На исходе октября прошлого года, когда внезапно ударил мороз, Лёля стояла у окна, глядя на остатки желтых, дрожащих на ветру листьев. Вороны возмущенно носились над крышей соседнего дома, гвалтом выражая свой протест против злорадной ухмылки природы. Нет, ну в самом деле: еще вчера стоял великолепный, сияющий, теплый день вернувшегося бабьего лета, а сегодня воцарилась «глухая пора листопада», и сине-золотое сияние осени растаяло пред грозным обликом зимы, как дым…
Вот именно как дым, Лёля воочию видела этот дым. Он клубом поднялся к окну и был в клочья разорван порывами ветра. Тут же они радостно набросились на новую поживу, будто голодные птицы на ломоть хлеба, и до Лёли как-то вдруг дошло, что дым этот отнюдь не метафорический, а очень даже реальный!
Что характерно, именно такой вот белый, тягучий, жуткий дым она видела сегодня во сне. Это был стопроцентный кошмар: Лёля сидела, забившись в уголок, и изо всех щелей на нее наплывали струи дыма, а она никак не могла вспомнить, по какому номеру звонить в пожарную охрану. Наконец вспомнила, долго-долго искала по квартире телефон. А когда нашла, позвонила, и тут ее отматерил полупьяный мужской голос…
Когда Лёля проснулась, была глубокая ночь. На улице царила тишина, безжалостно нарушаемая отборным матом. Судя по отдельным русским словам, говоривший никак не мог понять, каким образом он вместо центра Сормова оказался в районе площади Свободы.
Лёля вскочила с постели, принюхалась. Дымом не пахло! Она прикрыла окно, но долго еще не могла уснуть, вновь переживая кошмар и надеясь, что он не сбудется никогда, никогда! Но, как известно, чтобы страшный сон не сбылся, его надо немедленно кому-нибудь рассказать. Однако утром Лёля проспала, родители уже ушли в университет. Не в фирму же звонить, чтобы рассказать сон, все-таки она на больничном, неудобно как-то! И вот…
Нет, сначала Лёля не испугалась. Просто подумала, что внизу, в палисаднике, жгут опавшую листву. Хотя это сколько же надо листвы собрать, чтобы столб дыма поднялся до пятого этажа? Лёля открыла узкую оконную створку (у них в доме были совершенно идиотские окна без форточек: хочешь впустить каплю свежего воздуха, а врывается целый кубометр!), высунулась – очередной клуб дыма, вырвавшийся из приоткрытого окна на четвертом этаже, шибанул вверх, чуть ли не в лицо. Прямо под ней!
О господи…
Однако Лёля и тут не испугалась – скорее разозлилась. Снова эта семейка с четвертого этажа!
Раньше эта семейка жила на седьмом. Дважды в нечаевской кухне и в кухне шестого этажа пришлось делать ремонт: не до конца закрутить кран, когда воду отключили, а раковина полна грязной посуды, было любимым делом верхних жильцов. Воду, конечно, снова давали, когда никого дома не было…
Потом этими тиранами вдруг овладела высотобоязнь. У них была старенькая бабуля – единственный, по мнению Лёли, луч света в темном царстве этих хамов, – а для нее подняться на седьмой этаж без лифта – неразрешимая проблема. То есть лифт в подъезде вообще-то имелся, но работал он, по общему впечатлению, только по ночам, чтобы не надрываться. А у бабулиной наглой дочери, наглого зятя и двух наглых внуков, жутко топавших по потолку шестого этажа (Нечаевых как-то пригласили послушать их топанье, так мама даже прослезилась от счастья, что живет на пятом!), было единственное человеческое качество, из-за которого Лёля им многое извиняла: любовь к этой самой бабуле, Александре Герасимовне. С другой стороны, как же им ее не любить? Она, как атланты небо, держала на своих руках все домашнее хозяйство. А ведь ей семьдесят семь! Атланты, что и говорить, постарше, но ведь они мужики, вдобавок каменные. А Александра Герасимовна росточком Лёле по пояс, ну, может, самую чуточку повыше, и одежки у нее сорокового размера.
Короче, бабуля взбунтовалась: не могу больше сумки таскать на седьмой этаж! Или ходите по магазинам сами, или…
Ультиматум так перепугал семейство, что оно бросилось по дому, разыскивая идиотов, желающих со второго, третьего, на худой конец с четвертого этажа переместиться на седьмой. Учитывая работу лифта и то, что вода выше пятого течет, только когда кран открыт, а дома никого… Короче, хохотушка-судьба распорядилась так, что они нашли обмен с изрядной доплатой с тем же стояком, но на четвертом этаже. Под Нечаевыми. Мгновенно переехали, мгновенно сделали ремонт. При этом дважды затопленным соседям не дали, конечно, ни копейки на новые обои. Лёлин отец намекнул, что надо в домоуправление пожаловаться или хотя бы самим затопить соседей… «А, гори они все огнем!» – отмахнулась легкомысленная матушка.
И вот они, кажется, и в самом деле загорелись.
Лёля вылетела из квартиры, в одну секунду оказалась на четвертом этаже и вонзила палец в кнопку звонка. Раздалось нежное курлыканье. Такими звуками только уши праведников в раю услаждать, а не тревогу поднимать! Забарабанила в дверь – тишина. Заметалась по площадке, звоня и стуча в три другие двери, – напрасно. Соседи на работе или где-то еще.
Странно, но эта тишина Лёлю несколько успокоила. Все люди как люди: чем-то заняты, делают свое дело, без паники зарабатывают деньги, и лишь она, как нанятая, носится по этажам! Пожав плечами, нарочно неторопливо побрела домой и вошла в кухню с твердым намерением побаловать себя каким-нибудь естественным транквилизатором (сладкое, между прочим, отлично успокаивает!). Колеблясь в выборе между мармеладом «Лимонные дольки в сахаре» и ванильным зефиром, меланхолически глянула в кухонное окно. И вдруг обнаружила, что оно буквально занавешено белесым дымом.
Неведомая сила швырнула Лёлю к холодильнику… Нет, она не собиралась спасаться в нем от пожара. Просто на холодильнике у Нечаевых стоял телефон. Накрутила «01»… Не помня себя, что-то там кричала в трубку…
Потом кинулась по комнатам. Сгребла в сумку свои документы, сережки, колечки, бросилась в спальню родителей. Смела что-то с маминого комода и остановилась, пытаясь вспомнить, где лежат родительские документы, бумаги на квартиру, а также за которой из двух десятков картин, развешанных по стенам, оборудован тайничок с семейной заначкой. Помнится, мама что-то такое говорила, но у Лёли вечно в одно ухо влетает, в другое вылетает. Она всегда утверждала, что столько картин в квартире – это ненормально, у них же не музей! Да и была бы там хоть приличная сумма спрятана, а то смех один. Но все-таки!..
И тут у Лёли голова пошла кругом. А книги? А эти самые картины, столь любимые матушкой, – да она ведь не переживет, если их лишится! И как же компьютер со сканером, носильные вещи, посуда, мебель? А сама квартира?! То есть им, Нечаевым, негде будет жить? У них, правда, был домишко в Доскине, но Лёля не хотела жить в деревне, ее туда и летом-то на выходные палкой не загонишь, а сейчас уже зима на носу!
Лёля стояла посреди комнаты, в буквальном смысле схватившись за голову. Картины, туфли, рубли и доллары, ее новый итальянский костюм, мамина дубленка и отцовский ноутбук, четырехтомник любимого Даля, Пушкин и «Мастер и Маргарита», китайский бабушкин ковер и ванильный зефир – все это кружилось перед глазами каким-то жутким огненным колесом. Кажется, она даже всплакнула, оказавшись перед неразрешимой проблемой: что спасать первым делом. И уже кинулась снова к телефону, чтобы позвонить маме на кафедру и спросить совета, как вдруг неведомая сила заставила бросить трубку, принюхаться – и снова ринуться на четвертый этаж.
Может, судьба надорвала животики от хохота, глядючи на Лёлю, и поэтому у нее в голове забил слабый родничок разума? А может быть, до нее наконец-то дошла простая и очевидная несуразица: дым-то она видит, но дымом почему-то не пахнет!
Короче, Лёля скатилась по лестнице, позвонила в дверь… и та волшебным образом распахнулась после первого же, еще совсем слабенького курлы-курлы.
– Лёлечка! – тоненьким голоском воскликнула стоявшая на пороге Александра Герасимовна, почему-то красная как вареный рак (вернее, креветка, учитывая ее мини-габариты), с прилипшими ко лбу влажными седыми волосенками.
«В одиночку боролась с огнем? Заливала пожар водой из-под крана?» – просвистели в Лёлиной голове остатки прежней паники, хотя она уже всем нутром чувствовала: что-то здесь не так!
– Здравствуй, дорогая! Давно звонишь? А я на кухне закрылась, белье решила прокипятить, а то все руки как-то не доходят, – жизнерадостно пояснила Александра Герасимовна, в подтверждение своих слов потрясая такой специальной деревянной клюшечкой, хорошо известной женщинам: ею мешают в баке белье при кипячении.
Не стоит скрывать: Лёля только невероятным волевым усилием справилась с желанием вырвать у Александры Герасимовны эту деревяшку и стукнуть по башке, облепленной белыми потными прядками. И, вполне возможно, бешенство, овладевшее ею, взяло бы верх над элементарными приличиями, когда б на кухне Александры Герасимовны не раздался грохот.
Обе соседки, молодая и старая, сунулись туда – и вдруг увидели красную лестницу, которая уперлась снаружи в подоконник. Взметнулась длань в брезентовой краге, сжимавшая красный топорик с явным намерением сокрушить стекло…
Герасимовна с визгом метнулась к окну, а Лёля – на лестничную площадку, привлеченная новым грохотом.
Мимо нее, подтягиваясь на перилах и мощно забрасывая тело сразу на середину пролета, пронеслось какое-то существо – как Лёле сперва показалось, нечто среднее между динозавром, инопланетянином и средневековым рыцарем. В одно мгновение существо оказалось на пятом этаже: Лёля услышала его тяжелый топот по своей квартире и взлетела наверх – чтобы столкнуться с ним в дверях лицом к лицу.
– Пожарных вызывали? – рявкнул он из-под какого-то прозрачного щитка (может, это было забрало?). – И где горит?!
На голове у него было что-то медносверкающее. Сверкала также бляха на груди. И вообще все на нем сияло и блестело.
А может, Лёле это почудилось, и только его глаза сверкали синим (точнее, голубоватым) гневным пламенем? Лёля из-за этого сверкания ничего толком и не видела, оно ослепило ее и вышибло остатки соображения. Ростом девушку бог не обидел, формами тоже, но перед этим брезентово-асбестово-латунным божеством она чувствовала себя козявкой, букашкой… Семелой, которой явился Зевс во всем блеске своем и испепелил страдалицу молниями!
– Соседка… – пролепетала Лёля. – Белье ки… ки…
Он лучше ее владел собой – только зубами скрежетнул да светлую бровь круто заломил в ответ на это невразумительное, идиотское «ки-ки».
И тут что-то загрохотало на кухне. Металлический бог обернулся, небрежным движением боевой рукавицы пресек Лёлин порыв в квартиру и с легкостью, неожиданной для его бронированного тела, метнулся вперед.
Через его плечо Лёля увидела в окне разъяренную физиономию: в таком же шлеме, с таким же забралом. Только выражался заоконный гость более словоохотливо, громогласно и, скажем так, витиевато. Благодаря приоткрытой Лёлей створке окна она отчетливо слышала каждое слово.
– Скажи, пожалуйста, Митяй, где находится та глупая женщина легкого поведения, которая зачем-то вызвала нас сюда? – спросил он. – И, кстати, знаешь ли ты, что ее мать тоже не отличалась высокими моральными качествами? Вообще у них это родовое…
Само собой разумеется, что выражал он свои мысли несколько иначе. Подсчитывая количество слов, начинающихся на «е», «б», «с», «х», утомился бы даже карманный калькулятор! Лёля мгновенно вышла – нет, вылетела, как ракета! – из ступора, потому что этих бродячих матюгальников, на которых натыкаешься сейчас на каждом шагу, ненавидела лютой ненавистью, и сунулась было вперед, однако Митяй Боевая Рукавица снова задвинул девушку себе за спину и кротко сказал матюгальнику:
– Отбой.
Еще раз шумно попробовав алфавит на зуб, тот гаркнул в пространство: «Отбой!» – и лестница медленно поползла вниз, унося его с собой.
Гость повернулся. Они уставились друг на друга, и по его непроницаемому лицу вдруг скользнула слабая усмешка. Лёля смотрела, как дрогнули твердые, чуть обветренные губы, как смешно наморщился точеный хищный нос. Четче обозначилась ямочка на выпуклом подбородке. Еще она разглядела светлые длинные ресницы. Ресницы сощурились, затеняя серо-голубые глаза. Сомкнулись на переносице светлые размашистые брови, румянец пробился на худые щеки… Лёля видела все это как-то по отдельности, металась взглядом по его лицу и совершенно не способна была понять, обругает он ее сейчас, как его приятель, или расхохочется.
Ни того ни другого не произошло. Еще раз проблеснула эта мгновенная, почти неуловимая улыбка, а потом он сказал:
– Ладно. Жизнь продолжается. – И, обойдя девушку, загрохотал своим мощным снаряжением по лестнице.
Лёля привалилась к стене. Ноги ощутимо подгибались, ее трясло, и все время хотелось вытереть со лба пот, хотя, может быть, его там и не было.
Конечно, натерпелась она – не дай бог никому, нанервничалась, но не потому, не потому била ее сейчас дрожь и слезы подступали к глазам.
«Жизнь продолжается», – сказал он.
Не совсем так: жизнь наконец-то началась!