Лыков с Титусом сидели на диване бок о бок. Они были раздеты донага, но замотались в простыни. В купе стояла невыносимая жара, усиленная духотой. Открытое окно не спасало: поезд едва тащился по раскаленной пустыне.
Напротив друзей расположились их попутчики, тоже задрапированные. Один был негоциантом, доверенным[1] Московского торгово-промышленного товарищества. Сутки назад, войдя в вагон, он представился: Степан Антонович Христославников. И тут же сообщил, что везет с собой крупную сумму для выплаты задатков хлопкоробам. А потому просит принять его в компанию. Так безопаснее в незнакомой местности. Негоциант был упитанный мужчина лет пятидесяти, с редкой бородой и угреватым желтым лицом. Человек он оказался приятный, скромный и молчаливый. Всю дорогу Степан Антонович охотнее всего слушал других, не выпячивая собственную личность.
Второй попутчик появился за пять минут до отправления поезда. Среднего роста, среднего сложения, очень загорелый капитан с аннинским темляком на шашке назвался Иваном Осиповичем Скобеевым. Должность у него была интересная: полицмейстер туземной части Ташкента. Старый служака чуть не всю жизнь провел в Туркестане. Для попутчиков он оказался сущим кладом. Капитан знал все и всех в крае и по любому вопросу мог дать квалифицированную справку. Само собой устроилось, что он возглавил компанию. Хваткий и деловой, что называется себе на уме, Скобеев взял над соотечественниками шефство: опекал, пояснял и помогал. Под его крылом их быт сразу наладился.
Лыков с Титусом купили себе четырехместное купе. Этого потребовал управляющий. Прошлой осенью он впервые съездил в Туркестан и рассказал по возвращении всякие ужасы. Закаспийская железная дорога и без того славится большой неустроенностью и очень низкой провозоспособностью. Но специфика края делает жизнь пассажиров совсем уж тяжелой: вагонов первого класса нет вовсе, а люди попадаются разные. Над Титусом расположился богатый сарт[2]. Пять раз в день он совершал намаз, а перед этим – тахарат, молитвенное омовение. Ночную и утреннюю молитвы сарт творил, не слезая с полки. Там же и омывался… Грязная вода стекала Титусу на голову и заливала постель, но попутчика это нимало не беспокоило. Возражения и возмущения он просто игнорировал. Яан обратился к обер-кондуктору, но тот лишь развел руками: ничего не поделаешь, надо терпеть. Все туземцы так поступают. А когда сарт закусывал, то сальные руки вытирал о чрезвычайно грязный и вонючий халат, объедки же кидал на пол. Это длилось три дня, пока состав тащился от Узун-Ады до Самарканда. Впечатленный Титус настоял поэтому, что помещаться в купе надо без соседей. И в этот раз они ехали вдвоем. Пока добровольно не присоединили к себе русских попутчиков…
Уйдя со службы, Алексей занимался теперь делами имения. Дача в Варнавинском уезде давала много хорошего леса. Яан, управляющий и друг, предложил поставлять его в Туркестан. Там шло строительство железных дорог и требовалось много дерева на шпалы. Единственный рельсовый путь лежит сейчас от Каспийского моря до Самарканда. Но в планах Военного министерства продлить его до Ташкента и далее до Верного. И сделать ответвления в Кушку и Коканд. Да еще соединить в обозримом будущем Ташкент с Оренбургом. Золотое дно! Огромная дорогостоящая работа. Своего леса в Туркестане мало, его берегут и не дают использовать. Именно военные управляют краем, им и решать, куда пролягут новые пути. И у кого купить материал на шпалы…
Деликатный вопрос выбора поставщика решается, конечно, в Ташкенте. Генерал-губернатор барон Вревский является одновременно и командующим войсками Туркестанского военного округа. Закаспийская дорога тоже военная. Начальники мастерских и даже станций – офицеры двух туркестанских железнодорожных батальонов, а кондукторы в поездах – солдаты. Строительство отдано гражданским инженерам, но ведется под диктовку интендантского управления. И хотя создана особая дирекция по строительству, ее вопросы – технические. Осенью Титус встретился со всеми участниками концессии и уехал не солоно хлебавши. Важные люди в погонах сказали ему: мы с приказчиками дел не имеем. Пусть явится хозяин и будет готов хорошо заплатить…
Лыков думал всю зиму и весну. Кормить воров ему не хотелось. Но с волками жить – по-волчьи выть. Известно, что в Туркестане без взятки не решается ни один вопрос. Хочешь обеспечить будущее своих детей – покупай входной билет. В итоге в конце мая 1894 года двое приятелей выехали на юг. Поездом добрались до Владикавказа, там пересели в тарантас и перевалили Кавказский хребет, едва не погибнув под сходом снега. Прибыли в Баку и погрузились на пароход общества «Кавказ и Меркурий». Общество это монополизировало доставку желающих попасть на другой берег Каспийского моря. Оно знаменито наплевательским отношением к пассажирам. Пароходы отправляются через день, удобств на них почти нет, команда грубая, море дикое. Через семнадцать часов плавания друзья сошли на желтый пустынный берег.
Крохотный городок Узун-Ада – ворота в Среднюю Азию. Один шайтан знает, почему строитель Закаспийской дороги генерал Анненков выбрал это место. Неподалеку стоит порт Красноводск, много более удобный для зачина. Но первый костыль забили в Узун-Аде. Отсюда уходят рельсы в самое сердце края. И встретил гостей городок весьма неприветливо. Сначала строгий полицейский чиновник потребовал от вновь прибывших паспорта. Словно от иностранцев… Титус объяснил приятелю, что так принято. Въезд в Туркестан ограничен – главным образом для самовольцев, переселенцев, решивших сменить место жительства без разрешения властей. Затем выяснилось, что пароходы ходят сами по себе, а поезда – сами по себе. И ближайший состав на Самарканд уйдет лишь через двое суток. Алексей с Яаном прокляли все на свете, дожидаясь машины. Узун-Ада выстроен в очень хорошей бухте, но само место отвратительное. Город поставили на кочующих песках. Из-за этого все дома подняты на сваях, а вместо крыльца в них высокие лестницы. Входишь, например, в здание почты по земле, а выходишь через полчаса – под тобой аршин пустоты. Пекло, в тени тридцать пять градусов, а спрятаться некуда. Пойти тоже некуда, и негде поесть. Спали горе-путешественники на вокзале, на грязных скамьях и подъедали в грязном буфете несвежие бутерброды. Воды не хватало – ее привозили за пятьсот верст из Асхабада в деревянных баках. Теплая и вонючая, желто-коричневого цвета, она не освежала. С одиннадцати часов утра и до пяти пополудни все замирало и укрывалось в тень. Жизнь как в парилке русской бани…
Наконец пришел новый пароход и привез более сообразительных пассажиров. Тех, кто умел состыковать два расписания, морское и железнодорожное. Уже через час после парохода на станцию подали состав. Лыков впервые увидел вагоны, выкрашенные в белый цвет. Мигом преобразился сонный буфетчик: пароход доставил ему провизию. Алексей с Яаном успели съесть по эскалопу и захватили в дорогу сыр с хлебом. Другого ничего не взяли – стухнет на такой жаре. И приготовились мучиться.
Вагон второго класса был полон. Больше всего оказалось туземных купцов, за ними шли офицеры. Хватало и чиновников в мундирных сюртуках. Русское партикулярное платье почти не встречалось. Капитан Скобеев получил место в обществе персов, но разглядел трех русских негоциантов и пересел к ним. Он представился, выслушал, кого как зовут, и тут же сообщил:
– А я вот за асфальтом ездил!
– За каким еще асфальтом? – удивились соотечественники. – За природным?
– Да. На острове Челекен есть месторождение, и меня послали ознакомиться. Правитель канцелярии генерал-губернатора хочет выложить им в Ташкенте одну улицу. Вызвал и приказал: Иван Осипыч, сгоняй по-быстрому, узнай что почем.
– Это за какие грехи такое наказание? – ахнул Христославников.
– Наказание? – сощурился полицмейстер.
– А разве нет? В самое пекло по пустыне скитаться…
– Вовсе даже не наказание, а наоборот, поощрение!
– Какое же здесь поощрение? – удивился Степан Антонович.
А Лыков подумал секунду и спросил у капитана:
– Прогоны?
– Именно! – обрадовался тот. – Вот вы молодец, сразу догадались. У нас же прогоны до сих пор платят, как на перекладных. А я две трети пути поездом одолею. Билет в оба конца стоит 65 рублей 80 копеек. А от Ташкента до Самарканда и обратно меня сарты доставят. На свой счет. Что получается? Получается экономия! Мне, как чину восьмого класса, полагается три лошади. По две с половиной копейки на версту за каждую лошадь… умножаем… получаем семь с полушкой. За версту. А их по железной дороге 1344, да между Самаркандом и Ташкентом почти 500. На круг выходит 200 рублей профиту! И все законно. Как в армии – безгрешные доходы. А то жалование маленькое, взяток же я не беру. Ну, в смысле, не требую…
Алексей понял бывшего коллегу. Он тоже, когда служил помощником квартального надзирателя, не стеснялся брать от купцов пятерки да трешницы. Люди сами суют – отчего же не взять? Чтобы внимательнее смотрел, служебное рвение проявлял. Сравнение с армией тоже понятно. Безгрешными доходами там называют законный дополнительный заработок ротного (эскадронного, батарейного) командира. Он образуется сам собой, без всяких злоупотреблений. Справочные цены на закупку фуража и провианта в местах стоянки частей всегда спускают из штабов с некоторым запасом. Так принято, чтобы не впасть в убыток. Роты покупают себе, что нужно, чуть дешевле. А в отчете ставят справочную цену. Разница идет командиру, но не только в его карман. В ротном хозяйстве всегда чего-то не хватает. Солдатам не полагается от казны ни постельного белья, ни одеял с подушками. И порядочный капитан улучшает быт подчиненных за собственный кошт. Например, покупает личные и ручные полотенца, или заводит чайную. Кроме того, он ежедневно принимает на квартире своих офицеров, а те не прочь выпить водки. В роту приходят гости. Так что безгрешный доход помогает армейским беднякам сводить концы с концами. В полиции то же самое. Жалование маленькое, обмундироваться и даже вооружаться приходится на собственные средства. Дрова и свечи всегда экономят, поскольку денег на их покупку отпускается недостаточно. А уж на канцелярскую нищету без слез не взглянешь… Так что получил капитан Скобеев дополнительную выгоду, и слава Богу!
– Ага! Тогда расскажите нам, за что вас поощрили! – поддержал разговор Титус.
– Охотно доложу, – обрадовался полицмейстер. – Поощрили меня за то, что я выследил и арестовал знаменитого в Ташкенте вора Мада-сартараша. Два года его ловили в русской части, а поймал я, отвечающий за туземную часть!
– Ловкий был?
– Не то слово! Мад – это сокращение от имени Мухаммед, а сартараш означает «цирюльник». Ну, еще он делает обрезание… Наш герой был обычный туземец, в молодости стриг и брил, да вдруг подался в воры. И открылся у него к этому значительный талант. Чуть не сорок квартир ограбил, прежде чем я его поймал!
– Иван Осипович! – взмолился Христославников. – Просветите нас по этой части! Кому же знать, как не вам? Правду ли говорят, что Ташкент – город воров?
– Правду, – кивнул капитан. – На весь Туркестан мы этим прославились, прости Господи… Так что, когда приедете, держите ушки на макушке. А деньги, что при вас, лучше сразу снесите в банковскую контору, у себя не храните!
Все трое негоциантов переглянулись. Не только Степан Антонович имел при себе значительную сумму. У Лыкова с Титусом было рассовано по карманам десять тысяч рублей – на взятки интендантам.
– А почему так сложилось? – поинтересовался Алексей.
– Специфика, – вздохнул полицмейстер. – С конца мая начинается у нас страшная жара. И все, кто может, бегут из города. Чиновничество переезжает в Чимган, это в восьмидесяти верстах от Ташкента. Там горы, которые сводят жару на нет. Хороший климат, санатория для войск, дачи. Устроено гелиографическое сообщение с Ташкентом. А войска, кроме караульных рот, поголовно уходят в летние лагеря. Вот и получается, что квартиры офицеров и чиновников на три месяца пустеют. Как тут не появиться ворам?
– Выходит, у местного населения воровство в крови? – уточнил Титус.
– Не совсем так, – ответил Скобеев. – Конечно, сарты – большие мошенники. Но воруют в Ташкенте все-таки пришлые, не коренные. Тут виноват хлопок.
– Хлопок? – удивился доверенный.
– Он самый. Вокруг Ташкента имеются его обширные поля. А хлопок, следует сказать, требует большого ухода. Сажать его начинают в конце марта – начале апреля. Как посадили – надо два раза окучить. А еще полоть, править борозды, рыхлить землю, прореживать… Одних поливок за весну-лето полагается делать шесть. Когда куст поднимется, он вытеснит все сорняки, но до того ему надо помогать. Еще между кустами подсеивают где мак, а где коноплю, для производства из них дурмана. Занимаются всем этим поденщики-мардикоры, которые сходятся в Ташкент из окрестностей в значительных количествах. Ну, окучили первый раз – не возвращаться же им домой! Заработки на хлопковых работах хорошие, по восемьдесят копеек в день. А между хлопковыми в городе есть только дешевые работы, по двадцать-тридцать копеек. Мардикору горбатиться за них неохота, и он остается ждать. И чтобы прокормить себя, принимается за воровство. Таким образом в Ташкенте на несколько месяцев скапливается множество пришлых людей. Живут они где попало, в ожидании спроса на свои силы. А рядом – полупустой русский город. Вот и развивается воровство…
– А туземную часть почему не обворовывают, только русскую? – спросил Лыков.
– Правильно интересуетесь, – одобрил полицмейстер. – Сарты ведь тоже на лето переезжают. У каждого исправного туземца есть на краю города собственный надел, вроде дачи. Там сад с огородом, обязательно заходит арык, есть хауз, то есть пруд для купания. Летний домик не из саманной глины, а деревянный, и стоит не в раскаленной улице, а под тенью деревьев на просторе. Прохлада, вода журчит… Но городской дом сарта никогда не бывает пустым. Когда вся семья переехала, в карауле оставляют племянника, бедного родственника или какого приживальщика. Туземный Ташкент разбит на кварталы, называются они махалля. В каждой из них есть штатный сторож. Да и соседи друг друга знают. Незнакомец вызывает подозрения, за ним приглядывают все одномахаллинцы. Украсть не дадут!
– Получается, что воры в Ташкенте – это случайные преступники, пришедшие на заработки, – усомнился Титус. – А зимой все спокойно и жуликов-профессионалистов нет? Трудно поверить в такое!
– Вы правы, Яков Францевич, – ответил Скобеев. – Профессионалисты везде есть, в том числе, конечно, и у нас. Вот хоть тот же Мад-сартараш. Но их много меньше, чем, к примеру, в Одессе. Репутацию города воров создают именно хлопковые поденщики. А зимой в Ташкенте, как везде…
Лыков не удержался и поддел полицмейстера:
– Выходит, Иван Осипович, у вас в туземной части забот меньше, чем в русской?
– Это так. Но потому лишь, что сарты – народ очень скрытный. Все свои вопросы они стараются решать без привлечения властей. Приедете – убедитесь. Они вообще не любят русскую администрацию. Идешь по улице, а с тобой никто не здоровается. Будто и нет тебя вовсе! Ежели не знать местных обычаев, можно и обидеться.
– А если знать?
– Тогда выходит, что обижаться не на что. Туземцы просто боятся, что русский не ответит на их приветствие. А это очень большое оскорбление, и не только для самого сарта.
– Что, вся махалля обидится? – съязвил Титус.
– Нет, берите выше, – серьезно ответил Иван Осипович. – Я сейчас поясню, а вы запомните – пригодится. Словами «ас-саляму-алейкум», что означает «мир вам», мусульманин обращается только к единоверцу. Для китаби, что переводится как «имеющие писание» (в число китаби входят и христиане), установлена другая форма. Вам скажут «ас-саляму-алейман-ит-табааль-гуда», то есть «мир идущему на истинный путь».
– Впервые слышим! – признались Титус с Христославниковым.
– Вот! – назидательно поднял палец капитан. – Туземцы этого и боятся! Что русские, не знающие обычаев, не дадут им джуабы, то есть ответа на приветствие. Ведь «мир вам» адресовано не только конкретному лицу, но и тем двум ангелам, что есть у каждого мусульманина. Это ангелы-записыватели, которые ведут учет добрым и злым делам человека для Страшного суда. Значит, оскорбление будет нанесено и ангелам тоже, а это уже тяжелый грех. Поэтому нам, русским, в лучшем случае говорят «издрат», то есть «здравствуйте». Но если пройти и потом оглянуться, то можно увидеть, как многие плюют тебе в след. Ничего не поделаешь, приходится терпеть…
Лыков, бывавший на Кавказе, не услышал ничего нового. Магометанские окраины империи, покоренные относительно недавно силой оружия, с трудом терпят русское владычество. Случись что, не в спину плюнут, а голову срежут… Отставной сыщик решил сменить тему.
– Иван Осипович, ведь что-то вы недоговариваете. Правитель канцелярии, второе лицо в крае, вызвал именно вас. Чтобы разведать про асфальт… Хотя между им и вами еще куча начальства. Как это вышло? Вы пользуетесь личным доверием его превосходительства?
– Так и есть, – Скобеев самодовольно покрутил ус. – Действительный статский советник Нестеровский знает меня как ловкого человека. И время от времени дает личные поручения в обход всех. Константин Александрович доверяет мне щекотливые дела. А все потому… ну, скажу без бахвальства, что я – лучший сыщик в Ташкенте. И не только. Сыскного отделения в городе нет. Общая полиция сформирована из военных, которые премудростям ловли жуликов не обучены. А у меня вроде бы как талант. Призвание, что ли. И когда случается что-то эдакое, всегда зовут меня.
Яан незаметно покосился на приятеля и спросил:
– А как ваше прямое начальство относится к знакам внимания сверху? Обыкновенно это не нравится.
Иван Осипович поморщился.
– По-разному. Ташкент – столица не только всего края, но и Аму-Дарьинской области. Областное правление в обществе именуют «помойной ямой». Военный губернатор области генерал-лейтенант Корольков интересуется ботаникой в ущерб прямым своим обязанностям. Из полиции Ташкентского уезда недавно уволился полковник Абграл, так его все называли – Абкрал! И за дело… Начальник Ташкента полковник Тверитинов в должности недавно и пока ничем себя не проявил. Вот до него был человек! Путинцев Степан Романович. Тот был на своем месте. Но его убрали после известного холерного бунта, совершенно незаслуженно… но об этом как-нибудь в другой раз.
Скобеев имел в виду события, происходившие в Ташкенте в 1892 году. Некоторые называли их волнениями, некоторые даже восстанием. Тогда толпа туземцев разгромила канцелярию начальника города. А самого его чуть не порвала на части. Войска стреляли в толпу, были убитые и раненые. Лыков с Титусом хотели бы услышать правду из уст сведущего человека, но капитан замкнулся и явно желал прекратить этот разговор. И приятели отложили расспросы.
Так они и ехали по раскаленной пустыне Кара-Кум. Справа вдалеке тянулись вершины Копетдага, по левую руку лучше было не смотреть… Вагона-ресторана в поезде не полагалось, и приходилось питаться всухомятку. Иван Осипович очень выручал своими наставлениями. Он говорил, например:
– Сейчас будет станция Зерабулак. Там перед зданием вокзала сидит женщина суровой наружности, с усами, как у гренадера. Это вдова кочегара Анна Матвеевна. Она варит очень вкусный борщ. Поезд стоит десять минут. Бегите сразу к ней и постарайтесь успеть. А я тут вещи покараулю.
Или:
– Подъезжаем к Катта-Кургану. У старика с петлицами горного ведомства можете купить печеного картофелю. Больше ничего ни у кого не берите!
Сам капитан при знакомстве первым делом развернул станиоль[3] и угостил попутчиков очень вкусной дичью. Назвал он ее по-местному: качкалдак. Оказалось, что это морская утка – такие во множестве водятся на каспийском побережье. Неприхотливый полицмейстер обходился хлебом и чаем. Когда ему предлагали водки, он с благодарностью угощался. Несмотря на жару, водка шла хорошо. А без нее впору было бы стреляться…
Лыков выходил на каждой станции и с любопытством осматривался. Особенно его поразили туземцы. Рослые брюнеты могучего сложения, в темных халатах и барашковых шапках, они держались с большим достоинством. Капитан пояснил, что это туркмены рода теке, населяющего Ахал-Текинский оазис.
– Сильный народ! Сарты – нация торговцев, а туркмены – нация воинов. Дали они тут прикурить! Теке всегда жили разбоями. Рвали на части Хиву, Бухару, Персию и даже Авганистан. Хан Хивы в 1855 году решил их проучить. Сдуру… Так они его войско разбили, а самого хана взяли в плен. И зарезали, как барана. Больше уж никто с тех пор не смел их задирать. И мы не хотели! Но пришлось. Когда покорилась нам Хива, наши коммуникации тоже попали под удар туркменов. Волей-неволей армия вынуждена была туда сунуться. В семьдесят девятом генерал Ломакин пошел штурмовать Геок-Тепе – и отступил с большим уроном. Вот такие дела…
– Вы тоже в этом участвовали? – догадался Лыков. – Аннинский темляк за них получили?
Иван Осипович сделался серьезен и даже печален.
– Следующая станция как раз Геок-Тепе. Выйдемте вместе, я все покажу и расскажу. Уж начал забывать… Всегда я там у братской могилы поминаю товарищей. Жаль, что поезд приходит в сумерках и стоит только двадцать минут. Ну, что-нибудь да разглядим. А вы, Алексей Николаич, покамест запомните: с теке можете иметь дело без опаски, это люди слова. А вот приедете к нам в Ташкент, не верьте никому из туземцев! Сарты – торгаши, жулье. Чем бы сарт ни занимался, его мечта – заиметь лавочку на базаре. Чтобы обманывать народ. Их репутация в Азии стоит крайне низко. Любой купец-сарт в любую минуту может отказаться от своей подписи! А судиться с ними бесполезно. Нашего коммерческого суда в крае пока еще нет, а народный суд всегда покроет единоверца.
– Народный суд? У вас, как и на Кавказе, судят по адату?[4]
– Точно так. Правительство оставило мелкие споры в ведении биев[5]. Не вздумайте к ним обращаться! И вообще, прежде чем сделать в Ташкенте что-нибудь важное, спросите сначала у меня.
Вот момент, понял Лыков. И решил задать давно интересовавший его вопрос:
– Иван Осипович! Спасибо за ваши разъяснения, надеюсь, вы и дальше не оставите нас своим попечением. Но… как нам быть с интендантами?
– С какими интендантами?
– Да мы с Яковом Францевичем хотим предложить шпалы для строительства железной дороги. И столкнулись с тем, что этот вопрос решается лишь за взятку.
– И что же вы хотите от меня? – насторожился полицмейстер.
– Совета. Только совета.
Скобеев нахмурился.
– Хотите узнать, можно ли договориться подешевле?
– Да. А лучше чтобы вообще не платить. Честно говоря, с души воротит кормить эту сволочь.
– Эх… И меня воротит. Но сделать ничего нельзя, так устроено в Туркестане. Не смогу я вам здесь помочь, не моего калибра вопрос.
В Геок-Тепе поезд прибыл в десятом часу. Небольшой туземный город был известен всей России. В ноябре 1880 года семитысячный русский отряд под командованием самого Скобелева осадил здесь туркменскую крепость Денгиль. Вся Средняя Азия уже покорилась белому царю, и держался лишь Ахал-Текинский оазис. Вход в него и защищала крепость. На подмогу здешнему гарнизону съехались головорезы со всего разбойничьего племени. В итоге наши атаковали двадцать пять тысяч вражеского войска, да еще спрятанных в укреплении. Осада длилась до января следующего года.
Когда поезд остановился, Иван Осипович подозвал кондуктора и приказал ему охранять вещи. А сам быстрым шагом повел соотечественников в темноту.
Прямо возле станции, под фонарем обнаружилась трофейная артиллерия. Английская медная шестифунтовая пушка была дополнена двумя чугунными зембуреками[6]. Капитан указал на них:
– Я служил тогда подпоручиком в Первом Туркестанском стрелковом батальоне. Выстрелом вот из такого зембурека оторвало голову моему денщику. И этой головою…
Скобеев запнулся, потом договорил:
– …ударило меня в лицо. Минут десять пролежал я без сознания. Очнулся, а за бруствером крики… дикие такие крики, нечеловеческие. И сабельный звон. Это было в ночь на 28 декабря. Страшное получилось дело. Текинцы босиком, с одним лишь холодным оружием пошли на вылазку. Мы их не ждали. Ближайшие траншеи были смяты, а все, кто был там, – вырезаны. Туземцы захватили даже знамя и два орудия. Увели с собой пленного канонира, пытали его несколько дней, требовали, чтобы научил их обращаться с нашими пушками. Канонир отказался, и его замучили до смерти…
– А вы? – глухо спросил Лыков.
– А я, придя в себя, вынул шашку и кинулся вперед. Стыдно было, не знай как! Вдруг товарищи подумают, что струсил? Бегу, а меня мотает, будто пьяного…
– Зарубили кого? – шепотом поинтересовался Христославников.
– Кого я там мог зарубить? – махнул рукой капитан. – Меня самого тогда можно было голой рукой взять. Ребенок бы поборол. В ушах хоры распевают, иду, не разбирая куда… По счастью, когда прибежал в первую траншею, там все уже кончилось. Но айда дальше, а то не успеем.
Они прошли чуть не на ощупь пятьдесят саженей. Скобеев показал силуэт высокого холма, различимый на фоне неба.
– Вот она, крепость. То, что от нее осталось. А здесь братские могилы. Прямо – мы, туркестанские стрелки. Левее – кавказские. Справа – ставропольские и таманские казаки. Дальше темное пятно – это сады Петрусевича. Названы так в память об убитом в них генерале. Много здесь крови пролито…
И капитан стал креститься, с чувством читая молитву. Остальные последовали его примеру.
Пассажиры торопливо вернулись в вагон, и поезд тут же тронулся. Иван Осипович продолжил свой рассказ:
– Штурм был назначен на 12 января. Моряки заложили мину под крепостную стену. Текинцы об этом знали, от перебежчиков. И не препятствовали. Они думали, взрыв пробьет небольшую брешь, «белые рубахи» туда кинутся. И их удобно будет резать по одному. Никто не предполагал, что обрушится полстены. Ну, рвануло… Мы пошли в пролом. Я был в колонне Куропаткина. Именно нам поручили ворваться в крепость через дыру. Текинцы били из фальконетов своими чудовищными пулями в полфунта весом, били в упор. Страшно… Такая пуля вырывает куски мяса. В животе образуется дыра, через которую видать позвоночный хребет… И ударило меня в руку. Думал – все, оторвало по плечо! Нет, смотрю, пальцы на месте и даже крови нет. Побежал дальше… Это теперь рука у меня по ночам болит, с каждым годом все сильнее и сильнее. А тогда думал – обошлось. Так что, под Геок-Тепе я не пролил ни капли своей крови. Только две контузии. Когда погода меняется, голова раскалывается. И спать почти не могу, хоть морфий принимай.
Капитан выпил рюмку водки, потер контуженную кисть.
– О чем уж я? О штурме! Да. Вошли мы в крепость, и началась тут страшная резня. Текинцы показали себя героями. Храбрый народ, даже жалко таких убивать! Из дальних ворот побежали прочь защитники, кто пожиже нервами. Но несколько тысяч не дрогнули и остались защищать крепость до последнего. Нам пришлось их всех прикончить. Жаль, ей-богу жаль…
Иван Осипович отвернулся к окну, помолчал, потом через силу закончил рассказ:
– Наших полегло там больше тысячи, из них четыреста человек в день штурма. Текинцев никто не считал. Зато после этой победы всякая резня в Туркестане закончилась. Туземцы поняли: уж если русские побили самих текинцев, деваться некуда. Надо покориться. Так вот. А при штурме Ташкента с его стотысячным населением погибло лишь двадцать пять солдат. Потому – сарты. Есть разница!
Поезд все дальше уезжал на юго-восток. Пески сменилась зелеными полями Ахал-Текинского оазиса, а потом опять пошла сплошная пустыня. Персидские купцы оживились. Они сидели во всех купе и монотонно о чем-то гундосили. Иван Осипович пояснил, что на станции Артык большинство из них сойдет. Там граница с Персией и таможенный пост. В трех верстах от него – персидский город Лютфабад. Поезд стоит три часа, и можно сгонять туда на извозчиках. Но он бы не советовал: жарко и все очень дорого. За самый глупый сувенир торговцы ломят неимоверную цену. Попутчики послушали опытного человека, и Лыков так и не попал к персиянам.
Действительно, в Артыке вагон сначала наполовину опустел. Но перед отправлением все места снова оказались заняты, и опять персами. Скобеев и здесь дал справку. Новые пассажиры сойдут в Душаке: там второй таможенный пост и старинный тракт на Мешед. После этой станции останутся два-три перса, у которых торговля в Ташкенте. И в вагоне сразу сделается чище.
Так и получилось. Мерлушковые шапки покинули поезд, а вместо них появились киргизские чалмы. Добавилось офицеров, села компания сильно пьющих инженеров-железнодорожников. Лыков хотел расспросить их про шпалы, но передумал: уж больно угарные. Он задал свой вопрос Ивану Осиповичу. Капитан сказал, что леса в Туркестане не так мало. Больше всего, как ни странно, ореха. Но крепкое красивое дерево на строительство не годится. Из него вырезают наплывы[7] и продают в Россию по двадцать рублей за пуд. Большие обороты получаются! Второе по значению туркестанское дерево – фисташка. В Самаркандской области все горы покрыты ею. Плоды фисташки – любимое лакомство туземцев, а древесина немилосердно пережигается на уголь для нужд местных кузнецов. Есть и ель. Она покрывает южные склоны Алатавских гор, и в Аулие-Атинском уезде ее так даже полным-полно. Но власти запрещают добычу из опасений хищнических концессий. Поэтому поставка с Ветлуги той же сосны и лиственницы будет принята хорошо.
– А чем тут топят паровозные топки? – полюбопытствовал Титус.
– Где углем, но чаще саксаулом.
– Это дерево такое?
– Вон оно, – ткнул пальцем в окошко Иван Осипович. – По всем пескам растет; как только выживает? Листьев у саксаула почитай что нет, а ствол крепкий. Первое в Туркестане топливо! Вдоль Закаспийской дороги раскиданы склады, куда свозят его в огромных количествах. А уголь добывают в Ходженском уезде, и весь он на корню скупается железной дорогой.
После Дишака рельсы резко повернули на северо-восток. Горы остались в стороне. Серо-желтые пески опять окружили поезд. Наконец к исходу вторых суток они прибыли в Мерв.
Утопающий в зелени город манил уставших от сидячей жизни путников. Негоцианты хотели пройтись по улицам, но всезнающий полицмейстер отсоветовал. Мерв не только столица живописного оазиса, но и главный в Туркестане поставщик малярии. А еще тут есть болезнь паша-хурда, по-русски называемая пендинкой. По всему телу открывается до ста ранок, очень болезненных. Лекарства от них нет, ранки заживают сами через несколько месяцев, оставляя на теле ужасные шрамы. Болезнь поражает всех без разбора. Поэтому в Мерве не редкость встретить русских барышень, дочерей офицеров, с обезображенными пендинкой лицами… Как им выходить замуж?
Напуганные купцы решили ограничиться вокзальным буфетом, чуть не единственным на линии. Наевшись селянки, Лыков с Титусом размяли затекшие ноги на дебаркадере. Купы тополей манили их, вдали шумел полноводный Мургаб. Потом паровоз дал свисток, и путешествие продолжилось.
Сразу за городом открылась живописная зеленая равнина без конца и края. Это было Мургабское государево имение. Сто тысяч десятин орошаемых земель! Фруктовые сады, поля хлопка и пшеницы, а между ними разбросаны кирпичные домики поселенцев. Рай! Справа мелькнули развалины Старого Мерва. Скобеев сообщил, что по площади он превосходит нынешний город в десятки раз. Кто и когда разрушил его, неизвестно. Приписывают и Тамерлану, и Александру Македонскому, двум любимым персонажам здешней мифологии. Но за станцией Байрам-Али оазис закончился. Пустыня сменила наружность. Огромные барханы в пять саженей высотой напоминали застывший океан. Лишь многочисленные кусты саксаула немного оживляли угрюмый пейзаж.
К Мерву капитан Скобеев окончательно определился со своими попутчиками. Главным он назначил Лыкова, когда выяснил, что тот – потомственный дворянин и отставной надворный советник. Да еще и богатый помещик! Поэтому с Алексеем полицмейстер говорил особенно учтиво и именно ему стал предлагать всякие авантюры.
На последнем месте оказался доверенный. Ивана Осиповича очень насмешили его шелковые подштанники. Напрасно Христославников объяснял, что это лучшее средство от вшей и в дороге надо быть предусмотрительным. Солдатская душа старого туркестанца не приняла шелк, и Степан Антонович сделался объектом острот. Доверенный, как человек незлобивый, кротко их терпел. Ему важно было, что он в русской компании, под надзором опытного знатока края. Портфель с ассигнациями Христославников никогда не выпускал из рук и даже спал, подложив его под голову.
Сложнее всего капитану пришлось с Титусом. Вроде бы все понятно: управляющий при барине. Но говорит ему «ты» и общается, как с равным. Яков умел ладить с людьми, ничего для этого специально не делая. И полицмейстер, присмотревшись повнимательнее – а он был очень наблюдателен, – поставил управляющего вторым. Себя самого туркестанец считал хозяином, обязанность которого – помочь гостям освоиться.
Выстроив иерархию, Скобеев стал донимать Алексея разными проектами. Начал он так:
– Я, конечно, в отставку не собираюсь. Служу с охотой. Но сорок три года уже! И, признаюсь, боюсь нищенской старости. Да. Жалование скромное, пенсия курам на смех. А взяток я не беру.
Лыков сделал сочувственное лицо и молча ждал продолжения.
– И вот думаю я… как бы это, войти в какое предприятие? Здесь, на местном, так сказать, материале. Если бы нашелся человек с капиталами, и притом порядочный. Вот как вы. И задумал бы учредить тут новое дело. Не зная особенностей, добиться успеха ему было бы трудно! А я, как заинтересованный пайщик, тут бы ему и помог. Связями своими, знакомствами в разных отраслях местного управления. И денег бы еще вложил, пять тысяч. Больше пока не скопил. Как вам, Алексей Николаевич, такая мысль?
– Мысль неплохая, но какие именно предприятия вы имеете в виду?
– А это зависит от ваших умственных наклонностей.
– То есть?
– Ну вот, к примеру, можно было бы добывать здесь сантонин.
– Сантонин? – опешил Лыков. – Это глистогонное средство?
– Оно самое, – с важным видом подтвердил капитан. – Наипервейший в мире препарат от глистов. Спрос – на сто лет вперед! Я уж все продумал. Само лекарство фабрикуют в Гамбурге, у германцев. А сырье для него произрастает лишь в двух местах на всем земном шаре. Одно место – в Алжире, во французской колонии. А второе – здесь у нас, в Чимкентском уезде. И больше нет нигде! Каково?
– А что за сырье?
– Дикорастущая полынь особенного сорта. У нее собирают незрелые цветки – обязательно, чтобы были незрелые! – и потом обрабатывают. Из пятидесяти пудов цветков выходит пуд сантонина. Я и процесс изготовления записал. Желаете послушать? – И Скобеев полез в карман.
– Погодите, Иван Осипович. Не думал я пока, признаться, о глистах. Нет ли чего более понятного?
– Зря, Алексей Николаич! Верное дело, это я вам говорю! Начальник Чимкентского уезда подполковник Сухоруков – мой давнишний товарищ. Он поможет.
Лыков только вздохнул.
– Хорошо-с, – миролюбиво продолжил Иван Осипович. – Желаете более понятного? Могу предложить золотодобычу.
– У вас и золото есть?
– Здесь все есть. Туркестан по площади больше, чем Австро-Венгрия, Германия, Франция, Дания и Италия вместе взятые. Представляете себе размер? А живут лишь пять миллионов человек. Золото в россыпях находят в Семиреченской области, по рекам Кетень и Боянкол. Тринадцать долей металла на сто пудов песку! В Сибири на кабинетских приисках бывает и меньше. Еще берут золото в Ферганской долине, на реке Муксу. Отличные россыпи! И чем выше по течению, тем золота больше. Очевидно, что в верховьях, особенно в теснине Саок-Сай, прячется главная жила. В тех местах еще никто не мыл, мы будем первые! Там у меня тоже приятель имеется, в областном правлении не последний человек. А? Интересно? Только скажите, мигом соорудим.
– Но…
– Вам и золото не интересно? Тогда войдите в табаководство!
– А…
– Здешний табак очень хороший! Много лучше кавказского и крымского и не уступает ни в чем турецкому. Землю для посадок найдем. Неподалеку от Ташкента сыщем! Она сейчас стала дорогая, но для общего нашего предприятия я смогу снизить цену. Верное дело! Я уже набросал приблизительные расчеты. Вот, взгляните. – И полицмейстер снова полез в карман.
– Я не курю, – быстро ответил Алексей.
– Не курите? Хорошо. Но жена ваша носит же шелковые платья?
– И… что из этого следует?
– Откройте гренажное заведение! – радостно воскликнул полицмейстер. – Чрезвычайно выгодно! Один золотник грены[8] дает два фунта чистого шелка. Грены отличные, вывезены с Корсики. Француз Алоизи основал в Ферганской области фабрику со школой шелководства. Купите у него на первый раз, а дальше пойдет дело! У меня и на это есть расчет. Не угодно взглянуть?
– Иван Осипович! – взмолился Лыков. – А лес на шпалы нельзя продать?
– Вот тут помочь не смогу… Никто меня туда не пустит. Потому – не в капитанском чине соваться в такие обороты.
– Но Яков Францевич говорит обратное! В окружном интендантском управлении лесом занимается какой-то подъесаул по фамилии Кокоткин. Личность вполне ничтожная.
Скобеев усмехнулся:
– Ну вы сказали: какой-то по фамилии Кокоткин! Смотрите, ему так не заявите… Тогда всем вашим планам в Туркестане конец.
– Да ему годков-то сколько?
– Неважно. Здесь играет другое. Во-первых, Кокоткин – внебрачный сын самого Гороховцева. А во-вторых, он доверенное лицо Ларионова.
– Гороховцев – это кто?
– Он, можно сказать, характерный туркестанский типаж. У нас в крае, знаете ли, много диких генералов и действительных статских советников…
– Диких?
– Именно что диких. Кадры для администрации всегда брались с ветру[9]. То, что невозможно у вас в России, здесь обычное дело. Взять, к примеру, Степана Петровича Петрова. Недавно совсем в отставку вышел. Ко всеобщему облегчению… Он выслужил «превосходительство» в интендантском управлении, а кличку имел – Каторжный! Знаете, за что? В молодости Петров служил писарем в штабе Оренбургского военного округа. За подлоги по производству офицеров был разжалован из унтеров в рядовые. И выпорот. Но это не помешало ему затем пролезть в интендантские чиновники и достичь чина четвертого класса. Потомственным дворянином стал! с поротой-то задницей… Нажил дома, земельные участки, капитал. Мошенник, каких свет не видел. Из этого же ряда и Гороховцев. Будучи окружным ветеринаром, он сумел украсть и оформить на себя большой земельный участок. И не где-нибудь на окраине, а в лучшем месте русского Ташкента. Официально дозволялось покупать у казны не более трех тысяч квадратных саженей для постройки дома. А Гороховцев хапнул двадцать пять тысяч! Сейчас посреди города стоит длинный забор. Это его владения! Власти судились с ним, пытались землю вернуть, но дело проиграли. Взял-то он по-умному! Провел сделку через несколько рук, а документы потом уничтожил. По сию пору на этом месте пустырь, а цена того пустыря уже полмиллиона…
– Понятно. А кто такой Ларионов?
– Генерал-лейтенант, начальник окружного интендантского управления. И первый на сегодня в Туркестане вор. Без мешка золота к нему на прием не попасть. Краем управляет Военное министерство, поэтому окружные интенданты делают все закупки. Все: от конских консервов до земельных участков!
– Зачем армии земельные участки? – удивился Алексей. – Хлопок сажать?
– Ну, это я к слову. Армия, конечно, хлопок сажать не будет. Но, например, она строит железную дорогу. Для дороги требуется земля. Само отчуждение земель от туземных обществ производит специальный отдел, что входит в дирекцию строительства. Но команды он получает от тех же окружных интендантов.
– Стало быть, Кокоткина нам никак не объехать?
– Если хотите поставлять сюда лес, то никак. Разве только у вас есть письмо на имя генерал-губернатора. Он известный добряк, никому не отказывает…
У Алексея не было такого письма. В кармане у него лежали рекомендации на имя начальника штаба Туркестанского военного округа генерал-майора Хорошхина. Они были подписаны полковником Таубе, который учился со штабистом в одной академии. Барон сообщал в них, что знает Лыкова как порядочного человека. Должен же генерал-майор окоротить какого-то там подъесаула! Но говорить о письме постороннему Алексей не хотел и перевел разговор на другое. А полицмейстер понял, что коммерческие проекты его попутчику неинтересны. К чести Ивана Осиповича надо сказать, что он не обиделся. И продолжил опекать новичков столь же доброжелательно.
Между тем поезд уже ехал по землям Бухарского ханства. В вагоне появились узбеки. После станции Барханы местность внезапно переменилась. Даже воздух, что летел в распахнутое окно, сделался влажным и освежающим. Словно кто махнул волшебной палочкой! Появились птицы, всюду шумели рощи и текли полноводные арыки.
– Что это? – спросил у Скобеева Алексей.
– Подъезжаем к Аму-Дарье.
На станции Чарджуй все вышли из вагонов. Подлетели шумные туземцы в русских экипажах и разобрали пассажиров. Колонна двинулась вперед, и Лыков с пригорка вдруг увидел реку. Она поразила его. Куда там Волга! Ручей рядом с Аму-Дарьей! На вид та достигала в ширину трех верст. Сильное течение несло грязную мутную воду. Тут и там по ней сновали барки и паромы, а на пристани застыло несколько больших пароходов. Веселый городок в пятьсот домов, деревянные тротуары, фонари, магазины и даже рестораны били в глаз. Отвыкшие путники крутили головами, указывая друг другу все новые приметы цивилизации. Лента реки была пересечена пунктиром искусственных островов, они стояли через каждые тридцать саженей. Полуголые рабочие возводили на них опоры будущего моста. Длинный же получится мост! Иван Осипович и тут дал пояснения. Когда закончится весенний паводок, Аму-Дарья войдет в свое обычное русло. Мост закладывают в семьсот пятьдесят саженей. Строить его будут из железа, и еще не один год[10], а пока поезда ходят по деревянному мосту. Стоянка здесь длинная, и можно не только размять ноги, но и пообедать.
Путешественники успели помолиться в часовне и полакомиться на одном из пароходов. Аму-Дарья славится своими осетрами. Буфетчик даже предложил пироги с визигой, а пиво подал в запотевших кружках. Затем четверо русских опять сели в вагон, пересекли реку по низкому, еле живому мосту и покатили дальше на северо-восток.
Вид в окне менялся теперь на каждой станции. После Фараба зелень резко оборвалась и вновь появились пески. Но за Ходжа-Довлетом опять начались квадраты хлопка, разбавленные прямоугольниками клевера. Скобеев пояснил, что поливное земледелие здесь идет из Зеравшана и что настоящей пустыни не будет до самой Бухары.
На станции Кара-Куль Лыков решил прикупить каракуля. Цены поразили его: почти как в Москве. Но появился Иван Осипович и быстро поставил торгашей на место. Алексей взял самые редкие мерлушки – коричневые. Жене на капюшон к зимнему пальто, а дочке на шубку… Полицмейстер поговорил с туземцами на их тарабарском языке и сообщил грустные вещи. Город Кара-Куль, что стоит в двенадцати верстах от станции, умер окончательно. Его завалили подвижные пески. На месте большого оживленного пункта теперь обычный кишлак. И того может скоро не быть…
Наконец прибыли на станцию Новая Бухара. Это оказался целый поселок с населением больше, чем в уездном городе Варнавине. В Старую Бухару отсюда вела особая ветка железной дороги. Почти все восточные купцы вышли, а их место заняли русские торговые люди. Христославников отправился по вагону выяснять виды на урожай. Вернулся он повеселевший. Все указывало на то, что год будет хороший. Степан Антонович поведал кстати, как сейчас устроено в Туркестане хлопковое дело.
Когда русские покорили край, производство хлопка пришло в упадок. Это было связано с отменой налога харадж, часть которого население платило хлопком. Одновременно снизился его ввоз из Америки, из-за гражданской войны. Дошло до того, что хлопка стало недоставать даже военным на производство пороха! Правительство приняло меры. В частности, начали повышать пошлину на ввоз очищенного волокна. В 1878 году за пуд взимали 40 копеек, а в этом году довели пошлину до 3 рублей 15 копеек. Фактически, запретительная пошлина! А все оттого, что со временем хлопок стал повсеместной культурой, и имеет место даже хлопковая горячка. Но и сейчас Туркестан дает лишь треть необходимого России хлопка. Приходится докупать его задорого в Америке. Там только один штат Луизиана производит больше волокна, чем весь край.
По словам Христославникова, лучший хлопок выращивают в Ферганской долине. Там не бывает летних дождей, которые ухудшают качество хлопка. И длинный вегетативный период, при температуре до 60 градусов по Реомюру![11] Волокно выходит длинное и тонкое. Центром торговли является Коканд. Но и во всем крае туземцы охотно осваивают эту культуру. Объяснение простое: выгодно. Русские мануфактуры купят все, сколько ни предложи. Из старых злаков обильно высевают только ячмень. Он не осыпается, его не едят воробьи, и потому лишь ячмень держится. Пшеницу армия не покупает, и ее посевы сокращаются. Рис хоть и дорог, но требует большого ухода. А залитые водой поля способствуют распространению малярии.
Хлопковую торговлю начинали русские купцы Беляев и Тарсин. Но пришли туземные евреи и быстро их вытеснили. Сейчас четыре брата Давыдовы сосредоточили в своих руках почти всю скупку. Братья – первостатейные мошенники, и конкурировать с ними сложно. Они в качестве задатка дают землевладельцам не деньги, а мануфактуру, чай и сахар. По сильно завышенным ценам. Недавно их уловки переняли богатые сарты Хакимбеков и Дададжанбаев и тоже славно обирают своих земляков. Чтобы перебить таких ловкачей, русским фирмам приходится держать в крае своих доверенных круглый год. Но с ноября по март с хлопком нет никаких дел. За это время наши люди спиваются и начинают воровать хозяйские деньги.
Московское товарищество, которое представляет Степан Антонович, придумало способ вырваться в первый ряд. Туземный хлопок – гуза – дает волокно низкого качества. Хоть его и можно выращивать на богарных землях[12], в отличие от заморских видов, но он создает большие неудобства. Коробочки у гузы до конца не раскрываются, и плохо отделяются орешки (семена хлопчатника). Приходится тратить много сил на ломку и очистку. Еще Кауфман, первый туркестанский генерал-губернатор, задумался над этим. Он отправил человека в Америку, чтобы тот привез оттуда высокопроизводительные сорта. Американский хлопок упланд теперь очень популярен. А товарищество Христославникова второй год продвигает сорт си-айленд. И с успехом. Он называется еще египетским, но на самом деле тоже привезен из Америки. Его коробочки при созревании раскрываются на четыре створки, волокно удобно извлекать. И орешки легко отделяются, они потом идут на маслобойни и дают дополнительный доход. Только что появились два новых сорта – мамонт и петеркин. Они еще урожайнее. Но остается старая беда: отсутствие надежных людей. Христославникову поручено найти порядочного урючника[13], знающего край. Если он такого человека не отыщет, то будет зимовать в Ташкенте…
Полицмейстер на этот раз воздержался от совета.
– Все мои знакомые, – сказал он, – люди военные. Для торговых операций не годятся. Могу предложить, где снять на зиму квартиру получше, поскольку хороших гостиниц в городе нет. А вот порядочного урючника ищите сами…
За такими разговорами они ехали и ехали. После Бухары начались солончаки вперемежку с болотами. Потом состав почему-то стал двигаться большими зигзагами. Оказалось, он поднимается по отрогам Гиссарского горного хребта. Последняя перед Самаркандом станция Джума вся утопала в зелени. Густонаселенная местность предвещала приближение большого города. Всюду поля, расчерченные сеткой арыков. Участки огорожены низкими заборами из глины. Арбы, запряженные быками, везут какие-то диковинные фрукты. Азия, сказочная страна Гаруна аль-Рашида, готовилась распахнуть русским свои объятья.
За окном мелькнули крыши железнодорожных мастерских. Станция! 1415 верст рельсового пути позади! Паровоз дал гудок и стал замедлять ход.