Авнесс: так называют в Низинах светло-бледный предрассветный час, печальный и тихий, когда все цвета мира словно растворяются, и в пейзаже не остается никакой глубины, кроме намека на перспективу в тускнеющих с расстоянием задних планах расплывчатых далей. Утро – авнесс и рассвет – не согласуется с темпераментом триллей, не склонных к меланхолической мечтательности.
Глиннес вернулся в опустевший дом – и Глэй, и Маруча уехали. Его охватила мрачная подавленность. Выйдя на веранду и глядя на палатки Дроссетов, он почти поддался вздорному желанию пригласить их на прощальный ужин. В частности, его интересовала Дюиссана – бесспорно обворожительное создание, несмотря на отвратительный нрав и прочее. Глиннес представил себе Дюиссану в благосклонном расположении духа… Ее присутствие оживило бы любую обстановку… Абсурдная мысль! Одно подозрение побудило бы Ванга Дроссета вырвать заживо сердце соблазнителя.
Глиннес зашел в дом, налил себе немного вина. Открыв кухонный шкаф, он изучил его скудное содержимое. Как удручающе отличалась открывшееся его глазам запустение от щедрого изобилия, царившего в старые добрые времена!
Послышалось шипение рассекаемой килем воды. Шагнув на веранду, Глиннес наблюдал за подплывающей лодкой, ожидая увидеть Маручу. Но в лодке стоял узкоплечий длиннорукий субъект с острыми локтями, в темно-коричневом с синим вельветовом костюме популярного среди аристократов покроя. Редкие пряди каштановых волос свисали почти до плеч, взгляд исподлобья и насмешливо кривящийся рот выдавали, вопреки беззлобной вкрадчивости лица, склонность к бесовским проказам. Глиннес узнал старого знакомого, ментора Джанно Акадия. У разговорчивого и остроумного, временами язвительного и даже не чуждавшегося злословия Акадия всегда были наготове эпиграмма, сплетня или философское изречение, что впечатляло многих, но раздражало покойного Джута Хульдена.
Глиннес спустился к причалу, подхватил брошенный конец и привязал его к швартовной тумбе. Ловко спрыгнув на берег, Акадий бурно приветствовал Глиннеса: «Как только узнал о твоем возвращении, не мог усидеть ни минуты – хотел с тобой повидаться! Как приятно, что ты снова с нами!»
Пока Глиннес вежливо отвечал на комплименты, Акадий энергично кивал с нарочитой сердечностью: «Боюсь, в твое отсутствие произошли перемены – не все они тебе придутся по душе».
«Я не успел еще собраться с мыслями», – осторожно заметил Глиннес. Акадий не обратил внимания – ментор поднял голову, вглядываясь в темные окна: «Твоей драгоценнейшей родительницы, кажется, нет дома?»
«Не знаю, где она. Заходите, выпейте кружку-другую вина».
Акадий жестом выразил благодарное согласие. Пока они шли по причалу, Акадий обернулся в сторону Рэйбендерийского леса, где мерцала оранжевая искра костра Дроссетов: «Треваньи еще здесь, как я вижу».
«Завтра уедут».
Акадий понимающе кивнул: «Очаровательная у них девчушка, но шальная – то есть, обремененная неизбежностью судьбы… Хотел бы я знать, чья судьба в ее легкомысленных руках!»
Глиннес поднял брови – его представление о Дюиссане не вязалось со зловещими предчувствиями, но замечание Акадия вызвало неожиданный резонанс: «Правда, в ней что-то есть».
Акадий опустился в старое плетеное кресло на веранде, Глиннес принес вино, сыр и орехи. Они расположились поудобнее, любуясь тающими оттенками труллионского заката.
«Ты в отпуске?»
«Нет, вышел в отставку. Покров не для меня. Теперь мне предстоит выполнять обязанности сквайра Рэйбендерийского. Если не вернется Шайра – во что уже никто, по-моему, не верит».
«Действительно, пора оставить всякую надежду. Прошло два месяца», – несколько напыщенным тоном изрек Акадий.
«Как вы думаете, что с ним случилось?»
Акадий прихлебнул вина: «Несмотря на мою репутацию, об этом я знаю не больше тебя».
«Честно говоря, не могу разобраться в происходящем, – пожаловался Глиннес. – Зачем Глэй продал Амбаль? Какая-то ерунда – он ничего не объясняет и деньги не отдает. В результате я не могу аннулировать договор. Не ожидал, вернувшись домой, влипнуть в такую паутину. Как по-вашему, в чем тут дело?»
Акадий осторожно поставил кружку на стол: «Ты обращаешься за профессиональным советом? Возможно, в таком случае ты зря истратишь деньги, так как я еще не вижу решения, приемлемого с твоей точки зрения».
Глиннес терпеливо вздохнул – он никогда, в сущности, не понимал, как следовало вести дела с Акадием: «За полезный совет я заплатил бы».
К удовлетворению Глиннеса, ментор поджал губы. Собравшись с мыслями, Акадий сказал: «Гм! Разумеется, я не могу брать деньги за распространение случайных сплетен. Как ты выразился, мои рекомендации должны быть полезны. Иногда разница между искренним стремлением помочь ближнему и профессиональным обслуживанием трудноуловима. Предлагаю выбрать ту или иную основу для дальнейшего обсуждения».
«Раз вы предпочитаете формулировать наши взаимоотношения таким образом, пусть это будет платная консультация», – согласился Глиннес.
«Прекрасно. По какому вопросу ты желаешь проконсультироваться?»
«Я хотел бы получить общую оценку ситуации. Намереваясь взять дела в свои руки, я наталкиваюсь на полную неизвестность. Прежде всего меня интересует вопрос об Амбальском острове – Глэй не имел права его продавать».
«Нет никакой проблемы. Верни деньги и расторгни договор».
«Глэй не отдает полученную сумму, а у меня нет двенадцати тысяч озолей».
«Существенное затруднение, – согласился Акадий. – Шайра, разумеется, отказывался продать остров. Сделка была заключена после его исчезновения».
«Ммм… что вы имеете в виду?»
«Ровным счетом ничего. Предлагаю факты, позволяющие тебе делать любые выводы по своему усмотрению».
«Кто такой Лют Касагейв?»
«Не знаю. На первый взгляд он производит впечатление человека благородного происхождения – предпочитает замкнутый образ жизни и проявляет любительский интерес к местной генеалогии. Во всяком случае, мне он сообщил, что составляет родословную населяющих Низины аристократических семей. Само собой, его подлинные побуждения могут быть далеко не академическими. Возможно, он пытается обосновать претензии на тот или иной титул, дающий определенные права. Если это так, его деятельность может привести к любопытным последствиям… М-да. Что еще мы знаем о таинственном Люте Касагейве? Как тебе, несомненно, известно, Касагейв утверждает, что родился в стране боллов на планете Эллент, Аластор 485. Я в этом сомневаюсь».
«Почему?»
«Ты же знаешь, я человек наблюдательный. Касагейв пригласил меня на завтрак в свою усадьбу. Проведя некоторое время в его компании, я обратился к справочным материалам. Удалось выяснить, что, как ни странно, огромное большинство боллов – левши. Касагейв пишет и держит нож правой рукой. Кроме того, боллы, как правило, глубоко религиозны и верят, что погибшие души обитают в глубинах Черного океана на южном полюсе Эллента, населяя телесную оболочку подводных созданий. На Элленте поглощать пищу морского происхождения значит рисковать одержимостью преступными страстями. Короче говоря, боллы не едят рыбу. Лют Касагейв, однако, на моих глазах преспокойно покончил с супом-пюре из морских пауков, а затем разделил со мной наслаждение вкуснейшей, превосходно приготовленной на рашпере рыбой-уткой. Лют Касагейв – болл?» Джанно Акадий умоляющим жестом приподнял ладони: «Не знаю, не знаю!»
«Но зачем ему скрывать происхождение? Разве что…»
«Вот именно. Тем не менее, в подобных случаях нередко находится вполне обыденное объяснение. Например, Касагейв может оказаться эмансипированным боллом, отбросившим предрассудки соплеменников. Подозревать лишнее – столь же грубая ошибка, как и предполагать невинность».
«Разумеется. Как бы то ни было, я не могу вернуть Касагейву деньги, потому что Глэй отказывается их отдать. Известно ли вам, где находится сумма, полученная за Амбальский остров?»
«Известно, – Акадий покосился на Глиннеса. – Должен заметить, однако, что это информация второй категории – за нее плата взимается по особому тарифу».
«Ничего страшного, – успокоил его Глиннес. – Если счет будет чрезмерным, вы всегда сможете его пересмотреть. Где деньги?»
«Глэй вручил их человеку по имени Джуниус Фарфан, проживающему в Вельгене».
Глиннес хмурился, глядя на Амбальский плес: «Я о нем уже слышал».
«Весьма вероятно. Фарфан – секретарь местных фаншеров».
«Ага! И зачем же Глэй отдал ему деньги? Глэй – тоже фаншер?»
«Даже если Глэй не вступил в их организацию формально, похоже, что дело к этому идет. Его все еще отпугивают их манеры и некоторые другие особенности».
Глиннеса озарило: «Неприглядные костюмы? Короткая стрижка?»
«Всего лишь внешние признаки. Их движение уже вызвало возмущенные отклики, что можно понять. Принципы фаншерады прямо противоречат традиционным представлениям и поэтому рассматриваются как антисоциальные».
«Мне все это ново и незнакомо, – признался Глиннес. – О фаншераде я впервые услышал только сегодня».
Тон Акадия стал предельно нравоучительным: «Наименование секты происходит от древнеглоттийского корня „фан“, означавшего оргиастическое торжество. Основополагающий тезис фаншеров, по-видимому – не более чем безвкусная азбучная истина: жизнь есть приобретение настолько драгоценное, что каждое мгновение необходимо использовать для извлечения максимальных возможных преимуществ. Кто стал бы спорить, спрашивается? Пытаясь реализовать эту идею, однако, фаншеры провоцируют враждебность. Они считают, что каждый человек обязан ставить перед собой возвышенные цели и достигать их по мере возможности. Даже если фаншер не добивается успеха, он, по меньшей мере, проигрывает с честью и может почерпнуть удовлетворение в стремлении к самовыражению как таковом. Жизнь не проходит даром. Если он побеждает… – Джанно Акадий не удержался от иронического жеста. – Кто побеждает в этой жизни? Смерть! Тем не менее – фаншеры, по сути дела, руководствуются славными идеалами».
Глиннес скептически хмыкнул: «Если каждый из пяти триллионов обитателей Аластора станет делать все возможное для достижения самых честолюбивых целей, никто никому не даст минуты покоя!»
Акадий улыбнулся, кивнул: «Учитывай, однако, что фаншерада – не для всех, не для пяти триллионов. Фаншерада – одинокий вопль отчаяния, потерянность личности в бесконечности бесконечностей. Участвуя в фаншераде, индивидуум отвергает и преодолевает безвестность, утверждая собственное величие». Ментор помолчал, лицо его насмешливо сморщилось: «В скобках можно было бы заметить, что только один человек поистине способен реализовать свои стремления на манер фаншеров – всемогущий коннатиг». Акадий отхлебнул вина.
Солнце зашло. Небо затянули высокие холодно-зеленые перистые облака, на юге и на севере еще расплывались туманные клочки и завитки розового, фиолетового и лимонно-желтого оттенков. Некоторое время двое сидели в полной тишине.
Первым тихо заговорил Акадий: «Вот так – ты получил общее представление о фаншераде. Немногие фаншеры на самом деле разбираются в принципах своего движения. В конце концов, большинство из них – дети, разочарованные ленью, эротическими излишествами, безответственностью, безалаберностью родителей. Они презирают кауч, вино, обжорство на вечеринках – все, что потребляется во имя немедленного удовлетворения и получения ярких впечатлений. Вероятно, главным образом они стремятся создать новое, особое представление о себе. Фаншеры культивируют ношение бесцветных невыразительных нарядов, теоретически обосновывая это тем, что человек должен выделяться индивидуальными поступками и достижениями, а не общепринятыми символами принадлежности к тому или иному сословию».
«Стайка крикливых неоперившихся птенцов! – рычал Глиннес. – Какой смысл бросать вызов всем, кто старше, умнее и опытнее тебя? Где они набрались наглости?»
«Увы! – вздохнул Акадий. – Ничто не ново в этом мире».
Глиннес налил в обе кружки еще вина: «Глупый, бесполезный, бесстыдный вздор! Чего люди хотят от жизни? У нас, триллей, есть все, что нужно человеку – еда, музыка, развлечения. Что в этом злонамеренного? Для чего еще стоит жить? Фаншеры – уродливые горгульи, тявкающие на солнце!»
«На первый взгляд их претензии выглядят нелепо, – признал Акадий. – И все же…» Ментор пожал плечами: «В вызывающей позе фаншера есть определенное величие. Почему не возроптать на судьбу? Найти некий смысл в извечной сутолоке случайностей. Заклеймить стихийный хаос печатью человеческой воли. Возвести сияющий монумент одинокой живой душе в пустыне пяти триллионов покорных серых ничтожеств. Дикая, смелая мечта!»
Глиннес хрюкнул: «Послушайте себя! Вы не собираетесь, случаем, вступить в их славные ряды?»
Акадий покачал головой: «Есть худшие призвания, но фаншерада не для меня, нет. Такие увлечения хороши в молодости. Я слишком стар».
«Интересно, что фаншеры думают о хуссейде?»
«Спорт они считают пошлой выдумкой, пустой тратой времени и сил, отвлекающей от созерцания истинных глубин и тонкостей бытия».
Глиннес ошеломленно качал головой: «Подумать только! А девчонка-треванья обозвала меня фаншером».
«Достопримечательное наблюдение!» – отозвался Акадий.
Глиннес бросил на ментора быстрый подозрительный взгляд, но встретил лишь выражение беззащитной невинности: «Как все это началось? Не помню, чтобы до моего отъезда была какая-нибудь фаншерада».
«Подходящее сырье, так сказать, всегда было под рукой. Насколько я понимаю, достаточно было идеологического толчка. Из искры возгорелось пламя».
«И кто же нынче главный идеолог фаншерады?»
«Джуниус Фарфан. Тот самый, что в Вельгене».
«Мои деньги – у теоретика идиотов?!»
Джанно Акадий прислушался, вскочил: «Кажется, Маруча возвращается». В сопровождении Глиннеса ментор спустился к причалу. Со стороны Ильфийской протоки показался узкий темный силуэт, очерченный расходящимися струями бурлящей воды. Лодка пересекла окраину Амбальского плеса и подплыла к причалу. Пока Глиннес принимал швартов от Глэя и привязывал его к тумбе, Маруча весело вспорхнула на причал. Глиннес с изумлением смотрел на ее наряд – робу из грубого белого полотна, черные башмаки и черную шлемовидную шляпку, прижимавшую волосы к голове и тем самым подчеркивавшую ее сходство с Глэем.
Акадий выступил вперед: «Сожалею, что тебя не застал. Мы с Глиннесом приятно провели время, обсуждая фаншераду».
«Замечательно! – воскликнула Маруча. – Тебе удалось его обратить?»
«Вряд ли, – ментор расплылся в улыбке. – Даже будучи заложено в благодарную почву, зерно не сразу прорастает».
Глэй, стоявший в сторонке, выглядел язвительнее прежнего. Акадий продолжал: «Я кое-что тебе привез. Вот сенсибилизатор, – он протянул Маруче небольшой флакон. – Очень помогает сосредоточиться, способствует ускорению обучения. Не принимай больше одной пилюли, это болезненно обостряет чувствительность». Ментор передал матери Глиннеса стопку книг: «Руководство по математической логике, трактат, посвященный минихронической теории, „Основы космологии“. Важные элементы программы».
«Весьма признательна, – с некоторой сухостью ответствовала Маруча. – Ума не приложу, что я могла бы тебе предложить?»18
«Порядка пятнадцати озолей было бы более чем достаточно, – чуть поклонился Акадий, – но с этим, разумеется, можно повременить. А теперь мне пора, уже давно стемнело».
Тем не менее ментор подождал, пока Маруча отсчитывала пятнадцать озолей, и даже соблаговолил вяло протянуть руку, чтобы принять деньги. «Спокойной ночи, всего наилучшего!» – Маруча и Глэй зашли в дом. Оставшись наедине с Акадием, Глиннес спросил: «Что вы согласились бы принять в качестве возмещения за консультацию?»
«Ах да, чуть не запамятовал. Если мои замечания оказались сколько-нибудь полезными, я был бы чрезвычайно признателен, получив двадцать озолей».
Глиннес уплатил, думая про себя, что советы Акадия обходились недешево. Ментор отправился восвояси, в прихотливую старую усадьбу на острове Сарпассанте. Ему предстояло плыть по Фарванскому и Вернисскому рукавам реки Заур, а затем через Тетринский плес.
В доме на острове Рэйбендери горели огни. Глиннес медленно поднялся на веранду, где стоял наблюдавший за ним Глэй.
«Я знаю, что ты сделал с деньгами, – сказал Глиннес. – Ты пожертвовал Амбальским островом ради нелепой, тщеславной прихоти».
«Все, что можно было сказать по этому поводу, уже сказано. Утром я уеду. Мать хочет, чтобы я остался, но, судя по всему, мне будет удобнее жить где-нибудь в другом месте».
«Нагадил и сбежал – так, значит, получается?»
Братья обменялись горящими взглядами. Глиннес повернулся и зашел в дом.
Маруча сидела, перелистывая принесенные Акадием учебники. Глиннес открыл было рот, но смолчал, снова вышел на веранду и мрачно опустился в кресло. Вскоре он услышал отголоски приглушенной беседы – но Маруча и Глэй говорили так, чтобы он ничего не понял.