Этому походу не суждено было состояться. Сразу по двум причинам. Во-первых, ожил Хапи. Прибытие воды в реке началось в точном соответствии с календарем (что вполне можно было бы счесть чудом), в пятый добавочный день к четвертому месяцу периода шему, что считалось хорошим предзнаменованием, божественным обещанием всяческих благ народу и стране.
Первыми о великом событии возвестили павианы. Большое семейство, заночевавшее в древесных ветвях у края сузившегося потока, проснувшись, обнаружило себя на острове, окруженном крокодилами. Обезьяны подняли немыслимый визг.
Вслед за сыновьями Тота во мгновение ока проснулся весь город. Еще вчера немилосердно выжаренный, согнутый смертной тоскою Мемфис преобразился и без всякой видимой подготовки впал в празднество, прославляя Изиду, бога реки, звезду Сопдет, Птаха-создателя и великого Ра.
Очнулись и близлежащие деревни. Целые караваны ослов, нагруженных провизией, вином, цветами, потянулись к стенам Мемфиса, огибая водяные языки, все дальше выползающие на сушу. Бродячие торговцы и лавочники, жизнь которых в предыдущие месяцы усохла так же, как и русло Хапи, спешно расставляли палатки на центральных улицах, вдоль храмовых стен и на высоких набережных, не покрываемых обычно водою даже в годы сильнейшего наводнения. В тех местах, где ожидалось движение праздничных процессий, торговцы устраивались надолго, ибо вслед за встречей Нового года будет праздник местного божества Птаха. Затем начнутся торжества у стен главных гостевых алтарей Амона-Ра, Уаджет и богини Хатхор. Вслед за этим маячил праздник всеобщего опьянения «Техи», более всего любимый простым народом, а там уж будет недалеко и до великого празднества Опет.
Поход Гиста против банды Небамона, сделавшегося Хетепни-Птахом, был невозможен и еще по одной причине. Офицер Андаду, явившийся с утренним докладом к начальнику гарнизона, нашел уже остывший труп своего блестящего начальника. «Царский друг» лежал на полу посередине комнаты, из шеи за левым ухом у него торчал хвост небольшой стрелы. Стрелы необычной: такие не использовались ни гиксосами, ни ливийцами, ни кушитами, ни египтянами. Как мог убийца незамеченным проникнуть на территорию гарнизона? И как он мог уйти незамеченным?! На этот вопрос, заданный Мегилой начальнику ночной охраны и другим офицерам гарнизона, ответа ни у кого не было. Жрец Сета принес обильную жертву своему божеству, но, несмотря на это, тот не открыл ему тайны ночного происшествия.
Воины мрачно перешептывались, видя в этом событии скверное предзнаменование. По-своему шаззу были ничуть не менее суеверны и набожны, чем египтяне. И каждое важное событие виделось им столкновением невидимых божественных сил. В их представлении не просто коварный убийца по своему хотению и умению поразил их великолепного начальника, это бог Сет был уязвлен кем-то из отвратных божеств, почитаемых мягкотелыми, ничтожными жителями долины. Залитый радостью и веселыми приготовлениями город за стенами гарнизона вызывал у кочевников особую ненависть. Но рядом с ненавистью была и неуверенность. Кожаные конники привыкли жить с ощущением совершеннейшей собственной непобедимости. Потеря одного воина от рук местного бунтовщика была событием редчайшим, а тут сам начальник гарнизона. Неужели эта презренная Черная Земля родила воинов, способных творить такое?! Но не на деревенских же полях им завестись, только в темных, тайных храмовых подвалах возможно было вырастить, воспитать и обучить этих незримых убийц.
Мегила, закончив разбор этого небывалого происшествия, велел Андаду исполнять обязанности Гиста, после чего сам отбыл во дворец Бакенсети. Когда он уезжал, среди гарнизонных офицеров уже полностью сложилось убеждение, что виноват этот новый жрец, прибывший из Фив. Это он привез с собою специальных людей и дал им небывалый лук в руки. О Са-Амоне и Са-Ра, пару раз появлявшихся на городских рынках, уже вовсю бушевала народная молва.
Конный отряд «царского брата» пробирался по улицам Мемфиса шагом, распугивая стуком специальных барабанов праздную и уже пьяную толпу. Сновали туда-сюда негры и дети, торговцы и флейтисты. Орали от жары ослы. Брадобреи сверкали бритвами – от желающих навести красоту не было отбоя. Более всего досаждали стада гусей, наподобие гогочущих озер стоявшие на площадях. Любой египтянин, даже нищий, считал своим долгом украсить свой праздничный стол жареною птицей. Пусть придется взять в долг, пусть придется украсть деньги или самого гуся.
Барабанный гиксосский бой, в другое время просто сдувавший простолюдинов с дороги, сейчас заставлял их лишь посторониться. Гусям же вообще было все равно, кто перед ними. Можно было даже подумать, что эти египетские твари знают об ударе, нанесенном гарнизону. И гнусно глумятся.
Князь Бакенсети провел не менее отвратительное утро, чем «царский брат». В первый послерассветный час он беседовал с Нахтом и пришел к окончательному выводу, что его лекарь пока не в силах ему помочь. Огромные средства, потраченные на сбор редких веществ и рецептов со всего света, были потрачены впустую. В глубине души князь немного надеялся на тот столичный папирус, хотя перед ним прошло уже не менее сотни подобных. Надеялся, потому что сильна была в нем вера в возможности Авариса, основанные на исследовании окружающего мира, наблюдении и размышлении. Но чем дальше, тем больше тайная сторона его натуры склонялась в пользу черного мага, прибывшего в свите Аменемхета. Мир ведь столь обширен и разнообразен, ему ли, Бакенсети, первейшему из учеников царской школы, не знать этого. Даже разум Авариса не в состоянии охватить его во всех мелких частях, проникнуть во все его укромные места. А там ведь, хотя бы в силу простого случая, излома природного порядка, мог возникнуть некий полезный демон.
Поэтому, когда доложили о прибытии посланца от брата, Бакенсети возликовал.
Громадный Са-Амон произвел на мемфисского владетеля огромное впечатление. Буйвол, вставший на дыбы и заговоривший по-человечески. Он почтительно приветствовал правителя, вознес хвалы его дому и пожелал благоденствия без всякого предела.
Не имея сил на отправление всех этих утомительных египетских церемоний и видя какую-то бредовость в том, что такое существо старается проявить себя знатоком и ценителем этикета, князь потребовал, чтобы «расплющенный нос» переходил прямо к делу. Готов ли верховный жрец немедленно выполнить свое обещание и когда начнет выполнять?
Са-Амон был предупрежден о манере разговора, которая его ждет во дворце, поэтому не удивился и лишь почтительно потупился.
– Так что же, он передумал?!
– Нет, превосходный правитель, хранимый богами, мой господин и верховный жрец не передумал, он сделает то, что ты просишь.
– Когда?!
Выяснилось, что лесной волшебник пребывает в состоянии грезы, то есть спит наяву, общаясь с теми неведомыми и невидимыми силами, что даруют ему его особые способности. Вторгаться в это состояние нельзя, а надобно подождать.
– Сколько?!
До трех дней, не менее. Потом маг прибудет во дворец, напоенный новой силой, что есть большая удача для господина Мемфиса, потому что после своего «сна» маг особенно силен и удачлив в делах.
Испугавшийся вначале, что безносого гиганта прислали с отказом, Бакенсети обрадовался, но тут же сообразил, что радоваться, собственно, нечему, ибо он все-таки не получил того, что просил.
– Три дня!
Князь вдруг со страшной тоской в сердце ощутил, как это много. Хотя какой смысл отчаиваться. Что такое три дня? Кроме того, за эти три дня возможность счастья возрастает.
– Три дня!
– Пусть три дня.
В лекарскую вбежал Тнефахт, как всегда, потный и перепуганный, и сообщил, что город полон слухов о каком-то страшном происшествии в гарнизоне. Князь не успел ничего ответить, как доложили о прибытии «царского брата».
– Где он?
– Перед главным крыльцом.
Бакенсети зажмурился и помотал головой, словно надеясь, что разрозненные мысли от этого сами собой соединятся. Потом сказал Са-Амону:
– Иди и скажи Амнемхету, князь Мемфиса надеется, что спит на самом деле этот колдун, а не разум верховного жреца. Меня нельзя обмануть.
Тнефахту:
– Выведи его через боковую дверь.
Выслушав сообщение, как всегда, спокойного и, как всегда, мрачного Мегилы, Бакенсети снова зажмурился. Мысли опять путались и разбегались. Он не мог вообразить, кому пришло бы в голову совершить такое чудовищное преступление против законной, неодолимой и просвещенной власти. Еще труднее было вообразить, кто был бы способен на столь дерзкое и успешное действие.
– Мемфис спит, Мемфис, тихая старая заводь, населенная дряхлыми, глупыми утками, способными только крякать в камышах, но не летать. Да, Птахотеп, может быть, подкармливает какую-то шайку там, в болотных развалинах, но чтобы напасть и ударить в самое сердце…
– Ты правильно рассуждаешь. Птахотеп не любит нас как египтянин, ненавидит Сета как жрец Птаха, но он не способен на такие диверсии, поскольку трус. Но главное даже не это. Ему не нужны никакие волнения в городе. Ибо всякое волнение здесь может кончиться только вводом дополнительного конного полка и разгромом бунтовщиков. В такой ситуации даже тени подозрения, павшей на его имя, будет достаточно, чтобы свернуть ему шею.
Князь несколько раз задумчиво кивнул. Конечно же он думает точно так же.
– Но должен же быть некто, кому эти беспорядки выгодны.
«Царский брат» не стал томить собеседника:
– Аменемхет. У него свои, особые цели в городе. Все указывает на это. И ни на что не похожий визит в новогодние дни, и свита, состоящая из прирожденных убийц и черных колдунов. Ты их, наверно, уже видел.
– Ви-дел, – медленно произнес князь.
– Главное же, что он задумал похитить Мериптаха. В случае возникновения больших беспорядков, а их легко устроить среди пьяного веселящегося народа, руки у него будут развязаны. А наши всадники будут гоняться по болотам за несуществующим отрядом Небамона.
Бакенсети поежился. Нарисованная картина впечатляла, но верить всецело почему-то не хотелось.
– Ты должен отдать мальчика мне.
– Тебе?!
– Если хочешь, считай, что ты отдаешь его Апопу. Ты сам собирался в самое ближайшее время везти его в Аварис, и сам бы представил его двору. Там ведь знают о твоем сыне, знают, что он должен прибыть.
– Да, я собирался… обязательно собирался…
«Царский брат» выжидательно смотрел на него, и под этим взглядом князю было нехорошо.
– Я могу увезти его прямо сейчас, пока все спокойно, пока народ празднует и слеп, пока Андаду не повел своих конников громить святилище Ра. В конце концов, это одна из моих главных обязанностей перед престолом Сета – угадывать тайные желания царя. Я думаю, даже уверен, если Апоп увидит Мериптаха, он будет поражен в самое сердце, а ты будешь вознагражден, как никто на моей памяти.
В комнату впорхнули две служанки, у одной на плече был кувшин, у другой в руках поднос. Они успели сделать всего несколько шагов внутрь и натолкнулись на взгляд своего господина. Они расшиблись о него, как о каменную стену. Вино выплеснулось на мозаичный пол, финики полетели градом на пол.
– Что же ты молчишь?! Я забираю его?
Бакенсети глотал воздух широко открытым ртом, массировал ладонью солнечное сплетение.
– Три дня, – прошептал он.
На лице Мегилы выразилось раздраженное непонимание. Какие три дня? Зачем три дня?!
– Ты что-то скрываешь от меня, Бакенсети?
– Смею ли я?! Но позволь завершиться празднику, позволь собраться с мыслями. Нужно время, чтобы снарядить ладью, и я сам, вместе с тобой, повезу Мериптаха в Аварис.
Все эти аргументы явно не показались «царскому брату» убедительными, за ними стояло еще что-то. Это «что-то» и питало необъяснимое упорство князя. Прямо сейчас суетливое сопротивление Бакенсети было не сломить. Мегила почувствовал это. Угрожать в таких случаях бесполезно. «Царский брат» встал, являя собой фигуру величайшего неудовольствия.
– Ты что-то скрываешь от меня, Бакенсети, – сказал он утвердительно. – Но что бы это ни было, через три дня я заберу мальчика. Именем Апопа.