От его рассказа у меня голова пошла кругом. Вот же, черт!! Только секретных обществ здесь в тайге и не хватало!! Но я, все-таки, задала еще один вопрос старцу.
– Скажи, а что, по-твоему, предпримут эти самые Копейщики, после такого громкого, можно сказать, на всю тайгу, провала своей экспедиции? Они что, штурм врат организуют? Но, если они не совсем идиоты, то должны бы понять, что врата им силой не взять! А мне Пауков-старший идиотом совсем не показался. Умненькая такая акула. И еще… Скажи, а раньше они пытались проникнуть во врата?
Старик задумчиво сграбастал пятерней свою бороду, как обычно он делал, будучи чем-либо озадаченным, и уставился на меня невидящим взглядом, словно меня тут и вовсе не было. Потом, будто вынырнув из омута своей памяти, проговорил:
– Случайные проникновения во врата бывали, но крайне редко. И, дальше межмирья никогда и никому пройти не удавалось. Да, ты и сама теперь знаешь, что это невозможно, проникнуть дальше межмирья, если у человека на уме корыстные цели. И нет, я не думаю, что они будут штурмовать врата силой. Скорее, они станут искать Камень своими старыми методами, выискивать Младших Учителей, шантажировать их, а если не получится, то просто применят физическое воздействие. Это тоже не очень просто, точнее, почти невозможно. Но тут у них есть малюсенький шанс. Малые Учителя – они ведь тоже люди. И у этих людей есть свои слабости. Что мне тебе рассказывать, ты и сама все понимаешь. Ведь заставили же они Олега открыть для них врата, взяв тебя в заложники. – Я опустила голову, воспоминания придавливали меня не хуже бетонной плиты. Прон тяжело вздохнул. – Вот, то-то и оно…
Но тут до меня, наконец, дошел весь смысл сказанного старцем, и я испуганно спросила:
– Это что же получается, значит они продолжат преследовать Олега, так что ли?
Прон покачал задумчиво головой.
– Не думаю. У Олега на лбу не написано, что он один из касты Учителей. А те, кто мог о чем-либо подобном догадаться, уже ничего рассказать не смогут. По крайней мере, внятно. Да, и потом, еще неизвестно, останется ли еще Олег Учителем, и вернут ли ему Камень Демиурга, мы пока не знаем. Вот, вернется с Совета, тогда и будем гадать, что нам дальше делать. А пока, я должен предупредить Совет, о том, что, похоже, Копейщики опять зашевелились. А ты, дочка, езжай домой. Как Олег вернется, так сразу тебе знать дадим. – И он ласково похлопал меня по руке.
Мы еще немного посидели в молчании, каждый думая о своем. Сиди, не сиди, ничего не высидишь, как говаривала моя бабуля. Я поднялась, поблагодарила старика за угощение и за науку, и отправилась в обратный путь. Асхат решил меня проводить. Но, я постаралась убедить медведя, что там, куда я еду, много людей, и не все из них проникнутся дружбой и желанием поиграть с медведем. Проводив нас с Люськой до вершины горы, Асхат отстал. Изредка оглядываясь, я еще долго видела неподвижную, словно, высеченную из камня, фигуру косолапого друга, замершего на вершине горы.
Следующие два дня прошли в суматохе и нервотрепке. Суматоха была вполне обычная, рабочая, можно сказать. А вот, от неотступных мыслей о судьбе Олега и обо всем произошедшем со мной, деваться мне было некуда. И эти беспокойные мысли меня совсем доконали. Я все время к чему-то прислушивалась, стараясь уловить что-то неслышимое, и невидимое, витающее в воздухе, звучащее в скрипе зимних промороженных стволов, и даже в гуле работающей пилы, как бы странно это не звучало. Я ждала весточки от Олега, а ее все не было. Они что там, на своем Совете, уморить его решили, а вместе с ним и меня?! Стискивая зубы, я сдерживала себя из последних сил, чтобы не рвануть напрямки, по сугробам к Медвежьему Яру. Удерживал от подобного поступка меня только здравый смысл. Ну, и что, прибегу я к вратам, сяду там и буду сидеть? Войти, я все равно туда не могу. Даже если я попытаюсь это сделать… Ну, предположим, что у меня это получилось? Что ждет меня за вратами, я уже знала, но в межмирье надо найти путь, который приведет меня туда, куда надо. А иначе, там можно плутать до конца своих дней, так ничего и не найти. Да, и мое появление, думаю, Совет совсем не обрадует, а еще мой безумный поступок может плохо отразиться на самом Олеге. Вот поэтому я металась, как волк в клетке, готовый грызть эти чертовы прутья, только бы вырваться на волю. Ночами я почти не спала, стояла на крыльце своей избушки, закутавшись в шаль, и пялилась в ночное небо над тайгой, в надежде увидеть радужные всполохи, которые означали бы, что из врат кто-то вышел.
Понятное дело, со всеми этими волнениями я совершенно забросила свои бумажные дела. Не до бумаг мне как-то было. Мужики видели мою нервозность и маету, мои покрасневшие глаза, но ничего не спрашивали и не говорили. Были какими-то притихшими и, до тошноты, послушными и неперечливыми. Несколько раз я нечаянно подслушала, как они приставали к Василичу и Андрею, на предмет «что с матерью?». Но, оба молчали, будто в застенках гестапо. Один, потому что попросту ничего не знал, а второй, потому что не мог говорить, по причине верности и дружбы. В конце концов, я взяла себя в руки. Личное не должно касаться работы. За одну ночь (все равно, не спалось) сделала отчеты по всем делам, а на следующее утро отправилась в лесничество, чтобы эти самые отчеты сдать.
Саныча я застала в конторе, уныло перебирающего бумажки. При виде меня, лесничий обрадовался, расцвел улыбкой и запел, раскинув руки, словно готовясь принять меня в свои объятия.
– Какие люди к нам пожаловали!!! А я уж думал, все, пропала наше Юрьна, затянуло ее в болото городской цивилизации. Бары, рестораны, концерты, театры… Куда нам с городом тягаться!
Пока он все это проговаривал, я успела подойти, и пожать ему протянутую руку. Потом, безо всякого приглашения, уселась на стул, и подмигнула ему.
– Саныч, дурака кончай валять, лучше, организуй чайку. Я тебе тут гостинцев городских вкусненьких привезла.
Он усмехнулся, глядя на мою деловитость и гаркнул, что есть мочи так, что у него карандаши и ручки, стоявшие на столе в простом стаканчике, жалобно задребезжали:
– Теть Шур!!! Сделай-ка нам с Катериной Юрьной чайку!!
Я, между делом, достала свои бумаги, и разложила их перед Санычем на столе. Не успела и рта раскрыть, чтобы объяснить, что и где, как двери отворились, и на пороге возникла полная женщина с улыбчивыми серыми глазами, румянцем во всю щеку и задорными мелкими кудряшками на голове, бухгалтер лесничества. Александра Ивановна, а в миру, просто, тетя Шура, и внесла небольшой пластиковый поднос, с чайником, двумя чашками и вазочкой с карамельками. Увидев меня, ласково пропела:
– Ой, Катюша… А мы тут уже тебя заждались. Уехала в свой город, и пропала. Давеча Василич прибегал в магазин, так переживал шибко. У тебя все хорошо?
Я закивала, улыбаясь в ответ.
– Все хорошо, теть Шура. И у вас, как я вижу, тоже все в порядке. Не меняешься, все такая же молодая, да бодрая!
Ставя поднос на стол, она усмехнулась, отдавая дань моему бесхитростному комплименту.
– Скажешь, тоже, молодая! Уж шестой десяток пошел…
Я с улыбкой проговорила:
– Так о том и речь!! Пошел, не пошел, а ты все в одной поре… -Я полезла в свою сумку, и извлекла оттуда коробку шоколадных конфет, перевязанную нарядным бантом. Протянула ее женщине со словами. – Прими, теть Шура, гостинчик тебе из города.
Та зарделась от удовольствия, и забормотала со смущением:
– Да, зачем, Катенька… Небось дорогие…
Я только головой покачала.
– Не дороже денег, теть Шура. С чайком попьешь.
И тут я уловила тоскливый взгляд лесничего, переходивший с вазочки с карамельками на яркую коробку в руках у своего бухгалтера. Ну, чисто, малое дите! Я полезла опять в сумку, и достала еще одну, точно такую же коробку. Положила ее на стол, и подмигнула Санычу.
– И про тебя не забыла. Так что, тете Шуре нет нужды делиться с тобой.
Женщина тихонько прыснула со смеха в кулачок, и поспешила покинуть кабинет начальства под сердитым взглядом хозяина кабинета. Вся деревня знала о слабости Саныча к шоколадным конфетам.
Чай мы выпили, неспешно беседуя о производственных вопросах. Саныч попросил меня послать в деревню трактор, чтобы дороги почистить после бурана. Трактор лесничества дышал на ладан, и мог застрять в любом сугробе. В общем, беседа прошла, как и полагалось, со взаимной приязнью и дружеским участием. Я уже засобиралась в обратный путь, когда Саныч, словно что-то вспомнив, остановил меня.
– Да, Юрьна, чуть не забыл. К нам егеря нового посылают. То ли охотхозяйство раздобрилось, штат расширило, а может еще по какой причине, не знаю. – И он внимательно, со значением, посмотрел на меня. Не дождавшись от меня никакой словесной реакции, продолжил. – Я им говорю, что ж так внезапно-то, посередь зимы? У нас для него и жилья никакого нет. Разве что, на постой к кому определить. А мне отвечают, мол не кручинься и не горюй, не твоя, мол, это проблема. Егерь будет жить на заимке, которую летом экспедиция строила. Ты только ему лошадь выдели, а остальное, мол, наша забота. И уже, говорят, сегодня и явится. – И он опять уставился на меня, словно пытаясь влезть в мою черепушку.
Я молчала, как рыба в гастрономе на прилавке, стараясь придать своему лицу равнодушное выражение, говорившее: «А мне-то что? Мое дело-сторона.» А у самой мысли метались со скоростью вспугнутых белок. У меня, почему-то, даже сомнений не возникало, что не простой это егерь, ох, не простой. Вот, только нам еще тут шпионов не хватало! Хотя, после всего произошедшего с экспедицией, подобных шагов следовало ожидать от Паукова-старшего. Теперь он решил сначала «брод» разведать, а уж потом в воду лезть. Ох ты, Господи… Я усиленно размышляла, а Саныч пристально за мной наблюдал. Заметив его внимательный взгляд, я расплылась в улыбке, стараясь придать лицу некую беззаботность и даже пофигизм. Бодрым голосом проговорила, подкрепляя этот самый пофигизм на лице словом:
– Ну, значит, у нас скоро сосед появится. Приглядывать за порядком будет.
Саныч сокрушенно покачал головой и с тяжелым вздохом проговорил:
– Знаешь, Юрьна, что тебе скажу, ты можешь из меня дурака не делать. Я думал, мы с тобой друзья, и я такого отношения не заслужил. – Я набрала в грудь воздуха и выпучила глаза, собираясь высказать ему свое праведное негодование. Но, он мне шанса не дал. Махнул рукой, и обиженно проговорил. – Ты тут дурочку валять завязывай! Я тебя, как облупленную знаю, за столько лет изучил уже. Что тогда случилось, не спрашиваю. Да, и ты вряд ли мне правду скажешь. Но, вот, что я тебе скажу. Ты там поосторожнее будь. Ухо востро держи. Не нравится мне это новое назначение. Нам егерь по штату не положен, это я точно знаю. Задумали опять что-то эти… Которые экспедицию отправили сюда. А деньжищ у них, судя по всему, немеряно, и люди они непростые. Ты там, знахаря предупреди тоже.
От подобной прозорливости я аж ресницами захлопала. Все-таки, человек живущий на земле не утратил ни мудрости, ни ясности ума. Я вздохнула тяжело, и заговорила тихо, доверительно:
– Саныч, ты же понимаешь, не моя это тайна и рассказать тебе много не могу. Но врата в Медвежьем Яру уберечь надо. Не то беда может случиться. Да такая, что и представить себе не можешь.
Лесничий посмотрел на меня внимательно, и кивнул головой.
– Кать, я уже догадался. А то, что ты влезла по самые уши во все это, меня ничуть не удивляет. Если бы не влезла, вот тогда бы я удивился. А так… В общем, я предупредил, а там, сама смотри.
Я тоже, тяжело вздохнув, поднялась со стула, собираясь покинуть кабинет. Уже когда взялась за ручку двери, Саныч опять заговорил:
– И… это, Катюх, имей ввиду, если что… В общем, можешь всегда на меня рассчитывать.
Я серьезно посмотрела на лесничего, и, вложив в голос всю душевность, на какую только была способно проговорила:
– Спасибо, Саша… Я знаю. – Махнув рукой, вышла за дверь.
Глава 7
Остаток дня прошел в обычной рабочей кутерьме. Бригады работали, как на стройках первых пятилеток, ударно, без остановки. Под жесткой Андрюшиной рукой все крутилось и вертелось с четкостью, хорошо отлаженного и смазанного механизма. Я даже пошутила, что без меня у него лучше получается. Андрей шутки не принял. Сурово глянул на меня и пробурчал:
– Мать, не говори так. Мне до тебя еще расти и расти.
Но я-то уже видела, что с него получается, можно сказать, вырастает на глазах, очень хороший руководитель. Да и мужики его уважали безмерно. Надо сказать, было за что. Вечер прошел, как обычно. Планировали с бригадами завтрашний день. Одна из бригад заканчивала лесосеку раньше времени, и мы с ними намечали переезд. Выходило, что к весне базу придется, все-таки, переносить на другое место, чем здорово огорчили Василича. Был другой вариант, обменяться лесосеками с лесничеством, и я обещала обсудить это с Санычем. Послезавтра должны были прибыть машины на погрузку, и один трактор пришлось снять для расчистки дороги, иначе машины просто не сумеют добраться до верхнего склада после прошедших буранов. В общем, все, как обычно. Поужинали, сходили в баню, и разбрелись по своим домикам.
Все это время, пока я занималась производственными и организационными вопросами, из головы у меня не выходили мысли об Олеге. Как он там? Какое наказанье ему изберут Старейшие? Почему-то я была уверена, что они учтут все события и примут правильное и мудрое решение. Но, в глубине души тревога скрутилась заснувшей гадюкой, и, время от времени, принималась поднимать свою голову с громким шипением. А еще, я думала о новом егере. Что если, егерь, который едет к нам, это просто егерь, и ничего больше? И тут же сама себя одергивала. Угу… С нашим-то счастьем… Надо было сообщить Прону об этом. Береженого, как говорится, Бог бережет. И как добавляли мои мужики, «а не береженого – конвой стережет». В общем, с вечера мне не спалось. Затопила печку, поставила чайник, хотя чая совсем, вроде бы, и не хотелось. Пыталась почитать книгу, при зажженной керосинке. Но, читать-то я читала, и страницы довольно бодро перелистывала, но ни одного слова из прочитанного до меня не доходило. И кто бы спросил у меня, о чем книга, даже под страхом смертной казни, не смогла бы сказать.
Чайник закипел, громыхая крышкой, и это вывело меня из задумчивости. Встала, заварила щепотку душицы. По домушке поплыл аромат, навевающий мысли о лете. Обхватив кружку двумя руками, словно пытаясь согреться, задумалась. Память меня тут же услужливо увела в прошлые дни. Перед глазами поплыли картины нашей первой встречи с Олегом, назвавшимся мне Одином, как я сидела на земле, хлопая ресницами после пережитого испуга от внезапной встречи с медведем, который, в свою очередь, оказавшимся другом Олега. И дальше, дальше, дальше… Наши встречи, наши разговоры, его серьезный взгляд, от которого у меня сжималось все внутри и прерывалось дыхание, легкое касание рук, его насмешливый голос. И я не заметила, как заплакала. Слезы катились из глаз горохом и, с тихим звуком, падали прямо в кружку с чаем. Я пришла в себя. Вот только этого сейчас и не хватало!! Давненько я не позволяла себе подобных слабостей, и сейчас этого делать не стоит! Решительно встала, плеснула из умывальника пригоршню воды в лицо. Зашуршала коробкой под столом, в которой у меня были спрятаны всяческие мелкие «заначки» на какой-нибудь непредвиденный случай, например, на приход нежданных гостей. Пара пачек пряников, несколько бутылок хорошего вина, какие-то конфеты ы мешочке, несколько банок консервов, и блок сигарет. Развернула целлофан, извлекла оттуда пачку, и, накинув бушлат на плечи, вышла на улицу.
Небо над головой было высоким, почти черным, с яркими фонариками далеких мерцающих звезд. Тонкий серпик народившегося месяца выплыл над притихшей тайгой. Рожки месяца были немного опущены вниз, значит снежным будет месяц. Но, зато, и крепких морозов не будет. К чему-то вспомнила свою покойницу бабулю, которая учила меня определять по молодому ночному светилу, будет ли следующий месяц сухой, или пойдут осадки. «Повесь мысленно на нижний рожок ведро, до краев наполненное водой. – Поучала старушка. – И ежели водица прольется, значит жди или дождей, или снегов. А ежели ведерко висит без наклона, и вода не выплескивается, значит месяц будет без осадков». Эх, сколько всего знали наши бабушки и дедушки! Сколь мудры и рассудительны они были – не нам чета!
Я достала из пачки сигарету и прикурила. Над всеми избушками в небо поднимался печной дымок, но света в окошках не было. Все спали. Что ж мне-то не спится?! Не докурив сигарету, выбросила окурок и поморщилась. Терпеть не могла табачного дыма. От какого-то чувства неприкаянности хотелось завыть на луну, громко жалобно и тоскливо. Зябко передернула плечами, и пошла к импровизированной конюшне. Мужики приладили к моему гаражу надежные ворота, специально из-за Люськи. Все ж, тайга кругом, и дикого зверя полно. А собак на нашей базе не водилось, предупредить о звере было некому. Лошадь сквозь запертые ворота почувствовала мое приближение и тихонько зафыркала. Я осторожно, стараясь не шуметь, отворила затвор и вошла в гараж. Лошадка потянулась ко мне мордой, обдав теплым дыханием, положила голову на плечо и замерла так. Я поглаживала Люську и тихо приговаривала:
– Ну, и что нам с тобой делать теперь? Как ты думаешь, с ним все будет хорошо? – Люська тихонько фыркнула. – Я тоже так думаю, а все равно, на сердце неспокойно.
Кобылка затрясла головой, словно, осуждая меня. С вопросами пристает, а где же угощение?! Я достала из кармана кусочек сахара и протянула подруге. Похлопала ее по шее, вышла, тщательно запирая за собой большую тесовую створку ворот, и направилась к своей домушке. Спать легла, потому что надо. Но сна не было ни в одном глазу. Бараны разбегались, слоны, вообще, куда-то попрятались, и даже таблица умножения нисколько не помогала. И я принялась едва слышным шепотом декламировать стихи.
– Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело…
Как ни странно, но Федор Иванович Тютчев мне помог. Я не могла бы сказать, почему мой выбор пал на великого поэта и дипломата, а тем более, на это печальное стихотворение, в котором была такая щемящая тоска предстоящей разлуки. Но, как бы то ни было, вскоре веки отяжелели, глаза закрылись, и я уплыла в сон, даже не заметив этого.
Он стоял посредине маленькой комнаты, и смотрел с грустью на меня. В окошко падал чуть голубоватый свет молодого месяца, и вся его фигура была, словно в плащ, завернута в этот неясный призрачный, похожий на дымку свет. Глаза его с такой любовью смотрели на меня, что я не выдержала и тихонько заплакала. То ли от счастья, то ли от боли. Он склонился надо мной и его губы едва коснулись моих губ. Провел ладонью, чуть касаясь пальцами по моему лицу, и, едва слышно, прошептал:
– Не бойся, я с тобой… Я всегда буду с тобой…
Его образ стал таять, словно растворяясь в серебристо-голубом свете, сам становясь этим светом. А я закричала, захлебываясь от отчаянья слезами, не в силах его удержать, бесполезно ловя воздух руками на том месте, где он только что стоял:
– Нет…!!! Не уходи…!!! Не оставляй меня…!
Я соскочила со своей шконки, испуганно озираясь. Сердце колотилось где-то в горле, грозя немедленно выскочить. Щеки были мокрыми от слез. Несколько секунд я заполошно оглядывалась. В избушке никого не было. Дрова в печке прогорели, и рдеющие угли загадочно мерцали сквозь щель в дверце.
– Сон. Это был просто сон… – Я произнесла это вслух, чтобы услышать хоть какой-нибудь звук.
Но, я уже точно знала, что это был совсем не ПРОСТО сон. Олег приходил прощаться. Меня подбросило, будто пружиной. Поспешно натянула брюки, затем, путаясь в рукавах, надела поверх футболки свитер. Всунула ноги в ботинки, вытащила из-под подушки свой нож, привычным движением, засунув его за голенище. Сняла со стены карабин, проверила заряд. Руки действовали словно сами по себе, на автомате, без участия разума. Я решительно напялила бушлат, взяла с гвоздика ключи от УАЗика, и стремительно вышла в морозную ночь. Ехать решила на машине по просекам, а дальше уже на лыжах.
Люська в гараже зафыркала и даже собралась заржать, но я на нее цыкнула.
– Чего возбудилась-то? Мужиков всех перебудишь, а им завтра с утра на работу! Совесть у тебя есть? – Кобылка затрясла виновато головой. Я понимала, что ее вины в этом нет. Она просто почувствовала мое нервное возбуждение, вот и отреагировала соответствующе. Я погладила ее по морде, и, словно оправдываясь, тихо проговорила. – На этот раз, ты остаешься дома. Мне надо быстро. А на машине по просекам я быстрее доеду, чем мы с тобой по снегу полезем, а там пару-тройку километров на лыжах добегу. Не волнуйся. Мне не впервой. – Люська опять пристроила свою голову на моем плече. Я ласково погладила шелковистую морду. – Ну, будет, будет… Я же не насовсем уезжаю. К утру вернусь… – И добавила, едва усмехнувшись. – Я надеюсь…
Закинула лыжи, стоявшие здесь же у стеночки, в багажник, запустила двигатель и аккуратно выехала из гаража. Оставив машину прогреваться, пошла и закрыла ворота. Как бы я не спешила, но Люську оставлять на съедение волкам не собиралась. В столовой хлопнула дверь и на крыльце появился бдительный Василич.
– Мать, это ты? – Тревога в голосе завхоза слышалась нешуточная.
– Я, Василич, я… Чего всполошился? Ступай в дом, застудишься.
Василич поежился на морозе и пробурчал:
– Куда в ночь-то собралась? Аль случилось чего?
Я махнула рукой.
– Ничего не случилось. Надо мне. К утру вернусь. Ступай, ступай…
Села в машину и, не дожидаясь вопросов от своей въедливой няньки, плавно тронулась. Двигатель урчал сытым зверем. Постепенно в кабине стало тепло. За окнами скользили деревья, словно в немом черно-белом кино. Зимник был накатан довольно прилично, и до поворота на просеку я долетела в один миг. Но на просеке пришлось скорость сбавить. Снежная целина была обманчива, скрывая под своим ровным покровом и пни, и коряги и всякие другие препятствия в виде буераков и ям. УАЗик трясло и подбрасывало на кочках и колдобинах. Он поскрипывал железом, словно жалуясь мне на свою нелегкую участь.
Я уже почти доехала до того места, от которого мне предстояло идти на лыжах, когда в ночное небо устремился радужный столб. Я притормозила, залюбовавшись чудесной картиной. Свет на мгновение погас, и стал «оплавляться», как тонкая восковая свеча, нарастая по бокам «потеками» света. Я уже знала, что это означает. Кто-то вышел из врат. Мне захотелось не просто быстро поехать, захотелось полететь на крыльях, которых у меня, увы, не было. Мысленно прикинув расстояние, подумала, что особенно торопиться мне не стоит. За то время, пока Олег (если, конечно, это был он) дойдет до своей заимки, я тоже к тому времени туда должна попасть.
Вскоре, я увидела большую поваленную ель, лежащую вдоль просеки. Ее почти вырвало с корнем какой-то бурей несколько лет назад, после того как прорубили просеку, создав тем самым эффект аэродинамической трубы. Вот старое дерево, привыкшее жить в окружении своих детей и внуков, не выдержало одиночества. Но, все же, свирепые ветра не смогли полностью погубить старушку-ель. Ей пришла на помощь, кто бы мог подумать, тоненькая рябинка, росшая под ее сенью. Она подставила свое гибкое тело-ствол, подпирая упавшую ель. При этом сама очутившись почти на земле, она все равно продолжала упрямо жить, протягивая свои молодые ветки сквозь густую хвою своей соседки. Часть корней ели, остались в земле, и дерево продолжило жить. Хоть уже и не так гордо ель могла возноситься над окружающим лесом, но все же продолжало жить, и родить шишки, и разбрасывать свои семена, чтобы возросло рядом новое потомство, продолжая круг жизни.
Для меня эта ель была не только указателем, но и неким назиданием, напоминанием того, что как бы человек высоко не вознесся, чего бы не достиг в своей жизни, никогда не стоит забывать об остальных людях, которые окружают тебя, и в тяжкий час бури, которая захочет тебя уничтожить, подставят свое плечо, как эта рябинка, не позволив упасть.
Остановив машину, достала из багажника лыжи, с заднего сиденья взяла карабин, надев его ремень наискосок через плечо, чтобы не мешал при ходьбе. Оставив ключи в машине, осторожным скользящим шагом направилась в сторону заимки Прона. Взобравшись на последнюю горку, я с облегчением увидела ровное сияние защиты дома. Значит, все должно быть в порядке. Сильно оттолкнувшись от небольшого деревца, я заскользила вниз, лавируя между деревьями и высокими куртинами кустарника. На опушке остановилась, чтобы перевести дыхание, и тут же увидела на белом снегу темную фигуру медведя. Асхат встречал меня. Но, по своему обыкновению, он не приветствовал меня, а просто побежал впереди, изредка останавливаясь и оглядываясь, будто проверяя, следую ли я за ним. Это меня, конечно насторожило, и, должна сказать, очень сильно. Все мои попытки проникнуть в голову зверя натыкались на глухую стену. Словно это был и не Асхат вовсе, а какой-то чужой, совершенно посторонний зверь.
В окне слабо горел огонек керосиновой лампы. Значит, хозяева не спали. Ну, это было и понятно, если только что кто-то вернулся из врат. Но на крыльце, как я ожидала, меня никто не ждал, и тревога снова зашевелилась, как проснувшаяся змея. Скинув лыжи у самого крыльца, я поспешно поднялась на крыльцо и безо всякого стука, можно сказать, ворвалась в избу. У стола, облокотив голову на одну руку в скорбной позе, сидел Прон. При моем появлении он слегка вздрогнул, словно проснулся и посмотрел на меня молча тоскливыми глазами. Его взгляд сказал мне все. Олега здесь не было.
Я, прикрыв за собой дверь, уселась на краешек лавки, и, едва слышно, спросила:
– Что… – Голос прозвучал, будто шуршание мыши в углу за печью, едва слышно.
Прон молча смотрел на меня, в глазах была затаенная печаль. Он вздохнул тяжело, поднялся из-за стола, и проговорил спокойным голосом:
– Давай-ка выпьем с тобой чая… – И пошел к печке.
Я даже сначала не поняла, что он сказал. Выпьем чая? Какого, к чертям собачьим, чая???!!!! Мне хотелось заорать, что-нибудь разбить, разгромить, сломать!!! Закусив губу до крови, я сдержала рвавшийся наружу вопль. Поднялась, сняла со спины карабин, скинула бушлат на лавку, и опять села. Меня всю трясло мелкой дрожью, руки ходили ходуном, и я сжала их в кулаки, чтобы не видеть трясущихся пальцев. Сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, и только потом заговорила очень тихо, едва слышно, обращаясь к склоненной над плитой спине старца.
– Я видела выброс энергии врат. Кто-то вышел из них.
Не оборачиваясь, Прон проговорил:
– Это я выходил. Я настоял, чтобы повидаться с Олегом после Совета. В конце концов, он мой ученик, и совет не смог отказать мне в этом. – Потом медленно повернулся ко мне и проговорил, словно стараясь меня в чем-то убедить. – С ним все в порядке. Его не лишили памяти.
Я, едва заметно, выдохнула, с надеждой посмотрела на старика и робко улыбнулась. Губы дрожали, а на глаза навернулись слезы. Я сидела и молча их глотала, не в силах вымолвить ни слова. Прон поставил на стол две кружки с чаем, и я схватилась за одну из них, словно это был мой последний шанс на спасение. Руки по-прежнему тряслись, и я так и не сумела поднести кружку ко рту. Просто держала ее обеими ладонями и молча плакала. Старец посмотрел на меня сверху вниз, опять тяжело вздохнул, и уселся за стол напротив меня.
– Ты должна понять, Совет – это не игрушки. Речь идет не только о их безопасности, речь идет о безопасности нашего мира. Поэтому были приняты столь жесткие и строгие законы. Нарушение этих законов жестко карается. Иначе просто нельзя. Они не стерли ему память, но запретили сюда возвращаться. Он должен выполнить определенное задание, искупить свою вину. Я хочу, чтобы ты знала, что любого другого посвященного за подобное, сразу бы лишили памяти, не посмотрев даже на его героические подвиги по спасению мира от катастрофы. Но, Олег – Вага, и Совет это учел. А теперь, нам просто нужно набраться терпения и ждать. Когда он исполнит возложенное на него Советом, он вернется.
Он замолчал и потянулся за своей кружкой. А у меня словно камень с души упал. Главное – он жив и с ним все хорошо. И он справится, обязательно справится. Он сильный. Он сможет все. А я подожду. Я умею ждать. И терпения мне не занимать. Я, наконец, разжала руки, сжимающие кружку с чаем, встала из-за стола и подошла к умывальнику. Плеснула несколько горстей воды себе в лицо. Вода помогла мне немного успокоиться и привести чувства в порядок. Вернулась за стол, и посмотрев на Прона долгим взглядом, спросила:
– Ты знаешь, что это за задание и куда его отправили?
Старец отрицательно покачал головой и тихо проговорил:
– Ему запрещено было говорить об этом. Ему даже не позволили выйти через врата Медвежьего Яра, провели куда-то совсем другим путем. У нас было всего несколько минут, чтобы попрощаться. – Он на секунду замолчал, словно, сомневаясь, стоит ли мне говорить остальное. А потом, решившись, продолжил чуть ворчливым тоном. – Олег просил присмотреть за тобой. Хотя, я и без его просьб знаю, что мне делать.
Он замолчал, настороженно глядя на меня. Я горько усмехнулась.
– Со мной он тоже попрощался… Правда, только во сне.
Я протерла лицо руками, словно сгоняя с него следы своих метаний и сомнений, и заговорила уже совсем другим голосом:
– Знаешь, моя бабуля говорила всегда, что все, что ни делает Бог, все к лучшему. Похоже у нас скоро появится соглядатай. И то, что они здесь не увидят Олега, это к лучшему. А мы что? Ты просто знахарь, сидящий бирюком в своей избе, а я баба на лесозаготовках. Что с нас взять? – И я рассказала Прону о новом егере, который должен был здесь появиться со дня на день.
Старец меня внимательно выслушал, сгреб пятерней свою бороду, как всегда делал в минуты раздумий, и проговорил с легкой усмешкой:
– А ты права, дочка. Все идет, как должно. Может Совет предполагал такое развитие событий, и поэтом и принял такое решение? – Вопрос был риторическим, но на всякий случай, я кивнула головой. А Прон продолжил свою мысль. – Наверняка, это соглядатай. И, скорее всего, это Копейщики. Больше некому. – Он подергал свою бороду и заговорил быстро, напористо, будто убеждая самого себя. – Не зря Совет запретил мне к вратам приближаться некоторое время. Ох, не зря!! Мы сейчас должны затаиться, как мыши под веником, словно, знать ничего не знаем и ведать не ведаем. Тут ты права! Я просто знахарь, а ты… – Он на секунду замялся, и продолжил с легкой улыбкой. – А ты – просто лесозаготовитель. И ничего странного не будет в том, что ты будешь изредка навещать старика на его заимке. Все в деревне знают, что ты травками лечишь. Вот мы и будем с тобой обмениваться опытом. – И он мне озорно, совсем по-мальчишески, подмигнул. И чем быстрее они убедятся в этом, тем быстрее утратят интерес к Медвежьему Яру, и тем быстрее уберутся отсюда вон!
Я покивала головой, на сей раз, совершенно искренне соглашаясь с его размышлениями. Но, все же высказала вслух свои сомнения.
– Не думаю, что они так просто от нас отстанут. Ведь, то, что случилось с экспедицией надо как-то объяснить. А если кто-то из оставшихся в живых все же придет в себя и расскажет обо всем случившемся? Ведь это вполне вероятно, при современных-то технологиях, вернуть память, скажем, тому же Елезарову. Насколько я могу судить, он утратил дар речи от шока. А если с ним грамотно поработают специалисты? Нет… Вариантов много. И поэтому, нам надо быть настороже. Ведь даже если кто-то и что-то вспомнит, то тебя здесь и рядом не было. А про меня они знают только то, что сами же силой меня втащили в эти врата. А я могу вообще ничего не помнить. Упал, потерял сознание, очнулся, гипс… Ну, ты понимаешь, о чем я говорю.
Это был весьма странный разговор. Прон старался убедить меня, а я старалась в том же самом, убедить его. И только наша некая растерянность от происшедшего с Олегом могло объяснить подобную бестолковость и суетность наших разговоров. На прощание я еще раз со скрытой надеждой спросила Прона, стараясь заглянуть ему в глаза:
– Тебе точно неизвестно, какое поручение Олегу дал Совет?
Тот молча покачал отрицательно головой не пряча взгляда, что свидетельствовало, что старец тоже ничего не знает. Но, по крайней мере, ему удалось с ним попрощаться. А мне… Я прервала собственные горестные мысли. Мне тоже удалось. Пусть совсем не так, как мне того бы хотелось, но Олег попрощался со мной, придя ко мне в моем полусне, полуяви.
Я возвращалась к машине в сопровождении Асхата. Медведь был угрюм, и, по-прежнему, не пускал меня в свои мысли. Думаю, он переживал не меньше меня об уходе Олега. Наверное, ему казалось, что друг его бросил. Мне очень хотелось утешить косолапого, и я заговорила вслух, пытаясь одновременно создавать мысленно образы того, о чем говорила. Вдруг медведь захочет понять?
– Не расстраивайся, лохматый братец. Нас не бросили. Совет ему задание дал. Вот выполнит он задание, и к нам вернется. Надо только терпения набраться, и подождать. Он вернется и все будет хорошо! – Медведь посмотрел на меня и коротко рявкнул. – Понимаю, родной. И мне больно. Еще как, больно… – Я вроде бы собралась опять заплакать при этих словах. Взяла горсть снега и растерла им лицо. Помогло. И я спокойно продолжила. – Тут вот еще что… Егерь у нас здесь скоро объявится. Не знаю, как насчет егеря, а что шпион, это точно. Ты бы поосторожней, братец, не уходил бы далеко от избы. Кто его знает, этого «егеря», на что он способен. Нам надо до возвращения Олега продержаться.
Медведь уселся на задние лапы, а передними стал, словно человек, тереть морду, при этом тихонько раскачиваясь и подвывая, как бабка-плакальщица. Если бы сама не видела, ни за что бы не поверила, что медведь способен на такое проявление своих эмоций. Скинув лыжи, я подскочила к косолапому страдальцу и обняв его за шею все же расплакалась, уткнувшись в густую медвежью шерсть, пахнущую морозной тайгой.
Глава 8
Я успела вернуться к самому рассвету. Василич встретил меня, стоя на крыльце, окинул хмурым взглядом, и пробурчал:
– Давай в избу… Завтрак стынет. – И вошел в столовую, прикрыв дверь с громким хлопком.
Когда мой завхоз был в таком настроении, я знала, что с ним лучше не шутить. Скорее всего, после моего отъезда он не сомкнул глаз. Ох ты, Господи… И тут виновата. Я вошла тихой лисичкой, помыла руки, и села за стол. Василич поставил предо мной кружку кофе, горячие оладьи, мисочку со сметаной. И все это – не глядя на меня. Я заговорила просительным жалобным голоском:
– Василич, родненький, ну прости. Не хотела тебя волновать. Дело у меня срочное в лесу было. А объяснять, что, да почему времени не было. Не сердись. Ну, сам посуди, что со мной может случиться? Заблудиться не заблужусь, да и со зверем диким всегда договориться смогу, карабин всегда со мной. Не сердись, ладно? – Потом, вздохнула тяжело, и закончила уже совсем другим тоном. – Итак тошно, сил нет, а тут еще тебя уговаривай.
Старик глянул на меня уже без былой суровости. Вздохнул тяжело, и присел рядом на лавку, стараясь заглянуть мне в глаза.
– Так, мать, я чего… Я ничего… Рази ж много прошу, или в дела твои какие лезу? Мне ж только всего и надо, чтоб сказала куда на сколько едешь. Тайга ж кругом, мать ее етить! А ежели случится чего?! Даже не будем знать в какой стороне искать!! Как вон в прошлый раз? Ведь чуть ума не лишились, пока ты за беглыми-то гонялась! А сейчас что, опять, снова-здорова?! – И он горестно всхлипнул.
Я, проклиная себя за эгоизм и бессердечность, преисполнившись чувством вины, приобняла старика за плечи, и зашептала тихо, тихо.
– Ну, прости, прости, Христа ради… Последний раз. Ведь ночь кругом, будить, тревожить не хотела. Ты вон и так целыми днями на ногах. Ладно, Василич, мир! – И я протянула ему ладонь.
Он покосился на меня настороженно. Но я смотрела на него честными глазами, преисполненная искренним раскаяньем. Он шмыгнул еще разок и пожал протянутую ладонь. И тут же начал строго ворчать.
– Ты давай, ешь, чтобы все съела, пока не остыли. А то опять сейчас упорхнешь куда и целый день голодная пробегаешь опять. Знаю я тебя! Ешь, кому велено!
Я не заставила себя уговаривать, так как действительно, после ночной беготни по лесу была голодная, как волк. Василич глядя на меня, как я уплетаю за обе щеки его стряпню, счастливо вздохнул, и смахнул набежавшую слезу умиления. Ну ни дать, ни взять, бабуля, глядящая на своего беспутного и оголодавшего внука. На улице послышались хлопанья дверями, голоса, проснувшихся мужиков. Вскоре, в столовую просунулась из двери голова Кольки сучкоруба. Его нос шевелился смешно, словно у медведя, почуявшего что-то вкусное. А я при виде этой картины, не удержалась, и прыснула со смеху. Колька, заметив меня, смутился.
– Доброе утро, мать! Василич, чего у нас на завтрак. – Взгляд его упал на миску с остатками оладий. – О-о-о… Оладушки… – Восторженно протянул он.
Но Василич прервал его восторженность на корню.
– Ага, оладушки… – Передразнил очень похоже Кольку. – Оладушки для матери. На вашу ораву не напасешься. А для вас вон, каша с мясом, да пряники к чаю.
Колька просочился тихой мышкой в двери, встал у порога, и покладисто кивнул головой:
– Чего злишься -то? Каша – тоже хорошо, а пряники – еще лучше. Так я чего, мужиков зову?
Василич от такой покладистости подобрел, и уже спокойно проговорил:
– Зови, зови… Пока не остыло все.
Я, схватив еще одну оладью из миски, сунула ее в миску со сметаной, и, уже на ходу, затолкала себе в рот, сграбастала кружку с кофе, и поднялась из-за стола.
– Спасибо, Василич. Кофе у себя допью. Корми мужиков.
И направилась в свой домик, уже не прислушиваясь к ворчанию завхоза, который бубнил что-то на тему, что вот, мол, шастают тут всякие, человеку, мол, спокойно поесть не дают.
День пошел по накатанной колее. Отправилась в новую деляну вместе с Андреем и до обеда лазили с ним по сугробам, выбирая место для верхнего склада. Мыслями я все время была где-то рядом с Олегом. А еще, вторые сутки без сна давали о себе знать, поэтому, была слегка рассеяна и не собрана. Андрей изредка посматривал на меня вопросительно и сочувственно, но комментировать мое состояние не стал. И на том, как говорится, спасибо. Приехав на базу, обнаружили, что подошли машины на погрузку, и Андрюшка благородно предложил поехать с ними один.
– Мать, ты бы пока отдохнула. А с погрузкой я и один справлюсь. – Осторожно заметил он, увидев мой обреченный взгляд.
Конечно, это было против правил. Зимой на погрузке обязательно должны быть два человека. Это правило ввела я сама, много лет назад, и сама же неукоснительно его соблюдала. Бревна были промороженные, скользкие, поэтому опасность несчастного случая возрастала в два раза. Но, подумав немного, согласилась, на то, что мастер возьмет в качестве учетчика кого-нибудь из бригады. И я осталась на базе. Василич, все это время терся рядом, пытаясь услышать нашу беседу. Когда понял, что я остаюсь выдохнул с облегчением, показав при этом большой палец Андрею. На что тот, ему подмигнул. Я только головой покачала. Вот же еще, заговорщики-то где нашлись! Ведь, наверняка, все обсудили заранее! Под моим строгим взглядом, Василич рванул резвой козочкой к себе в столовую. А Андрей, запрыгнув в кабину «Урала», махнул мне на прощанье рукой и прокричал:
– Не волнуйся!! Все будет хорошо!!
Я ответила ему поднятием руки, и дождавшись, когда три лесовоза с громким урчанием скроются за поворотом, побрела к себе в домушку. Ноги я, действительно, передвигала еле-еле, так что решение, скорее всего, было правильным. Особо не раздеваясь, только скинув бушлат и ботинки, я легла на свою шконку поверх покрывала и прикрыла глаза.
Глухие еловые корбы, душный воздух, как перед грозой, и тропинка под ногами, теряющаяся среди густых глубоких мхов. Мертвая тишина, и только где-то, будто издалека, было слышно, как падают капли скопившейся влаги с лохматых еловых веток. Я стояла, настороженно прислушиваясь к какому-то нарастающему гудящему звуку. Как будто, приближалась машина, урча работающим двигателем. У меня успела мелькнуть мысль, что здесь, в глубине старых ельников, и дорог-то никаких не было. И тут же, громкий стук в дверь заставил меня заполошно подскочить на кровати.
В дверь настойчиво тарабанили, и голос лесничего выводил:
– Катерина Юрьевна!! Встречай гостей!!
А следом ему вторил шипящей рассерженной змеей, голос моего завхоза:
– Сан Саныч, побойся Бога!! Мать уж которые сутки на ногах! Дайте же бабе наконец отдохнуть, имейте совесть!!
Я, натыкаясь спросонья на две несчастные табуретки, попавшиеся мне на пути, рванулась к дверям, и распахнула их на всю ширину.
– Что случилось?! – Увидела Саныча с виноватой улыбкой на челе, а за ним голову маячившего Василича. Протерла руками лицо, сгоняя остатки сна, и пробурчала. – Гостям всегда рады… – И потом, со значением глядя на завхоза, добавила. – Правда, Василич?
Василич мгновенно изменил недовольное выражение лица на, почти, счастливое, и закивал китайским болванчиком:
– Истину, говоришь… Рады… Всегда рады… Ну, дак я пошел? Соберу что-нибудь на стол по-быстрому…
Я усмехнулась про себя, а вслух произнесла:
– Ступай, Василич, ступай… Собери…
Сделала широкий приглашающий жест лесничему, мол, милости просим. Но, Саныч, смущенно, и, как-то виновато улыбаясь проговорил:
– Катерина Юрьевна, я не один к тебе пожаловал. – Затем, сделав несколько небольших шажков назад и в сторону, добавил. – Вот, новый егерь прибыл. Заехали специально познакомиться. В соседях с тобой жить будет, на заимке. Так я подумал, что надо бы к тебе заглянуть, чтоб значит, познакомить вас. – На последней фразе голос у лесничего зазвучал как-то по-другому, со значением, что ли.
Я увидела невысокого сбитого мужичка с небольшой бородкой, колючими маленькими глазками и копной темных волос, словно припорошенных снегом седины. Он мне радостно улыбался, но глаза при этом оставались неподвижными, холодными и цепкими, как колючки репейника по осени. Я слегка притормозила с выражением гостеприимства. Как известно, мой дом – моя крепость. И впускать в свою домушку кого попало у меня не было ни малейшего желания. С порога я крикнула в спину удаляющемуся Василичу:
– Василич!!
Он остановился, повернулся в мою сторону и бодро выкрикнул:
– Чего?
– Проводи гостей в столовую, прими, как положено, за столом. А я сейчас, только обуюсь!
Завхоз закивал головой, и остановился в ожидании, пока гости к нему подойдут. Новоиспеченный егерь, оглядываясь на Саныча, неспеша побрел в сторону ожидавшего его Василича. А Саныч на его вопросительные взгляды, торопливо проговорил: