Илья Фомич Потанин был родной брат мужа Марьи Осиповны. Братья, оставшись с раннего детства сиротами, воспитывались у родственников, далеко друг от друга. Всю молодость они провели не видавшись, и встретились только за несколько лет до смерти Александра Фомича, когда Илья Фомич приехал в К*, где он занял довольно важное и выгодное место по службе. Особенной дружбы между братьями не было, но Илья Фомич, видя, что брату трудно содержать большую семью, охотно помогал ему, хотя много помогать не мог. Он привык жить не отказывая себе в разных удобствах, и даже в некоторой роскоши. Жена его, Лизавета Сергеевна, ни за что не хотела ни в чем отставать от самых богатых дам города; при этом, понятно, они не могли много уделять бедным родственникам. По правде сказать, Лизавета Сергеевна очень тяготилась этими родственниками, особенно, когда после смерти Александра Фомича семья осталась почти в нищете. Ей, важной барыне, ездившей не иначе как в карете, неприятно было встречать на улице детей в полинялых, заштопанных платьях и знать, что это ее племянники; ей было стыдно, когда в ее роскошную гостиную входила женщина в смятой старомодной шляпке, без перчаток; она готова была провалиться сквозь землю, когда эта женщина называла ее «сестрицей». Чтобы избежать этой неприятности, она принимала у себя родственников только тогда, когда не ожидала к себе никого посторонних; сама же посещала их очень редко, в особенно торжественные случаи, и при этом держала себя важно и высокомерно, чтобы уничтожить с их стороны всякую попытку к дружеской короткости. Впрочем, она совершенно неосновательно боялась этой короткости. Марья Осиповна всегда с почтением смотрела на родственников, особенно, когда после смерти мужа ей пришлось терпеть нужду и пользоваться пособиями их. Дети, само собой разумеется, терпеть не могли важной тетушки, которая всегда находила в них какие-нибудь недостатки: Анюта держалась сутуловато, у Оли мужицкие манеры, Митя смотрел волчонком и т. д. до маленькой Маши, которая кажется удивительно глупой для своего возраста. Визит Лизаветы Сергеевны всегда производил переполох в маленькой квартире Потаниных, и даже Митя и Оля, державшие себя самостоятельнее остальных членов семьи, спешили привести в порядок свой наряд и свои вещи, когда знакомая фиолетовая карета останавливалась около калитки их домика.
– Вот едет тетенька! – провозгласил однажды утром Петя, проводивший большую часть времени у окна, наблюдая за уличными происшествиями.
– Лизавета Сергеевна? Господи Боже мой! А на детях грязные платья! – засуетилась Марья Осиповна. – Вася, Глаша, Маша, идите скорей в кухню к Фекле, не смейте нос сюда показывать, замарашки вы этакие! Петенька, ты опять ковыряешь в носу! Ольга пригладь волосы, смотри – коса расплелась! Анюточка, посмотри, не криво ли я надеваю чепчик? Перемени нарукавники, милая: они у тебя измяты… Что это она выдумала к нам заехать?
Бедная женщина растерянно металась по комнате, выпроваживая младших детей в кухню, оглядывая старших, спеша прибрать подальше от глаз разные мелкие вещицы, беспорядочно валявшиеся в ненадлежащем месте. Гостья, между тем, вышла из кареты с помощью лакея, без которого она никогда не выезжала, и направилась к дверям дома, окидывая презрительным взглядом полузаросший травою дворик.
Марья Осиповна встретила невестку в передней и с низкими поклонами проводила ее в комнату, служившую для семьи и столовой, и гостиной. Лизавета Сергеевна отвечала легким наклонением головы на поклоны и приветствия, брезгливо опустилась на кожаный прорванный диван, окинула критическим взглядом переконфуженных детей, заметила, что Анет совсем уже взрослая барышня, – жаль, что держится плохо! – что Ольга неряшливо одета, что неряшливость большой порок в женщине, что Петя слишком толст и неповоротлив, что в комнате душный воздух, что Марья Осиповна напрасно держит старую Феклу, которая не умеет даже хорошенько вымыть пол, и наконец приступила к настоящей причине своего визита.
Я к вам приехала с радостью, – возвестила она, усиленно понюхав несколько раз духов из маленького серебряного флакончика, как будто воздух, которым дышали бедные родственники, был нестерпим для ее деликатных нервов:
– Илье Фомичу удалось одно выгодное предприятие; он решил часть полученных денег употребить на доброе дело, и я говорю ему, что нечего благодетельствовать чужим, когда родные в нужде. Ваш Митя, слава Богу, получает образование, надобно подумать о других. Анет уже велика, ей поздно учиться! Те малы… Что же это их не видно сегодня?.. А вот из этих двух, – она строго взглянула на Олю и Петю, – мы могли бы поместить которого-нибудь в гимназию и даже, пожалуй, снабжать деньгами и одеждой. Что вы на это скажете?
– Уж не знаю и благодарить вас! – вскричала Марья Осиповна со слезами умиления на глазах. – Истинно, вы наши благодетели! Известно, нельзя оставить детей без образования, а что я могу с моими малыми средствами?
– Ну, и чудесно, я знала, что вы будете довольны; я сама внесу деньги в гимназию, и на одежду, и на книги дам вам сколько нужно будет. Которого же из них вы думаете начать просвещать? – Она снова с усмешкой оглянула Олю и Петю.
– Конечно Петеньку, если будет ваша милость, – поспешно отвечала Марья Осиповна: – он мальчик: ему образование нужнее!
– Это справедливо, – милостиво согласилась Лизавета Сергеевна: – в таком случае вам нужно будет только озаботиться, чтобы он выдержал экзамен. Петя, – строго прибавила она, обращаясь к мальчику: – ты понимаешь, какую милость тебе делают, постараешься заслужить ее?
– Постараюсь, – пролепетал сильно сконфуженный мальчик.
Несмотря на весь страх, возбуждаемый важною тетушкою, Оля не выдержала.
– Маменька, – проговорила она взволнованным голосом:– отчего же вы не хотите, чтобы лучше я поступила в гимназию? Ведь Петя моложе меня и меньше знает, а мне так хочется учиться!
Лизавета Сергеевна с удивлением оглядела племянницу. – Какая она у вас, однако, речистая, – заметила она, обращаясь к Марье Осиповне. – Ты хочешь учиться, милая? Прежде всего следовало бы выучиться почтительному обращению с матерью и старшими. Мы не спрашиваем ни твоего совета, ни твоего мнения. Надеюсь, мы лучше тебя понимаем, что делать. В свое время, родственники позаботятся и о тебе.
Оля хотела возражать, хотела отстаивать свои права, но тетка так решительно отвернулась от нее, а Анюта с таким волнением дергала ее за платье и делала ей знаки что она замолчала и поспешно вышла из комнаты, чтобы в уединении дать полную волю и досаде, и слезам.
Ей было о чем и плакать, и злиться. Опять, в заботах о брате, забывают ее; ей предпочитают другого, менее способного, более слабого, и предпочитают потому, что он мальчик, а она – имела несчастие родиться девочкой…
Благодеяние тетушки, стоившее таких горьких слез Оле, очень мало обрадовало и Петю. Это был от природы мальчик вялый, малоспособный. Рассказы Мити о шумных играх и веселых проделках товарищей не возбуждали в нем желания принять участие в школьной жизни, а напротив – пугали его. Когда он видел, как старший брат проводил целые вечера согнувшись над книгами, ему си тоскою думалось: «Неужели и мне придется когда-нибудь так много учиться? Хорошо, кабы меня никогда не отдавали в эту противную гимназию».
И вдруг тетенька приехала – оказать ему великую милость; ему велят благодарить эту тетеньку, целовать ее ручку; мать плачет от радости; старшая сестра поздравляет его, младшие веселятся, сами не зная чему!
«Говорят, в гимназии надо держать экзамен. Может быть, я еще не выдержу!» – с слабою надеждою думает мальчик.
Не тут-то было! Мысль об экзамене пришла в голову не ему одному.
– Где же Пете поступить в гимназию, – заметил Митя, услышав о семейной радости:– он ничего не знает; ему не выдержать экзамена!
Марья Осиповна встревожилась.
– Митенька, голубчик, – обратилась она к старшему сыну: – у меня одна надежда на тебя… Послезавтра у тебя начнутся каникулы, ты уж позаймись с братом, подготовь его.
– Пожалуй, отчего не позаняться! – с важностью согласился Митя.
Он кончал переходные экзамены из второго класса в третий, считался первым учеником и более чем когда-нибудь гордился своими занятиями… Занятия с братом он начал строгим экзаменом, после которого заявил, что Петя ничего не знает, очень неразвит и что учить его – будет чистым мучением. Можно себе представить, как такое заявление ободрило маленького ученика, и без того не чувствовавшего желания напрягать свои силы для ненавистного экзамена! Каждый день урок кончался тем, что Петя горько плакал и проклинал книги и гимназию, а Митя строгим, учительским голосом читал ему наставление о необходимости внимания и прилежания, и назначал ему какое-нибудь наказание за леность. Марья Осиповна всегда брала сторону старшего сына и сама бранила и наказывала Петю, так что жизнь бедного мальчика, до сих пор такая спокойная и беззаботная, стала очень несчастною. Он даже похудел от беспрестанных слез и частых наказаний. Попробовал он поискать сочувствия у Анюты, которая всегда была добра и кротка с детьми, но она благоразумно заметила:
– Ах, Петечка, ведь это все делается для твоей же пользы: поступишь в гимназию, станешь хорошо учиться, как Митя, сам рад будешь.
Петя вздохнул и отошел от сестры, очень мало утешенный. Оля была не так благоразумна, как Анюта.
– Экий ты дурак, Петька, ревешь из-за того, что учиться заставляют, а я бы была рада-радехонька, если бы меня учили! – говорила она. Но все-таки ей жаль было братишку, которому приходилось так часто терпеть и брань, и наказания. У нее было свое горе, и потому ей не трудно было сочувствовать чужой печали. Сидя вдвоем в уголку комнаты или в укромном местечке огорода, дети поверяли друг другу свои огорчения. Оля говорила о том как бы ей хотелось учиться, как ей трудно догонять Митю, который иногда отказывается объяснить ей что-нибудь непонятное, или не дает ей своих книг, как ее мало времени заниматься и как часто мать бранит ее за эти занятия… Петя, с своей стороны, жаловался на то, что гимназия и общество будущих шалунов товарищей пугают его, что ему хотелось бы еще хоть годик пробыть дома, что ему трудно учиться, особенно, когда Митя говорит с ним таким важным, строгим голосом. Оля утешала его, представляя ему приятные стороны гимназической жизни, ободряла его, обещая помогать ему готовить уроки и объяснять все непонятное, и часто старалась облегчить ему настоящие занятия. Петя, в благодарность за это, обещал всегда давать сестре свои книги и доставать для нее книги из гимназической библиотеки и от товарищей, обещал всегда, даже когда будет в старших классах, рассказывать ей все, чему выучится сам и, кроме того, всеми силами стараться, чтобы ее также отдали в гимназию. Эти разговоры вдвоем сближали детей и утешали их. Петя стал менее грустно смотреть на свою судьбу, Оля перестала завидовать брату.
Несмотря на строгие внушения Мити и на помощь Оли, Петя выдержал экзамен довольно плохо. Его согласились принять из жалости к слезам Марьи Осиповны и потому что, как заметил инспектор: «У него умный, прилежный брат, который поможет ему учиться».
С первых же дней поступления мальчика в общественное заведение начались для него неприятности. Товарищи били его, как всякого новичка, насмехались над его слезливостью и неумелостью постоять за себя. Без заступничества Мити – ему пришлось бы очень плохо от их кулаков, но и это заступничество не всегда спасало его. Частенько возвращался бедняга домой с синяками на лице, с разорванным, перепачканным платьем и горько жалуясь на свою судьбу.
– Экий ты ведь какой несчастный уродился, – жалостно покачивала головой Марья Осиповна: – Митя в той же гимназии учится, с ним никогда таких бед не случалось, как с тобой! Что делать, голубчик, потерпи, – зато будешь умным, образованным человеком…
Петя вздыхал и не надеялся достигнуть когда-нибудь той цели, какую ему сулила мать. Ученье давалось ему очень туго. Без помощи Мити или Оли – он не мог приготовить положительно ни одного урока. Видя, что Петя беспрестанно обращается с своими вопросами к сестре и что она на все отвечает ему толково, Марья Осиповна перестала выгонять девочку из комнаты, где братья ее готовили уроки, хотя все-таки с большим недоверием относилась к ее знаниям.
– Петенька, говорила она часто мальчику: – что ты все у Оли спрашиваешь, она и сама-то этого, я думаю, не знает; ты бы лучше попросил Митю тебе показать да объяснить.
– Ах, нет, маменька, – возражал Петя: – Оля все отлично знает… Митя сердится, а Оля так хорошо объясняет, я ее лучше всех понимаю.
– Ну, так ты, Оля, смотри, подумавши говори, напутаешь что-нибудь, а его за это учитель накажет, – увещевала мать.
– Не напутаю, маменька!
– Оля никогда ничего не путает! – защищал сестру Петя, чувствовавший с каждым днем все больше и больше уважения к ее уму и знаниям.
Благодаря занятиям с Петей, Оле удавалось и утром спокойно посидеть за книгами часок-другой. Когда мать начинала ворчать на нее за это «безделье», она успокаивала ее, говоря: