Глава 2
Человек в чужом городе всегда сирота.
Надя сдала документы в контору Экспедиции, вышла на крыльцо и остановилась, не зная куда идти и что делать. По двору ходили молодые бородатые парни и пожилые мужчины обритые наголо. Двери склада были распахнуты настежь и в их черном провале тускло мерцала электрическая лампочка. Оттуда выносили седла, вьючные ящики, молотки, кошмы. У другого склада взвешивали муку и рабочие, подтаскивающие мешки, были припорошены ее белой пылью. На другом конце двора, в тени высоких сосен, стояли три десятиместные палатки. Там тоже что-то паковали, увязывали.
Палатки стояли над рекой и за ними виднелась спокойная широкая гладь воды, по краю которой, почти в точности повторяя все изгибы и повороты реки, тянулась белая полоска дороги. Вдалеке синели горы. Туда лежал путь Нади, но сейчас она стояла на крыльце и не знала, куда идти и что делать.
Лагерь геологов
На крыльцо вышла девушка, с которой Надя разговаривала в конторе. У девушки были добрые близорукие глаза, которые она без очков щурила на Надю, и веселые кудряшки, так не подходящие к обстановке дорожных сборов и предотъездной суеты.
– Вы еще здесь? – спросила она.
– Здесь. Я не знаю, куда мне идти.
– А Вы в чьей партии?
– У Инокентьева.
– У Инокентьева? – девушка как будто изумлялась смелости Нади. – Пойдемте, я Вам покажу.
Они шли через двор, залитый солнцем. Песок под ногами был раскален так, что через кожу полуботинка чувствовался его зной. Но дышалось легко – ветер с гор доносил прохладу.
Палатки геологов
– Вы студентка?
– Да.
– С какого курса?
– Четвертого.
– У нас в этом году много студентов, – сказала девушка из конторы. Не представляю, как вы там живете в горах.
Надя сама не представляла и поэтому ничего не могла ответить.
Они подошли к палаткам. Здесь, в тени сосен, стояли два длинных, сбитых из досок, стола, по бокам которых были врыты скамейки. На краю одного из столов стоял радиоприемник, электропроводка и антенна к которому спускались прямо с дерева. Паренек в тюбетейке крутил ручки настройки. Мелодичная музыка сменялась резким голосом диктора, а он снова перекрывался музыкой. Что искал паренек в эфире, Наде было непонятно.
Когда музыка или голос диктора звучали громче, чем это можно было допустить, паренек поглядывал на соседний стол, где сидели четверо геологов. Трое были молодые, похожие на выпускников, четвертый был представительный мужчина. Перед ними лежала карта и он что-то объяснял им. Разговор, видимо, шел о территории предстоящих работ.
Надя ждала, когда они кончат говорить. Инокентьев не оборачивался. Тогда девушка из конторы сказала:
– Викентий Петрович – вот ваш новый коллектор.
Инокентьев на минуту оторвался от разговора, окинул Надю оценивающим взглядом, как будто принимая товар со склада, и сказал равнодушным голосом:
– Очень приятно. Найдите нашего прораба, Векшина, он получает имущество со склада, и у него получите все указания о выезде.
Инокентьев отвернулся и снова продолжал разговор с высоким долговязым геологом, а Надя не стала разыскивать никакого Векшина. Она вышла на середину двора. Раскаленный песок жег ноги сквозь подошвы ботинок.
У складских помещений громоздились кучи полевого имущества – палатки, посуда, инструмент, продукты – ящики с консервами в металлических и стеклянных банках, мешки с крупами, сахарным песком и мукой. Который из находящихся там сотрудников партии Векшин, угадать было трудно. Надя круто повернулась и прошла в палатку, села на койку, около которой стоял оставленный еще с утра чемодан, достала из него лист бумаги и стала писать письмо подруге.
«Милая Люся, – писала она, – мне немножко страшно. Кругом горы и люди, чужие и неприветливые. Это не крымская практика с морем и преподавателями… Я сама даже не знаю, как получилось, что я все-таки дала согласие поехать сюда. Все произошло неожиданно и в самый последний момент. Теперь я очень жалею, что мы с тобой не вместе…».
В палатке было душно, несмотря на откинутый полог и подвернутые стенки палатки. Солнце настолько нагрело ткань, что даже ветерок был не в состоянии ее остудить. Но может быть именно поэтому в палатке никого не было и никто не мешал Наде. И, тем не менее, писать было трудно. Надей владело двойственное чувство: те, с которыми ей предстояло сдружиться, еще не были ее друзьями; палатка, в которой она сидела, хоть и являлась ее жильем, но была жильем необычным, еще чужим, со своими законами и правилами.
«Мною владеет двойственное чувство, – писала Надя. – Те, с которыми предстоит сдружиться, еще не стали моими друзьями; палатка, в которой я сижу, еще чужая мне, у нее свои законы, свои правила. Подойду ли я здесь или так и останусь чужой и далекой?..».
Надя подняла голову. Прямо перед ней возвышался столб, поддерживающий свод палатки. В столб были вбиты гвозди и на них висели куртки, плащи, полевые сумки.
Раскладные парусиновые койки стояли тесно одна к одной по смешному растопырив тонкие деревянные ножки. На кой-ках лежали спальные мешки, где свернутые в рулон, где сложенные пополам, а где и разостланные, но аккуратно расправленные и застегнутые – чувствовалось, что палатка женская. И только койка, на которой сидела Надя, была неприятно голая – Надя еще не успела получить спальный мешок.
В палатку вошел человек и остановился, загородив свет. Это был парень среднего роста, остриженный наголо и одетый очень небрежно. Его мешковатые хлопчато-бумажные брюки были перепачканы мукой, а выцветшая майка-безрукавка не скрывала татуировки на груди – большого синего орла. Голова и плечи парня тоже были припорошены мукой и даже на кончике носа сидело смешное белое пятнышко.
– Вы Стрешнева? – безошибочно определил он.
– Я.
– Будем знакомы. Векшин Илья.
Он крепко тряхнул Надину руку и сказал:
– Меня Викентий Петрович к Вам послал. Пойдемте, получите спальный мешок, да, заодно, поможете мне. Завтра выезжаем, а еще почти ничего не получено. «Спальный мешок – это человек!» – добавил он непонятное…
Вторжение Векшина в ее мысли было столь неожиданно и бесцеремонно, что Настя даже оторопела. Она смотрела на него, не зная, что ответить. Лишь мгновенно проскользнула в сознании одна мысль: «Значит, Инокентьев не забыл ее. Распорядился».
Илья не понял ее молчания. Он решил, что пауза относится к его костюму.
– Вы не смотрите на меня, – сказал он. – Я, когда выезжаю в поле, всякую связь с цивилизацией порываю. Галстук «по боку», костюм тоже. Люблю старое донашивать… Одеваю вот эту хламиду – он хлопнул себя по брюкам, брею голову…
Надя вспомнила бородатых парней, ходивших по двору, и улыбнулась.
– А бороду не отпускаете?
– Нет, бороду не отпускаю…
Илья говорил весело и бесцеремонно, и Надя смотрела на него и не могла поверить, что он говорит правду. Ей, молоденькой девушке, студентке четвертого курса все женатые люди казались стариками, казались категорией людей, до которой Наде так далеко, как до звезд, до луны. А Илья не укладывался в это представление. Он был молодой, веселый, общительный… и женатый! Сомневаться в правдивости его слов, пожалуй, не приходилось, и все же Надя спросила:
– А Вы женаты?
– Факт, женат. И даже имею сына. Показать?
Не дожидаясь, пока Надя выразит согласие, Илья тут же полез в полевую сумку и, среди всяких накладных и всяких бумажек, вытащил конверт, а из него фотографию.
– Во, парень! Гвардеец.
На карточке был заснят бутуз в возрасте около годика. Он стоял, смешно растопырив ручки и было видно, что ходить он научился только-только.
Надя, улыбаясь, рассматривала фотографию, потом посмотрела на Илью. Человек этот был новым для нее, неожиданным и интересным. И главное, она чувствовала, что может понять его, узнать поближе. Он был весь как на свету: ни малейшей тени, ни утайки – подходи и бери, что тебе надо. Только будь так же честен и открыт, как он.
В палатку вошла молодая женщина, взглянула через плечо Ильи и засмеялась.
– Уже хвастаешься?
– Ну и хвастаюсь, – сказал Илья, пряча фотографию. – Заводи такого, тоже будешь хвастаться.
Женщина пропустила мимо замечание Ильи и сказала явно поддразнивая его.
– Все равно ты его не любишь.
– Еще как люблю.
– Любишь, а уезжаешь на полгода?
– Все равно люблю, – убежденно сказал Илья и вдруг улыбнулся. – А ты-то своего мужа любишь? Тоже уезжаешь на полгода.
– Ну, мы другое дело, – сказала она. – Я его люблю, он меня…
– И они меня любят, – сказал Илья.
– Да кто тебя полюбит такого чумазого? Дай-ка я за тобой поухаживаю.
Она вынула тонкий батистовый платочек и аккуратно, как маленькому, вытерла ему нос.
Илья покорно позволил произвести над собой эту операцию, потом познакомил их:
– Маша, это наш новый коллектор – Стрешнева. А это – оборатился он к Наде, представляя ей ту, которую только что назвал Машей, Мария Михайловна Новикова, наш геолог.
– Зовите меня просто Машей, – сказала Новикова, задорно тряхнув головой. – Меня все так зовут.
Маша была худенькая женщина лет двадцати семи, невысокого роста, подвижная и экспансивная. Она понравилась Наде с первого взгляда. Понравилось сочетание простоты и изящества, – Маша была в черных сатиновых шароварах и шелковой блузке под «ковбойку», – понравились простота и непринужденность в обращении, даже как она поддразнивала Илью и то понравилось Наде.
– Как хорошо, что ты в нашей партии, – сказала она. – А то я уже боялась, что у нас все мужчины.
Маша улыбнулась.
– Чего же их бояться? Вот, скажем, Илья. Он совсем не страшный.
– Да, а Викентий Петрович?
– Тю! – воскликнул Илья. – да я против Викентия Петровича все равно, что ноль без палочки. Викентий Петрович – голова! Радоваться надо, что к нему в партию попали. У нас тут многие хотели бы с ним поехать.
– Не слушайте его, – сказала Маша. – Викентий Петрович, конечно, интересный и знающий геолог, но Илья, как и во всем, преувеличивает.
– Ха, преувеличиваю! А саму, когда спросили, с кем она хочет поехать, сказала: «К Инокентьеву».
Илья так хорошо скопировал интонацию Маши, что все невольно рассмеялись.
– Ладно, – сказала Маша, – а ты чего к Наде прицепился. Тебя имущество там ждет.
– Я за этим и пришел. Меня Викентий Петрович к ней послал…
– За имуществом?
– Не за имуществом, а за ней. Чтобы мешок спальный себе выбрала, да и помогла мне…
– Иди, иди, сам справишься.
– А мешок?
– После получит. Да иди ты, – прикрикнула она. – Дай нам немного посплетничать…
Когда Илья ушел, Надя спросила Машу:
– Вы давно его знаете?
– Илью? – Маша скорчила веселую гримасу. – Недели три.
– Вот как? И Вы так… запросто.
Надя даже руками повертела не находя нужного слова.
– А что же мне ему реверансы делать? Нам весь сезон надо прожить и проработать. И лучше в дружбе, чем в ссоре. А чтобы подружиться с человеком достаточно одного дня. В поле люди всегда становятся проще и доступней. И веселей, – подумав, добавила Маша.
Надя сомнительно покачала головой.
– Нет, я так сразу не могу.
– Бывает, что у человека и червоточинка какая обнаружится, так ведь все мы не идеальны. Да и это сразу видно. А если человек не симпатичный, его хоть год разглядывай, все равно он симпатичней не станет. Да и времени нет его разглядывать. Работа, вот она, с первого дня начинается.
Во взглядах Машеньки на человеческие отношения была та же бесцеремонность, что и в поведении Ильи и Надя почувствовала это, хотя и не уловила полного сходства. Бесцеремонность эта еще была чужда ей и Надя в смущении повторила:
– Нет, я все-таки так быстро не могу.
Маша улыбнулась.
– Поживете – научитесь.
– А что Викентий Петрович, очень строгий?
Интерес Нади к Викентию Петровичу был законным: он был начальником партии, с которым, по выражению самой же Машеньки, предстояло проработать весь сезон. Но только Надя личным наблюдениям предпочитала вопросы.
Машенька ответила неопределенно:
– Человек, не строгий к себе, не может быть строгим к другим.
Надя не поняла ее.
– А что, он разве к себе не строг?
– Я не сказала этого. Я сказала вообще.
Надя не заметила, что Маша уклонилась от ответа.
– Мне он показался строгим, – призналась она.
– Это только показалось, – поспешила заверить ее Машенька, но тут же добавила, – правда, Викентий Петрович не любит нерадивых. С ними он не только строг – беспощаден.
– Я буду стараться, – сказала Надя и, помимо воли, это получилось у нее жалобно.
Машенька засмеялась.
– Ну, мы вас в обиду не дадим. Вы не смотрите, что я маленькая. Меня тут все боятся. Да и Илья парень зубастый, хотя и обритый наголо.
Надя не могла не улыбнуться, вспомнив этого веселого чудаковатого парня. Правда, она не представляла, как Илья мог противостоять Викентию Петровичу, но то, что она могла на него положиться, было несомненно.
Пока Надя улыбалась своим мыслям, Машенька перешла к расспросам сама:
– Вы из университета или с разведочного?
– Из университета.
– С какого курса?
– С четвертого.
– Кончили четвертый или перешли?
– Перешла на четвертый.
– Так. Значит, первая производственная практика, – подвела итог Машенька. – Будущий почвовед? Или геохимик?
– Вы знаете, когда я поступала на геологический, у меня было самое общее представление – геология это наука о земле, а геолог – человек, который лазает с молотком по скалам. А я люблю природу: скалы, лес, море. Море в бурю.
– А Вы видели море?
– Нет.
Машенька улыбнулась.
– Продолжайте, я слушаю.
– Ну и вот, а когда я проучилась немного, то увидела, что геология это обширнейшая наука и разделов в ней не сосчитать. И я, признаться, еще не выбрала себе специализации. Интересно и петрографом, и минералогом, и геохимиком, и почвоведом.
– Идите к нам на съемку, – убежденно сказала Машенька. – Это увлекательнейшая область геологии. Будете исследовать не состав отдельной породы, и не ее строение, не сочетание минералов с их химическими причудами, – будете изучать земную поверхность целиком, историю ее образования, изменения происшедшие за миллионы и миллионы лет. Создать геологическую карту все равно, что роман написать. Я уже не говорю про природу. Природы сколько хочешь. И все в бурю, – добавила она с улыбкой.
Вечером Надя дописывала письмо. Палатка, как и днем, была пуста. Жары уже не было, работа на территории базы была закончена, а все койки вокруг, тем не менее, по-прежнему стояли пустые – кто ушел в городской парк, кто в кино, кто просто так побродить в темноте над рекой.
Маша с Ильей заходили и за Надей, звали ее.
– Последний раз пройтись, – сказал Илья. – Завтра на три с половиной месяца, а то и больше…
Но Надя отказалась. Яркая электрическая лампочка, свисая на голом шнуре прямо со столба посредине палатки, освещала пустые койки, пересекаемые черной тенью столба. Из под коек выглядывали брошенные тапочки и углы чемоданов. За палаткой, на этот раз уже громко и бесцеремонно, играла музыка – транслировался какой-то концерт. Через открытый полог в темноте небосвода заглядывала одинокая серебристая звездочка и от столбов доносились голоса: двое играли в шахматы, а человек пять вокруг «болели», да так, что Наде все было слышно.
Она перечеркнула написанное днем и начала сначала:
«Милая Люсенька, ты знаешь, как мне не хотелось ехать в эту Экспедицию. Я готова была выпрыгнуть из поезда и бежать, бежать без оглядки назад по шпалам. Но… я не выпрыгнула и вот я здесь. Люди поначалу показались мне чужими. Особенно начальник Викентий Петрович Инокентьев. Все о нем очень хорошо отзываются, он считается одним из лучших геологов Экспедиции, а мне он показался холодным и высокомерным. Или нет, это не то слово, просто мне страшно ехать с таким все знающим человеком. Ведь я просто маленькая-маленькая. А вдруг он что-нибудь спросит, а я не знаю?
Вторым человеком, с которым я здесь познакомилась, был прораб поисковик Илья Векшин. Представь себе перепачканного в муке грузчика в мешковатых штанах, с обритой головой как у каторжника и со студенческим билетом в кармане – он дипломант с геологоразведочного. Ему лет двадцать пять, бесцеремонен, как все вояки, очутившиеся вне армии и еще не нашедшие себя в мирной обстановке. Правда, он уже успел жениться. У него симпатичная и, видимо, капризная жена и замечательный бутуз. Обоих он страшно любит. Ко всему он страшный семьянин. Слова «измена жене» ему просто непонятны и до сих пор не известны. Он очень внимателен ко мне. Вот, кажется, и все, что я пока могу о нем сказать. Машенька, это наш геолог, очень славная женщина, подшучивает над ним, но он не обижается. Машенька старше меня лет на восемь, но я уже чувствую себя с ней, как с подругой. Мы часа три болтали о всякой всячине. Не знаю почему, но я вдруг все рассказала ей о себе. Надеюсь, мы с ней не будем ссориться.
Еще я хотела рассказать тебе о здешней природе. Пока ничего интересного. Городок, правда, симпатичный. С белокаменной церковью и шумным базаром. Хорош мост через реку Бию. Он понтонный и на ночь раздвигается. Горы пока очень далеко, чуть-чуть виднеются.
Вот и все пока. Устала и что-то очень спать хочу. В следующий раз напишу подробней. Ты не забывай меня, Люсенька. Пиши. Хоть вокруг меня и неплохие как будто люди, а все-таки я без тебя одна…».
Письмо было по существу окончено, но Наде казалось, что чего-то очень важного она все-таки не рассказала. Она старалась быть объективной, подробно и последовательно изложить события дня и быть может поэтому письму не хватало ее личного отношения к окружающему?
Надя перечитала письмо и неожиданно для себя в конце приписала: «А Илья, все-таки, славный парень. Он такой смешной, когда говорит о жене и сыне. Интересно, а какая я буду влюбленная?..».
Приписка была нелогична, но Надя улыбнулась: вот так, теперь в письме было все, что нужно.
– Люся поймет меня, – подумала она, заклеивая конверт.