Тузы Майкла Паркеса - читать онлайн

– Эй, очкарик! – он пронзительно свистнул. – Ты думаешь, ты здесь самый умный?

Глава первая

«Мир движется вперёд благодаря тем, кто страдает».

(с) Л. Н. Толстой.

СССР. Цхинвал.

Ноябрь. 1985г. 14:20.

Або обернулся. Высокий крепко сложенный парень в растянутом свитере сжал кулачищи:

– Ты думаешь, ты умней всех, обезьяна?

Его звали Леоном, но иногда называли Киллером. За широкой спиной у Леона прятались ещё двое.

– Я? – выдавил до чёртиков напуганный Або. – П… Почему я?

– Ты-ты! – Леон свободно взял его за грудки. – Самый умный, а?

– Н… Нет, что вы? – на глаза навернулись слёзы.

Он ни разу не дрался, не представлял, как это делается, и какая за всем этим может следовать боль.

– А там? На уроке. Перед всем классом.

Леон задыхался от гнева.

– Я н… не смеялся, – пытался оправдаться Або. – Я з… закашлял. Я подавился. Вот!

И достал из кармана завёрнутый в чистый носовой платок с инициалами «А. Ч.» засохший молочный коржик.

– Чича, – Леон кривил губы, – ты сидел рядом. Он смеялся или нет?

Або побледнел.

– Он ржал! – мерзкий парень с жёлтым налётом на зубах и языке выступил вперёд. – Ему было весело от того, что ты не умеешь складывать дроби…

– …и числа, – подтявкивал старшему брату толстяк.

– Тха! – выругался Леон, занося над Або здоровенный кулак. – Они врут? Ты слышишь, амёба? Они оба мне врут?

– Д… Д… Да. Умоляю, не бейте.

– Чего?! – Чича схватил очкарика за курчавый вихор. – Повтори это мне в лицо, патлатый!

– Н… Нет. Отпустите, мне больно.

Из глаз покатились горючие слёзы.

– Тупая девчонка, – Леон ухмыльнулся.

Рыдания слабых детей всегда забавляли сильных.

– Чича, напомни, а мы бьём девчонок?

– Неа, – Чича жевался. – Парней бьём, девчонок не бьём.

Он отобрал у Або чёрствый коржик и, разломив его на четвертины, делился с прожорливым братцем.

– Тебе повезло, Чичуа, что мы не обижаем девчонок, – медленно произнёс Леон и громко заржал.

За ним заржали все остальные.

– Пустите меня…

– Мы отпустим. Конечно, отпустим.

Леон передал трясущегося Або в руки Тамази: несклёпистому, жирному, всегда потному парню с немытой нечёсаной шевелюрою.

– Чича, а как мы поступаем с девчонками?

Чича ехидно осклабился:

– Або устала?

Он вертелся вокруг дрожащего очкарика волчком:

– Або хочет умыться? У Або потекла тушь?

– Тха! – Леон похлопал приятеля по плечу. – В туалет её, живо!

– П… Прошу вас, не надо.

Або не противился. Члены сковало мучительным страхом.

Тамази и Чича подняли его над землёй и понесли по направлению к заднему входу в школу.

– Что в… вы делаете? Я сейчас… Я сейчас упаду.

Або жмурил глаза.

– Впредь это будет тебе уроком, девчонка, – глумился Леон.

Белая дверь с облупленным знаком женского туалета распахнулась наружу. Хулиганы пару раз качнули Або взад-вперёд и, словно лёгкую долблёную лодку, отправили в далёкое плавание. Або проскользил по сырому чистому полу и ударил затылок о горячую железную трубу отопления.

– Отдыхай, обезьяна, – сплюнув сквозь зубы, Леон захлопнул скрипучую дверь туалета.

– Как мы его, а, Киллер? – послышался удаляющийся голос Чичи и продолжительное одобрительное гоготание кряжистого Тамази.

Встав на колени, Або ощупал пострадавший затылок. С длинных чёрных волос Або Чичуа на синий кафельный пол падали крупные капли красной крови.

– Мочи его, Сержант! С пыра под дыхло! Корпусом работай, корпусом!

Глава вторая

«Если драка неизбежна, бить надо первым».

(с) В. В. Путин.

СССР. Тверь.

Ноябрь. 1985г. 13:15.

…я вырвался и, сжав кулаки, с новой силой ринулся на обидчика. Обидчика звали Сергей, и учился он на два класса старше – в последнем. Меня звали Константином, но имя моё не выкрикивали – в толпе старшаков за «салагу» никто не болел.

На большой перемене меня выволокли из кабинета химии на пустынный школьный двор. Серёга, самый спортивный парень в Пролетарском районе, ждал меня там. Утром я посмел унизить Серёгу. Серёга не привык слышать оскорбления в свой адрес. Серёга не привык слышать правду. Я же говорил только правду и всегда говорил эту правду в лицо. Так воспитывали меня мои мама и папа. Чувство страха, конечно, было, но я поборол его, высказав Серёге всё, что я думал о нём и о его прихвостнях. Корыстная дружба с сильным – это не дружба, это приспособленчество. Друзей у Серёги не было. У меня, как я выяснил позже, тоже.

– Ну чо, молодой, извиняйся, – Серёга сплёвывал табак мне под ноги, – при всех.

– Эмм, за что?

Я поправил подол мешковатой рубахи.

– За всё, – брякнул он.

Серёга был немногословным, за это девицы его и любили – ходили за ним табуном. За собою подобного не замечал.

– Пфф, держи карман шире, – я твёрдо стоял на своём.

– Ну пошли, – он кивнул на ворота.

– Пошли…

Всей оголтелой толпой мы направились за пределы школы и, обогнув красный кирпичный забор, спрятались за гаражом. Иногда там ещё и курили.

– Чо? – Серёга сделал вид, что хочет продолжить общение, и, развернувшись, ударил меня кулаком по лицу.

Из разбитого носа на губы и подбородок брызнула кровь. Я упал на колени. Не ожидал такого молниеносного начала, потому не успел увернуться.

– Чо, – повторил он, – не больно? Сейчас извинишься?

Разного возраста пацаны обступили нас плотным кольцом и довольно заржали как лошади. Травля слабого малолетки всегда забавляла старших, но слёз и соплей они ждали напрасно.

– Пошёл ты! – утёр нос рукавом и добавил. – Козёл…

– Чо сказал?!

Он попытался пнуть меня по рёбрам, но не попал. На этот раз я был готов. Откатившись и вскочив на ноги, кинулся на него с диким криком.

Крик подействовал. Серёга застыл на месте, и я на полном ходу повалил кабана на траву.

– Души его, Сержант! Души! – наперебой советовали шакалы. – Закрывайся! Техничней!

Я бил по лицу кулаками. Тузил почём зря. Он вертел головой, как пропеллер, но это не помогало. Раз за разом мои «молотки» достигали положенной цели. Правый глаз у Серёги заплыл и закрылся, а слюна стала красной от крови.

– Снимите блоху!!! – прохрипел он, захлёбываясь, и двое приспешников с трудом оттащили меня.

– Мочи его, Сержант! Под дыхло дай! – верещал самый жирный из них. – Бей, пока держим!

Он не умел драться, никогда не дрался, всегда собирал подзатыльники в школе, но тут выступал в роли главного тренера.

…я вырвался и, сжав кулаки, с новой силой ринулся на обидчика. Должен был отомстить на виду у всей свиты. Принизить его, растоптать, уничтожить! Короны не падают с глав королей. Их сшибают – сшибают ботинками!

Сделав один шаг, Серёга закашлял. Разборка давалась атлету непросто – не ожидал такого остервенелого противника.

Я махнул правой рукой, оппонент увернулся. Кулак просвистел в считанных сантиметрах от левой подбитой скулы.

– Он очкует, навешай ему под гузло! – истерично визжал толстопузый.

Голодная до зрелищ толпа улюлюкала, призывая гладиаторов снова сходиться.

– По кокам, по кокушкам стукай! – орал странный парень из класса коррекции.

– Тебе кранты, молодой, – угрожал мне Серёга, но отступал. – Извинись, сука, пока прощу.

Я хлестал кулаками воздух, не слыша и половины того, что он мне говорил. Я устал ничуть не меньше Серёги, а может и много больше, но не собирался сдаваться, идя на попятную. В своей скромной, обыденной жизни я никогда и ни перед кем не извинялся и был уверен, что не извинюсь.

– Пошёл нахер, козёл! – сипел я, продолжая переть.

Мозг сберёг силы для решающего удара.

Серёга необдуманно выкинул правое колено, но, подвернув левую ногу, упал на холодный асфальт:

– Боже мой, как же больно!!!

Я стоял и не знал, что делать. Добивать поверженного врага каблуками было как-то не по-советски.

– Чо зырите? – истошно заорал он. – Поднимите меня! Аккуратно!

Шакалы засуетились вокруг раненого Шер-Хана.

– Иди уж, – шепнул прямо в ухо толстяк, – заслужил.

Наплевав на все приличия разом, я развернулся на пятках и побежал прочь. Сегодня я одолел самого мощного парня в «Пролёте». Я понимал, это только начало. Если верить в себя и ничего не бояться, можно достичь многого. А я верил в себя. Я был сильным, а стал очень сильным! Два белых крыла проросли сквозь рубаху, укутав меня ото всякого страха…

– Важишвили (Сыночка), что с тобой? Господи!

Глава третья

«Счастье всегда на стороне отважного».

(с) П. И. Багратион.

СССР. Цхинвал.

Ноябрь. 1985г. 15:08.

Мама Або, Тамина Чичуа, худая, но жилистая, довольно высокая женщина, ахнув, всплеснула руками и сгребла единственного, горячо любимого сына в охапку:

– Арчи, дорогой, посмотри, что с ним!

Папа Або, Арчил Чичуа, импозантный мужчина с седеющими висками, поднявшись с дивана, нехотя направился в коридор:

– Ничего страшного, Тами. Царапина на голове, – он внимательно изучил повреждение. – Неглубокая. Кто тебя так?

– Ара, кто тебя так? – не унималась Тамина. – Отвечай, когда спрашивают!

Она души в нём не чаяла. В детстве Або очень часто болел, и, бывало, она не ложилась неделю, буквально дрожа над сопящим младенцем.

– Н… Никто, мама.

Заскулив, как бездомный щенок, он прижался к Тамине ещё сильнее.

– Отставить реветь! – приказал отец, бывший военный. – Ты мужчина, мужчины не плачут.

– Арчи, – она осуждающе посмотрела на мужа, – он же ребёнок.

– Жеребёнок? – стиснув зубы, Арчил Чичуа плюнул на всё, ушёл в свою комнату и сделал второй канал громче.

– Больно? – Тамина поцеловала сына в макушку.

– О… Очень, – горестно всхлипнул он. – О… Очень больно.

– Пойдём, солнышко, обработаю ранку.

…

– Зайди на минуту.

В комнате Арчила Чичуа было темно. В комнате отца пахло дорогими сигарами.

Або робко переступил порог.

– Сколько их было? – чеканил Арчил.

Он лежал на подушке, скрестив на груди волосатые руки, на заправленной ярким покрывалом кровати.

– Уда…

– Сколько их было?

– Н… Не помню.

– Сколько? Их? Было?

И без того низкий голос отца стал ещё ниже.

– Я…

– Отвечай.

– Т… Т… Трое, – заикаясь, произнёс он.

– Сволочи, – Арчил сжал острые, словно опасные бритвы, кулаки. – Что было дальше?

Або Чичуа густо краснел: то ли от стыда, то ли от благоговейного страха перед отцом.

– Я… Я посмеялся над одним из них на уроке.

– Над Леоном? – Арчил сверлил сына взглядом.

Або округлил глаза:

– О… Откуда ты знаешь?

Наголо бритый Леон Чиковани был заглавным зачинщиком в классе Або. И во всей школе тоже.

– Не важно. Над чем посмеялся?

– Ему ш… шестнадцать, а он не умеет складывать д… дроби.

Арчил улыбнулся:

– Тупица. Весь в отца-алкоголика. Дальше.

– Я посмеялся… – Або мялся у двери.

– Проходи, садись.

Арчил указал на край двуспальной кровати.

– И вот, – Або сел. – Я посмеялся, а Чича…

– Чича? – Арчил сдвинул брови.

Чича был верным соратником, сошкой Леона. Ещё он был транспортным вором-карманником.

– Чича услышал иии… – бесцветный голос Або задрожал. – Я негромко… всего…

– Не реветь! – приказал суровый отец. – Гехмерти (Господи), кого я воспитал?

– Чича, – Або собрал остатки воли в кулак, – услышал это и н… на переменке всё ему р… рассказал.

– Леону?

– Ну да, Ле… Леону. С Тамази.

– Тамази? Мерзавцы! – отец скрежетал зубами. – Трусы! Падальщики! Что было дальше?

Тамази Арчил не любил. Он был «ни рыба, ни мясо». Часто не воровал и часто не дрался. Он не заслуживал ненависти, но был скользким и мерзким типом, которого Арчилу хотелось раздавить подошвой ботинка, как земляного червя после осеннего ливня.

– Я не… не знал, а они сговорились, дождались к… конца уроков и подкараулили меня во дворе ш… ш…

Арчил тяжело задышал:

– Так. Допустим.

– И вот… – утерев нос платком, Або спрятал его обратно в карман. – Леон схватил меня в… вот здесь, – он взял себя за воротник у футболки, – а Чича д… дёрнул вот так, – он поправил взъерошенные после общественной бани волосы.

– Они били тебя по голове?

– Нет, н… не били, не били. Леон сказал, что я де… девчонка и обезьяна, и что они н… не обижают девчонок. А Чича… А Чича заржал.

Або запинался. Рыдания удушливой волной готовы были выплеснуться наружу.

– Ударил Леона за это? За оскорбления, за девчонку, за обезьяну.

– Не… Нет, – Або отрицательно покачал головой. – Я з… заплакал тогда.

Арчил закатил красные от усталости и злости глаза:

– Дальше.

Он свирепел с каждым произнесённым Або словом.

– А дальше сказали, что если я з… зарёванная девчонка, и у меня потекла тушь, то я должна умыться в… в…

– Да где? – отец проглотил слово «блядь». Он старался не материться при сыне. – Где?! – вспыхнул он.

– В женском тэ… тэ… тэ… – по щекам текли слёзы.

Крупные, прозрачные и солёные, они встречались на маленьком безвольном подбородке и, провисев там секунду, падали на яркое покрывало кровати.

– И? Ты сопротивлялся? Ты отбивался?

– Они взяли меня н… на руки. Они несли меня в туалет н… на руках. В женский т… туалет.

Поднявшись и сев рядом с сыном, Арчил захрустел фалангами пальцев:

– Або, мальчик мой, ты сопротивлялся?

– Д… Да.

– Або! – отец повысил на него голос. – Ты сопротивлялся?

– Н… Нет. Я н… не мог, – Або сполз на палас. – Я н… не смог. Мне было страшно. Я б… боюсь. Боюсь драться, я б… боюсь боли. Их было… было… было так много. Я никогда бы не смог па… па… па…

Он умолк.

– Их было ТРОЕ!

Вскочив на ноги, Арчил забегал по комнате. Казалось, сейчас он ударит родное дитя по лицу.

Або мелко дрожал:

– Ка… Клянусь, никогда бы не смог п… победить.

– Да, ты прав, – хрипел он, – и никто бы не смог!

Фанатично преданный сын распахнул зарёванные глаза. В кои-то веки они излучали надежду. Неужели отец понял его? Неужели отец принял Або таким, каким он родился?

Арчил стал пунцовым:

– Ответить и проиграть и позорно сдаться – разные вещи, – тихо закончил он.

– Я…

– Ты трус, Або. Ты жалкий трус. Я тебя таким не воспитывал.

– Но я… я… Мама…

Дверь отворилась. В тёплую комнату, словно холодный уличный ветер, ворвалась мама Або, Тамина Чичуа.

– Арчи, – осуждающе бормотала она, обнимая ребёнка, – не видишь, он плачет?

– Ты подслушивала?

– Ему очень плохо. Они…

– ТЫ ПОДСЛУШИВАЛА? – загнанным в угол немейским львом прорычал отец.

– Нет… – и «Геракл» потупила взор. – Всего пару минут.

– Мы не воспитывали из него тряпку! – Арчил по-женски всплеснул руками. – Он… Он…

Обхватив голову сына, Тамина упала пред ним на колени.

– Прав Леон! – губы отца задрожали. – Прав Чича! Тамази! Он… Он девчонка!

– Не слушай, Або, – она закрыла нежными материнскими ладонями его красные от стыда уши. – Не слушай, малыш.

– Малыш?! Да ему скоро в армию! Пускай слышит! Пускай весь дом слышит! Мой единственный наследник – тряпка! Боится ударить, боится получить сдачи! Падает в обморок при виде крови! Не может постоять за себя, как же он постоит за нас с тобой в старости?

– Нам будет не на…

– Мне плевать, что он думает! Мне плевать, кто что думает! – Арчил со всей силы пнул угол кровати и, вскрикнув, орлом цапнул сына за плечи. – Ты с нами?! Ау-у! Ты меня слы-ышишь?!

Очень грубо, топорно, но он пытался до него достучаться.

Або заливался слезами:

– Ма… Мама…

– Не надо, – Тамина стенала, – прошу.

– Бей!!! – сипел в агонии жестокосердный отец. – Бей меня! Бей всегда! Бей всех! Бей первым! Не позволяй никому вытирать о тебя ноги! Бей в лицо! Не бойся проиграть! Не бойся боли! Не бойся убить или быть убитым! Не бойся смерти! – он отшвырнул Або, как слепого котёнка. – Бойся унижения! Бойся позора! Умри героем, но не живи тряпкой! Сегодня ты опозорил не только себя, ты опозорил меня, её. Ты опозорил нашу фамилию… ты опозорил мою фамилию Чичуа! Ты опозорил весь мой род! Мой папа воевал…

Отец замахнулся на сына тыльной стороной ладони. Тамина закрыла ребёнка грудью.

– Противно иметь с тобой дело, Або, – руки Арчила заметно дрожали; в глазах показались слёзы – слёзы глубочайшего разочарования.

Он вышел из комнаты, демонстративно захлопнув дверь кабинета.

– Бедняжка, – Тамина помогала сыну подняться.

– Мама, мама, я… мы… – Або колотило.

Вечером у него повысилась температура. Або заболел и болел очень долго.

– А Костя выйдет?

Глава четвёртая.

«Лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть».

(с) Э. М. Ремарк.

СССР. Тверь.

Ноябрь. 1985г. 18:16.

Серёга переминался в неотапливаемом подъезде. Ему было неловко.

– Сыночка, к тебе, кхм-кхм, пришли, – моя мама, Валентина Георгиевна, позвала меня из коридора. – Что у тебя с лицом, мальчик?

– Да так, – он невразумительно покачал головою.

Кислое, как муравьиная попка, лицо Серёги и правда представляло собой не лепшее зрелище. Ссадины и цветущие кровоподтёки украшают мужчин в глазах женщин, но пугают матерей.

– Что значит «так»? – строго переспросила она. – У моего сына нос разбит и изорван жилет, у тебя всё лицо в синяках. Он подрался с тобой? Что у вас, чесслово, произошло?

– Ничего…

Серёга отступил на один шаг назад. Он готов был пуститься наутёк в любую секунду.

– Ничего? Как прикажете понимать? – подбоченившись, она хмурила светлые брови с изломом. – Вы что-то не поделили? Сыночка! Сыыына!

Она торопила меня.

– Да мы так… – тихо повторил он.

Серёга стыдился. Стыдился нашей неравной драки. Стыдился своего безоговорочного поражения.

– Чо, мамуль? – подкравшись на цыпочках сзади, расцеловал её в обе щёки.

– Не чокай! Боже милостивый, где ты берёшь такие майки? Признайся, сам разрисовал? Немедленно переоденься – павлином ходишь! … Это к тебе, – Валентина Георгиевна, преподаватель высшего учебного заведения, закатила глаза. – С ним подрался?

– Неа, – я отчаянно замотал головой так, что она заболела. – Я же тебе говорил, я не дрался. Мы в школе бегали, и я упал.

– Упал? Как же, как же, – она махнула рукой. – На него, что ль, упал? На его кулачищи?

– Мамулечка, я сейчас… мигом, – надев шлёпанцы и закрыв за собой деревянную дверь, вышел в холодный подъезд. – Чо тебе? – грозно цедил я так, чтобы мама не слышала. – За добавкой пришёл? Ещё хочешь?

– Погоди ты, я это… – Серёга не знал, куда девать кисти со сбитыми в кровь костяшками. – В общем, это… прости меня.

Он не смотрел мне в глаза. Он изучал недавно помытый дежурной соседкой подъездный пол.

– Простить? – удивился я. – За что?

– Я был не прав… тогда. Да и вообще. Ты дрался, как Бельмондо… как мужчина, – он протянул правую руку. Она сильно болела. Костяшки на ней были содраны до основания.

Я пожал её безо всякого страха:

– Ты тоже.

– Серьёзно? – Серёга зарделся. – Тогда чо, друзья?

– Как бы да.

Улыбнулись.

– Не бойся, я прослежу, чтобы в школе тебя никто пальцем не тронул.

Серёга не хвастал. Он точно знал тему, о чём говорит и чего обещает. Серёга мог выполнить это. Все-все старшеклассники, лодыри и шпана почитали его, как родного отца, исключая ботаников.

– Круто. Зайдёшь? – я кивал с каждым слогом.

– Да не, я это… не. Я так… мимо проходил, решил вот…

Серёга стеснялся. Я видел, он прилично проголодался и немного продрог.

– Заметайся. Сегодня и впредь, мой дом – это твой дом.

Серёга расплылся в беззлобной улыбке:

– Тогда ладно. Только это… я ненадолго, матушка заругается.

Он имел в виду свою маму. Она работала модисткой и была очень строгой, но справедливой женщиной.

– Хавать будешь?

– А чо?

– Борщ… с пампушками. Моя ма так готовит его – закачаешься!

– Борщик буду, – Серёга переступил порог. – Слышишь, а как мне её называть?

– Валентина Георгиевна, – прошептал я и заорал. – Мааам, к нам гости! Это Сергей, он учится в моей школе!

Захлопнув входную дверь, мы не повернули ключ. Делать это было не обязательно.

Три недели спустя

– И я ему, такой – шац! Бью с вертухи!

Глава пятая

«Тот, кто мстит, иногда жалеет о содеянном. Тот, кто прощает, никогда не жалеет об этом».

(с) А. Дюма.

СССР. Цхинвал.

Ноябрь. 1985г. 20:05.

– Ага-ага-ага! – Чича гоготал, внимая залихватским россказням Леона. – И чо, и чо, и чо?

– Да ничего. Он свалился как подкошенный. Я пинаю его, уже ног не чувствую. Ору: ещё хочешь, тварь, ещё хочешь?

– Ага-ага-ага!

Чича ухохатывался с баек Леона. Он никогда в них не верил, но то, что там будет забавное, не исключал.

– И чо, и чо, и чо? – в сотый раз повторил он.

– Да ничего. Хлыщ ползёт, сопли утирает, кровью харкает. Не бей меня, говорит, я всё отдам.

– Ага-ага-ага! – Чича заехал брату ранцем по спине. – Ты это понял, жирдяй? «Я всё отдам».

– Угу.

Тамази не смеялся. Он вообще не любил смеяться – чаще смеялись над ним. Он слушал Леона, а думал о длинноногой белокурой девочке из параллельного класса. Девочке, в которую был тайно и безответно влюблён.

– И чо, и чо, и чо?

– Да ничего, – Леон утомился придумывать новые подробности к несуществующей драке. – Отдал он мне лопатник и всё. Выписал ему на дорожку подсрачник и отпустил домой, к мамке!

– «К мамке»? Ага-ага-ага! – от смеха Чича сложился пополам. – Ты это понял, жирдяй? К мамке, к мамке!

Тамази невнятно подёрнул плечами:

– Угу.

– Тебе, Киллер, на эстраду надо. К Хазанову юмористом.

Хазанов был для Чичи кумиром. Когда никто не видел, когда никого не было дома, Чича вставал перед зеркалом, брал в руки расчёску сестры и изображал Хазанова – один из его монологов. Он старался играть голосом, старался попадать в мимику лица, старался передать акцент.

У него не получалось. Выходило паскудно. Но Чича не унывал. Он знал, наступит день, и он будет величайшим комиком в Союзе. Таким, как Хазанов.

– Халзанов – отстой, – сплюнул сквозь зубы Тамази. – Вторяк. «У ты какая». *

– Эй, жирный! – покраснев от обиды, Чича сжал кулаки…

…как вдруг:

– Ребятишки, закурить не найдётся?

Из темноты к ним направился человек, лица которого не могли рассмотреть. Тень от шляпы падала на глаза, а огромная окладистая борода закрывала всё остальное. Фигура его (или её) пряталась в складках бесформенного коричневого плаща.

– Чего тебе надо, мужи… – Чича осёкся, – …кто ты такой?

Глаза человека блеснули рубиновым цветом:

– Прохожий, – зловеще прошептал он, вынимая из пазухи палку, завострённую на конце.

– Эээ! – Тамази отступил на один шаг назад. – Вы чего? Мы не курим… Да честно не курим.

В отличие от Тамази Чича был парнем не из робкого десятка, но и ему на мгновение стало страшно. Леон застыл с открытым от удивления ртом. Чувство зарождающейся опасности поселилось в сердце каждого из них.

– Ты Леон? – человек указал черенком на Тамази.

– Я? Леон?

Растерявшись, Тамази замер на месте, как бездушный идол Моаи*. Частые волосы на спине и руках стали дыбом.

– Я Леон, – стиснув зубы и уняв ноющую боль в висках, Леон вышел из темноты на свет уличного фонаря. – Чо хотел?

Крупные хлопья снега таяли на ресницах, превращаясь в небесные слёзы.

– Справедливости, – неестественно прохрипел человек и ударил его концом палки наотмашь. Самодельная металлическая насадка рассекла мочку уха и щёку.

Леон упал на асфальт, забрызгав Тамази кровью.

– Господи, помогите!!! – колени трусливого толстяка подогнулись. – Я ничего вам не сделал! Я вас даже не знаю! Честно-честно!

Бежать было некуда – глухой тупик кирпичной стеною отрезал «приятелей поневоле» от внешнего мира.

– Меня – нет, – высоко рассмеявшийся человек лягнул Чичу стоптанным каблуком сапога в солнечное сплетение. – Выродки! Гнусные выродки!

Выпучив поросячьи глаза, Чича присел, словно галантный джентльмен, приглашающий даму на вальс, захлебнулся отравленным воздухом и, тщетно цепляясь руками за выступ в стене, повалился на локти и ниц.

– Я… Я ничего не делал! Клянусь, я ничего не видел! Я их даже не знаю! Они мне не друзья! Честно-честно!

Тамази пятился, словно рак, и тараторил, как волнистый попугайчик, проглатывая неудобные окончания слов.

Человек напирал, пользуясь неоспоримым преимуществом в росте:

– Ты был с ними, был с ними… тогда!

– Когда?! – взвизгнул он. – Кто вы? За что?

– Я – твоя совесть. И она говорит тебе… страдай!

Человек резанул палкой морозистый воздух. Послышался свист. Крутанувшись волчком, как заправская балерина, Тамази впечатался носом в бордюр. Снег обагрился искупительной кровью.

Унизительно всхлипнув, Леон затаился в углу. Страх мешал им быть достойными. Мешал сопротивляться.

– Гнусные выродки! – повторил человек и со всей силы врезал Леону по рёбрам.

Чича отполз на почтенное расстояние. Прожжённого наглеца и предателя не заботила шкура «товарища». Леон был ему омерзителен. Чича завидовал успеху Леона – щипач видел себя во главе новой банды.

Острым, но сбитым носком сапога человек перевернул полуживое тело Леона на спину:

– Сволочь! Подонок! Скотина!

Смачно харкнув в лицо, человек тут же вытер слюну ладонью, накормив малолетнего мерзавца окровавленным снегом.

– Простите… – давясь и отплёвываясь, кашлял Леон. – Умоляю, не на…

Вырубив его ударом затылка о голый асфальт, человек улыбнулся:

– Ты следующий.

Выбор перста пал на Чичу.

Чича не удивился. Чича ждал этого. Чича готовился! Правой рукою нащупав единственный камень размером с пятак, он выцарапал его пожелтевшими от никотина ногтями из насквозь промёрзшей земли и швырнул в сторону человека. Камень разминулся с виском в паре десятков сантиметров.

Психопат разозлился. Он не говорил, он шипел. Шипел, как змея под колодой:

– Выродки… Выродки… Выродки…

Рта, щёк и овала лица не было видно. Борода изменила лицо. Борода его наглухо скрыла.

Чича впился в запястье кривыми зубами, представляя, что спит в своей тёплой постельке и вот-вот проснётся:

– Вы не убьёте меня… не убьёте! – заревел он, размазывая по подбородку солёные сопли. – Я несовершеннолетний!

– Не убью, – произнёс человек, улыбнувшись ещё шире. – Но сделаю так, что ты сам не захочешь жить.

Он пугал его, доводя до безумия. Он не собирался калечить и без того незавидные судьбы, не собирался брать на душу грех. Он наказывал их… за что-то наказывал.

Хлёсткие удары острых, словно опасные бритвы, кулаков приходились по незащищённым Чичей местам. Чича уклонялся и закрывался, зарываясь по уши в сугроб, но закрывался неловко. Человек знал его, как себя, чувствовал кожей, читая, как открытую книгу, и предугадывая каждое следующее движение.

Мокрой шапкой Тамази утирал пятна крови с лица. Он решил убежать… бежать быстро и без оглядки! Подскочив, как бойцовский петух, поравнялся с Леоном, но, поскользнувшись на льду, растянулся всем телом на свежем снегу, во второй раз за вечер сломав себе нос. Голова закружилась, и вытошнило на ладонь. Он отчётливо слышал, как Чича, рыдая, зовёт свою… «мамку».

«От смеха Чича сложился пополам:

– Ты это понял, жирдяй? К мамке, к мамке!»

Но весело не было никому. Тамази отключился.

*«У ты какая» – известный монолог Геннадия Хазанова.

*Моаи – каменные истуканы на острове Пасхи.

Он не был красавцем. Он не был уродом. Он был обычным среднестатистическим советским мальчиком. Худые руки и узкая грудная клетка мешали отстаивать себя и свои интересы, но он к этому не стремился. Не лез на рожон, не задирал старшеклассников, всячески избегая случайных конфликтов. Он был мальчиком с обидной приставкой «пай». Он был послушнее девочки.

Глава шестая.

«Тайны человеческой жизни велики, а любовь – самая недоступная из этих тайн».

(с) И. С. Тургенев.

СССР. Москва.

Ноябрь. 1985г. 12:17.

Ориентация Глеба была сообразна традициям. Ему нравились девочки, только не все. Ему нравилась только одна девочка – Белла.

Белла была самой красивой девочкой в параллели. Для него Белла была самой красивой девочкой в школе. Да что там в школе, для него Белла была самой красивой девочкой в мире! У Беллы были роскошные, длинные, каштановые волосы, заплетённые в тугую косу, карие, немного раскосые глаза, подведённые чёрной тушью, маленький вздёрнутый носик, узкое аристократическое лицо, изящный женственный подбородок и пухлые губки, подкрашенные неяркой помадой. Белле было четырнадцать полных лет. Ему было так же.

– При-ивет…

Набравшись смелости, он приблизился к ней на большой перемене. Соседка по парте Беллы (противная зубрила Наташка) фыркнула и, демонстративно смахнув атлас края в учебник, оставила их тет-а-тет.

– Привет, Глеб, – подняла глаза мечтательная девочка.

– Ты… Что ты делаешь сегодня вечером? – перешёл в неуверенное наступление он.

– Я? – Белла вскинула бровь. – Ничего. Дома скучаю, к контроше готовлюсь. А ты?

– И… И я ничего, – он осторожно присел на стул рядом, словно исписанный маркером стул мог обжечь его тощую попу.

Не знал, что сказать. Не знал, как начать, как решиться. Он собирался пригласить Беллу в кино. Во всех кинотеатрах шла романтическая комедия «Самая обаятельная и привлекательная» с Ириной Муравьёвой и Татьяной Васильевой в главных ролях. Глебу очень нравилась Ирина Муравьёва. Но Белла нравилась Глебу больше.

Мечтательная девочка прихорашивалась.

– Любишь кино?

Хитрец начал издалека.

– Очень, – оживилась она. – А ты?

– Очень… – кивнул он в ответ. – «Самую обаятельную и привлекательную» смотрела?

– Неа, – она недовольно надула губки, – ещё не успела. А ты?

– И я не смотрела… смотрел – Глеб едва не терял сознание. Ему не хватало свежего воздуха. – Может быть…

Слово «сходим» сипом вырвалось изо рта. Он зашёлся утробным кашлем.

– Что, прости? – Белла спрятала зеркальце.

– Может… ты… хочешь…

– …сходить в кино? – удивилась она.

– Ну… да… если…

– Конечно. Во сколько сеанс?

– Хочешь?! – фальцет сменил сип. – В шесть пятнадцать. Зайду за тобой в… полшестого.

– Лады.

Белла назвала ему свой домашний адрес.

– Я буду ждать тебя у подъезда.

Глеб пытался подняться, но ватные ноги не слушались мозга.

– Лады, – повторила она.

Прозвенел благодатный звонок.

– Мне пора! – Глеб вскочил как ужаленный. – До свидания, Белла.

Первый раз ни к чему не обязывающая фраза «До свидания» обрела в жизни Глеба конкретное значение. На свиданиях Глеб не бывал никогда.

– Слышал новость? Привет.

Глава седьмая

«Если голоден твой враг, накорми его хлебом; и если жаждет он, напои его водою: ибо, делая сие, ты собираешь горящие угли на голову его».

(с) царь Соломон.

СССР. Цхинвал.

Ноябрь. 1985г. 11:38.

Вздрогнув от неожиданности, он поднял глаза. Они встретились робкими взглядами.

– Эмм, а какую? Привет.

– Тут не занято?

Гела указала на соседнее место за партой Або.

– С… Секунду, – он сбросил каркасный портфель на потёртый линолеум в частую точку. – Садись.

– Ой, спасибочки.

Гела Сванетия была самой обаятельной девочкой в классе. Она покорила Або заразительным смехом на первой совместной линейке и не давала покоя влюблённой душе девять лет.

– Слышал новость?

Або не смотрел ей в глаза. Он стеснялся. Учебник по геометрии вдруг стал для него и щитом, и мечом, и лучшим другом.

– Леона и Чичу побили. С Тамази.

Гела мило надула губки.

– Да ладно? – Або еле дышал. – Ты не шутишь? А к… кто?

– Они сами не знают. И никто не знает.

Гела вытащила из сумки пенал, тетрадь в клеточку и положила на парту Або.

– Я останусь? – она околдовывала его своими ресницами.

– Что? – Або аж побледнел.

– Я с тобой посижу? – улыбнулась она.

– Если хочешь. А к… как же Маро?

– Ой, да ну её, – Гела покрутила указательным пальчиком у виска, – не бери в голову, – и зашептала, – она глупая, хочет сидеть с Лукианом.

– Каргад (Хорошо), – Або был несказанно рад рокировке. – Так что там с Л… Леоном и Чичей?

Эта новость никак не давала покоя.

– С Тамази. Их, – опасливо оглянувшись, – их сильно побил, – Гела поправила волосы, – человек с кровавыми глазами! Леон в больнице.

– С к… кровавыми глазами?! Это как? А Тамази и Чича? – Або сыпал вопросами.

– Чича обделался лёгким испугом, – рассмеялась она.

– А Тамази?

Або пропотел.

– И Тамази. Им всем досталось, но Леону чуть больше.

– Они тоже в больнице?

– Нет. В больнице один Леон. Остальные зализывают раны дома.

Гела неожиданно пристально посмотрела на него:

– А чего это тебя так волнует?

– Меня?! – он мотнул головой. – Не волнует. Ведь ты же сама это мне р… рассказала.

– Хах, точно, – мигнула она. – Я уже и забыла. Сейчас у нас что?

– Геометрия, кажется, – пискнул Або, раскрывая тетрадь.

Он дрожал, как осиновый лист. В ближайший час ему было не до уроков.

…

– Как дела в школе?

Утром на кухне отец всегда читал свежую «Комсомольскую правду».

– Каргад, – Або проглотил ком холодной овсяной каши. – А что?

– Ничего, Барбос. Держи выше нос, – Арчил хлопнул сонного мальчика по спине. – Больше не обижают?

У него было приподнятое настроение.

– Больше некому, – руки Або затряслись, и он выронил ложку. – Леона вчера очень сильно избили.

– Серьёзно? – спросил отец, не отрываясь от чтения. – И чего, жить-то будет?

– Серьёзно, – Або колотило. – Ты разве не с… слышал?

– Я? – отец пренебрежительно цокнул языком о мягкое нёбо. – Я за ними не слежу.

– За ними? – Або отодвинул тарелку с опостылевшей кашей в сторону. – За н… ними?!

– За ними, за ними. За Чичей, Леоном, Тамази… и кто там ещё? Бандерлоги с Большого Каретного.

Голос Або становился всё тоньше:

– Это ты?

– А?

– Скажи, это сделал ты… ты? Скажи честно.

– Что сделал? – не понял отец.

Или не подал вида, что понял.

– Ты знаешь, что. Ты избил Л… Леона, Тамази и Чичу?

Або стиснул зубы; был зол на отца, не нуждаясь в его оправданиях.

– Бред сумасшедшего.

– Мама!

– Не сметь распаляться.

На шум из соседней комнаты выглянула Тамина:

– Важи (Сын), ты чего?

– Мама, это сделал… – Або давился и кашлял.

Конфликты с отцом всегда давались непросто.

– Або, ты чего? – повторила она, прижимая ребёнка к груди. – Успокойся. Скажи мне, не бойся.

– Это сделал… он! Он избил Л… Леона, Тамази и Чичу! Он! Он! Он!

– Не мели ахинею! – взревел голословно оболганный и, отшвырнув хлипкий стул с подлокотниками, вскочил на ноги. – Ты не в себе! Думаешь, ты один, кого мучили эти подонки? Думаешь, я один, кто точил на них зубы?

Тамина ерошила волосы сына:

– Всё хорошо, мальчик мой. Кушай кашку. Погреть?

– Кушай кашку! – скомкав газету, отец выкинул её в мусорную корзину. – Приятного аппетита!

Он зло посмотрел на Або, на Тамину и ретировался.

Как обещал, Глеб ждал её у подъезда. Не знал, куда подниматься, даже если бы захотел – Белла не назвала ему номер квартиры.

Глава восьмая

«Удары в спину чаще всего наносят те, кого защищаешь грудью».

(с) Э. Сафарли.

СССР. Москва.

Ноябрь. 1985г. 17:30.

Пиная сапогами рассыпчатый снег, он сто раз пожалел, что не выбрал валенки. Ступни и голени занемели от холода. Каждые несколько метров старался расшевелить пальцы ног, но это не помогало – пальцы становились вдруг непослушными и не думали согреваться.

Глеб бросил взгляд на запястье. До начала сеанса оставалось чуть меньше тридцати минут. Он прикинул расстояние от дома Беллы до кинотеатра «Родина». Спустись его пассия прямо сейчас, быстрым шагом вполне бы успели.

Надев болтающиеся на резинке варежки, Глеб засунул руки в карманы. Снег был сухим, мороз стоял трескучий. На его памяти это была самая суровая московская зима. Влаги в воздухе не было никакой – снег не лепился, снег разваливался на снежинки, разлетаясь по ветру.

Глеб не любил сухой снег. Он любил мокрую зиму и нулевую температуру, когда вечером можно было выбежать на улицу без шарфа, накатать снежных комьев, поставить их один на другой, а утром идти в школу и любоваться собственным снеговиком.

Многие говорят, что в четырнадцать лет детство заканчивается. Может быть, многие правы, но Глеб так никогда не считал. Глеб любил лепить снеговиков, кататься с ледяных горок на обрывке картона, сбивать огромные сосульки с карнизов крыш и рассасывать небольшие. Глеб любил Новый год, любил запах мандаринов и ёлку в квартире, любил шоколадные конфетки «Мишка косолапый» в мамином сладком подарке. В душе четырнадцатилетний Глеб всё ещё оставался ребёнком.

Скрипнула дверь подъезда, и на улицу вышла Белла. Глеб потерял дар речи. Белла была восхитительна и невесома. Несмотря на холод, она надела всё самое красивое, но не самое тёплое. Коротенькое, самостоятельно ушитое пальтецо, обтягивающие вельветовые штаны, каракулевая шапка и казаки до колена. Белла сияла, словно звезда на обложке модного иностранного журнала.

Глеб проглотил слюну:

– Ты… Ты очень красивая. Тебе очень идёт.

Она явно смутилась:

– Спасибо, но… я должна сказать тебе кое-что об…

За Беллой, прихрамывая пиратом, на улицу вышел Артур – старшеклассник из их общей школы. Артур был на голову выше Глеба и на два плеча шире. Он занимался вольной борьбой, входил в юношескую сборную Советского Союза. Артур не имел недостатков ни в себе, ни в женском внимании. Девочки так и вешались на него без оглядки. Артур разбивал их наивные, трепетные сердца с медицинским цинизмом, но никого это, кажется, не останавливало. Никто в целом мире не мог потягаться с ним в крутости.

– Ты ещё здеся? – он показательно обнял красотку за талию. – Проваливай, шмакодявка!

– Погоди, – Белла высвободилась. – Слушай, Глеб… ты уже уходил, когда Артур пригласил меня прогуляться. Я не знала… не знала, что делать. Не знала, как тебе сообщить. Артур, – она не смотрела обоим в глаза, – тоже… тоже позвал меня в кино.

Глеб боялся ответить.

– Шмакодявка в пролёте. Удачи.

Борец выкатил грудь.

– Артур! – гневно окликнув парня, Белла взяла Глеба за руку и отвела в сторону. – Ты не обиделся? Посмотри на меня.

– Нет.

Он не смотрел на неё, а смотрел себе под ноги.

– Точно?

Качнул головой. Это значило лишь одно: «Нет!» Это значило: «Нет, не точно!»

– Лады… – Белле было неловко, но она не собиралась упускать свой единственный шанс пококетничать вдоволь с Артуром. – Тогда мы пойдём? – и она поманила старшеклассника за собой.

Кровь ударила Глебу в лицо.

– Ты иди, – Артур подтолкнул Беллу вперёд. – Я тебя догоню. Не волнуйся.

– Артур!

Белла переживала за Глеба. Она не хотела кровопролития. «Чемпион» мог размазать очкарика по брусчатке.

– Иди, – успокоил её кавалер. – Я скажу ему пару ласковых. Просто скажу.

Белла насупилась, но отошла.

– Ты это, – стиснув плечо Глеба до гематомы, Артур зашептал ему на ухо так, чтобы Белла не слышала, – забудь про неё, понял? Она моя.

Глеб кивнул. Его голос сорвался бы в эту секунду.

– Она не для тебя, понял? Ты нормальный пацанчик, просто она не для тебя… понял? – Артур шмыгнул носом.

На морозе носы стали красными, как помидоры.

Глеб снова кивнул.

– Точно? – Артур давил на него своей физической силой. – Я вижу, ты парень нормальный. Знаешь, почему мы так поздно вышли? – встрепал козырёк его кроличьей шапки.

Глеб отрицательно замотал головою. Не собирался разговаривать с подлецом, нагло укравшим его музу, его мечту, его первую и единственную любовь.

– Она высматривала тебя вооон в то окно, – он указал Глебу на угол дома. – Она думала, ты уйдёшь, понял? Она думала, ты не дождёшься…

Артур быковал. В нём проснулся садист. Иногда ему нравилось причинять беспомощным боль и страдания.

– Ммм, – мыкнул Глеб.

Слёзы навернулись у него на глаза.

– …она до последнего надеялась, что ты всё поймёшь и уйдёшь, – повторил он. – Она это очень хотела. Ты в тягость ей, понял? Бывай, – щёлкнув парня средним пальцем по сопатке, Артур надвинул ушанку на маленек лоб.

Глеб не противился. Слёзы льдинками замерзали на прыщавых щеках. Его Богиня, его Судьба и мерзавец-артур удалялись, воркуя. Они шли на фильм, который рассчитывал посмотреть Глеб. Он обнимал девочку, которую Глеб любил. Он выглядел так, как мечтал выглядеть Глеб. Артур проживал не свою, Артур проживал его идеальную жизнь…

– Ты как, мэгобари (друг)? Говорить можешь?

Глава девятая

«В страдании есть идея».

(с) Ф. М. Достоевский.

СССР. Цхинвал.

Ноябрь. 1985г. 16:11.

Заур Имедов, коренастый темноволосый мужчина с орлиным носом и аккуратно выбритой эспаньолкой, склонился над телом.

Леон разлепил глаза и кивнул.

– Опиши нападавших.

Заур разогнул милицейский блокнот.

– Чича… – прошептал Леон.

Ему было больно говорить. Шептать ему было не больно.

– Чича уже дал показания. С Тамази. Теперь я хочу послушать тебя.

Взяв шатающийся больничный стул, Заур поставил его у изголовья кровати:

– Смелее, – удобно усевшись, раскинул колени и стопы врозь.

– Он был один…

– Он? – сразу же перебил пациента Заур. – Чича не уверен. Это могла быть и женщина.

– Он, – Леон снова закрыл глаза, – это был, – МХАТовская пауза, – он.

– Вы узнали его?

Заур Имедов крутил в руках шариковую ручку. Колпачок и кончик были прогрызены до стержня.

– У него были красные, – Леон тяжело проглотил слюну, – гл… глаза, а…

Заур записал.

– …а ещё… ещё у него была бо… бо…

– Борода?

– Да. О… О…

– Окладистая?

– Чего?

– Ничего, – он сверял показания Леона с показаниями Тамази и Чичи. – Смелее-смелее.

Заур Имедов был старше Леона ровно на десять лет. Он был зелёным оперуполномоченным в советской милиции. Жестокое избиение трёх трудных подростков стало его первым служебным делом.

– Он был один…

Леон закрыл и больше не открывал глаза. Свет резал их без ножа, доставляя калеке страдания.

– Он ударил меня… очень сильно, в живот! Я упал. Я не мог в… Воды.

Заур заботливо напоил пострадавшего тёплым чаем.

– Потом он ударил и Чичу… и бил его, пока Тамази лежал, – из-под зашитого века Леона выкатилась скупая мужская слеза. – Бил ногами. Потом… потом Тамази поднялся и побежал, но… поскользнулся на льду. Тогда он… он взялся за него и… и за меня. Он взялся за нас обоих, тха!

Заур Имедов молчал. Показания Леона полностью совпадали с показаниями закадычных друзей.

– Посмотрите в шкафу…

Молодой лейтенант сделал пару шагов в сторону двери:

– Вот в этом?

– Угу.

Шкаф был один.

Заур распахнул покосившиеся от сырости створки.

– Там… Там мои… видите? Мои школьные брюки. Вы видите? Они там?

Школьными брюками в синих заплатках Леон дорожил. Других брюк у него попросту не было.

– Они здесь, сынок. Я их вижу.

Блестящая в интимных местах форма Леона была испачкана каплями спёкшейся крови.

– В кармане… достаньте его.

Брови Заура сомкнулись на переносице:

– Что это?!

Леон засопел, как чахоточный дьякон:

– Это… Это послание от… от садиста.

– Послание? – Заур Имедов округлил глаза. С таким ни он, ни его коллеги не сталкивались никогда. – Или прямая угроза?

*«ПРОВАЛИВАЙ!»

– Смотри-смотри! Да не туда – туда смотри. Видишь, стоит?

Глава десятая

«Всё в ней гармония, всё диво,

Всё выше мира и страстей;

Она покоится стыдливо

В красе торжественной своей».

(с) А. С. Пушкин.

СССР. Тверь.

Ноябрь. 1985г. 14:20.

Сержант разминал затёкший под вязаной шапкою лоб. Голова нестерпимо чесалась.

– Ты про неё говорил, капитан? Не шутил?

– Про неё, про кого же ещё? – я кивнул.

Серёга пихнул меня кустарным кастетом в плечо:

– Так иди, не менжуйся.

– Ты ошалел? – ноги стали ватными, словно фильтр. – Как я к ней подойду? Она… Она такая… – не знал, что ему возразить. – Она вон какая!

– Какая? – прыснул он. – А ты какая? Принцесса Турандот?

– Отвали, Хазанов недоделанный.

Разухабистым поведением Серёга мешал мне сосредоточиться. Я наблюдал. Хищный зверь никогда не атакует неподготовленно – хищный зверь выжидает. Не умеешь сидеть в засаде? Ты проиграешь. Не умеешь справляться с эмоциями? Проиграешь. Не умеешь быть на шаг впереди? Проигра…

– Иди, давай, принцесса цирка, или я сам к ней подойду, – нарочито подтрунивал он.

– Эй, она кому нравится, – взбеленился я, – тебе или мне?

Серёга лузгал семечки, бросая ошкурки в красный пожарный ящик с песком, что стоял во дворе сто семнадцатой школы. Девчуля, которую мы обсуждали, приходила туда не первый раз и не второй. Она была чьей-то родственницей или подругой – мы никогда не встречали её на переменах в столовой, но часто сталкивались у парадных ворот или в холле.

– Ну?

– Ладно-ладно! – я вызверился на него, заливаясь румянцем. – Но, если что, берегись.

Серёга изобразил висельника, вывалив и прикусив желтоватый с табачным налётом язык.

Ваш покорный слуга трусил, как двоечник на «четвертной», сознавая всю тяжесть и близость провала. У меня был всего один шанс. Второй раз я не подошёл бы к ней ни за что. Один-единственный шанс. На коне я или под конём, решал слепой случай. Со свистом выдохнув носом воздушные массы, я произнёс:

– При-ивет…

Девочка обернулась. От неё вкусно пахло лавандой и тмином.

– Привет.

– Ждёшь кого-то? – покусывал губы.

Они были в трещинах и микроранах.

– Подружку, а ты? – улыбнулась она.

– Я учусь здесь.

– Серьёзно? – её милое личико просияло. – В каком классе?

– В «Г».

Я не стал называть свою цифру, дабы выглядеть чуточку старше.

– А подружка в «А». Марта Носова.

– Ясно.

Девочка была не в пример разговорчивее меня. Я терялся на фоне смешных и болтливых.

– Тебя как зовут?

– Костя…

И спохватился. Я всё ещё не спросил её имя, дурак.

– …а тебя как?

– Татьяна.

Она взмахнула густыми ресницами, будто птица крыльями, от чего по всей округе должны были объявить штормовое предупреждение.

– Клёвое имя.

Я сморозил очередную глупость. Имя было самое что ни на есть простое.

– Спасибо. И Константин тоже.

Повисла неловкая пауза.

– Может, сходим куда-нибудь?

– А куда?

– Ну, не знаю… В театр?

Я ляпнул первое, что пришло в голову.

– О, давай, – оживилась она. – Я очень люблю театры.

– Я тоже, – беззастенчиво врал.

Я понятия не имел, куда в таких случаях водят девочек. У меня никогда не было девочки. И в театрах я никогда не был.

– Сегодня?

Я силился вспомнить, сколько сэкономил карманных денег. Мама сильно ограничивала меня в средствах и контролировала в тратах.

– Сегодня никак, – огорчилась она. – Обещала подружке помочь ей с историей.

– Марте Носовой?

– Да.

– А ты любишь историю?

– Обожаю! История – это моя слабость.

Я не любил историю. Я вообще не любил учиться. Но знал историю на четыре, потому что с неё начиналось советское настоящее, и от неё зависело светлое будущее.

– Тогда когда? – я бросил взгляд исподлобья на Серёгу.

Подмигнув мне, он показал большой палец правой руки.

«Ты всё делаешь правильно, капитан», уверял я себя, но поджилки тряслись.

– Ммм, давааай… – и она призадумалась, – давай завтра.

– Да, давай завтра, – робко повторил я. – На этом же месте?

– Угу. После школы.

Кивнув, отступил на один шаг назад.

– Хорошо, – она обаятельно улыбалась.

– До завтра? – продолжил пошаговое отступление.

– Да, до завтра, Константин, – снова согласилась она.

– Пока.

– Пока, Константин.

– Пока… Тань.

Я не верил своему счастью, но был убеждён, эту дивную девочку Танечку не забуду во веки веков!

Две недели спустя.

– Салют советским космонавтам. Слышал новость?

Глава одиннадцатая

«Я не проповедница, но на смертном одре и грешник ищет Бога».

(с) К. Е. Аршин.

СССР. Цхинвал.

Декабрь. 1985г. 13:05.

Гела уронила расшитый радужным бисером портфель рядом с сумкой Або.

– Слышал, да. А какую?

Або расцветал. Он всегда расцветал, когда виделся с Гелой. Сидел с ней за партой вторую неделю подряд, наслаждаясь случайными прикосновениями, нежными локотками, шелковистыми волосами. Вдыхал лёгкий аромат альдегидных духов, упиваясь мелодичностью бархатистого голоса.

– Какую-какую, – мило передразнила она. – Ты опять ничего не слышал. Ты витаешь в облаках, Або, а люди ходят по земле. Очнись!

– Прости, – весело отмахнулся он. – Я разиня разинь. Так чего там?

– Леон Чиковани забрал документы из школы. Его мама и отчим переезжают в столицу.

– Да ладно?! – Або даже привстал. – О… Откуда ты знаешь? Когда?

– Все говорят. Вчера! – хохотнула она. – Сегодня его уже с нами не будет.

– Ого, – Або мерно (как маятник) покачивал головой. – П… Почему?

Он заикался. Всегда, когда волновался.

– Нууу, кто-то считает, что из-за родителей…

Гела сознательно не договаривала.

– А кто-то?

Або был уверен, одной версией она от него не отделается. Гела любила секретничать. Або повезло, она сплетничала только с ним, ведь подруг у неё не осталось. Всё свободное время они проводили вдвоём.

– …а кто-то, что из-за той драки.

– Драки? – не понял Або.

О таинственном избиении трёх трудных подростков красноглазым демоном в Цхинвале судачили все.

– Драки-драки, – твердила она. – Я думаю, всё из-за драки… той драки.

Ей нравилось, как звучит это слово.

– Почему?

– Почемучка ты, вот почему. Они… тихо, учитель!

Выпрямив спинку, Гела повернулась на девяносто градусов. В класс вошла самая строгая из воспитателей – физичка Светлана Анатольевна Соколова.

Два года и три месяца спустя.

«-…согласны ли вы, Константин, взять в жёны Татьяну [фамилия]?»

Глава двенадцатая

«У добрых супругов – две души, но единая воля».

(с) М. Сервантес.

СССР. Тверь.

Февраль. 1987г. 13:00.

Мы стояли на улице и целовались у всех на виду, не стесняясь прохожих.

«-Согласен.»

Она подняла глаза; в них были слёзы – горячие слёзы, окутанные дымкой белёсого пара на морозце.

«-…согласны ли вы, Татьяна, взять в мужья Константина [фамилия]?»

Я прижал её, раскрасневшуюся, к мощной груди. Она обняла меня, сомкнув за спиной узловатые руки, и разрыдалась.

«-Согласна.»

Мы не слышали никого и ничего вокруг, упиваясь эмоциями разлуки: страданием и отрешением. Мы нуждались друг в друге, как поздняя осень нуждается в грозах.

«-…прошу обменяться кольцами.

– Ты стала моей женой, – прошептал я ей на ухо, – хочешь стать моей частью?

Она замурчала:

– Ты стал моим мужем. Хочешь стать моим целым?

Мы слиплись телами.

– Всегда?

– Навсегда.»

– Ты дождёшься?

Зачем-то спросил. Я ведь знал, что Татьяна дождётся, иначе бы я не связал с ней судьбу. Моя Таня дождётся. Она не предаст меня и не обманет. Умрёт и убьёт за меня, если надо.

– Конечно, любимый, – я утирал наши слёзы пуховым платком. – Ты же мой… мой любимый.

Любимый спешил отдать родине долг. Нас собирали в автобусы и вывозили за город. Мне повезло, как везло лишь немногим – я оставался служить у себя.

– Не плачь, птенчик, как плачу я.

Глава тринадцатая

«Молчание всегда наполнено словами».

(с) М. Павич.

СССР. Цхинвал.

Февраль. 1987г. 15:14.

Гела роняла на снег слезу за слезой. Её молодой человек, её возлюбленный, её будущий муж сегодня уходил на два года в армию.

– Как ты?

– Отвратно, – Або дрожал с головы до пят. Тёмные волосы под пальто-коверкот стали дыбом.

Гела знала Або как облупленного – любила и принимала со всеми недостатками, слабостями и фобиями. А их было больше, чем у неё, у хрупкой маленькой девушки.

– Не бойся, – утешала она.

– Н… Не боюсь, скажешь тоже. Армия – это ведь не т… тюрьма, правда?

– Не говори ерунды, – Гела нежно поцеловала Або в нитевидные губы. – Так лучше?

– Не лучше, – он отвернулся. – Н… Никак не лучше. Блин, блин, блин!

– Не капризничай, птенчик, – она повисла на нём, как гимнастка на брусьях. – Что дома? Как мама?

– П… По-разному.

Або был не в духе. Расшевелить и ободрить его в такие минуты было практически невозможно, но у Гелы всегда получалось.

А дома действительно было по-разному.

…

Месяц назад.

– Танцуй, важи (сынок), – подобно торнадо, Арчил ворвался в сонное детское царство. – Ты идёшь в армию!

– Что? – Або уронил детективную книгу «Код Иисуса Христа» на грудь. – Что ты с… сказал?

– Что надо! Ты идёшь в армию, важишвили, – эмоционально повторил отец. Он лучился от счастья. В его правой руке было что-то зажато. – Там из тебя сделают человека! Сделают! Мужика! Там тебя воспитают! У них получится то, что не вышло у меня!

– Т… Ты серьёзно? – ладони Або вспотели.

– Конечно серьёзно. Такими вещами не шутят. Смотри, – Арчил протянул ему серый клочок бумаги – повестку в местный военкомат. – Я договорился с Беридзе.

– Ч… Чего? Ты?! Договорился?! – Або потерял дар речи. – Ма… Мама!

Тамина уже спешила на помощь «младенцу». Её широкие шаги были отчётливо слышны в тихом коридоре огромной квартиры.

– Зачем, Арчи, зачем ему в армию? – накинулась она на отца. – Он не ты, ему это не обязательно…

– Тха!!! – гаркнул разгневанный глава семейства. – Хватит кудахтать! Он идёт в армию и точка!

– Н… Никуда я не пойду-у, – захныкал Або. Он зарылся в пододеяльник и заскулил. – Мне и здесь х… хорошо-о.

Арчил со всей силы дёрнул за край постельного белья:

– Здесь хорошо?! Здесь?! На кровати?! Детина!!! Ты – здоровый лоб восемнадцатилетний! Да на тебе страна пахать может, щенок! – он не выбирал выражения. – Кого мы воспитали, а? – грозно смотрел на Тамину. – Боится собственной тени, не может дать сдачи, не может ответить на оскорбление! Неженка, тряпка, тюфяк! Решено! – он больно схватил сына за лодыжку. – Ты идёшь в армию, ты меня понял?

– Н… Не понял, – Або уткнулся лицом в подушку.

Нога заболела.

– Арчи, Арчи, – Тамина тщетно пыталась утихомирить разбушевавшегося супруга, – он ещё маленький.

– Маленький?! – закипал горячий Арчил.

Злоба подменяла в нём наставления. Он мечтал выпестовать в сыне мужское начало, но не знал, как:

– Да он выше меня ростом! И выше тебя! Оболтус! Не работает, сидит на моей шее, бездельник!

– Я не об этом… – Тамина закрыла уши руками.

Хотелось стенать с обездоленным сыном.

– Тха, я сказал! Маленький, значит? – Арчил повернул до упора, до характерного хруста, лакированную дверную ручку, но вовремя передумал. – Маленький он? Значит так: он идёт в армию и служит Союзу от звонка до звонка. И выходит оттуда взрослым состоявшимся человеком. Мужиком, а не… не… – он не мог подобрать нужных эпитетов, – а не твоим подъюбником, Тами.

Развернувшись на каблуках, Арчил распахнул настежь дверь так, что она ударила стену, и вышел из комнаты.

– Мама… – всхлипывал вслед Або.

– Тише, маленький, тшшш, – утешала она. – Он одумается. Он возьмёт свои слова назад. Я постараюсь.

…

Но Арчил не одумался. Он не взял свои слова назад. Тамина старалась, как обещала, но всё было тщетно. Ротный поезд ухнул и загудел. Або был не в духе. Расшевелить и ободрить его в такие минуты было практически невозможно, но у Гелы всегда получалось:

– Я буду писать.

Её подбородок дрогнул… не первый раз за неделю.

– И я.

Он прощался с безоблачной юностью.

– Твой командир? – обернулась она.

– Мой.

– Значит, пора?

– П… Пора.

Або вздохнул. Он не говорил, он шептал.

Гела расцеловала его в губы и щёки, жарко прижалась к груди, стиснув так, что едва не захрустели их рёбра, и нехотя отпустила.

– Езжай с Богом, – благословив, перекрестила она.

Або разрыдался. Разрыдался бесшумно. Спиной к остальным.

– Ну, что же ты, птенчик? Не здесь, не сейчас. Твоих слёз не должны больше видеть. Ты мужчина. Ты воин.

Шерстяные перчатки Або были в скатанном, липком снегу. Он размазал им капли по своему выхолощенному лицу:

– Я в… воин?

Он был больше похож на измождённого странствием гремлина.

– Ты – мой воин! – Гела часто дышала на заиндевевшие пальцы. – Я замёрзла, Або. До свидания.

– До свидания, моя любовь.

– До свидания, птенчик.

В Афганистан мы не попали. И слава Богу. Мне посчастливилось служить дома, под Тверью. Со мной служили представители почти всех малых народов Союза: грузины, армяне, азербайджанцы. Або Чичуа тоже служил под Тверью.

Глава четырнадцатая

«Пинта пота сберегает галлон крови».

(с) Д. Паттон.

СССР. Тверь.

Январь. 1987г. 20:08.

Сказать, что его не уважали, значило бы ничего не сказать. Его били? Да нет, его толком не били. Его сторонились. «Дедушки» часто подтрунивали над ним, награждая увесистыми оплеухами, но дальше глумления дело не шло. Або тянул лямку с позором, пока сам не стал «дедушкой». Тут его солдатская жизнь наладилась относительно.

После года в ТВ* к нему зачастили родители: мама и папа, – странные люди с совершенно противоположными друг другу характерами.

Отец Або, Арчил Чичуа, седовласый и статный, но бойкий, нарезал круги вокруг сына, много улыбался, шутил и поминутно выкрикивал:

– Мужиком… мой парень стал мужиком?

Мама Або, Тамина Чичуа, высокая и худая, была мягче, тоньше и деликатнее воинственного супруга. Она всем естеством растворялась в ребёнке. Отец тоже любил Або, но своей скупой мужской любовью.

– Деточка, ты не забываешь покушать? – Тамина промокнула уголки губ Або сухой салфеткой. – Испачкалось горе моё.

– Я покушал, – безуспешно пытался вывернуться Або. – Как вы там?

– Как Ван Дамм, – скалил зубы отец. – Что всё мы да мы? Как ты здесь? Скучаешь? Скучаешь, а?

Он легонько бил его кулаком по плечу.

– По ком? – не понял Або.

– По нам, дуралей, – прыснул он. – По Геле скучаешь?

– Скучаю, – сразу же покраснел сына. – С ней всё хорошо?

– Ну, – подбоченившись, Арчил взял жену за руку, – и чего ты молчишь? Говори, давай, как она. Вы же с ней все ночи напролёт по телефону трещите.

– Ой, перестань! – отмахнулась Тамина. – Мальчик мой, Гелочка очень тебя ждёт. Она ооочень переживает. Не волнуйся. Она пишет тебе?

– Каждую среду, – пуще прежнего зарделся Або.

– Как это мило, – Тамина закрыла влажные от слёз глаза. – Вы такая чудесная пара.

– Боже, Тами, он это и без тебя знает, – проворчал подуставший отец.

Разговоров о любви и чувствах Арчил чурался, как бродячих собак.

– Доставай, давай, что мы там наготовили.

– Это тебе, – Тамина аккуратно протянула сыну пузатый пакет. – В казарме откроешь. Как здоровье у Кости? Как мениск?

– Заживает, спасибо.

Або улыбнулся. Я был его единственным армейским товарищем.

– Вот и славненько, вот и славненько, – Тамина всплеснула руками. – Он ооочень хороший мальчик… А ты чего стоишь, как пень? Помоги же ребёнку подняться. Погуляем?

– Ага, – радостно согласился Або. – Пять секунд, я еду отнесу.

…

– Эй, служивый, папироской не угостите?

Або интуитивно ускорил шаг.

– Служииивый! – вслед ему засвистели. – Куда такой шустрый? Погоди крутить педали, пока не дали!

Обернувшись, Або не заметил корягу, торчащую на пару вершков из земли, и, задев её левой ногой, словно жук-короед, повалился на спину.

– Вот умора! Ты из какого цирка сбежал, акробат?

Або со всех сторон обступили местные хулиганы.

– Живой? – сплюнул сквозь зубы один. – Ничего себе не поломал?

– Вроде бы, – только и вымолвил он.

Правый бок у «служивого» сильно саднил. Он упал на него всем избыточным весом.

– Тогда подымайся. Тут не Гагры, чо разлёгся?

Або безропотно повиновался.

– Закурить, говорю, не найдётся? – осклабился второй.

Это он звал грузина минутою раньше.

– Н… Не курю я.

Або заикался, не зная, что в таких случаях отвечать, но точно зная, что в таких случаях бывает. Бывает больно.

– Спортсмен что ли?

– Нет.

– А улепётывал, как спортсмен, – первый задиристо посмотрел на второго. – Деньги есть, марафонец? – гаркнул он, дёрнув Або за погон.

– Н… Нет, что вы. Откуда?

– Чо ты фиксы скалишь, скотина?! – осатанело захрипел второй, непростительно переигрывая. – Тебе по-хорошему говорят, деньги гони!

– Не… Не… Нет у меня их.

Голос Або расщепился на визг. Он жадно глотал ртом спасительный воздух. Боялся простыть, но ещё больше боялся быть битым.

– Чего весь дрожишь, солдатик? – добродушно расхохотался третий. – Холодно тебе у нас что ли?

– Д… Да.

– Не слышу!

– Д… Да-да, холодно. О… Очень холодно.

– Сам-то откуда? Я вижу, нездешний. Чернущий, как обезьяна. В наших полесьях такие приматы не водятся.

По достоинству оценив остроумную шутку, второй заразительно хохотнул, а первый высморкал ноздри в придорожный сугроб.

– Цх… хинвал, – Або побледнел.

– Грузинская ССР? – третий свистнул. – Так ты лаврушник? Далеко тебя, братишка, занесло. Как зовут?

– А… А… А…

Або не поднимал головы. Как Божьи заповеди, чтил заветы отца: хищникам ни при каких обстоятельствах не стоит смотреть в глаза – они чувствуют страх и нападают.

– Не важно. Шмонай его, живо! – воровато огляделся второй, и первый запустил грязные руки с обкусанными до мяса ногтями в бездонные карманы ватного бушлата Або.

– Чисто, – недовольно произнёс он. – Где довольствие*, клоун?

– Сы… ыма… ай! – от безвыходности положения второй омерзительно заикал.

– Что… Что снимать? – недопонял Або.

Спина сильно взмокла, хоть исподнее выжимай, а голые пальцы, закостенев на крещенских морозах, не разгибались.

– Бушлат, блядь, сымай! – верещал второй. – До казармы недалеко, так допрыгаешь…

– …как кенгуру, – прыснул молчаливый третий.

Всё это время он исправно стоял на шухере и говорил редко, но метко.

– Я… Я…

Або чувствовал металлический привкус желчи во рту.

– Чо я-я?

– Не… Не буду, – набрался невиданной храбрости он.

– Чо сказал, олимпиец?

– Я н… не буду, не буду, – повторил он.

Вышло чуть твёрже привычного.

– Пика, а циркач с яйцами в мошонке, – усмехнулся второй и замахнулся на Або портсигаром.

– Давай без кликух, – мгновенно отреагировал третий.

От ползучего страха неминуемой расправы Або жмурил глаза.

– Чо ты на это скажешь, служивый? – ржавое лезвие маленького перочинного ножа упёрлось в тонкую шею Або.

Он качнулся в надежде на то, что теряет сознание.

– Сымай!!! – истошно заорал первый и, воспользовавшись физической слабостью оппонента, ловко подсёк его ногу своей.

Не успев удачно сгруппироваться, Або растянулся на заснеженном мёрзлом асфальте.

– Получил на орехи, а? – острым ребром каблука второй наступил на содранное колено. – Ещё хочешь, тварь? Ещё хочешь?

– Эй, молодёжь, отвалите от парня!

Первый неуверенно обернулся. Второй, а затем и третий последовали его примеру.

Я не торопился. Я не бежал. Шаг мой был размеренным и тяжёлым. Грозным видом и тоном давал хулиганам понять, что я буду стоять на своём до конца, и сломать меня им не удастся.

– Ты кто такой, дядя? – опешил второй, а первый крепко сжал в ладони рукоять перочинного ножика.

– Ваше возмездие! – в звенящей тишине зыкнул я и огрел третьего, Пику, самого щуплого, по голове.

Ноги бродяги разъехались в разные стороны, и он, брызнув слюной, будто лопнувший в воздухе мыльный пузырь, намертво сел в сугроб. В глазах у него потемнело, а в ушах зашумело.

– Вася, бей его! Вася, бей! – забыв о конспирации, взвизгнул первый, и второй смело ринулся на меня с кулаками.

Уклонившись, я вцепился ногтями в облезлый меховой воротник утеплённой толстовки и ударил его внешней стороной стопы под колено. Волком взвыв от нечеловеческой боли, Вася потерял равновесие – рабочая нога хулигана на время была выведена из строя.

– Последний раз повторяю, оставьте парня в покое подобру-поздорову.

Я напирал. Або распластался на тротуаре, как рисунок мальчишки, даже не порываясь подняться. В отличие от него мне некогда было думать о помощи… впрочем, как и всегда.

– Ты чего, ты чего? – с пузырящейся пеной у рта первый размахивал перед моим носом клинком безо всякой боевой подготовки. – Подходи, а? Подходи! Чо, ссышь?

– Сам подходи.

Я был вправе рассчитывать на скорейшую тактическую ошибку, и она не заставила себя долго ждать. Запнувшись о вросший в проталину корень, он пошатнулся, как бакен, и выронил нож. Путь был свободен. Сделав пару стремительных выпадов к цели, я выбросил согнутый локоть вперёд.

– Ай! – тонко пискнул главарь нерадивых бандитов и пыльным мешком повалился на снег.

Всё было кончено.

– Поднимайся, Сусанин, – осмотрев поле боя, я протянул Або правую руку. – В поряде?

– Я… Я… Они… А-А-А ты?

– Тебе повезло, Чичуа, что меня после ужина задержала Танюха.

Расплакавшись, как невеста под ветвью омелы, Або по-домашнему обнял меня.

– Ты чего? Пошли-ка скорее отсюда, пока эти гаврики не очнулись.

– Пошли-ка… – размазав по щекам слёзы и пот, он преданно засеменил вслед за мной.

Даже на расстоянии, даже ночью, даже в позёмный туман Або не напоминал мне мужчину. Он и тогда походил на побитую жизнью дворнягу, жалостливо скулящую в неотапливаемом подъезде.

Замедлив шаги, поравнялся с Або:

– Почему не всыпал им?

– Костя, я… – ему не было оправдания, – я испугался.

– Кого? Этих отбросов? Они бы раздели тебя, Чичуа. Раздели зимой!

– У с… самого здорового из них б… был нож.

– Эка невидаль, нож, – я хрустнул шейными позвонками. – Ты же срочник. Солдат непобедимой страны. Ладно, проехали.

Ещё несколько раз всхлипнув, Або замолчал.

– Пришли, дзмао (брат), – указал ему на КПП. – Ну, ты как?

– Уже лучше.

– Согрелся?

Або поник головой:

– Никому не расскажешь?

– Я? Никому, – расхохотался. – Но, если бы рассказал, никто бы не удивился.

Репутацию Або невозможно было испортить ничем.

– Выше нос, Чичуа, – я похлопал его по плечу, – и помни: каждый храбрец в глубине души чего-то боится.

– Спасибо… за всё.

– Тебе спасибо. Ты – моя белая сущность здесь. С тобой я по-новому вижу мир.

*ТВ – танковые войска.

*Довольствие – заработная плата в армии.

Не очень много лет спустя.

– Алло. Ой, кто там? – грустная Гела Сванетия, подойдя к домофону*, сняла запылившуюся со вчерашнего вечера трубку.

Глава пятнадцатая

«Кто может идти к источнику, не должен идти к кувшину».

(с) Леонардо да Винчи.

СССР. Цхинвал.

Декабрь. 1991г. 20:03.

Або старался читать с листа без запинок, но голос срывался на каждой неудобной букве, словно альпинист-самоучка, спотыкающийся на пологом пригорочке:

Гела сияла. Она всем сердцем любила поэзию. Любила романтику. Любила спонтанного и противоречивого Або.

Он сбился. Признания в чувствах давались непросто. Он был сухарём, был скупым на эмоции человеком, но ради Гелы готов был пойти на всё.

– Чёрт, чёрт, чёрт!

– Чёрт? Ангел или чёрт? – удивилась она.

– Извини, солнце. Можно, я снова?

Зажмурил глаза:

Рифмоплёт замолчал. Он дышал на ладони. Изо рта вырывался клубящийся пар, навсегда растворяясь в прозрачном морозном воздухе.

– Сам сочинил? – Геле стало неловко.

– Вчера, для тебя. Я скучаю… откроешь?

Або провинился. Последнее время совсем не уделял ей внимания – почивал на лаврах прошлой победы. Он обленился. Его не интересовало ничего вокруг, кроме профсоюзной работы, теории Большого взрыва и покера.

– Я не знаааю… – Гела кокетничала. Она была женственная, ранимая и обижалась по любым пустякам. – Ты кричал на меня, это помнишь хоть?

– Помню, прости меня, я изменился, – Або согревал покрасневшие на морозе ладони, растирая одну о другую. – Люблю тебя больше жизни! Ты веришь?

– Но…

– Господи, да откройте ему, авоська руки режет.

Сгорбленная бабулька в синей до пола дублёнке и вязаной шали на голове и плечах забавно переминалась.

– Холодно для романтики, – уточнила она. – Не в Бразилии чай живём.

– Извините, пожалуйста.

Пронзительно пикнув, дверь пустила старушку вовнутрь.

– А я? – рыцарь ордена подкаблчников сдал назад. – Ты открыла дверь мне или только бабуле?

Зажмурившись в упоении и подавив зарождающуюся улыбку, Гела произнесла:

– Заходи уже, мой Ромео. Прощён.

– Ур-ра!!! – Або с вторящим эхом ворвался в подъезд.

Он перепрыгивал за раз через несколько ступеней. Он не чувствовал под собой ног. Он летел к своей музе на крыльях любви – он был счастлив как никогда.

– Жизнь моя! Джульетта моя! – Або заключил её в жаркие мужские объятия. – Ты скучала? Скажи, что ты очень скучала!

– Скучала… Задушишь!

Она покрывала лицо и шею страстными, но короткими поцелуями.

– Собирайся.

– Куда? – отстранилась она. – Я надеялась, ты останешься до утра.

– Непременно останусь, – Або подмигнул, – но сначала – свидание в ресторане.

Гела правда расстроилась:

– Я наготовила… я ждала…

– Обещаю, – он встал на одно колено, – зуб даю, что всё съем.

– До последней крошки? – она скрючилась фертом.

– Клянусь.

– Скажи ещё раз, врушка. Скажи… и покажи пальцы.

– Съем всё до последней крошки, моё солнышко. Вот, посмотри, я не скрещивал их, – Або выставил обе пясти на свет. – Ты готовишь вкуснее всех в мире.

– Не надо, – зарделась она. – Даже деда?

– Всех-всех на свете! – он врылся лицом в её тёплый животик. – Я забронировал столик на девя…

– Кошмар! – она вскинула руки. – Но я не успею! Мне голову мыть… а потом завивать! – Гела дёрнула тазом. – Пусти!

– Не пущу.

Она топнула ножкой.

– Люблю тебя во гневе, ангелочек.

Он поднял глаза, полные щенячьего восторга.

– Я тебя тоже люблю, сорванец, – поцеловав указательный палец, она провела им по влажной колючей щеке. – Мы не едем в твой ресторан?

– Едем-едем! Ещё как едем! – стряхнув с брючин пыль, он втолкнул Гелу внутрь. – У тебя, – взгляд застыл на часах, – восемнадцать минут.

– Через двадцать с копейками буду готова, – и скрылась за дверью в уборную комнату. – Не скуча-ай.

– Не смогу-у, – порскнул он и в изнеможении рухнул на кресло в гостиной.

*первый домофон появился в России в 95-ом, а не в 91-ом году.

Глеб ждал её на том самом месте, у того самого злосчастного подъезда. Глеб изменился. Он научился зарабатывать деньги. Он приоделся, копил на машину и мог позволить себе пригласить девушку в ресторан. В любой ресторан Москвы. Любую девушку. И Глеб пригласил девушку. Беллу…

Глава шестнадцатая

«Слепец никогда не увидит солнца, но может чувствовать его тепло».

(с) К. Е. Аршин.

СССР. Москва.

Декабрь. 1991г. 17:17.

Жалким взглядом смотрел на то самое окно, которое несколько лет назад показал ему Артур. Окно Беллы. Те времена помнились Глебу, как времена унижений, но вместе с ними там была и его беззаботная молодость. Молодость, дум о которой невольно чурался.

Осенью Артура забрили в армию. Он радовался как мальчишка – сам рвался на фронт. Глебу удалось откосить. Артур попал в горячую точку, и вести о нём оборвались. Скорее всего, «чемпион» был убит. Он был храбрым, занозистым малым, и ранняя смерть Глеба не удивила. В этом трудно признаться, но в глубине души она его даже согрела. Путь к сердцу Беллы был снова расчищен.

Подставив плечо, Глеб утешил её. Они стали встречаться, пока как друзья. Глебу хватало и этого. Он привык ждать. Вся его жизнь была похожа на зал ожидания без стульев. Глеб ждал так, как не умел ждать никто. Он ждал лета, ждал Беллу. Ждал смерти своего любимого дедушки – ждал, когда освободится его двухуровневая квартира.

Вот и сейчас он стоял и ждал её на морозе, на том самом месте, где переминался несколько лет назад. На намоленном месте, видевшем его редкие слёзы.

Дверь отворилась, и вышла она. Белла. Вышла так, словно выплыла. Красивая, стройная, недоступная, но усталая… неизбывно усталая.

– Быстро сегодня, – обратился он к ней, протянув Белле руку.

Она взяла её, но с опаскою. Не могла привыкнуть к нему, как ни старалась. Она сторонилась его.

Они встречались несколько месяцев как брат и сестра, но за это время не стали роднее и ближе. Он был тёплым и мягким снаружи, но пустым и колючим внутри.

– Почему не поднялся? – по привычке спросила она.

По привычке Глеб не поднимался к ней никогда. Чего он боялся, Белла не знала: родителей, её саму в интимной и новой для них обстановке или и того и другого, но факт оставался фактом – Глеб никогда не переступал порог её скромной квартиры.

– Задумался… Ну, пошли?

Она незаметно кивнула.

Гулять Белла очень любила. Раньше она часто гуляла с Артуром. Они обожали зиму, свежий воздух. Обожали столицу, запорошённую снегом, будто старую книгу, одетую в пыль.

– Глеб, куда мы сегодня?

– А куда хочешь?

– Я? В зоопарк. Знаешь, этой ночью мне снился слонёнок.

– Хорошо, – Глеб безропотно соглашался.

Он был идеальным товарищем, и Беллу это, конечно же, подкупало.

В зоопарке Белла чувствовала себя ребёнком. Малюсенькой девочкой, неответственной ни за что. Она дула губки, тыкала пальцем в животных и птиц, читала причудливые наименования на пластиковых дощечках, ела сахарную вату, чипсы из пачки и хохотала, хохотала, хохотала…

После зоопарка она чертовски проголодалась. Глеб заказал столик на вечер. Они выбрали длинный путь и еле-еле успели. Ресторан был романтичнее тигров и змей. Играла живая музыка, тучный мужчина красиво пел что-то на итальянском. Им принесли шампанское в серебряном блюде со льдом, фрукты и два хрустальных бокала. Глеб встал на одно колено и запинающимся голосом произнёс:

– Изабелла, ты… ты выйдешь за меня замуж?

Ахнув, Белла закрыла лицо руками. Она полагала, что частые встречи с одиноким мужчиной, который любит её больше жизни, могут кончиться этим, но что в таком случае делать, она не решила.

– Ты выйдешь за меня? Да или нет?

Глеб невольно, но начал давить. Он боялся отказа. Боялся выставить себя на всеобщее осмеяние.

– Я… – зашептала она. – Я не…

– Да или нет?

Глеб покрылся испариной, а глаза налились кровью.

– Мне можно подума…

– Ты примешь кольцо? – губы Глеба дрожали.

В любую секунду замшевая коробочка в виде бордового сердца могла выскользнуть из его потных рук и, не дай Бог, разбиться.

– Да… да? – Белла спрашивала сама у себя. – Я приму… да, конечно. Спасибо, Глеб.

«Спасибо, Глеб» было последним, чего кавалер ожидал этим вечером слышать.

Белла бережно взяла бордовое сердце друга в ладони и, закрыв, спрятала к себе в сумку.

– Наденешь? На паль…

– Не сейчас, милый. Честно, прости.

Наступила очередь Глеба отводить в сторону взгляд.

– Я подумаю. Я обещаю.

– И… долго? – он выглядел уничтоженным.

Это льстило ей? Безусловно! Сладостное чувство безграничной власти хрупкой женщины над перспективным самцом окрыляло её и манило к вершинам.

Она улыбнулась:

– Я дам ответ в ближайшее время.

– Как скажешь.

Потуже затянув полосатую галстук-удавку, Глеб подвинул стул и, поёрзав, уселся:

– Голодна?

– Не то слово, – охотно закивала она. – Слона бы съела.

– Что, опять в зоопарк? – натужно пошутил он, и она рассмеялась.

Сердце билось так часто и громко в груди – это было первое предложение руки и сердца в жизни Беллы.

Глеб жестом подозвал официанта.

– Ну, как я тебе? – Гела крутилась перед Або волчком, выгибаясь, как дикая кошечка.

Глава семнадцатая

«Боюсь не смерти я, о нет! Боюсь исчезнуть совершенно».

(с) М. Ю. Лермонтов.

СССР. Цхинвал.

Декабрь. 1991г. 20:45.

– Потрясающе! Ты обворожительна! Ты прекрасна!

– Знаю-знаю, – она показала язык. Она дразнила его. – Так мы едем?

– Ага, – он пожирал её тело глазами.

С ней он ничего не стеснялся. С ней он был совершенно другим человеком – тем, кем так отчаянно хотел видеть Або его папа.

– Или?.. – она бросила томный взгляд на дверь спальни.

– Нет, Гела. Нет. Нет! – «мачо» сжал кулаки. Это было сложное решение, но он принял его. – Мы должны. Столик заказан на девять.

– Как хочешь.

Картинно зевнув, она вышла в прихожую.

Быстро обувшись, он помог сделать то же самое даме.

– Машина стоит у подъезда. Не обязательно одеваться тепло.

– Хорошо, птенчик.

Она накинула лёгкий осенний кремовый плащик:

– Пойдёт?

– В самый раз.

Как галантный джентльмен Або пропустил Гелу вперёд. Она обернулась и, улыбнувшись, зацокала каблучками по лестнице вниз.

Гела жила на четвёртом этаже девятиэтажного дома, но лифтами принципиально не пользовалась. Её принцип граничил с фобией – она очень боялась сорваться в объятую пламенем шахту и умереть.

– Прошу, аккуратно.

Обогнав Гелу, он придержал для неё парадную дверь на пружине. Або мандражировал. Этот день должен был стать днём его новой счастливой жизни. Жизни, в которой Або разуверился ещё в детстве.

– Пожалуйста, – он усадил её на переднее пассажирское кресло. – Не холодно?

Всё это время он не глушил мотор. Печка работала на полную мощность. В салоне было комфортно.

– Мне душно, – наморщила носик она.

– Я сейчас, – Або оббежал машину спереди. – А вот так?

И убавил кондиционер на несколько градусов.

– Лучше… Поехали? – ей не терпелось.

Гела забыла, когда последний раз была в ресторане. Год или два назад? Ей не помнилось точно. Жизнь первой красавицы Цхинвала многим завистницам казалась сказкой, но она не была таковой изнутри. Гела знала, что любит Або, никогда не предаст, но Або был ленивым, замкнутым, необщительным человеком. Романтикой в их отношениях даже не пахло. Частые ссоры и мелкие неурядицы в быту сводились лишь к одному: Геле не хватало эмоций, а Або был доволен всем и всегда.

Но сегодня всё изменилось. Сегодня Або сделал то, о чём Гела не смела даже мечтать. Он встал перед ней на колени, прочитал стихи собственного сочинения и повёз в ресторан. Ужин… Свечи… Живая музыка… Ммм! Гела трепетала в предвкушении всего этого.

– Иногда, – неуверенно начал он, – я бываю холодным, как… Я… Мне трудно говорить, прости, – Або улыбнулся, но улыбка была скованной, нерешительной. Он нервничал, часто сглатывая несуществующую слюну. – Мне двадцать четыре года, т… тебе двадцать три.

Гела слушала, не перебивая его.

– Сколько лет мы знакомы? – Або заикался. – С… Со школы.

– Да, с самого детства, – кивнула она.

– Ты не замечала меня, но я… Ты же знаешь, ты – первая и единственная любовь в моей жизни и…

Геле стало труднее дышать. Она прокручивала этот момент в голове последние три с половиной года.

– И вот, я н… не грубый человек, но порою бываю груб с самыми близкими и любимыми мне людьми. Так бывает всегда, близким достаётся с лихвой. П… Прости меня, я не такой видел нашу совместную жизнь. Я мечтал сделать тебя самой счастливой девушкой в мире. Я и с… сейчас об этом мечтаю.

– Ты сделал.

Одинокая слезинка выкатилась из её глаза.

– Н… Неправда! Я хотел сделать. Я… Я старался, – свернул в направлении центра. – Стараюсь, любимая. У тебя ресничка, – убрал со щеки. – Ты мне веришь?