Свадьба Инны и Антона Плетневых состоялась девять лет назад. Это было веселое гулянье в банкетном зале только что открывшегося ресторана в одном из спальных районов Москвы, в Медведкове. Сама Инночка родом с Украины, из Днепропетровска, поэтому оттуда приехало много ее родственников и подруг. Со стороны жениха пришли в основном его ровесники – друзья детства. Молодые выглядели очаровательно. Инна – жгучая брюнетка с голубыми глазами. Даже длинное свадебное платье не могло скрыть достоинств ее фигуры, – высокая, статная, с тонкой талией. Под стать ей светловолосый Антон, с лица которого весь вечер не сходила счастливая улыбка. Пытался заставить себя держаться солидней – все-таки с сегодняшнего дня муж, глава семейства, да не удалось. Сиял как медный таз.
Окажись на свадьбе какой-нибудь пророк и предскажи он, сколько испытаний обрушится на голову Антона через несколько лет, никто бы не поверил. А между тем жизнь развивалась по худшему сценарию.
Все началось с трагической гибели Инны. Причем произошло это настолько нелепо, что не укладывалось в голове. После работы она направлялась за Васяткой – мальчику шел шестой год – в детский сад. В принципе, туда можно доехать на автобусе. Но они так плохо ходят, а погода хорошая, и Инна решила пойти пешком. Не по улице, а через пустырь, чтобы сократить дорогу. Было не поздно, идти недалеко, и надо же такому случиться, что на ее пути попались пьяные хулиганы. Что можно ожидать от негодяев, навстречу которым шла молодая красавица?! Они изнасиловали ее, а потом убили.
Вот с тех пор все и пошло наперекосяк. Плетнев в то время служил в миротворческом контингенте в Косове. Узнав о смерти жены, Антон вернулся в Москву. Он был близок к помешательству, знакомые боялись, что руки на себя наложит. Поддерживало его только то, что есть маленький сын, которого нужно растить и оберегать. Однако дал себе клятву, что разыщет убийц Инночки и расправится с ними. У него появилась цель.
На проведение собственного расследования у него ушло немного времени. Он разыскал-таки мерзавцев и убил их. А убив, явился в милицию с повинной. В ту самую милицию, которая считала дело о гибели Инны Плетневой «глухим висяком».
Антон действовал по понятиям, многие силовики в душе одобряли его действия. Правильно сделал, что расправился с этими извергами. Но закон есть закон. Нужно ли говорить, какой срок ему светил при неблагоприятном исходе дела? Однако в прокуратуре многие, в том числе и Турецкий, скорее одобряли его, чем осуждали. Александр Борисович, проникшись симпатией к бывшему спецназовцу и его сынишке, приложил много усилий. Он сделал так, что старший Плетнев очутился на принудительном лечении в психиатрической больнице. К сожалению, не учли другого обстоятельства: отца-психа лишили отцовства.
Вскоре после того в прямом и переносном смысле слова нашумевшего взрыва вышедший из комы Турецкий, подозревавший, что главным исполнителем теракции мог быть кто-то из бывших спецназовцев, перешедшим в наемники, благо они требовались в горячих точках, предложил разыскать Антона. А Меркулов, чтобы помочь Плетневу устроиться в жизни, постарался вернуть ему отцовство и устроил на работу в «Глорию».
Александр Борисович познакомил Антона с остальными сотрудниками «Глории». Относились к нему хорошо, но все же как к подмастерью. Да и немудрено, нельзя же освоить специфику расследований за считанные недели. Но Антон старался, внимательно выслушивал все советы, выполнял любые задания. Александр Борисович и сам, чтобы не сидеть без дела, взялся помогать друзьям из сыскного агентства. И таким образом, Антон был как бы у него под рукой. У того руки чесались провести самостоятельное расследование. Однако Антон терпеливо ждал своего часа, набирался ума-разума.
Неизвестно, сколько бы ему пришлось еще ждать, да очередная (увы, о них что ни день слышишь) напасть подстегнула: сегодня утром он узнал из телевизионных новостей о гибели генерал-лейтенанта Свентицкого.
В свое время, после училища, Плетнев подался в разведывательно-диверсионную группу спецназа, был отправлен в Анголу. Вернувшись на родину, Антон служил на Северном Кавказе, в том числе и под командованием Свентицкого, после чего, уже будучи майором, вместе с ним отправился в Косово. Андрей Владиславович сделал ему много добра. Лет пятнадцать прошло с тех пор, он его хорошо помнил. А когда майор после гибели Инны запил по-черному – был у него и такой период, правда, короткий, – потом оказался в психушке, а сын попал в детский дом, Свентицкий неожиданно опять возник в его жизни. Оказалось, он тоже хорошо помнил своего бывшего бойца.
Поэтому, услышав трагическое известие, Плетнев решил наплевать на всякие условности и направился к заместителю генерального прокурора.
Когда Антон, одуревший от звонков с просьбой оформить пропуск, вошел в кабинет Меркулова, Константин Дмитриевич разговаривал по телефону. Он выразительным жестом пригласил Плетнева сесть.
– Верится с трудом, – сказал заместитель генерального невидимому собеседнику. – Просто такая новость в голове не умещается. Я очень прошу вас, Владимир Михайлович, переслать мне ваше решение по факсу.
– Здорово, – улыбнулся он Антону, положив трубку. – Что-то давненько тебя не было видно. Как Васька-то поживает?
Не дождавшись ответа, он подошел к факсу, откуда пополз лист бумаги. Сосредоточенно прочитав его, Константин Дмитриевич вернулся на свое место. Взглянул на Плетнева:
– Вид у тебя шибко смурной. Давно тебя таким не видел.
– Вы слышали, Андрея Владиславовича Свентицкого убили?
Заместитель генерального дочитал полученную факсограмму, положил ее на стол и нравоучительно сказал Антону:
– Телевизор меньше смотреть надо, радио реже слушать, тогда и паники не будет. Жив Андрей Владиславович, жив. Правда, тяжело ранен, сейчас находится в Склифе. А что ты так всполошился?
– Так ведь это мой боевой генерал, столько вместе пройдено – и на Северном Кавказе, и в Косово.
Слава богу, что выжил. А-то я уже места себе не находил.
– Ты, Антон, не горячись, успокойся. Сейчас мы позвоним и выясним, как бедолага себя чувствует. – Меркулов набрал номер. – Какие новости слышны насчет покушения на Свентицкого?
Выслушав подробное сообщение собеседника и поблагодарив его, Константин Дмитриевич рассказал, что удалось узнать:
– Задержать преступника, или преступников, пока не удалось. Показания дает только водитель генерал-лейтенанта, других свидетелей не нашли. Стрелял в Свентицкого один мужчина, он, разумеется, убежал. Водителю показалось, что по пути к нему присоединился напарник, однако полной уверенности в этом нет. Пули, которые обнаружили в теле генерала, от пистолета Макарова.
– А пистолет бросили?
– В том-то и дело, что нет. То ли по неопытности, то ли по наглости.
– Может, еще по жадности, – хмыкнул Антон. – Все-таки машинка приличных денег стоит.
– Возможен и такой вариант, – согласился Меркулов. – Кстати, все чаще встречается. Что касается состояния Андрея Владиславовича, то оно тяжелое. Как поступил в больницу, так улучшений пока нет.
– Водитель дал словесный портрет?
– Нет. Сначала тот был в строительной каске, к тому же генерал его загораживал от водителя. А после выстрелов тот бежал спиной, лица не было видно.
Только рост – высокий, и сам худощавый. Водитель сразу бросился к генералу – тот дышал, и рванул с ним в госпиталь. Не до погони за стрелявшим ему было, важнее спасти раненого.
– Почему он повез его в госпиталь, а не в ближайшую больницу?
Меркулов одобрительно покачал головой:
– Зришь в корень. Оказалось, случайное совпадение: именно госпиталь был ближе от места преступления.
– Константин Дмитриевич, – решительно сказал Плетнев, – я хочу разобраться в этом деле. Попросите Турецкого, если он будет вести расследование, взять меня в свою бригаду. Чтобы мне действовать на законных основаниях. Иначе я поведу частное расследование.
– Погоди, не гоношись, – осадил его зам генерального. – При чем тут Турецкий, голова садовая? Произошло покушение на генерал-лейтенанта, сотрудника штаба. Сейчас все материалы пойдут в военную прокуратуру, это их епархия. Их сыскари уже навострили уши. Мы к этому делу имеем крайне опосредованное отношение. Начальник городского ГУВД собрал группу, которая обеспечивает оперативно-розыскные мероприятия в районе. Что еще нужно?!
– Интуиция мне подсказывает, что кроме Александра Борисовича тут никто…
Антон не успел договорить, потому что распахнулась дверь и в кабинет ввалился Турецкий. По тому, как он вошел – взлохмаченный, с плотно сжатыми губами, – было видно, что следователь предельно взвинчен и возбужден. От него исходила злая энергетика. Заместитель генерального знал: когда Александр Борисович находится в таком состоянии, ему лучше не перечить.
– Дмитрич, коновалы там совсем охренели в этой ветлечебнице! – звонко выкрикнул Турецкий.
– Во-первых, здравствуй, друг мой, – сказал Меркулов, и его спокойный тон благотворно повлиял на разгневанного следователя.
– Здорово. Жаль, не могу сказать: добрый день.
– Здравствуйте, Александр Борисович.
– Привет, Антон.
Турецкий подошел к столу Меркулова и увидел на факсограмме логотип со знакомым названием ведомственного госпиталя.
– А-а-а, так тебе уже эта мулька известна? – протянул он.
– Я все-таки не случайный человек.
– Ишь как четко в ведомственной лечебнице налажена доносительская система. И конечно, решение анонимное, коллегиальное, конкретно спросить не с кого?
– Да нет, спрашивай сколько душе угодно, тут все фамилии, должности и научные звания указаны… Саша, да не маячь ты перед глазами, присядь.
Турецкий не шелохнулся. Видя, что дело принимает такой оборот, когда собеседникам не нужны лишние свидетели, Плетнев хотел уйти, однако Константин Дмитриевич попросил его остаться:
– Тебе это будет интересно… Послушай, Саша, что они написали. – Он надел очки и взял бумагу: – «В связи с состоянием здоровья не рекомендованы чрезмерные физические нагрузки. При стрессовых ситуациях возможны приступообразные головные боли, потеря сознания, приступы немотивированной агрессии…»
– Ну, сейчас-то моя агрессия мотивирована.
– Саша, успокойся. И сядь ты, в конце концов!
– Ноги есть, могу и постоять. Это для меня не чрезмерная физическая нагрузка. Стоять врачи мне разрешили.
– А сидеть?
– Только в седле.
– Ну, как хочешь, – махнул рукой Меркулов и продолжил чтение: – «В связи с вышеперечисленным Турецкий А. Б. не может продолжать трудовую деятельность в Генеральной прокуратуре РФ». И все подписи, можешь полюбоваться. Врачи действуют с открытым забралом.
– Круто размахнулись ребята.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Написали бы, скажем, что мне нельзя работать в специальном отделе по расследованию бандитизма и убийств. Мне подобрали бы работу полегче.
– Что нужно, то и написали. Они же отвечают за пациентов.
– Ну, так! Отважный народ – эти люди в белых халатах. Просто на амбразуры бросаются, грудью их закрывают. Кстати, ты не в курсе дела, как Барковский в прошлом году прошел со своей супергипертонией комиссию? Один ящик «Мартеля» им притащил или два?
– Два ему с такой гипертонией не дотащить, – улыбнулся Константин Дмитриевич. – Вот тебе это вполне по силам. Или денег не хватает?
Однако Турецкий не был настроен шутить. В поисках серьезного собеседника он повернулся к Антону:
– Кстати, заместитель генерального прокурора утаил от общественности самую важную фразу. Она тут, в конце, притулилась, как бедная родственница. – Александр Борисович взял факсограмму и прочитал: – «Присваивается третья группа инвалидности». И это мне – человеку, который здоров, как Илья Муромец. – Он разорвал бумагу на мелкие кусочки. – Я требую повторной, независимой комиссии!
– Может, ты еще обратишься в Страсбургский суд? – съязвил Меркулов.
– Вполне возможно. Вы своим волюнтаризмом доведете человека и до Страсбурга, и до Гааги.
– Валяй. И они не моргнув глазом припаяют тебе вторую группу инвалидности. Мне же стоило больших трудов добиться всего этого.
– Ага! То есть ты хочешь сказать, что я должен быть тебе еще и благодарен? Спасибо тебе, Костя, огромное. Низкий тебе земной поклон. Если в следующий раз захочешь кому-нибудь помочь таким образом, сразу торжественно вручи пистолет с одним патроном.
– Турецкий, не неси чушь! Ну что ты сгущаешь краски! Что ты видишь во всем происки недоброжелателей! Ведь на все происходящее можно смотреть и сквозь розовые очки. Во-первых, тебя представили к государственной награде. Во-вторых, ты можешь продолжать работать, на прокуратуре же свет клином не сошелся. В-третьих, ты можешь заниматься необременительной преподавательской деятельностью, что, по-моему, у тебя хорошо получится. Я, кстати, зондировал почву в Академии, они заинтересовались. В конце концов, в запасе имеется родственная душа – «Глория», где ты всегда был своим человеком.
Александр Борисович уставился на него немигающим взором, в котором намека не было на привычную насмешливость, и после томительной паузы произнес:
– Получается, ты уже все за меня решил? Вот так просто – взял и списал меня. Время движется вперед, извини-подвинься, Турецкий! И клеймо на лбу припечатали: контуженный инвалид! Чтобы в автобусе, значит, место уступали. Зато здесь мое место остается пока свободным. Или ты уже кого-нибудь взял вместо меня, а? – Он опять уставился на Меркулова и, не дождавшись от него ответа, сказал: – Ну, хорошо. Валяйте, работайте без меня. Хочу посмотреть, как это у вас получится…
Неожиданно Александр Борисович покачнулся, схватился за спинку стула, тот под его тяжестью свалился. Да и следователь упал бы, не подхвати его вовремя Антон. Однако Турецкий, вместо того чтобы поблагодарить здоровяка за помощь, огрызнулся:
– Убери руки! Я не ребенок, чтобы меня опекали няньки.
В другое время бывший спецназовец обиделся бы до слез, настолько несправедливы были эти слова. Но сейчас Плетнев сделал скидку на болезненное состояние уволенного «важняка». Понял душевное волнение Александра Борисовича и Меркулов. Не стал выговаривать ему за хамство. Молча налил из графина воду в стакан и протянул его Турецкому. Тот отмахнулся от стакана, вытащил из нагрудного кармана рубашки удостоверение и бросил его на стол. После чего решительно направился к выходу. Возле самой двери он, словно что-то вспомнив, повернулся к хозяину кабинета:
– Оружие в сейфе. Как всегда.
– Саша… – начал было тот, однако Турецкий с горячностью перебил его:
– Орден, если дадут, можешь повесить себе. Лишняя железяка не помешает.
Он вышел, демонстративно хлопнув дверью. Причем с такой силой, что секретарша в приемной была близка к обмороку.
– Горяч, Александр Борисович, ох, горяч, – покачал головой Меркулов после ухода бывшего «важняка». – Порох. Только тут уж ничего не поделаешь, его тоже можно понять. – С минуту помолчав, он обратился к Антону: – Значит, ты желаешь заниматься делом генерал-лейтенанта? Что ж, ситуация в этом смысле складывается благоприятная. У меня с людьми сейчас напряженка, да и в агентстве, насколько мне известно, свободных рук нет. Безусловно, ты будешь по-прежнему числиться в «Глории». У меня есть опытный человек, с которым у тебя может получиться хороший тандем. Твоя энергия плюс его опыт – такой сплав дорогого стоит. Согласен работать в связке?
– Разумеется.
– Значит, будешь вести расследование о покушении на генерал-лейтенанта вместе с Турецким.
Антон вытаращил глаза от удивления:
– Так ведь только…
Остановив его жестом, Меркулов посмотрел на часы:
– Сейчас половина одиннадцатого. Примерно через три часа Турецкий поостынет и будет вновь готов заниматься любимым делом. Правда, потом будет разговор с женой, Саша опять психанет, еще на несколько часов выйдет из игры. А потом… потом с ним можно работать. Короче говоря, завтра утром можешь смело звонить ему и обо всем договариваться.
После завтрака Ирина Генриховна бойко хлопотала на кухне: натирала свеклу, морковку, шинковала перец и капусту, резала мясо. Украинский борщ был ее фирменным блюдом, которым постоянно восторгались все, кому довелось его хоть раз попробовать. Но все же украинский – это исключение из правил, ее коньком по-прежнему оставалась не острая прибалтийская кухня. Она с детства часто гостила у своей тетки в Паланге. А у той в хлебосольном доме часто принимали гостей. Поэтому первейшими блюдами в кулинарном репертуаре Турецкой считались цеппелины и особенно свиная отбивная – жирная, размером с тарелку.
Когда муж работал в прокуратуре, Ирина Генриховна готовила обед только по выходным. В будние дни Саша уходил ни свет ни заря, возвращался поздно, самой же ей было достаточно перехватить что-нибудь на скорую руку. Выпьет кофе с бутербродом – и достаточно. Однако с тех пор как Саша после ранения бюллетенил, приходилось готовить регулярно, каждые два-три дня. Сегодня сварит борщ, поджарит рыбу, сделает заправку для салата, и еды хватит до понедельника.
Услышав звук открывающейся двери, она крикнула:
– Шуринька, это ты?
– А кто ж еще явится в такую рань! – отозвался он.
– Я не могу отойти, слежу за рыбой в духовке.
– Ничего страшного.
Стоя у плиты, Ирина Генриховна слышала, как муж возится с книжными полками: отодвигает стекла, чертыхается, достает книги, которые потом шумно шлепаются одна на другую. Значит, на место не возвращает.
Когда, освободившись, она вошла в комнату, увидела, что Александр Борисович, даже не сняв куртку, стоит на табуретке у книжного шкафа и что-то ищет на верхней полке, периодически бросая книги на диван. Там уже накопилась такая гора, что последние сползали на пол.
– Где же мой Хемингуэй? – бормотал Турецкий и с раздраженным видом повернулся к жене: – Ира, почему у нас ничего не стоит на месте?! Куда ты дела моего Хемингуэя?!
– Не брала я его. Мне вполне хватит моего Довлатова.
– Куда же он, дьявол, тогда сам делся? Настольная книга, можно сказать. Я всегда держал его на этой полке… А вот и он!
Александр Борисович достал книжечку в мягком переплете, осторожно – зато без палочки – сошел с табуретки и плюхнулся в стоявшее в углу кресло. Открыв книгу, сделал вид, что углубился в чтение.
Тем не менее жена поинтересовалась:
– Что ты делаешь?
– Ремонтирую мотоцикл. – Оторвавшись от книги, он уставился на Ирину Генриховну: – Ну что за вопросы ты задаешь! Сама же прекрасно видишь, что я читаю. Не понимаю, что за манера спрашивать очевидные вещи?
– А это, – она кивнула на диван, – кто за тебя уберет? Пушкин? Или, возможно, Хемингуэй?
– Не беспокойся, сам уберу. Не буду отрывать Эрнеста от дела. Теперь у меня времени навалом. Только сперва почитаю. Я восемь лет ничего не читал, кроме протоколов следствий. Теперь у меня появилась возможность почитать свою любимую книгу. Этим я и займусь, пока не разучился складывать буквы в слова. А потом уберу книги с дивана на исконное место. И предварительно протру их влажной тряпочкой от пыли.
– Шура, я знаю про комиссию.
– «Старик был худ и изможден, затылок его прорезали глубокие морщины, а щеки были покрыты…» Нет, не то, – сказал он сам себе и посмотрел на жену: – Знаешь? Это великолепно. Это звучит гордо. Сама Меркулову звонила или как?
– Он позвонил.
– Такой вариант тоже можно было предположить. Проявляется всесторонняя забота о человеке. Чтобы к его приходу были готовы грелка, клизма и прочие медикаменты повседневного быта. – Он перелистнул несколько страниц. – А, вот, нашел. «Ты губишь меня, рыба, – подумал старик. – Это, конечно, твое право. Ни разу в жизни не видел существа более прекрасного, спокойного и благородного, чем ты…»
– Ты огорчаешь меня, Шурик, – в тон его словам сказала Ирина Генриховна. – Это, конечно, твое право. Костя действительно ничего не мог сделать. Ты же знаешь его характер. Разве он стал бы кривить душой? Не из того теста.
– «Ну что ж, убей меня. Мне уже все равно, кто кого убьет», – прочитал вслух Турецкий и захлопнул книгу. – Вы что – сговорились, что ли, объяснять мне прописные истины?!
– Ты бы куртку снял, – вместо ответа сказала жена.
По-прежнему держа в руке «Старика и море», он встал и вышел в коридор. Ирина Генриховна следовала за ним.
– «К тому же, – подумал он, – все, так или иначе, убивают кого-то или что-то, – продолжил декламацию Турецкий. – Рыбная ловля убивает меня точно так же, как и не дает мне умереть». Отлично сказано, господа. Ай, славно! И когда только старик Хэм успел изучить мою биографию! Я не знал, что у него были связи в нашей Генеральной прокуратуре!
Александр Борисович снял куртку, направился в ванную, и только сейчас ему в глаза бросился празднично накрытый стол. Старинный сервиз, серебряные приборы, хрустальная салатница. Завершали картину дорогущие финские салфетки, на которых были нарисованы аккуратные домики на устланном валунами берегу моря. Турецкий знал, что жена выставляет такие салфетки на стол только по праздникам. Он опешил:
– Что такое? Вас ист дас?
– Скоро будем обедать.
– Ба, ба, ба! Рюмочки наготове, семга, баклажаны, элитные салфеточки… Погоди, душа моя, кажется, ты собралась отметить какое-то радостное для тебя событие?.. Ах да, конечно, мое увольнение! – сардонически захохотал он. – Как я только сразу не догадался. Мечты сбываются. Ты же ждала этого всю жизнь. Сегодня на твоей улице праздник!
– Прекрати, Турецкий, не фиглярничай! – нахмурилась Ирина Генриховна. – Ты придираешься ко всему подряд. Это просто обед. Я понимаю тебя, сочувствую твоему горю. Однако от того, что тебя уволили из прокуратуры, земля не перестала крутиться и солнце не выключилось.
– Но хотя бы ты выключилась! – закричал Турецкий. – Я не хочу слушать эту мелкую философию на глубоких местах в своем собственном доме! Да, Волга по-прежнему впадает в Каспийское море. Да, лошади по-прежнему жуют овес. И все-таки что-то существенное в нашей с тобой жизни изменилось. Не замечать этого может только слепой!
– Значит, ты считаешь, это – самое страшное, что случилось с нами за последнее время? – спросила жена, вплотную подойдя к нему. – Ответь, если оно так. У меня насчет этого другое мнение, но от тебя я готова выслушать любые, самые вздорные слова. Надеюсь, ты догадываешься, почему так происходит? Совершенно верно: потому что ты мой любимый человечек, Турецкий. Я люблю тебя такого, какой ты есть. Но сейчас ты ведешь себя, будто капризный, зажравшийся ребенок. В такие моменты я не желаю тебе потакать.
– Тогда не спрашивай меня, почему я сейчас уйду, хлопнув дверью.
– Как ты мог заметить, я тебя давно ни о чем не спрашиваю. Во всяком случае, о том, о чем способна догадаться сама.
Александр Борисович схватил с вешалки куртку и направился к выходу. На пороге квартиры он на минуту замешкался, а потом осторожно прикрыл дверь.
Ирина Генриховна, вздохнув, опустилась на стул. Пускай Шурка побродит по улицам, малость остынет. Когда вернется, то будет таким, каким все привыкли видеть его: сдержанным, рассудительным, веселым. Не так уж долго придется ей ждать, даже еду можно не убирать в холодильник.