Глава вторая, в которой Леда бредет в тумане
Чего она ожидала? Явно не того, что окажется посреди пустынного ничего рядом с посылкой, на которую не плевать, видимо, только получателю. Впрочем, последнее тоже было довольно спорным: время шло, а покрывало тумана оставалось все таким же непроницаемым.
Побережье, на памяти Леды, никогда не было таким тихим. И дело не только в море, которое всегда вздыхало, с шумом бросалось на скалы, шипело, съедая песок, и гремело бурями. Сухие деревья скрипели на ветру, который забредал в бухту и оказывался в ловушке. Высокая трава шелестела каждое межсезонье, летом к этому шелесту прибавлялся треск насекомых. Где-то далеко всегда завывали проржавевшие цепи заброшенного порта и вывески – те, которым посчастливилось остаться на месте. А еще колокольня…
Леда поежилась. Голос колокола всегда напоминал ей о темных часах: о катастрофах, наводнениях и смертях. В нем не было ничего успокаивающего, как в часовенном звоне Города-Грозди, или праздничного, как в переливах колокольчиков, вплетенных в гривы тянущих парадные платформы животных. Колокол в Инезаводи обещал разверзнувшуюся бездну – в земле, в море или в чьей-то душе.
Дрожь прокатилась по всему телу и осела в пальцах – пришлось сжать кулаки и выдохнуть, как учила Леду знакомая Рыбная. Несколько коротких выдохов, глубокий вдох и такой же глубокий выдох: первые, чтобы не проскочила и самая мелкая плотвичка, следующие – чтобы пропустить и левиафана. Все морские твари в этом уравнении были метафорическими, но Леда представляла их с почти нелепой ясностью. Может, все дело было в том, что море никогда не покидало ее, даже в столице, уютно устроившейся в стороне от соленых шквалов, на солнечном плато. В Инезаводи солнце было таким же частым гостем, как сама Леда в последние годы.
Она вдруг поняла, что совсем потеряла счет времени: туман съел не только дорогу, но и небо. Леда потянулась к карману одной из юбок, но тут же опустила руку. Прежде она носила там ножницы – подальше от любопытных глаз, в футляре, если не забывала о его существовании. У нее не было часов: она привыкла полагаться на чувство времени и на то, что всегда сможет взглянуть на небо.
Здесь, близ Инезаводи, ее внутренние часы нещадно сбоили. Виноват был не только туман, но и перелет в Двужилье: Леда всю дорогу старалась не прислушиваться к биению корабельного сердца. Безуспешно. Для ее ушей оно звучало чересчур слабо, словно их разделял океан тишины, и ей постоянно казалось, что ритм становится рваным… или стук исчезает вовсе.
Однажды она спросила о воздушных судах у мастера Бражника. На Этаже Сборов работали тогда над обмотками лопастей и несколькими хитрыми сплетениями нитей, запрошенными королевским двором, и Леда не сдержала любопытства. Корабельные сердца казались ей чем-то неестественным – не как своды Домдрева или насекомоподобные конструкты, а как таящиеся на задворках разума кошмары. Бражник ответил, что ей стоило целиться повыше, но Леда знала, что он шутит: в придворные мастера попадали совсем не так, как в Цех. Никакой палатки на площади, никаких проверок способностей. При дворе не мастера поглощали тайны, а тайны поглощали мастеров. И с учетом их амбициозных планов – совсем неудивительно.
Леда подняла голову и прищурилась. От влажности волосы начали виться сильнее и липнуть ко лбу – пришлось приложить к нему руку. Обзор от этого не особо улучшился: Леду все еще окружала тонна спустившихся на землю облаков.
Что ж, было все еще достаточно светло, чтобы найти дорогу домой. Вот только…
Леда опустила взгляд на ящик. За ним ведь должен был кто-то приехать? В Инезаводи когда-то была почтальонша, точно, но вспомнить, ездила ли она в Двужилье сама или принимала посылки на своей территории, не представлялось возможным. Впрочем, найти в таком тумане не особо большой ящик было бы достаточно трудно… и рядом вроде не виднелось никаких опознавательных знаков.
Мистер Нагрим не доехал даже до мерного камня, поставленного здесь несколько веков назад и отдаленно напоминавшего птицу с раздвоенным хвостом. Если смотреть с определенного ракурса, конечно: одного крыла и части хвоста не хватало. Головы тоже. Зато надпись на старом диалекте оставалась читабельной: «…НЕЗАВОДЬ». Первую букву, если верить людям постарше, растащили на сувениры. Еще в те годы, когда в городе обнаружили Порез – месторождение магии, полотна, которое лилось извне и превращалось в нити. Никто особо в это не верил – какой толк людям от кусочка влажного замшелого камня? Но куцее название прижилось: город называли «Незаводью» те, кто отчаянно хотел вырваться за его пределы. Или те, кто оставался, но с той особой уверенностью, которую позволяли себе только местные. Назови так их город приезжий, пусть даже в шутку, – выслушал бы долгую лекцию об уважении чужих традиций.
Леда присела на корточки и протянула к посылке руки. Шероховатая на вид деревянная поверхность через перчатки ощущалась странно. Леда провела чуть дрожащими пальцами по выцветшей стрекозе, перекинула сумку поудобнее и схватилась за деревянные края.
Ящик оказался удивительно легким, словно кто-то заказал на дом доставку сухого воздуха из центральных регионов. Или даже с пепельных полей Фарлода: этот город-государство раскинулся по южному побережью, и тамошняя атмосфера немного походила на здешнюю. Немного – ключевое слово, потому что соль там топилась теплом лавовых ключей, а ветра приносили с архипелага не только пепел, но и сладкие, дурманящие цветочные запахи. Леда никогда не забредала так далеко за Хребет – она вообще не бывала за громадой Хвоста или хотя бы Лапы, – но в столице были музеи. И выходцы из Фарлода, которые заходили на Этаж Рассечений: некоторые – в открытую, некоторые – под покровом ночи, капюшонов и пепельных масок.
Свой магический двор существовал и там, на южных берегах, но Маревая Ложа была еще более закрытой, чем Цех Города-Грозди. Поговаривали, что подмастерьев туда забирают детьми и в этом нет ничего добровольного. Неудивительно, что фарлодцы так часто показывались в Залах Цеха, который они, к слову, прозвали «Железным». И было в этом что-то неправильное: когда Леда проговаривала название вслух, слова душили ее. Железный Цех под кронами каменного Домдрева. Казалось, что она променяла одну клетку на другую… но это ведь совсем не так?
Ориентироваться в тумане было сложно, но шум моря Леда слышала отчетливо: если пойдет на него, вряд ли ошибется. Остатки дороги под ногами быстро превратились в песчаные тропки, и Леда начала оступаться. Приходилось резко поворачивать корпус или вытягивать руки с посылкой – чтобы не упасть. На ней были ботинки, которые она покупала специально для походов в нижние ветви Города-Грозди, где улицы были выстланы не только камнем. Но здесь, в холодной пустыне из тумана, песка и жухлой травы, они помогали мало. Леда несколько раз останавливалась, чтобы вытряхнуть из обуви песок, но в конце концов сдалась и побрела вперед прямо так. В городе она определенно об этом пожалеет, но в городе ее ждет тазик с горячей водой, а может, и целая ванна.
Она привыкла бегать вниз-вверх по Цеховым башням, да и кучу развилок ветвей проходила не раз, но через какое-то время дыхание начало ее предавать. Туман проползал в легкие, их жгло расстоянием и тяготило сыростью – не самое приятное сочетание. Леда старалась не трясти многострадальный ящик, но тропу было еле видно, и песчаные склоны постоянно уползали из-под ее шагов. Нагрим с посылкой особо не церемонился, но она упрямо хотела донести ящик до города в целости и сохранности – насколько это еще возможно.
Руки больше не ломило. Зато снова пробудилась тупая пульсирующая боль, которая, впрочем, преследовала бы Леду в любом климате. Если бы она осталась в столице, пришлось бы проходить мимо Цеховых башен. С тоской провожать взглядом еле виднеющийся с земли балкон, на котором она встречала рассветы. Завидовать каждому, на чьей одежде сверкает мастеровой знак.
Она вспомнила блеск серебристых застежек на бордовом мундире и сдула вьющуюся прядь с глаз. Может, в тот вечер мастер избавил ее от чего-то куда более серьезного, чем изгнание. В конце концов, не каждый день один из Цеховых подмастерьев теряет ножницы. И не каждый день один из Цеховых подмастерьев пытается удержать потревоженную нить чужой – неприкосновенной – судьбы. Судьбы человека, о котором не помнит никто на свете. Кроме, может быть, Лединого механога.
Туман вплетался в волосы, которые Леда убрала в косичку, едва сойдя с двужильского шпиля. Будь она в Цехе, подняла бы густые пряди в пучок и заколола инструментами, которые постоянно забывала положить в карман. Теперь же ее карманы, волосы и надежды были пусты. В самый раз для такой же пустой Инезаводи.
Леда снова поежилась – цепкие клочья тумана просочились за воротник и обвили ее шею, словно ледяные пальцы. Она оглянулась и резко вдохнула, за спиной больше не было даже нарисованного пейзажа, только стена тумана – и впереди, и справа, и слева… Земля ушла из-под ног, и Леда инстинктивно вскинула руки, выпустив ящик.
Она упала чуть ниже тропы, на траву и песок. Последний не смягчил падения, помогли только юбки. Левая ладонь звучно ударилась о плотный слой песка, и перед глазами заплясали искры. Леда не закричала только потому, что умудрилась прикусить губу. Правую руку она подмяла под себя, и та тоже пульсировала от боли, но куда менее агрессивно. Ноги, как ни странно, вообще ее не беспокоили, хотя Леда была уверена, что подвернула лодыжку. Она приподняла голову – на воротник и песок пролилось несколько капель темной крови из губы – и перекатилась на спину. Согнула и разогнула правую руку, пытаясь восстановить дыхание, – выдох, выдох, вдох, выдох, рыбки и левиафаны.