Мадди, сейчас я тебе объясню, это не так уж сложно. Детские души – это души, которые только начинают свое путешествие. Они открывают для себя жизнь и смерть. На этой стадии их единственная цель – научиться выживать.
Я разумная, предельно независимая и насквозь, до печенок, свободная женщина. И довольно богатая.
Надеюсь, именно такой меня видит десятилетний Эстебан. И именно такой я хочу выглядеть в глазах своих пациентов. Доктор Мадди Либери, врач-терапевт, бульвар Тьера, 29, Сен-Жан-де-Люз. Надежная, сильная, честная. Незачем кому-то знать про мои слабости, мои сомнения или мой тайный сад, и уж точно про все это незачем знать моему сыну.
С третьего этажа, из окон моей квартиры на улице Эчегарай, открывается один из лучших видов на Большой пляж, по прямой до него сто пятьдесят метров, добежать можно за сорок пять секунд, я засекала.
Так зачем себе в этом отказывать?
Это наш с Эстебаном ритуал – каждое утро, до того, как он уйдет в школу, а я приму первого пациента, и даже до того, как мы вместе позавтракаем, мы облачаемся в то, что валяется рядом с кроватью, – и на пляж. А как только вода весной прогреется до семнадцати градусов, еще и плаваем. Все улицы в нашем Сен-Жан-де-Люз ведут к океану, как будто город строили так, чтобы волны можно было увидеть с каждого балкона.
Начало девятого. Пляж почти пуст – на длинном полумесяце, выгнувшемся от мола до мола, я не насчитала и двадцати туристов. Мы устроились рядом с террасой баскского ресторана «Токи Гошоа». Хотя «устроились» – громко сказано. Эстебан кинул на песок красное пляжное полотенце, стащил через голову свитер с эмблемой клуба «Биарриц Олимпик», сбросил с ног зеленые эспадрильи.
– Мам, купаться пойдем?
– Погоди минутку, милый.
Профессиональный рефлекс: цепким взглядом окинуть всё и всех, начиная с Эстебана. С его выпирающими позвонками и тонкими ключицами мой сын похож на креветку. И ноги у него тощие, шорты для плавания цвета индиго, с маленьким белым китом на левой штанине, болтаются. Для своего возраста Эстебан развит нормально, его вес и рост я измеряю каждую субботу, отпустив последнего пациента. Это еще один наш ритуал. Он получает свою еженедельную тарелку кебаба в том случае, если кривая веса, проведенная красным фломастером, остается в границах нормы.
– Мама, ты идешь?
Эстебан нетерпеливо ждал, пока я разденусь. Выходя из дома, я накинула поверх ярко-розового с лиловым бикини только сетчатую тунику. Мне нравится прикосновение легкой сетки, обтягивающей живот и открывающей ноги намного выше колен. Мне нравится в возрасте под сорок все еще чувствовать себя привлекательной, и не только для пенсионеров, выгуливающих своих пудельков на набережной Инфанты.
Я всмотрелась в океан. Вдалеке, ближе к Андаю и пляжу Сокоа, серферы в черных гидрокостюмах лезли на волны, как муравьи. А за спиной у нас ветер с Атлантики трепал воткнутые вдоль мола икуриньи[2].
– Нет. Сегодня не купаемся, милый. Волны слишком большие.
– Что?
Эстебан посмотрел на волны высотой в несколько метров. Понятно, что в такую погоду купаться нельзя. И все же для порядка стал упрашивать:
– Ну, мама, сегодня же мой день рождения!
– Знаю. И что? Что это меняет? Мы же не хотим утонуть в день, когда ты родился!
Эстебан улыбнулся мне неотразимой улыбкой Маленького принца, перед которой не устояла бы ни одна мама. Жалобный взгляд ясных глаз царапнул по сердцу. Я ласково потрепала его по волосам. Обожаю своего Маленького принца, мечтательного и упрямого, и каждый вечер, когда Эстебан безмятежно засыпает, я, стоя на балконе, благословляю астероид, с которого он упал.
– Завтра искупаемся, милый. Или вечером, если рано освобожусь.
Он сделал вид, что поверил.
– Договорились.
Он прекрасно знает, что на пациентов я времени не жалею. Мы понимаем друг друга, нам незачем расставлять все точки над «i», обойдемся многоточиями… Все остальное мы договорим глазами, мы доверяем друг другу, мы – сообщники. Никакой мужчина никогда между нами не встанет! У меня в постели всегда наготове свободное место для Эстебана, чтобы он мог перебраться ко мне на рассвете. Никогда ни один любовник не разбудит меня утром таким звонким «я тебя люблю».
Порывшись в сумке, я протянула Эстебану монетку в один евро:
– Купишь багет?
Это тоже наш ритуал – с тех пор как Эстебан перешел в среднюю школу и перестал был малышом. После утреннего купания он должен вытереться, надеть свитер и сбегать в булочную за хлебом. Без меня! До булочной бежать ровно одну минуту и тридцать пять секунд. Можно даже успеть, пока я принимаю душ, накрыть стол к завтраку: вишневый джем, йогурт из овечьего молока, выжатый накануне сок. После завтрака мне надо накраситься, а ему – принять душ, чтобы вместе, рука об руку, выйти из дома: я направляюсь на работу, он – в школу.
Эстебан зажал монетку в кулаке.
И куда я так торопилась в то утро?
Мы же не купались, времени было полно.
Почему я только стряхнула с его плеча песчинки, скользнула взглядом сверху вниз, машинально проверив, не увеличивается ли ангиома, – и ушла?
Почему я не обернулась? Почему не убедилась, что он поднял полотенце, надел свитер и побежал к булочной по улице Кордери?
Но ведь для того и придумывают ритуалы? Чтобы себя успокоить? Чтобы убедить себя, что ничего плохого случиться не может? Если всегда идешь одной и той же дорогой, чувствуешь себя в безопасности.
На самом деле мы всего лишь расслабляемся, ленимся, перестаем остерегаться. И бежим от ответственности.
– Эстебан?
Я высунула голову из-под обжигающего душа. Всю стену ванной занимало обрамленное бирюзовой плиткой зеркало размером два на три метра, я смутно различала в запотевшем стекле свое тело, позолоченное нашими первыми весенними вылазками – прогулка к подножию горы Ларрун, переправа через Нив и твои неуклюжие попытки грести байдарочным веслом на озере Сен-Пе, кататься на доске в Гетари, играть в пелоту в Арканге. У тебя вся жизнь впереди, Эстебан, еще успеешь стать чемпионом.
– Эстебан?
Я нашарила кран и сумела его закрутить, не залив весь пол. Завернулась в полотенце, стоя спиной к зеркалу – потом разберусь со своим несовершенством.
– Эстебан, ты уже дома?
Но мне ответил только голос Патрика Коэна – в половине девятого на «Франс Интер» начинается блок новостей. Первым делом радиоведущий сообщил, что приехавшая на чемпионат мира в ЮАР французская футбольная сборная отказалась выходить из автобуса и проводить открытую тренировку. Это что, главная новость часа, ничего более важного ни на одном из пяти континентов не произошло? И вообще, с какой стати у меня в гостиной оказался Патрик Коэн?
– Эстебан?
Каждое утро, вернувшись из булочной, Эстебан, пока я стояла под душем, менял станцию или вообще выключал радио, чтобы побренчать на гитаре. Иногда он записывал свои сочинения на нотной бумаге. Одаренный мальчик, я была уверена, что у него абсолютный слух, хотя так и не собралась это проверить.
Я вышла из ванной, оставляя мокрые следы на паркете из тополя, хотя такой пол нельзя мыть и вообще мочить, от каждой капли пятно может остаться навсегда. Но мне было не до того. Меня уже схватил за горло неясный страх. Я сделала еще один шаг к открытой двери кухни и застыла на месте.
Мои следы отпечатались на деревянном полу. Я не могла пошевелиться, не могла оторвать взгляд от пустого кухонного стола. От висевшей на стене гитары.
Эстебан не вернулся домой.
Я с трудом сдержалась, чтобы не заорать. Убеждая себя, что сын меня разыгрывает, я поочередно открывала двери обеих наших комнат, стенных шкафов, туалета, заглядывала под кровати, влезла на табуретку, чтобы проверить антресоли, чуть не упала, слезла, снова открывала дверцы всех шкафов, холодильника, духовки… Я начинала сходить с ума, сердце готово было вот-вот разорваться, это было начало панической атаки.
Куда мог подеваться Эстебан? Сегодня! В день своего…
И тут внезапно промелькнула догадка!
Я бросилась в ванную. Непонятно, как Эстебан успел такое проделать, но он наверняка выждал, пока я вылезу из-под душа, и незаметно спрятался в ванной. Хотя нет, не спрятался, а скорее решил поискать то, что я там спрятала! Затаив дыхание, я присела на корточки, открыла шкафчик под умывальником.
Он на месте…
Подарок ко дню рождения. Лира-гитара, на которую Эстебан давно засматривался в витрине музыкального магазина, – звук электрогитары и очертания античного инструмента. Он и мечтать не смел, что мама ему это…
Я резко оборвала свои рассуждения.
Эстебана в ванной не было!
Эстебан не искал свой подарок. Эстебана не было нигде в квартире. Эстебан не вернулся.
Такого с ним никогда не случалось.
Я взглянула на часы на руке – рука дрожала. С тех пор как мы расстались, прошло уже больше двадцати пяти минут. На то, чтобы добежать до булочной, купить багет и вернуться домой, у него никогда больше трех не уходило…
Сбросив полотенце, я подобрала с пола валявшуюся у кровати футболку, натянула на себя, слетела по лестнице и помчалась по улице Эчегарай, потом по улице Сен-Жак. Почти все лавки были еще закрыты, лишь парами прогуливались старички лет по восемьдесят. Я летела мимо так быстро, что они и головы повернуть не успевали, только мельком замечали мою задницу под майкой на голое тело и наверняка сомневались, наяву ли это видели.
Я распахнула застекленную дверь «Пекарни Ламии», в последний момент придержав ее, чтобы стекло не разлетелось вдребезги.
– Вы не видели моего сына?
Не знаю, был ли там кто-то еще, не удосужилась посмотреть. Булочница уставилась на меня будто на привидение в саване.
– Нет… Нет, сегодня утром не видела, мадам Либери, думаю…
Но я уже выскочила за дверь. До пляжа меньше минуты. Бегом ровно сорок секунд, даже в моем состоянии. Какая-то бабулька подтянула к себе собачку, дедок убрал с моего пути трость. Пока я добежала до ресторана, совсем запыхалась. На просторной деревянной террасе над пляжем завтракали туристы. Я пролетела мимо них – прямиком к красному пятнышку на песке.
Моя цель. Моя надежда.
Я неслась как ненормальная, с каждым шагом взметая тучи песка, забивая им глотки немногочисленным туристам.
И наконец остановилась.
Полотенце лежало на песке точно так же, как полчаса назад. Эстебан его не подобрал. Свитер с эмблемой клуба валялся рядом. Эстебан его не надел.
Я попыталась охватить взглядом весь пляж, весь океан, от мола до стены форта Сокоа, потом стала выискивать следы у себя под ногами, но ветер уже сто раз переворошил песок.
Никаких следов Эстебана!
Разбушевавшееся море с ревом катило огромные валы, кусая пляж, раз уж не могло поглотить город целиком. Я не хотела верить в страшное, не хотела на них смотреть, мне хотелось повернуться к белым фасадам домов с темно-красными решетками балок, к ящикам с цветами под закрытыми ставнями, к рядам лавок, к богатым туристам, отыскать глазами собаку, с которой мог заиграться Эстебан, мальчика или девочку его лет, какой-нибудь песочный замок, хоть что-нибудь, но мои глаза были прикованы к океану.
Волны вздымались выше трех метров.
В голове у меня звучали мои же слова.
Нет. Сегодня не купаемся, милый. Волны слишком большие.
Я до конца своих дней буду их слышать.
Никогда! Никогда Эстебан не ослушался бы меня.
– Ваш сын был в шортах для плавания? Так вы сказали?
Полицейских было двое. Один смотрел на меня немигающими, будто на стекле нарисованными глазами цвета сепии. Какого цвета глаза у второго, записывавшего мои ответы, я не видела, он ни разу не поднял их с тех пор, как я вошла. Но стоило мне открыть рот, как начинал с пулеметной скоростью стучать по клавиатуре.
– Да. Только шорты. Свитер и полотенце остались на пляже.
Лейтенант не мигая смотрел на меня. Его подручный цокал по клавишам.
– Значит, синие шорты? – продолжал лейтенант, не сводя с меня невидящего взгляда.
Я старалась говорить предельно сжато и точно. Я знала, что пожарные прочесывали пляж, что немигающий лейтенант Лазарбаль связался со спасателями и три катера, несмотря на шторм, курсировали вдоль берега.
– Скорее индиго.
– Индиго?
Клавиши внезапно перестали цокать. Похоже, человек за компьютером искал в интернете, что это за цвет такой – индиго. Пустая трата времени. Я уже раз пять, не меньше, говорила про цвет шорт Эстебана разным людям в форме. Я почти заорала:
– Да, индиго! В чем сложность? Синий с фиолетовым оттенком!
Лазарбаль трижды моргнул – должно быть, это означало, что он пришел в состояние крайнего возбуждения, – и вновь уперся в меня взглядом.
– Понятно, мадам Либери. Плавки цвета индиго. Есть еще какая-нибудь деталь, которая могла бы нам помочь?
Я приказала себе сохранять спокойствие. Эстебана искали больше двадцати спасателей. Эти люди старались, выкладывались по полной, я должна была себя в этом убедить. Сотрудничать с ними. Снова и снова отвечать на вопросы. Повторяться. Надеяться.
– На левой штанине рисунок, маленький кит, белый.
Клавиши снова застучали. Глаза Лазарбаля впервые оживились, веки двигались то быстро, то медленно. Может, это была морзянка и они звали на помощь? Или, напротив, передавали мне какое-то утешительное подсознательное сообщение?
– Не волнуйтесь, мадам Либери. У спасателей есть фотография вашего сына. Они свое дело знают. Давайте попытаемся рассуждать спокойно. Так, значит, вашему сыну десять?
– Да… Сегодня у него день рождения…
Глаза Лазарбаля снова смотрели в одну точку.
– Значит, ровно десять лет.
Мне не понравился тон, которым он протянул свое «ровно». На что он намекает? Его удивило это совпадение? Какая связь между тем, что Эстебан пропал, и тем, что у него сегодня день рождения?
– Десять лет, – повторил лейтенант. – Простите, мадам Либери, но не кажется ли вам, что он маловат для того, чтобы оставлять его одного на пляже?
Я почти зарычала на него. Так громко, что заглушила мелодию, которую выстукивали пальцы полицейского за компьютером.
– Я живу на улице Эчегарай, в сотне метров от пляжа. Все улицы между домом и пляжем пешеходные. Эстебан привык там ходить. Для своего возраста он достаточно взрослый. Спокойный. Ответственный.
Лазарбаль смотрел пустым взглядом. Слушал ли он меня вообще? Собирался ли мне помогать? Или уже готовил обвинение?
– Ваш сын хорошо плавает?
Вот куда он клонит, этот сволочной полицейский! Но я в такие игры не играю. Пусть его помощник наберет большими буквами и жирным шрифтом:
– ЭСТЕБАН НЕ ПОШЕЛ ПЛАВАТЬ. Я ЕМУ ЗАПРЕТИЛА! МОЙ СЫН НЕ УТОНУЛ. ОН… ЕГО ПОХИТИЛИ!
Неживые глаза Лазарбаля мне не возражали. Очко в их пользу.
– То, что мальчик мог утонуть, всего лишь предположение, мадам Либери. На данном этапе мы должны рассматривать все версии. Даже если…
«Даже если что?» – взвыл голос у меня в голове.
– Даже если пляж сегодня утром не был пустым. Мы насчитали более тридцати возможных свидетелей. Плюс туристы, которые завтракали на террасе «Токи Гошоа». Вы только что подтвердили, что ваш сын – умный и послушный мальчик. Он не пошел бы с незнакомцем, не сопротивляясь, а если бы он стал упираться, кто-нибудь это увидел бы или услышал.
«Кто-нибудь это увидел бы или услышал», – тупо повторила я про себя неотразимые аргументы лейтенанта Лазарбаля. Голова у меня была такая же пустая, как его застывший взгляд.
– Мы опросили всех, кто находился на пляже, – гнул свое полицейский. – Никто не видел, что ваш сын сам ушел с пляжа или что кто-то его увел.
– Никто не видел и что он пошел купаться!
Лазарбаль отреагировал: три раза моргнул быстро и два – помедленнее. Покосился на монитор.
– Вы правы. Ближайшие свидетели находились более чем в ста метрах, и у них не было никаких причин наблюдать за вашим сыном. Собственно говоря, никто вообще ничего не вспомнил, даже того, что заметил мальчика на пляже. Мы полагаемся лишь на ваше свидетельство.
Кретин!
– А его полотенце? Его свитер?
Лазарбаль плавно поднял руку, как делают полицейские на дороге, останавливая слишком прыткого водителя.
– Никто не подвергает ваши слова сомнению, мадам Либери. Напротив. Мы нашли его полотенце и свитер именно там, где вы расстались. Так что все, похоже, указывает на то, что он… – Наконец-то веки Лазарбаля выдали его беспокойство, задергались, он был не в состоянии с ними справиться. – На то, что он не послушался вас. И как только вы повернулись к нему спиной, рванул прямиком к океану.
– НЕТ!
Самыми большими буквами, секретарь. Жирным шрифтом и подчеркни, давай, делай!
Я повторила еще громче:
– НЕТ! Я уверена, что НЕТ! Я знаю Эстебана. Сегодня у него день рождения. Ему не терпелось вернуться домой и получить подарок. Он никогда бы меня не ослушался, и уж тем более сегодня. Там точно случилось что-то другое!
Меня бесил неподвижный взгляд Лазарбаля. Глупо, но на мгновение сработал профессиональный рефлекс, я подумала: может, у него туннельное зрение, какой-то дефект, препятствующий периферическому обзору, потому-то он и остался в кабинете, а не отправился искать моего сына вместе со всеми остальными полицейскими.
– Если следовать вашим рассуждениям, мадам Либери, если допустить, что вашего сына могли похитить, он неизбежно должен был знать своего похитителя, раз доверчиво пошел с ним. Есть ли у вас какие-то предположения? Друг? Родственник? Его… отец?
– У Эстебана нет отца! Я мать-одиночка. И если хотите знать, это не случайность, лейтенант, это мой выбор.
Его глаза – глаза рысака в шорах – меня не осуждали, уже кое-что. А может, ему было все равно. Он нашарил лежащую сбоку стопку бумаги, взгляд при этом не сдвинулся ни на миллиметр. Быть может, у него развито периферическое зрение? Как у всех хищников…
– Тогда кто? – спросил Лазарбаль.
– Не знаю.
Он разложил передо мной фотографии.
– Мы проверим. Будем искать. Мы уже получили десяток фотографий, главным образом от посетителей ресторана. Вы часто оказывались в кадре. Почти все они были сделаны, когда вы вернулись искать сына.
Мой взгляд скользнул по снимкам, по слишком короткой футболке, голым ляжкам. Он тоже, неотрывно глядя мне в глаза, видел своим боковым зрением мою задницу? Ну пусть полюбуется! Пусть кому хочет показывает эти мерзкие снимки, сделанные похабниками-туристами с террасы ресторана, лишь бы только моего сына нашли. Помощник Лазарбаля, не удержавшись, повернулся к нам, но лейтенант проворно убрал фотографии.
– Мы их увеличим, – пообещал он, – и попросим вас внимательно их изучить, вдруг вы кого-нибудь узнаете. У нас есть еще несколько фотографий пляжа, сделанных чуть раньше, но Эстебана нет ни на одной. И на улицах он тоже никому не встретился. Так что при отсутствии других данных основной гипотезой остается…
Жми на клавиши, секретарь, пока не продавишь их.
– ЭСТЕБАН НЕ УТОНУЛ. Сколько раз мне вам это повторять? Посмотрите на снимки, увеличьте их, и вы увидите, что Эстебан оставил там полотенце, свитер и эспадрильи. Кстати, а где его эспадрильи? Не пошел же он в них купаться!
Я цеплялась за эту надежду, за что угодно, лишь бы не представлять себе тело моего мальчика, унесенное океаном.
– Мне очень жаль, мадам Либери, должно быть, я выгляжу чудовищем, предполагая худшее, но… Ваш сын мог подойти к воде в эспадрильях и оставить их на песке. А потом их смыли волны. Или, еще проще, кто-то их подобрал…
– А свитер и полотенце этот кто-то не тронул?
– Могло быть и так. Или же эспадрильи занесло песком. Мы поищем.
Секретарь давно перестал печатать, как будто мои аргументы его не интересовали и он уже записал все подсказанные ему Лазарбалем ответы. Однако у меня оставался последний аргумент. Только он и удерживал меня от того, чтобы не выскочить за дверь и не рвануть прямиком к океану, пусть бы и меня тоже унесла волна.
– У него свитер без кармана.
– Простите?..
– И на шортах кармана тоже нет.
Глаза Лазарбаля впервые окончательно пробудились и заметались.
– И что же?
– Я дала Эстебану монетку в один евро, я каждое утро даю ему евро, отправляя за хлебом. Если бы он пошел купаться, ему пришлось бы оставить ее на пляже. Никто не идет купаться с деньгами в кулаке. А я не нашла монетки ни на полотенце, ни на песке, я все на метр вокруг обшарила.
– Мы поищем еще, мадам Либери. Обещаю вам, мы весь песок через сито просеем.
– Я уже искала, лейтенант! И продолжу.
И буду молиться, молиться изо всех сил, чтобы ее не найти.
Если я так ее и не найду, значит, Эстебан не пошел купаться. Значит, он все еще где-то есть, с зажатой в кулаке монеткой.
Найти эту монетку – значит обречь его на гибель, искать ее – значит надеяться…
Я искала ее все эти годы.
И все эти годы надеялась.
Я так и не нашла их.
Ни монетку.
Ни Эстебана.
Я шла по выбеленному солнцем песку пляжа в Сен-Жан-де-Люз, время от времени останавливаясь и выбирая новый ориентир: причал, ресторан «Токи Гошоа». Потом вдавливала ступню как можно глубже, вытаскивала, песчинки осыпались, я проходила еще немного. И все по новой.
Что я ищу?
На что надеюсь?
Эстебан пропал десять лет назад.
– Брось ты это дело, – сказал Габриэль у меня за спиной.
Я даже не обернулась, не улыбнулась ему.
Сегодня Эстебану исполнилось бы двадцать.
– Посмотри, – прибавил Габриэль, – мы только что прошли, а ветер уже стер наши следы.
Он, как всегда, был прав. За десять лет ничего не изменилось. Все тот же ветер резвился над пляжем, трепал все те же икуриньи, те же серферы взлетали на те же волны, те же официанты подавали кофе в тех же чашках, и те же немногочисленные туристы разбрелись по пляжу. И все же ни одна деталь никогда не повторяется, ни одна волна не похожа в точности на свою предшественницу, ни одно облако никогда не замрет в небе, ни один из персонажей не перестанет стареть.
Габриэль подошел ко мне, обнял за талию, поцеловал в шею. Я смотрела, как наши тени вытягиваются на песке, тесно прижимаясь одна к другой, сливаясь в объятии, будто парочка в старом черно-белом фильме.
Идиллическая декорация для романтической утренней прогулки.
И все же я высвободилась.
Прости, Габриэль, обещаю тебе, у нас еще будет волшебное утро, и не одно.
Сегодня Эстебану исполнилось бы двадцать.
Эстебан был бы отличником, блестяще сдал бы выпускные экзамены, и мы с ним отметили бы это в лучшем на всем баскском побережье ресторане. Эстебан был бы великолепным пловцом, эти годы вылепили бы из него атлета. Эстебан продолжал бы играть на гитаре, Эстебан точно отпустил бы волосы, Эстебан держал бы меня за руку в свой день рождения, и я бы гордилась им.
Ты взял меня за руку, Габриэль. И я не отняла руки.
Я впервые вернулась на этот пляж.
Десять лет назад, когда через месяц после исчезновения Эстебана полиция прекратила поиски, мне необходимо было уехать. Далеко, очень далеко. Я открыла свой кабинет у другого моря, более холодного, менее дикого, среди скал Этрета.
Надо было начинать жить заново. Вскоре в моей жизни появился Габриэль.
Десять лет спустя мне понадобилось вернуться сюда.
Рука у Габриэля сильная, теплая, крепкая… и пустая. В ней не моя рука, а сухая ветка. Пять деревянных пальцев.
Я помню все, о чем думала тем утром 21 июня 2010 года перед тем, как оставить Эстебана одного на пляже.
Никакой мужчина никогда между нами не встанет. У меня в кровати всегда наготове свободное место для Эстебана, чтобы он мог перебраться ко мне на рассвете. Никогда ни один любовник не разбудит меня поутру таким звонким «я тебя люблю».
Никогда больше Эстебан не придет ко мне на рассвете. Его место занимал теперь Габриэль, но сколько бы он ни говорил мне утром «я люблю тебя», это ни в какое сравнение не шло со словами Эстебана.
Габриэль снова нежно поцеловал меня.
И это тоже не шло ни в какое сравнение с поцелуями Эстебана, хотя сегодня утром так утешало меня.
Я сама предложила Габриэлю поехать со мной на неделю в Сен-Жан-де-Люз, прямо сказав, зачем туда возвращаюсь и что хочу отыскать. Он сразу согласился, и я забронировала номер в гостинице «Каравелла», рядом с моей прежней квартирой. Выбрала самый роскошный, чтобы доставить удовольствие Габриэлю. Денег у меня достаточно, я хорошо зарабатываю, а желаний почти никаких.
Я продолжала зарываться ногами в песок, будто надеялась десять лет спустя найти монетку. Ту, которую Эстебан бросил здесь, а потом побежал к океану и утонул. Я надеялась покончить с этой тайной. С тысячами вопросов, оставшихся без ответов. С так и не решенными уравнениями.
Что произошло на этом пляже утром двадцать первого июня 2010 года?
Габриэль отпустил мою руку, снова обнял меня за талию, мы тесно прижались друг к другу.
Медленно шли по длинному, больше километра, пляжу. Габриэль часто останавливался, чтобы меня поцеловать. Я подставляла щеку, стараясь не казаться отчужденной, заставляла себя любоваться его чарующими темными глазами, темными волосами и кожей, с которой загар не сходит даже нормандской зимой.
Никакой мужчина никогда между нами не встанет.
Я никогда не поверю, что кто-то сможет заменить мне Эстебана. Габриэль его и не заменил – всего лишь занял пустое место. Принял мои страдания, перепады настроения, слезы, страхи, мое молчание и одиночество – никаких друзей, встречи только с психотерапевтом. Если бы не Габриэль, я бы сошла с ума. Он не жаловался, не задавал вопросов, ему довольно было капли нежности, чтобы его изредка погладили. Как милый, ласковый домашний питомец.
Прости, Габи, я бываю такой жестокой.
Мы брели куда глаза глядят, я неотрывно смотрела на стены форта Сокоа на дальнем краю бухты, на возвышающуюся над ними круглую башню, на разноцветные лодки у ее подножия. С такого расстояния форт больше был похож на замок, собранный из деталек «Лего», чем на неприступную крепость.
Наши с Габи немногочисленные знакомые думали, что из нас двоих сильнее я. Ведь это же я – доктор Мадди Либери. Та, которой нельзя не восхищаться, та, что сумела заново начать жить. А Габриэль – поэт и мечтатель, слегка взбалмошный и ленивый.
На самом деле все наоборот. Никто ничего не понял. Все эти годы Габриэль меня поддерживал.
Я увидела его издалека.
Поначалу просто какое-то цветное пятнышко на уже залитом солнцем пляже. Туристов было немного, слишком рано для них. Я насчитала человек с полсотни: несколько парочек, несколько семей, еще кто-то бегал трусцой, кто-то выгуливал собак.
Пошла к нему и Габриэля за собой потащила. С каждым метром пятнышко становилось все более отчетливым, цвет – все более определенным.
Шорты цвета индиго.
У меня по коже пробежали мурашки. Вот уже десять лет каждый раз, когда я оказывалась на песчаном или галечном пляже, огибала расстеленные полотенца, уворачивалась от летящих мячей и от брызг, стараясь не слышать смеха бегущих купаться детей, сердце все так же сжималось от боли. И я невольно провожала глазами мальчиков в слишком широких шортах для плавания, если шорты были синие. Десятки, сотни раз эта боль пронзала меня на пляжах Этрета, Довиля, Кобура или Онфлера.
Я отпустила руку Габриэля.
У мола несколько мускулистых парней и стройных девушек играли в волейбол. Играли отлично, мяч еще ни разу не упал.
Габриэль остался смотреть игру, я пошла дальше.
Теперь уже не мурашки бегали по моей коже, теперь в меня впивались отравленные жала.
Я прекрасно видела мальчика в шортах цвета индиго, хотя и со спины.
На вид ему было лет десять. Он расстелил полотенце рядом с маминым. Блондинка лет тридцати, тощая, ни груди, ни задницы.
Мысли в голове заметались, но я старалась себя образумить.
Да, я уже видела такие шорты на десятилетних мальчиках и еще не раз увижу. Однако голос в голове не умолкал.
Несомненно, в любом магазине можно купить шорты такого цвета, но увидеть их сегодня, в тот самый день, когда…
Я чуть не закричала.
Мальчик сел на полотенце, лица его я по-прежнему не видела, зато видны стали согнутые ноги в шортах…
Рисунок…
На ткани цвета индиго, на левой штанине.
Маленький белый кит.
Жала, впившиеся мне в сердце, превратились в клинки.
Точно такие же шорты носил Эстебан десять лет назад.
Какова была вероятность, что все совпадет именно здесь и сейчас? Я пыталась рассуждать трезво, чтобы не свалиться в открывшуюся передо мной пропасть. Я понимала, что сотни, а то и тысячи таких же шорт носят сотни или тысячи мальчиков.
Но здесь? И сегодня?
Габриэль до меня не дошел – наверное, продолжал любоваться волейболистками. Ну и пусть, не стану же я, разумная взрослая женщина, ревновать к сопливым девчонкам.
Даже лучше, что его нет рядом. Не придется объяснять, почему я хочу подойти поближе к этому мальчику и его маме, хочу – вот только ноги не держат.
Не надо, чтобы Габриэль заметил, как у меня подрагивают руки. Не надо, чтобы он видел, как меня заворожили растрепанные светлые волосы мальчишки, сидящего на полотенце, его тощие ноги, выпирающие позвонки.
Между нами уже меньше десяти метров, я слышала их разговор.
– Мама, пойдем купаться?
Мать не ответила. Молча раскрыла глянцевый журнал.
Дальше все было как при замедленной проекции. Мальчик, продолжая уговаривать маму, слегка повернул голову.
На меня он не глядел, меня для него все равно что и не было.
А я только его и видела.
Я узнавала каждую его черточку, его улыбку, блеск голубых глаз, линию, идущую от лба к подбородку, каждую ямочку, каждую ресничку – те же пропорции, то же выражение лица.
Это он!
Не ребенок, похожий на него, и не двойник.
Это мой Маленький принц!
Это Эстебан.
Неважно, что сегодня ему исполнилось бы двадцать, неважно, что все это было лишено всякого смысла, что верить в это – чистейшее безумие.
Я знала, что это он.
Мальчик в шортах цвета индиго каждое утро приходил на пляж. Всегда с мамой. И всегда они устраивались на одном и том же месте, между молом и террасой ресторана «Токи Гошоа».
В первый день я села на песок в восьми метрах от него. Я приближалась постепенно, метр за метром, набравшись терпения, будто приручала птицу.
Они меня не замечали. Мать всегда что-то читала, а мальчик смотрел сквозь меня, словно сквозь облако пыли. Как будто песочные часы моей жизни перевернули и мой Маленький принц был жив, а сама я стала призраком.
Я не призрак! Я существо из плоти и крови, я это знала, я это чувствовала, и если бы он пронзил меня мечом, мне было бы не так больно, как от его безразличного взгляда.
Я ничего не сказала Габриэлю.
Он бы мне и не поверил.
Он ждал меня в постели, в нашем роскошном номере. По вечерам он допоздна засиживался за компьютером и просыпался поздно. Он терпеть не мог купаться с утра пораньше.
Я мысленно поблагодарила его.
Каждое утро с тех пор, как мы приехали, я шпионила за этим мальчиком и его мамой, и мне не приходилось ничего объяснять. Примерно через час они уходили с пляжа, а я возвращалась в гостиницу, к Габриэлю.
Мальчика звали Том.
Он был послушным и довольно спокойным. Иногда казался немного грустным.
Я думаю, он скучал. Не вылезал из воды.
Отличный пловец, как и Эстебан.
Его мать в воду не заходила. И почти не смотрела за сыном. Только распоряжалась, не отрываясь от книги: не уходи далеко, обсохни, оденься. Том время от времени просил с ним поиграть. Ее хватало на несколько минут, потом она снова предоставляла ему развлекаться в одиночестве. И скучать.
Голос у Тома был не совсем такой, как у Эстебана. И кожа немного светлее. Но эти отличия – мелочь по сравнению с явным сходством. Если бы Тома можно было поставить рядом с Эстебаном, никогда бы не угадать, кто из них кто.
Совершенно одинаковые, близнецы.
Три дня я пыталась себя образумить – у меня высшее образование, я врач, я не верю ни в какого бога и ни в какой рай, Эстебану сейчас было бы двадцать лет, Тому на вид десять, и пусть он улыбается как Эстебан, смеется как Эстебан, плавает как Эстебан и носит такие же шорты…
Том не может быть Эстебаном.
И тогда я уцепилась за единственное доказательство, которое еще могло бы меня убедить, что я не падаю в бездонный колодец предположений, не держусь за абсурдную иллюзию.
Ангиома Эстебана. Заметное родимое пятно на уровне лобка, под шортами.
Я подстерегала момент, когда Том вставал, раздевался, одевался или когда мать стряхивала приставший к его коже песок – такое случалось редко. Я впивалась взглядом в низ живота мальчика, разрываясь между голосом разума, надеждой на то, что никакого пятна там нет и это помешательство наконец закончится, и голосом сердца, надеждой увидеть справа это родимое пятно, доказательство, что передо мной живой Эстебан.
И пусть он за десять лет не стал старше. Пусть он меня не помнит, у него другое имя и другая мама. Неважно, куда он исчез и что пережил за все эти годы.
Он вернулся.
Но, как я ни старалась, ничего у меня не вышло. Стаскивая шорты, Том стыдливо заворачивался в полотенце. Ничего я не разглядела и когда он выходил из воды и отяжелевшие шорты чуть съезжали на бедрах. Я проклинала его мать, которая за три дня ни разу не достала тюбик крема от загара. Светлая кожа Тома покраснела в первый же день. Он ни разу не пожаловался, но из-за солнечных ожогов еще труднее было бы различить пятно на его коже.
Можно подумать, мать нарочно поджаривала его на солнце, чтобы скрыть метку!
– Мама, иди сюда!
Том стоял в воде, волны доходили ему до пояса, но чуть подальше, в нескольких метрах, поднимались куда более грозные валы. Любая волна посильнее могла его опрокинуть. Я еле сдерживалась, мне хотелось заорать, велеть ему вылезать из воды, все высказать его матери. Она неохотно подняла глаза от книги.
– Ты идешь, мама? – звал Том. – Не хочешь – не купайся, только сфотографируй меня. Смотри!
Когда волна вот-вот должна была врезаться ему в спину, он изо всех сил подпрыгивал, падал в соленую пену, смеясь, отплевывался и пытался встать на ноги, пока не накатила следующая волна.
Эстебану тоже нравилось так играть. Но я была рядом с ним.
– Мама!
На этот раз мать, против всех ожиданий, встала, взяла мобильник и направилась к океану.
До ее подстилки меньше семи метров. Сейчас или никогда!
Я проводила ее глазами. Она шла к воде, подняв телефон до уровня глаз.
Другого случая у меня не будет.
Вокруг никого не было, если не считать дремлющих бабушки с дедушкой и их внуков, роющих яму в песке.
Я не спеша подползла, уверенным движением взялась за пляжную сумку матери Тома. Ее бумажник лежал там, среди сваленных как попало книг, шариковых ручек, ключей и каких-то флаконов.
Обернулась – хотела убедиться, что она по-прежнему стоит ко мне спиной.
Схватила бумажник, торопливо раскрыла, отгоняя тучу неприятных мыслей, да, я спятила, я роюсь в чужих вещах, если меня поймают, если… Но это все потом.
Вытащила удостоверение личности. Надо было как можно быстрее, буквально за секунду все запомнить, а потом успеть положить бумажник на место, отползти, снова стать невидимкой.
Руки у меня дрожали, пластиковая карточка выскользнула из пальцев, упала на песок.
Черт!
Я умоляюще взглянула на океан. Том плескался в воде, его мать, стоя с мобильником в руке, ждала, пока мальчик наиграется в дельфина.
Подняв карточку и стряхнув с нее песок, я прочитала:
Амандина Фонтен
Фруадефон
63790 Мюроль
В интерьере кабинета доктора Ваяна Балика Кунинга строгость – демонстрация серьезного отношения к его клиентам – сочеталась с экзотикой. Это создавало спокойную атмосферу, располагавшую к расслабленности и откровенности. Искусно подобранные материалы рождали гармонию желтых тонов: шафрановые стены, золотистый ковер на полу, кожаные кресла и диван цвета маиса, некрашеная деревянная мебель и немногочисленные медные предметы: часы с маятником, две лампы, несколько скромных статуэток балийских божеств.
Пока я устраивалась на диване, Ваян Балик Кунинг зажег сандаловую палочку, не спеша подготовил к работе диктофон и уселся в кресло из древесины гевеи.
Лицом ко мне.
Так лучше.
Во время первых сеансов он садился позади меня, и меня бесило то, что я его не вижу, мне казалось, я разговариваю со стеной, я не могла проверить, не уснул ли он, не играет ли на телефоне в Candy Crush. К тому же на Ваяна Балика Кунинга приятно смотреть. Утонченный плод французско-балийского скрещивания. Золотисто-смуглая кожа, черные как смоль волосы с проблесками серебра, взгляд побитой обезьяны, но сложение при этом атлетическое. Доктор Кунинг – дипломированный психиатр, выпускник медицинского университета Париж V, ничего общего с шарлатаном, который дурит пациентов, украшая свой кабинет изваяниями Вишну, Шивы или Брахмы.
– Так вы говорили, Мадди, что этот мальчик, Том Фонтен, похож на Эстебана?
– Нет, Ваян, я не это сказала. «Похож» – неточное определение. Я сказала вам, что… что это был он!
Ваян еще основательнее устроился в кресле, ухватился за резные подлокотники. Приготовился к сложному сеансу. Он пока не представлял, до какой степени…
– Мадди, вы прекрасно знаете, что это невозможно. Эстебану сейчас было бы двадцать лет. И этого простого соображения достаточно, чтобы прекратить строить какие бы то ни было домыслы и иллюзии на этот счет. Том – не Эстебан.
Я порывалась ответить, но Ваян поднял руку, показывая, что я не должна его перебивать.
– А значит, следует взглянуть на эту проблему с другой точки зрения и задать себе первый вопрос. Почему вы уверены, что этот мальчик, о котором вам ничего не известно, до такой степени похож на вашего сына? Мы не получим ответа, не задавшись другими, еще более тревожащими вопросами. Прежде всего – почему вам через десять лет после исчезновения вашего сына захотелось вернуться в Сен-Жан-де-Люз? Поймите, Мадди, важно не то, что вы нашли на этом пляже, а то, что вы там искали.
Я не позволила себе вскочить с желтого кожаного дивана, я старалась говорить спокойно, контролируя дыхание.
– На этот раз – нет, Ваян! Раньше – да. Я соглашусь с вами: когда мне казалось, будто я узнала Эстебана в Кобуре, в Довиле или Онфлере, это мой мозг не давал зарубцеваться моим ранам. Речь шла всего лишь о сходстве, я это признала, вы меня убедили. Но на этот раз все по-другому. Это… на самом деле он!
Ваян заговорил еще медленнее, чем я. По его тону я понимала, что он не допустит в свою терапию никаких иррациональных объяснений.
– Ну хорошо. Нам еще предстоит большая работа, Мадди, вы отдаете себе в этом отчет?
– Да, конечно. Но… Но нам придется прервать сеансы.
Я слегка приподнялась, чтобы увидеть его реакцию. Красивое лицо Ваяна застыло.
– Простите? Успокойте меня, Мадди, скажите, что я не расслышал.
С усилием я заставила себя улыбнуться. Прежде чем ответить, надолго задержала взгляд на плакатах с изображениями храмов – Ангкор, Боробудур, Ват Сакет – и постерах с горой Батур и рисовыми плантациями.
– Мне будет недоставать вас, Ваян. Вы в самом деле очень помогали мне все эти годы. Я бы рада была продолжить терапию, но…
Ваян Балик Кунинг, император самоконтроля, с трудом скрывал растерянность.
– Я разочаровал вас? Что-то сделал не так? Если это вопрос денег, я могу…
– Нет-нет, деньги тут ни при чем. Просто… я переезжаю.
Долгая пауза. По комнате медленно расплывалось сандаловое облачко. Казалось, будто Ганеша из лавового камня с изогнутым, как вопросительный знак, хоботом еле сдерживается, чтобы не чихнуть.
– Но почему? И… куда вы едете?
– В Овернь. Они уже почти три года ищут врача-терапевта в маленькую коммуну с населением пятьсот человек. Они меня встретят с таким обожанием, с каким не встретили бы и величайшую целительницу индуистского пантеона.
Ни разу за все те годы, что я его знала, Ваян не смотрел таким обезьяньим взглядом. С этими прекрасными влажными глазами он был просто неотразим. Сколько пациенток в него влюблялись?
– Ведь это там живет Том Фонтен, да?
И к тому же умен.
– Да. Мне очень жаль, Ваян, но я должна… проверить.
– Проверить что? Его родимое пятно, я угадал? Ангиому Эстебана. И что дальше? Подружитесь с матерью этого Тома Фонтена? Станете втираться в ее семью, скрывая свое прошлое? Вы хотите ее заменить? Просто потому, что этот мальчик похож на сына, которого вы потеряли?
– Я не потеряла его! У меня его украли!
От моего сдержанного тона вмиг ничего не осталось, но я заставила себя снова заговорить спокойно. Не хотелось бы, чтобы наш последний сеанс закончился на враждебной ноте.
– Я… мне очень жаль, Ваян, но я должна туда ехать. Как бы там ни было, я приняла решение. Я уже отказалась от врачебного кабинета в Этрета. Меня ждут в Мюроле.
Ваян встал. Он никогда не делал этого во время сеансов.
– Вы не против, если я закурю?
Я улыбнулась:
– Будьте как дома.
Он открыл ящик, достал длинную тонкую сигарету – горящая сандаловая палочка перебьет ее запах, и следующий пациент ничего не заметит.
– Вы начали здесь новую жизнь, Мадди. Вы теперь не одна. – Он надолго умолк, не припомню, чтобы он когда-нибудь так тщательно подбирал слова. – Уверены ли вы, что ваш… м-м… что Габриэль согласится все бросить и последовать за вами?
Я снова улыбнулась.
– Я с ним еще не говорила, но думаю, он готов последовать за мной куда угодно… Если только там можно подключиться к интернету.
Прекрасное лицо Ваяна на мгновение сделалось страдальческим. Мне всегда труднее всего было говорить с ним о моей личной жизни. Я знала, что его не оставляют равнодушным ни мои светлые волосы, ни моя энергия, ни слезы, которые я год за годом проливала в его кабинете. Хотя, может быть, все было наоборот, может, это я, сама того не сознавая, после всех этих лет в него влюбилась.
Но если даже и так, что от этого менялось? Я свой выбор сделала, он тоже, мы с ним взрослые разумные люди, способные справиться с разочарованиями и противоречиями. И я ответила самым легкомысленным тоном, на какой была способна:
– А если Габриэль не согласится, то тем хуже для него, я своего решения не изменю. Ваян, вы меня знаете, я женщина решительная… и свободная.
– Нет, Мадди, нет-нет, свобода – нечто другое.
Сигарета Ваяна распространяла чудовищный запах гвоздики. У меня не было ни малейшего желания вступать с ним в философские беседы. Только не сегодня. Слушать поучения тоже не хотелось. И еще того меньше – диагностику моего психического здоровья.
– Ваян, у меня к вам напоследок одна просьба. Могу ли я забрать записи всех наших сеансов? Мне хотелось бы заново их прослушать.
Он сделал долгую затяжку. Придется ему сжечь все свои запасы благовоний, если он хочет избавиться от запаха.
– Вы уверены, что это стоит делать?
– Нет, совершенно не уверена. Я вообще ни в чем не уверена. Именно потому я и хотела бы взять все записи с собой.
Ваян нехотя поплелся к своему рабочему столу.
– Как скажете. Я не могу вам в этом отказать, они принадлежат вам. Это вы настояли на том, чтобы все сеансы записывались. Я скопирую их для вас на флешку. Вы хотите только ваши, из этого кабинета, или и те… прежние?
– Все сеансы, Ваян. Пожалуйста.
Я слышала, как он нервно барабанит по клавишам.
– Когда вы уезжаете?
– Через полгода. В последний раз проведу Рождество у подножия скал, а в край вулканов приеду в феврале, когда они будут покрыты снегом.
Он смотрел на монитор, на список наших прошлых сеансов. Влажные глаза были печальны и задумчивы.
– Мадди, могу ли я, в свой черед, попросить вас об одолжении?
– Ой… Вы меня пугаете.
Он продолжал всматриваться в наши встречи, превратившиеся в восемьдесят три файла.
– Когда вы отсюда выйдете, вы перестанете быть моей пациенткой. Мы снова станем, так сказать, коллегами. Может быть, до вашего отъезда посидим где-нибудь? Выпьем, поужинаем…
Он сделал последнюю затяжку. Я смотрела на него с нежностью.
– Ваян, вы же сами сказали, что я живу не одна, у меня есть Габриэль.
– Но вы свободная женщина…
– Да. А вы – нет.
– Что – нет?
– Вы не свободны.
– Я? Мадди, нет человека более свободного, чем я. У меня нет ни жены, ни детей, ни…
Я прервала его так мягко, как только могла:
– Нет, Ваян, вы не свободны. Не свободны до такой степени, чтобы все бросить, не свободны до такой степени, чтобы всем пожертвовать. А я, как мне кажется, могу жить только с человеком, способным на такое. Я эгоистка, да? Поверьте, вы обладаете всеми достоинствами, но вы не тот человек, который может от всего отказаться, все бросить ради того, чтобы последовать за любимой женщиной.