Тропа ведьм. Слезы навий - читать онлайн

Глава вторая

Ночь слишком душная, чтобы лежать под одеялом. Оно давит, не дает дышать. Слишком горячо. Аглая скинула его с себя, но жар не отступил, зато по телу скользнул сквозняк, и начало трясти. Кожу знобило. Внутри все пылало. Ломило ногу, и казалось, сейчас совсем вывернет кость, оттого лихорадило сильнее.

– Эвон как тебя, мила-ая! – Голос далекий, хороший, заботливый. Руки мягкие, пахнущие травами, укрыли одеялом, закутали трясущуюся Аглаю.

Снова нечем дышать от жара. От сковывающей внутри духоты бешенным пульсом стучит в висках.

Губ коснулась прохладная чаша.

– Пей, пей, мила-ая! – Аглая едва тронула пылающими губами край, сделала всего один глоток, закашлялась и откинулась назад, на взмокшую подушку, проваливаясь в небытие.

В тяжелых видениях то и дело мерещились дышащие огнем черные иноходцы и красноглазая тварь. Псы, хрипящие от злобы. Игнат, убегающий в темноту высоких вековых сосен.

– Прощай, Алька!

– Игнат! – От крика резануло в горле, Аглая села и тут же чуть не взвыла от боли, пронзившей ногу. Упала обратно на подушки, из закрытых глаз потекли слезы.

Несколько минут она просто лежала, ловя воздух ртом. Слезы сбегали за ворот. Аглая их не вытирала, боясь шевельнуться.

И только когда боль чуть отступила, она провела по лицу рукой, обтирая его рукавом, открыла веки.

Полутьма комнаты. Темный силуэт в самом углу.

Кто-то здесь был. Аглая слышала дыхание в тишине. Но не могла разглядеть. В темное окно пробивался слабый лунный свет. Но и он резал пылающие жаром глаза. Смотреть больно.

И душно так, что дышать нечем. Аглая схватилась за горло.

– Пить! – Не услышала сама себя, только хрип.

Но тот, кто был в комнате, расслышал. Тень поднялась, высокая, черная, подошла к Аглае. Сумеречный свет луны скользнул по длинной темной косе, перевешивающейся через плечо. В губы сунулась чаша. Аглая сделала пару судорожных глотков и чуть не выплюнула содержимое обратно.

– Пей! – приказывающий голос. И тут же расплылся во тьме силуэт, а на месте его появилась женщина, на худом лице виделось сочувствие.

– Нет-нет! – Мягкие, пахнущие травами руки приподнимают Аглае голову, не давая выплюнуть. – Проглотить нужно, иначе горячка не пройдет! Подруга-то твоя покрепче будет! Уже и во двор выходит, а ты четвертый день мечешься. Глотай. Легче станет. Глотай, мила-ая.

Аглая проглотила и еле слышно спросила:

– А где темный, высокий?

Женщина развела руками, головой покачала:

– Почудилось тебе, девонька. Здесь только я. Бред это. Вот и мерещится всякое.

«Бред», – с тоской вспыхнуло в воспаленном мозгу.

А в губы снова ткнулась чаша.

– Пей.

Аглая послушно глотнула приторно-горькую воду.

Комната поплыла, в виски ударило желанным холодком, глаза против воли закрылись. Но Морфей был неумолим. Снова темное болото и красные глаза страшной твари. Аглая дрожит и мечется по постели, смотря в ухмыляющуюся черную морду. Загнала! И тогда к ней выходит высокий темный силуэт, гладит по голове.

– Тихо! – Сквозь пальцы его льется тьма. Но вспыхивает на горизонте яркая обжигающая зарница, рассеивает тьму и шепчет голосом живого человека:

– Тшш, мила-ая! Тшш. Сколь скоро сон проходит, так и горячка твоя уходит. Тшш, мила-ая! – И пульсирующие венки на висках успокаиваются. Дыхание становится ровным, проходит боль, только иногда в комнате слышен тихий вскрик от пугающего сна.

Аглая проснулась и несколько минут лежала, не поднимая век. Прислушивалась к себе. К учащенному биению сердца.

Виски не давит. Боль отступила, как и жар. Нога шевелится без страданий. В голове пустота, как всегда бывает после мучительной болезни.

В глубине комнаты тихо, меланхолично отстукивают часы. Тик-так, тик-так.

Глаза Аглая открыла. Солнечный свет, проникающий в распахнутое окно, играл зайчиками по стенам. Прыг – и он на стене старорусской печи, находящейся в центре комнаты. Прыг-прыг – на деревянных балках под потолком. Прыг по полатям. И на божницу с иконами и лампадой. К широкому столу и вниз на скамью, на которой, сложив руки под головой, спит Ника.

– Ника!

Та приподняла голову, широко зевая и отмахиваясь от игривого солнечного света. Протерла заспанные глаза, уставилась на Аглаю и вскочила. Бросилась к кровати:

– Наконец-то! В себя пришла! Я уж думала – все!

Что «все», она не пояснила, лишь провела ладонью по красным заплаканным глазам.

– Ника, – Аглая сама испугалась собственного голоса. Тихий, шипящий.

– Голосок что надо! – пыталась шутить Ника. – Ты, когда из этого дурдома выберемся, обязательно сходи на киностудию. Там озвучивать будешь упырей и вурдалаков.

Аглая хотела улыбнуться, но не смогла. Показала на пальцах: «Мне бы привстать». Ника оживилась, схватила за плечи, подоткнула подушки, усаживая подругу.

– Тебе идет, – прошипела Аглая, указывая на черное платье на худощавой фигуре. Глухой воротник, скрывающий шею, рукава слишком длинные, не видно ладоней. Подол ниже щиколотки слегка раскачивался, когда Ника направилась к столу. Аглая засмотрелась, Ника выглядела… завораживающе. И как ей удавалось? Даже короткие волосы зачесаны к затылку и прикрыты замысловатой деревянной заколкой. Разве что портила вид непривычная бледность.

Девушка взяла со стола чашу с питьем и вернулась к Аглае, присела на край.

– Сказали, тебе нужно это пить. – Ника поморщилась. – Жуткая гадость.

– Пробовали, знаем.

Аглая взяла чашу, переводя взгляд с безжизненного лица Ники на бледные руки. Та заметила взгляд, спрятала пальцы в длинные рукава.

– Сколько? – Питье, приторно-горькое, прошло по пищеводу, заставляя его сжаться в рвотном позыве.

– Я – три дня, ты с сегодняшним – пять.

Пять! Пять дней! А Ника три. Вот откуда этот тусклый оттенок лица. Отчетливо выделенные скулы, темные глаза, утонувшие во впавших глазницах, окаймленных серыми разводами. Навряд ли Аглая выглядела лучше.

– Помоги встать!

– Вставать пока рано. – Ника приняла чашу из рук Аглаи. – Сказали до завтра не подниматься. Мне самой позволили только к тебе зайти. Ты сиди, я тебе еды принесла.

Она сходила к столу, и на колени Аглаи лег деревянный поднос, на нем плошка с похлебкой. Помня о горькой жиже, Аглая очень осторожно поднесла ложку с похлебкой ко рту, попробовала языком, потом губами, а после сунула ложку в рот. Похлебка была вкусной.

– Ты пробовала позвонить нашим? Узнала, где мы?

Ника сцепила руки, отвернулась:

– Не пробовала, у меня сотовый утонул в болоте. Но мы не дома. Не в нашем городе. Не в нашей стране. – Она поднялась слишком порывисто, не глядя на Аглаю. – Ты ешь. Мы потом обо всем поговорим.

Аглая есть перестала. Нехорошо, тоскливо застонали разом и душа, и сердце. Ника стояла к ней спиной, теребила платье и не оборачивалась.

– Ника, что происходит? Где мы? Здесь что, связи нет? Когда мы сможем вернуться домой?

Ника молчала так горестно, что Аглае захотелось вскочить и хорошенько ее встряхнуть. Но сил едва хватило даже на то, чтобы повысить голос.

– Посмотри вокруг. Что ты видишь? – Голос Ники нарушил установившуюся ненадолго тишину.

– Дом, – хрипнула Аглая. А у самой в горле засвербело. Зачесались глаза. – У бабушки такой был. Она была старообрядкой. Мы попали в общину? Староверы? Кто там еще? Монахи дикие?

Ника глянула через плечо, скользнула глазами по деревянным стенам, остановилась на божнице. Подняла руку в крестном знамении, да так и не перекрестилась.

– Это не старообрядцы, Алька, – выдохнула судорожно, и даже лицо перекосилось в неприятной гримасе. – Нет у нас больше дома. Некуда возвращаться.

Она вскользь глянула на Аглаю, тяжело выдохнула и, не произнеся больше ни слова, вышла из избы.

Аглая сидела, сжимая в руках чашу с едва тронутой похлебкой. Солнечный зайчик прыгнул в угол и пропал. Желтый диск скрылся за стеной. Из угла, с божницы, на Аглаю смотрела икона, прикрытая поверх белым полотенцем. С койки лика не разобрать. Да ей и не нужно было, все равно молитв не знала. Но шептала, глухо, с грудным надрывом, пытаясь не заплакать:

– Господи, спаси и сохрани, помоги нам вернуться домой.

И отчего ей так тоскливо? От странного поведения Ники. От бледности подруги. От диковатого вида избы. Да мало ли. Бабуля в такой же жила. Весь поселок из сруба был. Одевались в льняные рубахи, в косоворотки, молились древними молитвами. Травы собирали. Бабуля умела теми травами людей лечить. И молитвами. Много молитв знала. Аглая не записывала и не запоминала, да и зачем ей было. Теперь бы вспомнить хоть одну. Такую, чтобы сердце щемить перестало, чтобы страх отодвинуть. Аглая сложила ладони. Кончики пальцев подрагивали. Такие же бледные, как и у Ники.

«Что значит – дома нет? Не может он пропасть, исчезнуть! Дом есть. Мой. Никин. Мы вернемся».

В углу засопели. Послышалось тихое ворчание.

Топ. Топ. Топ.

Аглая перестала шептать и уставилась в угол. Никого видно не было. Она потерла и без того красные глаза. И ощутила, как медленно, тонкими иголочками, начало покалывать в области затылка.

– Ишь чего вздумали! Девок молодых загонять! Ага, так и отдал! Глаза отвел, тропы запутал. Ищи-свищи своих девиц! – бубнил голос, приближаясь к Аглае.

Она схватила одеяло за край и потянула к себе.

– А глазища-то, глазища! Ух, так и повылазили бы у них от злобы. А хорош хранитель-то. Стражей тропы в глушь увести трудновато. Да они сюды уж и не сунутся. А вот кабы соглядатаи не нагрянули. Ну да будем надеяться. Так ему ведомо, он же из своих мыслей-то стражей уводил, заводил, тропу запутывал. Видел, ох видел, потому и вел. И я вижу. Да только глаза у него мутные, стареет, вот и видел только тьму, а я другое вижу – светлое, задорное. «Може, и обернусь, и вернусь, и солнце ворочу» – во как говорили… Ишь, солнышко! Давно солнышка в Велимире не было. А ведь как бывало: со всех миров православных и далее, со всех миров иноземных, все сюда, в станицу ведовскую, тянулись…

Скрипнули половицы. Аля прижалась к спинке кровати.

Топ. Топ. Стукнул приставляемый к кровати стул.

– Мама! – прохрипела Аглая, примеряясь, сколько шагов до заветной двери. В это время на табуретке появился старичок. Именно появился, образовался из воздуха.

«Так. Я еще не пришла в себя. Я сплю», – твердо решила Аглая, не сводя перепуганного взгляда со старика. Маленький, с длинными патлами седых волос, кудлатая борода путается в ногах.

– А я что говорил? – Старик сверкнул на Аглаю огромными глазами из-под густых белесых бровей. – Пришла в себя девка-то, и вторая пришла. Но второй досталось больше. Тьмы наглоталась, силой черной дышала. Ведь в сумрачную вязь своими ногами ушла. А ты, значит, подругу свою из лап ее вырвала? Силушкой, значит, владеешь. Эк все выворачивается. Почитай, со Времен Ухода никто ведовской силушки в наших краях не видал. А тут тропа сама к грани вывела. Или не сама? Вот горемычные-то! Откуда ж ты будешь, девонька? – говорил он скороговоркой.

И до Аглаи никак не доходило, о чем толкует старик.

– Из другого мира? – Старичок положил маленькие пухлые руки на кровать. – Точно! Видал я таких. Давно, правда. Почитай, как стражи на грани встали, ни мы, ни к нам, – покачал головой. – Молчишь! Никак голос потеряла? – Карлик прищурился, всматриваясь в Аглаю. – Как есть потеряла. Вот горюшко. Силушка-то вся в душе, а в голове нет ее. Топь да болото тянули, видать.

Аглая смотрела на старика, на длинную бороду и все больше приходила к мысли: бред это. А он продолжал:

– Тьма к тьме тянется. Ничего бы с подругой твоей не случилось. А теперь ишь как, и она ни там, ни здесь… Голос-то вернется. А она как? Но смотрю, глаза у тебя ясные, тьмой не поволочены, не то что у второй. – Он тяжко вздохнул. – И как вас вдвоем сплело?

Аглая вслушивалась в невнятное бормотание старика. Сумасшедший карлик!

А он косился на нее и тяжко вздыхал:

– Давай ручку белу, поглядеть надо бы!

Аглая сильнее вжалась в стену.

– Не боись, не откушу.

Старик юрко вспрыгнул на кровать, закинул путаную бороду за плечо и схватил Аглаю за руку, повернул к себе ладонью.

– Так и думал. Силушка у тебя по кровушке. Давняя сила. Эх, вот же судьбинушка. И нет бы рядом опора да подмога, а то… – Он замер, вслушиваясь. За дверью раздался шум. – Тшш, обо мне ни слова, – сверкнул глазищами. – Негоже девкам в уме и здравии со мной говорить.

Аглая хотела возразить, что она и не разговаривала, а говорил только карлик. Но он уже проворно схватил чашу с колен Аглаи, сунулся в нее носом, удовлетворенно причмокнул:

– Это я приберу. – Спрыгнул с кровати, подхватив второй рукой путающуюся бороду. Послышалось негромкое топ-топ к углу – и тишина. В комнате никого не оказалось. Как возник из воздуха, так и пропал.

Дверь со скрипом приотворилась. Аля выдохнула, ожидая входящего. Но никто не вошел.

«Черт-те что!» – успело мелькнуть в голове, прежде чем девушка завизжала от неожиданности. На кровать запрыгнул пушистый зверек с меленькими черными глазками. Аглая подтянула к себе ноги. Зверек насторожился. Поводил коричневым носом, принюхиваясь. Аглая облегченно выдохнула, выпрямляя ноги, – это всего лишь хорек. Милый коричневый хорек. Она видела таких у бабушки, в лесу. Не тронь его, и он тебя не тронет. Хорек пробежал по одеялу, ткнулся влажным носом в лицо Аглае.

«Я все еще сплю». – Аглая протянула руку и осторожно погладила зверька. Он тихо пискнул, юркнул с кровати, бросился бегом по дощатому полу и скрылся в щели приоткрытой двери. И тут же она снова открылась. В комнату вошла женщина. На моложавом лице дугами очерчены черные брови, карие глаза по-доброму смотрели из-под густых черных ресниц. Тугая русая коса венцом лежала на голове. Женщина прошуршала темными юбками, подходя к Аглае. Черная кофта глухо застегнута до последней пуговицы. В руках глубокая чаша.

– Как себя чувствуешь? – поинтересовалась вошедшая.

Аглая кивнула. Женщина поставила чашу на стол, прошла к божнице.

Затрещала тонкая лучина, по комнате поплыл сизый дымок.

Женщина подошла к кровати, села рядом и тихонько сказала:

– Меня зовут Тала, я хозяйка дома, давшего тебе приют. – Затем прикоснулась ладонью ко лбу Альки. Мягкая рука, пахнущая травами.

– Аглая.

Тала вернулась к столу, достала из стола мешочек, сыпанула пригоршню в чашу:

– Подруга твоя говорит, из лесу вы пришли.

– Из лесу, – слабо подтвердила Аглая.

– За северными воротами дурной лес. Не лес, глушь сумрачная. Невидаль, чтобы две дивчины, не обладая силами, через нее прошли.

Она не смотрела на Аглаю, толкла в чаше травяное зелье. Аглая, наоборот, глаз с хозяйки не сводила. Та то и дело подбрасывала трав из холщовых мешочков, то доставала с полки шкатулки, рылась, выуживала коренья и добавляла в чашу. Снова толкла, хмурилась, вглядываясь в чашу, бегала глазами по шкатулкам и разложенным на столе мешочкам. Брала один, второй, добавляла, мешала, вздыхала.

– Как же вам удалось?

– Тварь жуткая гнала. – Аглая закашляла, горло нестерпимо саднило. – С самого болота.

– Тварь? – Хозяйка мешать травы перестала, брови ее взметнулись вверх, вырисовывая на белом лице домики удивления. Чаша была отставлена в сторону. Тала поднялась и подошла к Аглае. Заглянула в глаза. Пристально. Пальцами потянула веки, всматриваясь в белок.

– Чисто! – сказала удовлетворенно и вернулась к столу, за работу. И как бы самой себе проговорила негромко: – Может, показалось, почудилось…

– И как Нику из болота вытаскивала, тоже показалось?

Чаша с глухим звуком треснула от удара ступы. Тала охнула и начала собирать со стола мешанку. Махнула рукой:

– Ну ее, все равно не выходит… – И повернулась к Аглае. – Из сумрачной вязи вытаскивала?

– Сумрачная она или как, а то, что вытаскивала, точно. В тине и дерьме по уши обе. – Голос Аглаи хрипел, натянутый от злости.

Тала поднялась, прошла через комнату, остановилась, смотря на божницу. Не оглядываясь, через плечо спросила:

– И хранителя вязи видели?

– Да кто его знает, но жуткая тварь с огромными клыками к нам подходила.

– И чего?

– Понюхала и ушла. Потом она нас к деревне и выгнала. А еще всадники на черных конях гнались с псами огромными…

Тала икнула. Схватилась за сердце. Оглянулась так резко, что всколыхнулся огонек лучины, воротилась к кровати. Присела рядом с Аглаей.

– Ты не серчай, я не из праздного любопытства расспросы веду. К нам со Времен Ухода чужаки не заглядывали. Это раньше, бывало, со всех миров тянулись на смотрины ведовские, на посвящение, на празднества. – Она смолкла. Тяжело вздохнув, поднялась, снова прошла к иконе, теперь рука ее поднялась, сотворяя крест. И Тала начала шептать. Слова были тихие, тоскливые. Аглая поежилась. Как будто об усопших молитва лилась из уст хозяйки. Имена говорились, на бледном лице скорбь. Так и есть, заупокойная. После снова сотворила крест. Аглая механически подняла руку и тоже перекрестилась.

– Упокой Господи… – И сама испугалась. – Свят, свят…

Тала оглянулась, посмотрела устало:

– Святых молю, знаю, не слышат, а рука тянется. А то как же, когда даже веточку положить некуда, только вера и остается. Вот я молюсь и верю, что уйдут в Царствие Небесное. Может, хоть о ком-то да услышат, хоть кого-то проклятие отпустит, и вспорхнет душа покаянная. Не станет люд живой тревожить, песни замогильные вести да в мор скотину вгонять. Иной раз смотрю с надеждою, говорю, как будто рядом стою. А что они? Разве ж можно мне, живой, с ними беседы вести? Не слышат. А коли и слышат, отвечать не торопятся. Обида глубокая на живых, проклятием черным разъеденная. – Знахарка тяжело вздохнула. – Знаю, что души отпустит упокоение. Да только нет его ни мертвым, ни живым.

Аглая моргнула.

Что значит – беседы вести? С кем вести? Кому упокоение? Мертвым или живым?

Сумасшествие. Или нет, не она. Тала сумасшедшая? «Не старообрядцы», – Ника сказала. Аглая и сама теперь это видит. Уж ей-то не знать. Бабушка жила в глубинке, в тайге. И Аглая даже ездила к ней летом на каникулы. Хорошая была бабушка. А какие песни пела:

Хорошо пела. Даже сейчас, через столько лет, едва вспомнила, как донесся в воспоминания ее чудный, слегка подрагивающий в грустном напеве голос. Долго Аглая приходила в себя, узнав о смерти бабушки. Но и в последний путь ушла та с чистой душой и светлым разумом.

А что здесь творится?

Пугающий старик карлик несет чушь. Тала говорит словами вроде и понятными, а вызывающими страх. Аглая не хотела ее понимать. Перед глазами вставала Ника с глубокой тоской в глазах. «Нет больше дома. Некуда возвращаться!» От всего этого хотелось спрятаться, убежать. И все равно, что не знает, в какой они стороне. Где-то да есть дорога. Найдут тропу! Вернутся домой!

– Тала, – осторожно начала Аглая. – Мне бы выйти.

Тала вернулась к столу, опустилась на скамью:

– Выйдешь, погодь немного. Позже не захочешь, а уходить придется. Глава вас в поселении не оставит. Опасно. Стражи не сунутся, слишком далеко ушли от грани, а вот соглядатаи коли узнают… Отдохни, силы тебе понадобятся.

– Да я вроде и так наотдыхалась. – Аглая резко поднялась, скинула ноги с кровати и встала. Ступни тут же запутались в длинной рубахе. Голова пошла кругом, комната пошатнулась, в горле встал тошнотворный комок. Аглая ухватилась дрожащей рукой за спинку кровати и села обратно. Тело бросило в жар, лоб и щеки заблестели от выступившего пота.

Тала участливо покачала головой:

– Обожди малехо, там и сил поболе будет.

Она посмотрела на треснувшую чашу. Отставила ее на подоконник, сама полезла в полку на стене. Достала широкую кружку, кинула травок из разных мешочков и вышла.

Вернулась быстро, кружка парила.

– Выпей! – протянула хозяйка варево.

Аглая с сомнением глянула на густую зеленую жидкость.

– Надо. – Тала сунула кружку под самые губы. Носа достиг неприятный запах прогорклой прелости.

«Не хочу!» – завопил желудок и болезненно сжался.

Но силы Аглае нужны были. Она заткнула нос и сделала несколько больших глотков. Гадость. Редкостная. Аглая с усилием сделала еще глоток и с удивлением посмотрела на хозяйку. Дрожь и жар отступили. Круговерть в голове прекратилась, сменившись сонным отупением.

– Вот видишь, хорошо, – проворковала Тала и улыбнулась. Хотя в последнем Аглая не была уверена. В сознании, неумолимо завлекаемом в дремоту, все поплыло. – Отдохни, мила-ая!

– Отдохну и пойду. Домой мне нужно, – вяло пробормотала Аглая, закрывая отяжелевшие веки. Теплые руки, пахнущие травами, аккуратно положили ее в кровать, укрыли одеялом.

– Пойдешь, обязательно пойдешь, – с горечью прошептала Тала, отходя от кровати. Взяла с подоконника чашу с остатками зелья, глянула в нее: темный путь, светлый путь, путаная дорога, все сплелось, размылось, трещинами покрылось. – Долгая у тебя дорога, мила-ая! А уж тяжелая…