Бэр, Бэр, ну пожалуйста, присядь! – умолял голос.

Эйверин хотелось взглянуть на гостящего у них господина, но она лишь уставилась на цветастый ковер, крепко стиснув зубы. Ох, скольких людей ей порой хотелось ударить, сколько раз она давала волю рукам! Но впервые в ней проснулась такая горячая неприязнь, что быть спокойной едва доставало сил.

– Бэр, ты помнишь, зачем я приехал? Друг твоей матери – он же колдун, верно? Мне нужна помощь!

– Да ты с ума сошел, идиот?! – взорвался Бэрри и схватил Эйверин за руку.

Он мощными толчками выпихнул девочку в коридор и захлопнул за ее спиной дверь. Впрочем, эта предосторожность не имела смысла: он заорал так громко, что его без труда расслышала не только Эйви, но и соседи с обеих сторон.

– Ты что-о-о?! Я же рассказал тебе по секрету! По сек-ре-ту! А ты трезвонишь об этом на каждом углу?!

Эйверин прижалась к двери и затаила дыхание. От напряжения ее тело словно окаменело, а сердце, все еще живое и взволнованное, грохотало внутри с немыслимой громкостью.

– Но, Бэрри…

– Что Бэрри? Что Бэрри, скажи мне, а?! Кому ты еще рассказал, идиота кусок?! Кому?!

– Да никто не знает, Бэр, ты что! У меня большие проблемы, понимаешь?! Я просто подумал… я не знаю, что мне делать, куда идти… Ты же говорил, что он очень сильный, но во всем слушает именно тебя…

– Конечно, слушает! Ты видел хоть одного человека, который меня не слушает, Тюльп?! Вот то-то же! Но я не могу заставлять его тратить силы на какие-то мелочи!

– Вся моя жизнь – мелочь, Бэрри? – Обладатель мягкого голоса явно был уязвлен. – Ты знаешь, что произошло, так?! Я без единого двилинга! Комиссар распродает мой дом по кусочкам, и он же хочет отправить меня в Третий! Это – мелочь?! Я пропал черт знает как, и опоили меня черт знает чем, это, значит, мелочь?!

– Да! Тюльпинс, понимаешь?! Все, что касается не меня, – мелочь! Понимаешь это, тупой ты увалень?! Пропал он, значит, да! Да при чем тут вообще я и мой личный колдун?! Не смей вплетать меня в эту историю! Прихлопнул мамашу, так будь готов за это ответить!

Послышался грохот чашек, поднос звякнул о каменную кладку камина. А потом и тихая возня, и тяжелое дыхание господина Бэрри. Похоже, в зале завязалась драка.

– Все, Бэр, отпусти, – просипел гость.

– Катись отсюда, – тяжело дыша, ответил господин Бэрри.

Эйверин в последний момент успела отскочить от двери: та с грохотом распахнулась, выпуская полного рослого господина в прихожую. Он, даже не взглянув на Эйви, но завидев ее тень, коротко кивнул и вышел на улицу, кутаясь в розовый женский плащ.

Господин Бэрри остался в зале: он схватил с полки первую попавшуюся книгу и, гневно сопя, в нее уставился.

Эйверин медленно попятилась, чтобы господин ее не заметил, и ступила на лестницу. Она хотела скрыться в своей комнате, но вдруг тяжелая рука легла на ее плечо. Эйви подскочила, глаза ее расширились от ужаса. Одно дело видеть, что кто-то вытворяет странные вещи, а другое дело знать, что он – настоящий колдун. В первом случае можно не бояться: мало ли чудаков на свете? А во втором надо бежать, бежать без оглядки, потому что ничего хорошего от колдунов ждать не стоит.

– Крысенок, ты чего смотришь так ошалело? Ну, не пугай. У тебя не должно быть такого взгляда. Ты ведь ничего не боишься, помнишь?

А Эйверин все смотрела и смотрела в лиловые глаза, пытаясь совладать с собой. Наконец она тихо-тихо, чтобы не расслышал Бэрри, спросила:

– Вы – колдун?

Мистер Дьяре лишь улыбнулся уголком рта и покачал головой.

– Нет?

– Нет. Выдумки.

– Но вы…

– Нет. Никогда. Ничего подобного. Совершенно. Поняла?

Эйви расслабилась и кивнула: что толку спорить? Не будет же она бежать к господину Бэрри за подтверждением своих слов.

Глава шестая, в которой Эйверин узнает новое о тумане и мистере Дьяре

Настал приятный вечер. Воздух, прохладный и чистый, струился вдоль трамвайных путей, заполнял собой дворы, заливался в приоткрытые окна. И обитатели улицы Гимили, словно услышав негласный призыв, разом вышли на прогулку.

Господа, одетые в длинные плащи, вели под руку дам, а те расправляли полы широких платьев и бесстыдно кокетничали с соседями, пытаясь раззадорить своих спутников. Так действовала осень: осознание того, что скоро наступит зима и лютые морозы запрут их в тесных домах, заставляло господ чаще выходить на улицу, гулять долгими вечерними часами и запасаться свежим воздухом впрок.

Отменное топливо, что поставлял Главный Завод, согревало дома намного лучше дров, но чада от него было больше, да и неприятный запах прочно въедался в стены. Поэтому зимы в Сорок Восьмом не любили. Но госпожа Полночь сказала, что это прогресс, и никто не посмел перечить. Кому же хочется слыть отсталым?

Но Эйверин некогда было наслаждаться: она работала уже который час, пытаясь хоть на сотую долю вернуть саду былую прелесть. Она убирала мертвые цветы за домом, когда услышала грохот тележки и торопливые шаги друга. Почему-то она не спешила выходить: хотелось понаблюдать за мальчишкой со стороны.

Додо принялся с важным видом расхаживать между цветочными горшками, расставив их по обе стороны от тропинки. Словно юный генерал, он окидывал колким, придирчивым взглядом цветы, и казалось, что в любую секунду он может вскрикнуть: «Товарищ астра, почему лепесток так неуклюже торчит? А вы, госпожа глициния, чем вызван ваш неопрятный вид? Рядовая роза! Что за шипы! А если о вас порежут руки?!»

– Забавный мальчонка. Он давно на службе у Полуночи? – заинтересованно спросил мистер Дьяре, проходя по тропинке мимо Эйверин.

– Нет, мистер Дьяре. Столько же, сколько я здесь…

– Жаль, очень жаль, – едва слышно пробормотал мистер Дьяре и кинулся бегом, отчаянно размахивая руками. Водитель трамвая заметил его издали, но, видимо, решив позабавиться, остановился только на углу улицы Цветов.

Додо удивленным взглядом проводил пробежавшего мимо мужчину, обернулся, и тут же широкая улыбка осветила его лицо.

– Ой, Эйви! А я тебя и не заметил! Я много цветов привез. Взял все, что позволили.

– Спасибо большое, Додо. – Эйверин смущенно потупилась под пристальным взглядом друга. – Я думаю, сегодня высаживать уже не стоит. Скоро туман придет, как бы эти не попортил.

Лицо мальчишки вмиг вытянулось, он удивленно захлопал пушистыми ресницами.

– Эйви, нельзя, чтобы эти пропали. Я не смогу больше достать, честно…

– Додо, не бойся. Туман можно не ждать еще несколько часов. Я успею все убрать.

– Мы, Эйви. – Додо провел рукой по рыжей макушке. – Мы успеем. Я помогу тебе.

Эйверин стало так тепло и так радостно, что она подбежала к Додо и обняла его так крепко, как только смогла. Она зарылась носом в жилетку и тонкое пальтишко и медленно втянула запах сухих трав, цветов и влажной земли. Рука Додо несмело коснулась спины Эйви, мальчик судорожно вздохнул, но не отступил, не отстранился. Он лишь тихо прошептал:

– Все будет хорошо.

Девочка отскочила к цветам, словно ее хлестнули кнутом. Давно она не чувствовала человеческой нежности, давно ее никто не жалел. Эйверин вдруг поняла, что слабеет. Размякает и тает, как свечной воск. А ей нельзя становиться слабой. Только не сейчас.

Озадаченный Додо почесал макушку и принялся дальше расставлять цветы. Попробуй пойми девчонок, которые сами кидаются на шею, а потом смотрят так зло и дико.

– Додо, если мы уберем все достаточно быстро, то я успею проводить тебя к дому госпожи Полуночи, – тихо сказала Эйви, пытаясь загладить вину. Она очень надеялась, что мальчишка ее поймет. Не скажет же она прямо: «Додо, я хочу с тобой прогуляться!»

– Ой, Эйви, конечно! А потом я провожу тебя обратно! – Додо улыбнулся и оживленно принялся за работу.

Наконец все горшки заняли свои места в небольшом сарайчике за домом, и Додо, вытирая руки светлой тряпочкой, подошел к Эйверин:

– Ну, пойдем?

– Пойдем, Додо. – Эйви утерла пот со лба и одернула брюки. – Ой, только подожди минуточку!

Девочка влетела по ступенькам наверх, растолкала спящего Крикуна и сунула его за шиворот. На верхнем пролете она остановилась, слыша, как в зале господин Бэрри кричит на Эннилейн. Эйви удрученно покачала головой, спустилась и вышла на улицу уже не в таком хорошем расположении духа. Щека вновь заныла, а губа начала пульсировать.

– Эйви, все в порядке?

Когда Додо был чем-то обеспокоен, синие глаза его становились еще больше, и Эйверин сразу хотелось рассказать ему все на свете. Но вместо этого она лишь сухо кивнула, уткнулась подбородком в мохнатую голову Крикуна и молча вышла на улицу.

Додо катил тележку чуть позади и часто вздыхал, пытаясь с ней заговорить. Наконец он не выдержал и запел:

Эйверин остановилась, не в силах скрыть улыбки. Она не слышала таких глупых песен много лет. Последний раз что-то подобное пел ей отец, перед тем как уйти.

Додо тоже замер, мучительно краснея и не дыша.

– Как звездочка могла рассыпаться на сто дорожек, если она в озеро упала? – сквозь смех спросила Эйви.

Додо неуверенно улыбнулся ей в ответ и пожал плечами.

– А что за пышта? Я никогда не слышала о таких зверях.

– Маленькая такая, живет в аквариуме у госпожи Полуночи. – Додо тут же прикрыл рот ладонью. – Ой, Эйви, нельзя мне этого говорить! Ой, пойдем скорее. Отвезем тележку, мне так неспокойно с ней, – признался мальчишка. – Такое ощущение, что все вещи, которые есть в особняке госпожи Полуночи, – живые. И следят за тобой, и следят…

– Правда? А что еще там есть? Ну расскажи, Додо! Это для меня очень важно! – взволнованно воскликнула Эйви.

– Эйверин! – вдруг послышался хриплый голос Рауфуса.

Хозяин свалки шел от улицы Гимили в окружении Суфы, Хики и еще трех парней: карлика Гартенса, беззубого брюнета Чута и широкоплечего Заури. И как их только пропустили через стену? Верхний город не привык к таким персонам. Наверное, Серый корпус попросту побоялся к ним соваться.

Эйви сразу не понравилось лицо Рауфуса, строгое и озлобленное. Прежде она его таким не видела. Парень хоть и колотил людей направо и налево, но злым не был никогда. Не желал он никому смерти, не ввязывался в серьезные драки без веской причины. И всегда, всегда глупо улыбался.

Додо бросил тележку и встал перед Эйверин.

– Чего тебе, Рауфус? – с вызовом спросил он, делая решительный шаг вперед. Эйви видела, как дрожит мальчишка, но разве это не храбрость: бояться опасности, но все равно идти ей навстречу?

– Слушай, отойди, рыжик. – Рауфус мощной рукой сдвинул мальчика в сторону и навис над Эйверин. – Эйв, это, дело есть. Поговорить надо.

Эйви подняла глаза на Рауфуса и поняла, что в этот раз он не дрогнет. Не страшит его больше ее злой взгляд. Может быть, он уже не боится ничего на свете. Так часто бывает с теми, кто вмиг теряет самое дорогое.