Огромный темно-серый брезент вырывается из рук, хлопает закраинами, провисает над нами мешками дождевой воды и нещадно протекает. Вода холодными струйками бежит по моей руке, которой я кое-как придерживаю край брезентового покрывала, капает на шею, накапливается в ямке, продавленной мною в вещах. Тягач то ныряет носом в какие-то рытвины, и мы едва не слетаем с него вперед, то встает на дыбы или угрожающе кренится набок, заставляя нас судорожно цепляться за борта. Поначалу в такие моменты я лихорадочно соображал, в какую сторону спрыгивать, если начнем опрокидываться. Но потом, когда накрылись брезентом и шансов спрыгнуть практически не осталось, отдался на волю судьбы.
Рядом, весь мокрый, подобрав свои длинные ноги, трясется Серега. Студент Лёнька матерится, перекрикивая гул двигателей. И все мы, скрючившиеся, походим на гигантских ископаемых улиток.
Вдобавок у нашего броневика периодически что-то ломается. То ленивец (задний неведущий каток) выскакивает из коллективной дорожки, и приходится разбивать гусеницу, чтобы вернуть его на место. То выпадает из трека «палец». И всякий раз при этом мы слазим, и без того промокшие, под мерзкий дождь, уныло и уже заученно открываем заднюю дверцу грузового отсека и начинаем выкидывать оттуда наши рюкзаки и крайние тюки, освобождая доступ к механизму, ослабляющему или, наоборот, подтягивающему гусеницы.
– Много еще осталось? – каждый раз допытывается у Глеба Михалыч.
– Не очень, – уклончиво отвечает главный. – По прямой – километров десять.
Я помню карту и понимаю, что нам ползти в глубь гор еще не меньше тридцати км. Так, приуменьшая оставшийся путь и при всякой остановке наливая измученным «танкистам» граммов по пятьдесят водки, наш командир, видимо, поддерживает их боевой дух.
Между тем дорога (вернее, бездорожье) становится все хуже. Временами тягач пятится назад и подолгу ищет объездной путь. Глеб, мокрый как и все, соскакивает на землю и шагает впереди, высматривая безопасный проезд.
Съезжая с очередного увала вниз к ручью, мы вдруг словно натыкаемся на невидимую преграду. Яростно рыча, машина вращает гусеницы, но мы не сдвигаемся ни на сантиметр. Вращает в обратную сторону – ноль. Заглушились.
Угрюмые, спрыгиваем на землю, расквашенную, чавкающую под сапогами. В немом оцепенении созерцаем сцену: точно жук-землерой, вездеход носом зарылся в грунт. Точнее, в бурую тестообразную глину, покрытую сверху предательской щеточкой ярко-зеленого мха и пучками травы.
– Плывун, – коротко комментирует ситуацию вылезший из люка Михалыч. – Это самое херовое, ёлкина мать…
Хуже того: это не просто глина, а глина, нашпигованная валунами и обломками камней, которые, забиваясь между катками и гусеницей, грозят порвать ее.
Случившееся не умещается в сознании: увязнуть не в болотистой тундре, а в горах! Абсурд.
– Что делаем? Разгружаемся? – энергично восклицает Глеб, и я ужасаюсь такой перспективе.
– Ослабим гусянки. Будем откапывать, вытаскивать камни. Попробуем подкладывать ваши бревна, й-й-ёлкина…
Достаем лопаты; переворошив, частично сбросив на землю наш груз, добираемся до бревен, предназначенных для растопки печек.
…Дождь. Нескончаемый садистский дождь. Застывший, словно навсегда вросший в землю силуэт вездехода. Серые, шатающиеся, похожие друг на друга фигуры коллег. Лица уже не просто хмурые, а мрачно-ожесточенные. Ковыряем вокруг вездехода полужидкую глину, которая тут же снова оплывает в канаву, а вслед за ней – и мы. Хочется упасть в эту грязь и не шевелиться. Подсовываем под гусеницы бревна, крупные валуны. Вездеход рвется то вперед, то назад, но, похоже, только сильнее погружается в трясину.
Обступившие нас горы, чудится мне, взирают на нас без малейшего сочувствия, скорее даже злорадно. Вездеход стоит, время стоит, идет лишь дождь да мы, покачиваясь, откинувшись назад и широко расставляя ноги, таскаем устрашающие валуны.
Как бы я хотел, чтобы это был сон. Если бы это был сон, то рано или поздно ему пришел бы конец. А это, я не уверен, что когда-нибудь кончился.
…В неприютной тьме, спотыкаясь, несколько раз перепутав стойки, собираем кое-как каркас, натягиваем на него пластиковую оболочку, втаскиваем печку, мешок угля.
По всей палатке висят на шнурах мокрые капающие шмотки, на раскалившейся печке шипит кастрюля с водой для макарон. Ничего, живы пока.
– У нас же есть заяц, – вспоминает Сергей. – Давайте сварим, раз уж убили.
– Да ну его! Не охота возиться, – мямлит кто-то. – Его еще искать надо.
– Тушенку откроем, быстро куснём – и спать, – решает главный.
Закрываю глаза и вижу всё то же – камни, бревна, дождь…