Я не любила машину Сидда.
Она казалась камерой пыток, так как навевала воспоминания того дня, когда в ней меня возили от дома к дому к людям, желающим умертвить меня одним лишь взглядом.
Я изо всех сил старалась отвлечься.
Утро. Мы выехали за город. Вдоль обочин тянулись поля, в отдалении стоял золотой еще лес. В багажнике лежал собранный мной накануне рюкзак – в нем палатка, спальный мешок, консервы. Я была уверена, что Инквизитор о комфорте заботиться не будет. Где-то за спиной остались привычное кафе, посетители, запах молотых зерен и выпечки. Хорошо, если мне удастся вернуться не одной, но с Кьярой.
Мысли о ней были для меня солнечным светом. Она вернется домой, конечно, и мы снова вместе будем стоять за прилавком. Совсем иначе зажужжит кофемолка, под потолком привычно засияют счастливые искорки. Каждый получивший из рук подруги чашку или стаканчик не будет знать о том, что только что выиграл «счастливый билетик»: Кьяра неизбежно подмешивала радость в кофейную пену, – лишь будет ощущать, что мир почему-то сделался ярче, красивее и привлекательнее. Нет, она не пыталась подобным образом привлекать в «О'Лефли» народ – просто не умела не делиться любовью.
Теплые размышления силились перебить тревожные: все ли я собрала в дорогу? – сложно отправляться в поход обычным человеком, а не ворожеей, способной согреть себя простецким заклинанием, – но я гнала их прочь. Пока есть шанс побыть в предвкушении чуда, нужно в нем быть.
Кьяра будет улыбаться. Она заметит, что я заменила часть техники на новую, она этим обязательно восхитится. Бордовый и оранжевый лак панелей на соковыжималке, салфетки из «Марбелз», цветочные композиции, составленные вручную…
Пока я грелась в мысленных солнечных лучах, светлая воронка пела мне песни в отдалении: «Прими мою силу, шагай в сияние, и ты познаешь удивительные вещи…» Смеялась с противоположной стороны черная: «Мара не должна быть неопределенной. Неопределенную всегда будет растаскивать в разные стороны». Размышляя о Кьяре, я приблизилась к белой ближе, чем когда-либо, и, наверное, продолжала бы тонуть в грезах, если бы не жесткий голос водителя:
– Если ты пытаешься меня этим впечатлить, то не выйдет.
Я открыла глаза в полном непонимании, к чему относится фраза. Посмотрела на Сидда, указавшего взглядом на мое правое запястье, на котором начала мерцать светлая руна. Черт, жаль, что задрался рукав, жаль, что он увидел.
Я одернула водолазку и ощутила такой контраст в настроении, будто меня сдернули с облаков и окунули в навозную кучу.
«Последнее, что я буду делать – это впечатлять тебя», – могла бы огрызнуться я, но промолчала. Расстроилась. Зачем, спрашивается, выдергивать человека из предвкушения чего-то приятного, если у этого человека впереди трудные времена? Это все равно, что отбирать последнюю корку хлеба перед грядущим голодом. Я специально пыталась насытиться чем-нибудь хорошим, зная, что вскоре буду страдать.
Мою голову заполонили темные тучи раздражения.
«Вот же сволочь!»
Нам ехать почти до самого вечера, и можно было хотя бы просто молчать, но нет же…
Следующие пять минут я тщетно пыталась вернуть себе если не благодушное настроение, то хотя бы ровное, но выходило плохо.
А новый вопрос Сидда и вовсе добил:
– Ты его любила?
«Томаса? Да какая тебе разница…»
Существуют такие вопросы, которые задаются не для получения ответа, а для того, чтобы поддеть. Для подлости. Задающий их человек не желает слышать ни твое мнение, ни «правду» – он просто мечтает вставить еще один крючок тебе в задницу, чтобы стало дискомфортно сидеть.
– Тебе есть до этого дело? – меня начала захлестывать злость. Каждый из нас может в какой-то момент выбрать вести себя гадко, но всему есть предел, и Инквизитор в моем понимании уже переступал рамки.
– Следи за языком.
О эта вечная «зловещность»!
– А ты просто прикажи мне молчать, в чем проблема? Ты же любишь марионеток, рабов. Что не так, и сразу: «Иди убейся об угол!». С тобой кто-нибудь вообще способен иметь отношения? Тебя такого разве можно любить?
Я знала, что хожу по краю. Что сейчас мне, вероятно, прикажут сделать что-нибудь неприятное – я была к этому готова. Заранее еще с утра была готова терпеть, подчиняться, причинять себе боль. Надоело, я устала. Пока у меня есть шанс говорить, я буду говорить.
Как ни странно, Сидд ничего мне не приказал, лишь процедил равнодушно:
– А я не предлагаю тебе меня любить. Твоя любовь – последнее, что мне нужно.
Вроде бы все честно. Откровенно, как и должно быть между врагами. И откуда бы взяться этой сосущей внутри печали?
До заправки мы молчали.
Здесь продавали плохой кофе, а еще чипсы, упакованные в целлофан бутерброды и хот-доги. За прилавком скучал толстый рыжий парень в униформе местной топливной компании; работал в углу телевизор.
Наверное, стоило взять перекус, но я лишь сходила в туалет и ограничилась пластиковым стаканчиком с коричневой жижей, зовущейся здесь словом «каффучино». Выложила на стойку купюру и пару монет, толкнула дверь на улицу. До Рощи еще не одна сотня километров; и хорошим был бы день, если смотреть только на небо, деревья и погоду и не вспоминать о попутчике.
Этот самый попутчик вышел наружу почти сразу за мной, свернул, дошел до угла, выкинул пластиковую крышку от своего напитка в урну. Так и остался стоять у противоположного конца здания, демонстративно не желая сокращать между нами дистанцию.
У меня же на душе скребли кошки.
Нам нужно попробовать наладить контакт хотя бы временно. Мы вдвоем выдвинулись не просто в поход, но в очень сложное путешествие, и минимум разногласий стал бы подспорьем. Так как Инквизитор не спешил мне навстречу, пришлось двинуться к нему самой.
– Послушай…
Он смотрел на меня и как будто мимо. У тротуара красивые листья – дубовые, кленовые, березовые. Спокойная, тихая идиллия; пустая парковка, шум леса позади заправочных колонок.
– Давай… отложим нашу…
«Срачку» – самое верное слово, чтобы описать творящееся между нами.
– … наши споры. На время. До возвращения.
Теперь светло-зеленые глаза, обрамленные черным ободком, смотрели прямо на меня – как стрела в центр мишени.
– Я… признаю, что виновата, – каждое слово давалось с трудом, но оно было честным, – и что ты не сможешь об этом забыть, и простить тоже не сможешь.
«Я и не прошу».
– … Но, может, постараемся хотя бы не цеплять друг друга без дела?
«Без дела? – вопрошал меня немой взгляд. – Каждое твое страдание – само по себе благое дело».
Может, мне так казалось? Что Сидд намертво настроен против меня, что он не способен сдвинуться ни на миллиметр.
– Давай ты продолжишь мучить меня после того, как мы вернемся, но не сейчас.
«Сейчас мне очень нужны силы. Любые. У меня и так их почти не осталась, а Роща отнимет последние».
Водитель, одетый в привычное пальто (после он, что ли, собирается переодеваться?), молчал вечность, а после проговорил сухо:
– Не могу ничего обещать.
Выбросил пустой стаканчик в урну и зашагал к автомобилю.
Ну да, злилась я расстроенно, стоило ли ждать, что скала станет ватой? Попросила у Голиафа с косой грибного дождя… Не по адресу, в общем, и безрезультатно.
Я думала, что не услышу голос Инквизитора до самой Рощи, но спустя час монотонной езды и тишины в салоне он все-таки заговорил:
– Как Мэйсон мог туда попасть? В этот дом.
Я очнулась от своей ватной апатичной дремы, пошевелилась, поерзала и спросила:
– Как мы?
– Если туда не доехать, не долететь…
– Пешком, вероятно.
– Ты сама говорила, что Роща путает восприятие, что в ней можно блуждать месяцами.
Ум Сидда никогда не спал, он всегда анализировал и сопоставлял. Мне казалось, что у сидящего рядом человека внутри стоит железная машина со множеством кнопок и микросхем и она бесконечно что-то вычисляет.
Мои думы теперь тоже свернули к поиску ответа на этот вопрос. Действительно, не доехать, не долететь.
– Разве что… с изнанки… – неохотно предположила я, соображая, что эта версия укрепит подозрения Сидда относительно третьего лица, замешанного в этом деле.
– Вы… все умеете пользоваться изнанкой?
Эти «вы все» представились мне в восприятии соседа призрачными идолами, светящимися в ночи и источающими запах нечистот.
– Нет, – я все же задумалась, – не все, но я умею…
И вдруг мне в голову стремительно пришла очень странная мысль, гениальная или же сумасшедшая идея.
– Я могла бы…
«Я могла бы перенести нас в этот дом с изнанки. Могла бы попытаться. Если бы Сидд запитал меня на полную мощь, есть вероятность, что у меня вышло бы. А еще… Слабый с оборотной стороны Инквизитор – легчайшая для меня мишень, – почему я не подумала об этом раньше? Если я смогу с помощью его же энергии удержать себя на изнанке, не выныривая, я смогу отобрать чужую мощь, обесточить его самого. А после прыгнуть к Мэйсону, забрать Кьяру…»
Не знаю, написано ли воодушевление было на моем лице или же Инквизитор имел возможность напрямую читать мои мысли, но он вдруг произнес очень тяжело:
– Вот теперь ты меня впечатлила. Очень предсказуемо.
Каким-то невероятным образом он учуял мои помыслы, включая последнюю, еще несформированную мысль о том, что я, возможно, смогу его с изнанки убить. Даже если мне пришлось бы для этого принять помощь темной воронки…
– Послушай…, – суетно, спешно попыталась я оправдаться.
– Я с самого начала знал, с кем имею дело, маленькая мара.
«Маленькая тварь» – я помнила это словосочетание.
«Да нет же! – хотела заорать я. – Я могла бы просто перенести нас к Роще, чем сэкономила бы нам несколько часов пути»
Но выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Мои настоящие намерения он прочел так же ясно, как тогда – желание метнуть ему в спину вилку, и рявкнул:
– Спать!
Меня отрубило так быстро, будто ударили булыжником по затылку. Вылетая в астрал, я успела почувствовать, как в неудобной позе скрючивается на сидении мое тело.
А после темнота.
Сидд
Наверное, он не верил ей до того самого момента, пока не шагнул, оставив машину в «кармане» у обочины, в чащу. Не верил маленькой маре, но теперь ощущал и сам, что Топь была гиблым местом. Она была напичкана чем-то средним между заклятиями и проклятиями. Если первое, сродни алгоритму, работало как сотканная в невидимом мире безучастная программа, то второе всегда было замешано на личной неприязни, даже ненависти. Судя по тому, что чувствовал Аркейн, древний колдун мар ненавидел люто.
Да, пока просто стволы деревьев, опавшие листья под ногами и синеватый сумрак, но там дальше, куда они шагали, бродило нечто воистину неприятное и искало, к кому бы жадно присосаться. Аркейн выставил блок сразу, но и сквозь него долетал сосущий шепоток, навевающий тоску и неприятные мысли. Чаща словно осуждала, выжидала и наблюдала. Что ж, однажды, когда будет посвободнее, Сидд вернется сюда, чтобы нейтрализовать зловещую магию, но если он остановится на этой задаче сейчас, то получит задержку в продвижении не в одну и не в две недели – возможно, в пару месяцев, а это пока непозволительно.
Аркейну «шепот» скреб по затылку, не причиняя особенного вреда, а вот Мариза страдала. Он даже подключился к ней ненадолго, чтобы считать чужие ощущения, и понял, что не мог бы найти лучшего места для её мучений. Топь виделась ей мрачной, она засасывала. Плотная почва казалась маре болотистой, неровной, и земля шаталась, как настил из досок перед водным причалом. А у нее за плечами тяжелый рюкзак.
Он видел также желание Маризы схватиться за его руку, как за спасательный канат, – схватиться за руку врага, лишь бы полегчало, – но мара держала это желание в узде.
Забавно. Если она подвернет здесь ногу, если получит рану, если простудится, он запитает её собой, прикажет ей выздороветь, а после поведет дальше. Идеальный адов круг, сложно придумать лучше.
Одна часть Аркейна желала увидеть воплощение негативного сценария в жизнь, вторая понимала, что жестокость ради жестокости – не его цель. В конце концов, им нужно дойти вместе, мара нужна ему. По крайней мере, пока. Но облегчать её жизнь во время пребывания в чаще он не будет.
Он углублялся в лес пока без направления, просто искал поляну для ночлега. Октябрьские ночи – не лучшее время для ночевок под открытым небом. Холода, темнеет рано. Спустя час нашел такую, мысленно сетуя на то, что света вокруг уже нет, а еще собирать дрова для костра. Можно, конечно, без них, без огня, – бросить манатки, поставить палатку и спать, – но если холодную еду он мог запросто проглотить, то чай желал выпить горячим.
Девчонка выглядела плохо, он заметил это на поляне при свете фонаря. Топь въедалась в её ум черными щупальцами, шерудила изнутри, изматывала. Готовый к очередной словесной перепалке, Сидд понял, что ссоры не будет. Одна искра – и в нем бы вспыхнула привычная злость, но Мариза впервые увиделась ему такой, какой была, – молодой опустошенной девчонкой, у которой надломлены внутренние шестерни. Радоваться бы, – он достиг цели, – но радость не шла. Жрущий изнутри гнев он выпустил еще в тот день, когда заставил её впитать обвинения от родственников погибших, а пусто злословить – не его.
– Остановимся здесь.
«Интересно, у неё есть хотя бы фонарь? Как она вообще готовилась к походу, не имея навыков пребывания в яви без магии?»
Ему не ответили.
Мара просто стояла, смотрела чуть мимо, чего-то ждала. Того, что он временно наполнит ее своей силой для поиска цели?
– Запитывать сегодня не буду, – отрезал Аркейн, – не имеет смысла. Искать направление начнем утром.
И да, он увидел то, на что рассчитывал, – мелькнувшее на её лице разочарование. Подошел близко, пригляделся – его налобный фонарь слепил мару, она щурилась.
– Думала, получишь еще одну попытку победить меня через изнанку? Так вот знай: я поставил там «обратку». Любое твое действие обернется против тебя самой с десятикратным усилением. Усекла?
Она почему-то болезненно моргнула. И нет, в ней не ощущалось желания дерзить, язвить. Сейчас она напоминала ему мятый конфетный фантик – бесполезный и ненужный без самой конфеты.
Сидд думал, она промолчит, но Мариза чуть приподняла левую руку, обмотанную бинтами:
– Я хотела спросить, можно ли будет, когда запитаешь, … подлечить ладонь?
И опять взгляд в сторону. Ни на что не рассчитывающий, как у раба, которого пинали слишком долго.
Да, он видел: всю дорогу она держала эту руку чуть согнутой, как культю, как обрубок, мешающий жить, являющийся дополнительной причиной страданий.
Аркейн не знал, позволит ли. Он хотел, чтобы она страдала, но смотреть на неё такую не дарило ему приятных чувств. Ничего не ответив, он отвел луч фонаря от её лица, отправился собирать дрова – с её рукой они разберутся утром.
Оказалось, в её рюкзаке присутствуют палатка, свернутый мат-подстилка, спальный мешок, походная подушка. Кажется, она сложила туда все, что посоветовал ей слишком рьяный продавец из отдела спорттоваров. Но вот собрать все этой одной рукой у неё выходило плохо.
Мара молчала, даже не смотрела в его сторону, когда трижды пыталась установить неподдающийся каркас, когда использовала зубы вместо второй руки, когда не могла затянуть узел, открыть клапан надува в подушке.
Затрещал костер. Аркейн наблюдал за неуклюжими попытками Маризы справиться с обычными для двурукого человека вещами. Заметил момент, когда она достала со дна банку с готовой кашей, видимо, поняла, что не взяла «открывашку», спросить у него не решилась, вернула банку обратно. К костру она не подсела, опираясь на локоть, заползла в свой криво поставленный одноместный домик, пошуршала, затихла.
Что ж, не ныла, чай не просила, на жизнь не жаловалась – уже медаль номер раз. Правда, ей, чтобы заслужить хоть толику его уважения, если такое вообще возможно, придется этих медалек навесить себе на грудь пару тысяч. Бесполезная, в общем, задача.
Наверное, он был не прав, думал Сидд позже, подбрасывая сучья в костер. Человек не должен быть мудаком по отношению к ближнему, вот только сложно им не быть, когда идешь бок о бок с тем, кто лишил тебя чего-то очень ценного. Пусть даже ненамеренно – суть уже не меняется. Если бы мара научилась управлять своей силой, если бы потратила на это время и энергию, Лира сейчас была бы жива. И не было бы ни этой чащи, ни странного шепотка в затылке, ни его извечного теперь желания кого-нибудь придушить. Боль, если она в тебе поселилась, будет всегда желать боли кому-то еще.
Аркейн раздваивался. Ему запомнился сегодняшний взгляд Маризы – взгляд человека, который не хотел бы, чтобы другие видели его искореженное нутро. Такими люди возвращаются с войны. Такого взгляда не должно быть у того, кому двадцать два. Хотя мары живут долго, иногда очень долго. Возможно, вернув Кьяру, она сбросит с себя чувство вины, как змея сбрасывает ненужную кожу. Развеселится, забудет о том, что должна страдать, решит: какого черта? Возможно, она станет многократно сильнее, если примет свою темную сторону, – тогда даже Аркейну придется напрячься, чтобы усмирить её. В этом случае, думал Сидд, он убьет её сразу, без раздумий.
А пока просто ночь. Очень стылая, когда мороз уже покусывает за лицо, когда подмерзают в ботинках ноги. Дымная от костра, тихая, безветренная. Огонь казался здесь мертвым островком бесполезного и быстро тающего тепла – слишком много зловещего намотано вокруг, слишком сильно оно желает подобраться.
Когда чай был выпит, а жестяная банка из-под перловки отправилась почивать на углях, Сидд лег спать, предварительно махнув рукой поверх тента, – усиленная защита вещам не повредит.
Мариза
Спальник не грел. Меня мутило. Казалось, земля под палаткой качается, будто под ней ходят гигантские волны, и ты все ждешь, когда же проломятся гнилые доски помоста. Когда это случится, наружу выльется пахнущая водорослями жижа, протянутся в твоем направлении покрытые синими венами руки. Когти коснутся твоего горла, когти утянут в смерть…
Мысли о Кьяре не помогали, их глушила тьма; я старалась глубоко дышать, чтобы успокоиться. Страхи лезли внутрь моей черепной коробки из ниоткуда, они заставляли бояться иррационального – теней снаружи, существ со звериными клыкастыми мордами. Топь виделась мне гигантским безграничным болотом, пластом плавучей почвы, где меж чахлыми стволами перемещается «оно» – я даже не могла сказать, что именно.
Сидд выглядел единственным светлым пятном. Если бы не он, я бы попросту не смогла шагать вглубь леса, мне банально не хватило бы стойкости. Но он казался стабильным плотом, неподвластным местной стихии, и, пока я находилась к нему близко, страхи отступали, чуть утихомиривались.
Между нашими палатками, однако, дистанция оказалась слишком большой, и я в панике воображала, что в следующий раз прижму свою прямо к его. Плевать на колкие фразы и презрение, лишь бы чувствовать кого-то живого через тонкую ткань.
Тик-так. Озноб, боль в руке, уснуть не удавалось. Отключив мою силу, Инквизитор оставил в норме мою чувствительность мары, и Топь вовсю пользовалась этим, наслаждалась, совала мне в мозг тонкие отравленные жгуты, пытала ненавистью и хохотом.
Я ворочалась, сколько могла, жмурилась, куталась в спальник, но холод шел не снаружи – он расплывался изнутри: на меня действовало нечто извне.
А чуть позже мне вдруг привиделось, что на поляну наползает туман. Плотный, как молоко, синий, нехороший, что он уже близко…
Я выбралась наружу и сидела у костра, пока не увидела, как туман приближается на самом деле. Нечто волочащееся по земле, молочно-фиолетовая жижа, не туман даже, но облачная муть. И тогда, уже неспособная адекватно мыслить, я сделала первое, что пришло на ум, – бросилась в палатку Сидда.
У него было тепло, а меня трясло. Я ворвалась через тамбур в «спальню», свернулась в углу – благо, его «домик» был шире, выше, он вмещал двоих. Более всего я страшилась сейчас, что Инквизитор прикажет мне убираться. Если он это сделает, если скажет так, что воздух-стрела пройдет через мои внутренности как тогда, когда я воткнула в себя вилку, мое тело разорвется на части, потому что ноги пойдут наружу, а руки будут держаться за чужой спальник.
– Пошла прочь, – раздался сонный голос, хриплый, прохладный даже спросонья.
И я зашептала:
– Пожалуйста, там снаружи что-то… Я боюсь. Просто… не прогоняй. Хотя бы… недолго.
Ужасно было слушать стук собственного сердца и тишину. Наверное, я выглядела, как кобра, приползшая туда, где ей не рады. Но даже кобре в момент отчаяния нужно тепло.
Секунда, две, три. Лишь бы не выперли наружу, я не смогу, я там не выживу.
Я лежала, накрыв голову руками, долго, очень долго, а после услышала, как выровнялось мужское дыхание. В чужой палатке стало мирно: Сидд, вероятно, не слишком сильно потревоженный моим присутствием, засыпал.
Я же, ощущая себя плешивой хромой кошкой, забившейся под чужую крышу, отогревалась. Здесь не терзал холод, сюда почти не проникал «шепот», здесь успокоилась ладонь. Наверное, Инквизитор поставил на свои вещи щит от морока – Топь его места не касалась.
Пусть в ногах, пусть на самом уголке чужого коврика – я не роптала. Без подушки, без одеяла. Лишь бы не наружу, лишь бы хоть несколько часов отдыха.
Сидд
Комната во сне была залита дневным светом, слишком ярким, отчего предметы и лица казались размытыми. Они пили чай – Лира, Тимми и Сидд, явившийся после полудня. На брате отглаженная рубашка, Лира завила длинные волосы. Впервые на его памяти. Завила какой-то плойкой, и слишком частые и мелкие кудри-волны делали ее естественную красоту странно искусственной, журнальной. На покрытом белой скатертью столе фарфоровый сервиз, пахучий чай, яблочный пирог.
– Ну как? – раздался звонкий девичий голос.
– Что «как»? – не понял Аркейн: он обдумывал то, что надлежало обсудить с братом.
– Как тебе пирог?
– Нормальный.
Если честно, он не распробовал вкус, не запомнил его.
В светлых глазах Лиры мелькнула обида – тень детской досады, которая не длится долго, и еще отголосок взрослой печали.
– Ну ты и дурак, – покачал головой Тимми, когда стройная девчонка в сарафане в горошек ушла на кухню.
– Я… не сказал ничего… такого. – Сидд не понимал, почему должен оправдываться.
– Вот именно. А она с утра его пекла, рецепт из журнала вырезала, за продуктами бегала… Первая попытка вышла неудачной, тот… «яблочный десерт» она выбросила в мусорку. А этим гордилась.
– Ладно, я схожу… скажу ей, что тесто сладкое, яблоки пропеченные.
Он не умел хвалить еду, вообще не придавал ей тогда значения.
Сидд поднялся, собрался толкнуть запертую кухонную дверь, за которой, как ему казалось, слышатся рыдания.
– Ты что, правда забыл?
Пришлось остановиться.
– Забыл о чем?
– У нее вообще-то сегодня день рождения…
«Извини, – собирался он сказать на кухне. – Прости меня, дурака. Я без подарка, и я забыл, но я исправлюсь. Мы обязательно устроим тебе еще один праздничный день: сходим в кино, на карусели, купим леденцов…»
Он действительно сожалел и хотел извиниться.
Так и проснулся с этим чувством, открыл глаза, уперся взглядом в низкий потолок палатки, понял, где находится, а еще то, что никогда уже перед ней не извинится, не купит леденцов, не сводит её в парк. Лиры больше нет в этом мире, в этой жизни. Он озверел практически сразу, он испытал почти такой же прилив бессилия и гнева, как в тот день, когда узнал о трагедии.
Долго не шел наружу, лежал, дышал, пытался успокоиться.
А после услышал причитания мары, покинувшей место ночлега до его пробуждения.
– Нет, нет, только не это…
Она не то стонала, не то роптала – не остывший еще от злости Аркейн резко скинул с себя походное одеяло и принялся обуваться.
Все вокруг было покрыто синеватым пеплом – странным, местами серо-фиолетовым, тлеющим на концах крохотных частиц, которые успели разложить все, что покрыли собой: прелую листву на земле, место костровища, палатку Маризы – точнее, то, что от нее и рюкзака осталось. Плотная ткань истлела за ночь, а вместе с ней в труху превратилось содержимое вместительной сумки – пакеты, походный термос, кружка, одежда. Ошалевшая мара водила рукой по тому, что накануне было ее вещами, и они рассыпались в труху. Чужеродная магия сделала их пеплом.
– Это все туман, – слышался прерывающийся голос, – я знала, я чувствовала…
Аркейн присмотрелся к воздуху внутренним взглядом, попытался определить тип заклятья – причитания мешали ему сосредоточиться.
– Я ведь не зря ушла, я почувствовала его еще до того, как он пришел…
– Умолкни.
Ему нужно было понять, что породило приход фиолетовой дряни. Кто. И разовый ли это приход.
– Умолкни? – она с возмущением смотрела туда, где целыми и невредимыми остались его собственные вещи, предусмотрительно укрытые с вечера невидимой сеткой. – Почему ты не поставил щит и на мои вещи тоже? Тебе было сложно?
Сидд поморщился, как от зубной боли, ему нужно было определить направление невидимого потока.
– Каждый смотрит за своими вещами сам.
– Я бы и смотрела! Если бы у меня были силы, но ты обесточил…
Наверное, ей было плохо. Плохо спать в чужих ногах без подушки и одеяла, плохо просыпаться, зная, что впереди ждет день мучений. Он видел по лицу Маризы, что продолжение похода она воспринимает с таким же воодушевлением, с каким бы восприняла появление на пороге маньяка с набором ножей. Маньяка, привязавшего её к операционному столу и собиравшегося ставить на ней опыты. Потеря вещей стала для неё ударом, однако Аркейн, пребывающий в дурном настроении после пробуждения, не был готов утешать.
– А если бы я… осталась снаружи, – она смотрела на него с осуждением, которое смешалось для него с обидой, застывшей в глазах Лиры из сна. Но та имела право на обиду, а эта нет. – Что случилось бы со мной? Ведь я твой «компас» …
«Ты должен был обо мне позаботиться!»
Но он не должен был. Ей – ничего.
– Ты осталась бы цела, – попробовал все же объяснить. – Это заклинание – иллюзия.
– Иллюзия?! – мара взвизгнула, и взгляд ее стал тяжелее тонн на двадцать. – Мои вещи теперь иллюзия! Одеяло, палатка, вода, еда, рюкзак!
– Это заклятие – деморализатор. Оно разъедает неживую плоть, но живую не трогает. Хорошо, что на тебе хотя бы осталась одежда.
Впору было рассмеяться собственной злой шутке, но Сидд даже не улыбнулся.
– Ты мог бы… – шипела она кошкой, – мог бы укрыть все моё, как свое. Мог помочь!
– Скажи спасибо, что я не выпнул тебя вчера из палатки. Хотя мог бы.
«И должен был». Просто на мгновение ощутил зашедший под тент вместе с ней животный страх и понял, что сил на споры уйдет больше, чем на их отсутствие.
Что ему было по-настоящему нужно, так это тишина. Минут пять-десять. Он должен отсканировать пространство, прощупать его на предмет опасностей, проанализировать текущую ситуация. Но эта дура-девка ему мешала. От неё фонило яростью, а ведь ярость – это его право и его привилегия. А не её, пусть даже лишившейся шмоток. Маленькая мара забывалась, Аркейн медленно наливался гневом.
Споры нужно было прекращать делом, им пора идти. Анализировать местность и ситуацию он сможет по ходу движения, сейчас важно определить направление.
Сидд сомкнул пальцы на запястье девчонки и поддал ей мощи, как электричества, – Мариза резко втянула воздух и тут же – он даже не успел среагировать – перенаправила энергетический поток на свою раненую руку, принялась унимать боль.
– Я запитал тебя не для этого, – процедил он, взбешенный её наглостью, и понял, что его невидимый фитиль близок к тому, чтобы по-настоящему загореться. А там рванет бомба. Если бы она по-человечески объяснила, как вчера, если бы спросила его разрешения, он бы позволил. Но когда вот так дерзко, без спросу и под носом твои силы разворачивают себе на благо – мол, тебе же не жалко, ты мне все равно должен за испорченные вещи… Вот за это чуть не хрустнуло от его хватки её тонкое запястье.
– Ай! Я же просто хотела…
– Давно не билась башкой о дерево?
Она знала его этот тон. Очень ровный, зловещий тон, означающий, что еще секунда, и она потеряет волю. Она станет тряпичным манекеном, которым начнет колотить собственным лбом о кору.
– Ищи своего мудака, – приказал Сидд холодно и зло, – делай это быстро и точно.
Её глаза из-за ярости казались темнее обычного.
– Не дави так сильно, – прошипела она, прежде чем мысленно провалиться на изнанку. На этот раз Аркейн разумом последовал за ней, чтобы попытаться расшифровать её поисковую формулу и позже, когда появится свободная минута, обучиться самому.
Как выяснилось, их ждало всего девятнадцать километров пути – он сумел считать ощущение расстояния из ее памяти, точно переложить его с чужой виртуальной карты на реальную местность. Девятнадцать километров на юго-восток по лесу, по бездорожью, напрямую через чащу. Если бы он шел один, то преодолел бы эту дистанцию за сутки. Вдвоем они пройдут её за двое, потому что задержки, остановки, потому что бубнеж за спиной.
Сегодня Мара ругалась, шипела и проклинала все подряд: корни, колдунов, дрянной запах и «сучий туман», – но больше всего, Аркейн это прекрасно чувствовал, она проклинала его за «не помощь». И чем явственнее он это чувствовал, тем меньше желал помогать. Да, мог бы частично заблокировать донимающие её иллюзии, да, мог бы утешить фразой, что еды в его сумке хватит на двоих, мог бы… мог бы сделать хоть что-то. Но не делал.
Куда сильнее его интересовало и напрягало другое: он почувствовал наконец центр Топи. Шагая, он все-таки сумел проникнуть в разум болот, рассмотреть их расстояния, прочувствовать гниль. У всех заклятий, расползавшихся в различных направлениях, было одно и то же сотворяющее их ядро. Некий основной «ресурс». То, что время от времени то сильнее, то слабее накрывало мару, имело иллюзорную природу, а вот центральный Морок, если столкнуться с ним нос к носу, мог физически нанести ощутимый вред. Он был «боевым». И он чуял путников.
Измерить боевой потенциал издалека Аркейн не мог, но что-то подсказывало ему, что Морок лучше обойти, не привлекать его внимание излишними звуками, магическими пассами и излучаемыми эмоциями. Если сделать все тихо и избежать прямого столкновения, то будет больше шансов добраться до цели невредимыми. Главное – не шуметь.
Он довольно вежливо попросил Маризу молчать, и та какое-то время хранила тишину. Несмотря на неуверенную походку и заплетающиеся ноги, она умудрялась держать заданный им темп, нагоняла его, если спотыкалась, ойкала, шипела, утихала снова.
Они двигались вперед. Ноги цепляли чертовы корни, кусты норовили голыми и острыми ветками попасть в глаза, царапалась даже чахлая трава. Здесь толком не рассветало, сюда не проникали лучи солнца. Сидд радовался: если они смогут продолжать шагать в том же темпе…
Но спустя какое-то время её будто прорвало – сзади послышался жалобный поток слов.
Мара вдруг принялась ему рассказывать несвязанные между собой истории из детства, из прошлого, что-то про Кьяру, которая однажды подарила на праздник флакон духов из пыльцы, ветра и рассветной зари. Про день, когда Маризе исполнилось четырнадцать, про то, что только подруга приготовила торт…
Аркейну вспомнились сон и яблочный пирог Лиры – и шибанула в мозг злость.
– Заткнись, – процедил он, обернувшись, – просто заткнись.
– Но мне проще, когда я говорю… – Она смотрела на него потерянная, измотанная и угнетенная. А еще в ней клокотало раздражение. – Когда я слышу голос – хотя бы свой, – иллюзии не донимают меня так сильно…
– Умолкни сама. Или я прикажу тебе.
Он развернулся и зашагал дальше, спиной ощущая прожигающий, полный ненависти взгляд.
Мариза
У человека должно быть что-то, за что он может держаться. Некая спасительная мысль, греющая, как свет в конце тоннеля. Топь отбирала их у меня, как поганый старший брат красивые игрушки у слабой сестренки. И все ногами, все в пыль.
У меня была палатка, в которую я могла бы забраться вечером. Но палатки больше не было. Было одеяло, способное хоть немного согреть, но оно истлело. У меня был запас воды, способный утолить жажду, но туман испортил бутылку. Он лишил меня еды, фонаря, сменной одежды, минимальных средств гигиены – всего. И тот, кто шагал впереди, мог помешать этому. Предусмотреть, совершить лишний взмах рукой, поставить защиту на все, а не только на «своё», но не захотел сделать этого. Он мог избавить меня от страданий, окутав блокирующей дымкой, он мог просто позволить мне говорить. Но не позволил.
И цепляться мне было не за что.
Топь издевалась надо мной, выскребая из души и сердца все хоть сколько-то ценное, дорогое, она тушила любой намек на светлые размышления, она совала мне в мозг черные жгуты.
Тому, кто шагал впереди, иллюзии нипочем, мне же каждый шаг казался борьбой за жизнь. И я никогда еще не ощущала себя столь отчаявшейся, злой, сместившейся на самый край.
Звуки шагов, мертвые листья под ногами; Топь шаталась и плыла. Хаотично перемещались стволы; что-то далекое и зловещее звало меня к себе.
Мне нужна была помощь – хоть какая, любая. Подошла бы и минимальная. Но Инквизитор был так же глух к моим мольбам, как замшелый камень, и я впервые подумала о том, что разрубила бы его пополам. Сидда. Имей я силу, я бы ударила ей по нему. Потому что теперь не могла нормально дышать, потому что устала бороться, потому что поняла, что срываюсь. Куда?
Кажется, мы шли еще пару часов – бесконечная тропа ада.
– Я хочу пить…
Он протянул мне воду, но на пожелание привала покачал головой. На просьбу о еде сообщил: «Позже».
Меня же все сильнее душило бессилие. Оно забило мне ноздри, глаза и ум, оно залепило меня сверху глиной, оно замуровало меня. И все сильнее хотелось этот кокон разбить.
– Возьми… меня… за руку.
Он молчал.
– Пожалуйста.
– Я не буду этого делать.
– Мне так будет легче идти.
– Зато мне будет тяжелее.
– Почему?
– Почему? – он смотрел на меня, и в глазах его стояла каменная кладка отторжения. – Потому что я не хочу держать за руку человека, повинного в смерти близкого мне человека. Хочешь поговорить об этом?
В последней фразе опять прозвучала угроза. Угроза приказов, пропитанного ядом гнева и тень моих новых страданий. И я вдруг поняла: хватит.
Сидд
Она просто произнесла: «Хватит», – и он застыл, развернулся, увидел то, что увидеть не рассчитывал: Мара изменилась. Почернела не только радужка её глаз, но и белки. Загорелась на темной руке руна, вокруг тела завращалась воронка.
«Она склоняется на темную сторону».
Он предполагал, что подобное может произойти, не ожидал только, что почувствует вдруг, какую мощь маленькая мара сможет заиметь, если совершит прыжок в темный колодец. И нет, он не собирался молить её остановиться и не совершать непоправимого, вместо этого Аркейн принялся максимально концентрировать собственные силы. Начал светиться; завибрировал вокруг воздух.
«Если она ударит, – думал он без эмоций, – ударит в полную силу, а я в ответ, мы сотрем половину Топи с лица земли».
Перед ним больше не стояла прежняя сломленная девчонка, сейчас он видел перед собой воплощение древней ведьмы – ведьмы, способной стать самой смертоносной из всех существующих. Кто из них сильнее? Он не мог предположить. Лишь знал, что никогда еще не собирался бить так сильно, фатально. Если Мариза примет темную сторону, если только сделает последний шаг, ему придется её убить, потому что из черноты обратного хода нет.
Он сжал кулаки – загудела в мышцах кровь, загудела под ногами земля.
Мариза
«Давай, это просто…» – все мои товарки, когда-либо жившие и ныне почившие, теперь вращались вокруг меня невидимыми телами. Они хохотали, они веселились – им нипочем какой-то Инквизитор и какая-то Топь. Если все вместе, если все разом… Я никогда в жизни не придвигалась так близко к краю черного колодца, но теперь стояла на его кромке, ощущая, что одна секунда отделяет меня от прыжка вниз.
И будет праздник, будет кровавый пир, будет безудержная ярость, замешанная на черном веселье, полетят в стороны кости.
«Нам не нужен свет, … мы сильнее…» – я отчетливо слышала их голоса. Передо мной застывало то одно искривленное гневным смехом лицо, то другое.
«Мы уничтожим его».
Если я сольюсь с ними воедино, я не просто разобью чертов кокон беспомощности – я уничтожу это место. Мне наконец станет все равно: я избавлюсь от любви к людям и Кьяре, мне станет на неё наплевать. Никаких привязанностей, обнаженная, сверкающая телом нефтяной змеи, свобода. Изнанка станет моим домом, я начну рисовать «отсосы» на телах посетителей кафе…
«Он разлетится на части. Мы ударим…»
Инквизитор светился странным и страшным белесым светом. Сейчас он был силен как никогда, и мне нестерпимо сильно хотелось его уничтожить.
«Сдохни, тварь, сдохни…»
Один шаг, один.
Я заорала страшно, вырываясь на свободу. И шагнула.
Сидд
После крика, который исторгла из себя Мариза, с деревьев должны были сорваться в полет птицы, но никто не сорвался. Потому что в Топи никто не жил, Топь всех жрала.
Аркейн тяжело дышал, он слышал в ушах собственный пульс.
Мара шагнула в сторону прочь от темного колодца и теперь стояла на коленях. Она упала на них, обняв себя руками. Она хрипела, будто все еще боролась, но черная руна на её руке гасла – он почти не верил в то, что это может случиться. Он был готов бить на поражение. Убить или быть погребенным заживо, если бы мара впитала в себя столько, сколько до неё не мог никто.
И да, она могла, теперь он это знал.
Но не сделала этого. Со щеками, мокрыми от слез, она исторгла из себя еще один истошный, полный отчаяния крик, продравший его до позвоночника, ударила кулаками по земле.
А после он стоял, не шевелясь, чувствуя, как вены внутри дрожат от перенапряжения и наполнившей их магии. Мариза прошла мимо него неуверенно, шатаясь. Остановилась лишь на секунду, стерла грязной ладонью влагу со щек, хрипло произнесла: «Все, я нормальная» – и пошла дальше.
Он против воли в эту секунду навесил ей на грудь еще сто медалек: он не был уверен, что смог бы сделать то, что только что сделала она: отказаться от силы, коснувшейся пальцев, сказать ей «нет», когда напротив враг, когда внутри – одно лишь желание убить. Он бы, наверное, убил, невзирая на цену, которую придется позже заплатить.
– Только я теперь иду впереди… – долетел до ушей Сидда безжизненный голос.
Он не собирался спорить. Он выдыхал.
И целую минуту стоял, не шевелился, неспособный вывести себя из боевого режима.
Мариза
«Мариза, идти впереди небезопасно… Остановись…»
Я почему-то слышала мысли Инквизитора: наверное, сказались остатки выветривающейся силы. И да, она уходила, я отказалась от неё. Не желала становиться равнодушной ко всему светлому на остаток жизни, не такого я себе желала.
Даже шепот Топи почти перестал донимать: может, Сидд, поставил на меня защиту, может, нет. Впервые стало все равно. Когда ты только вот был всемогущим, когда почти смог воплотить то, о чем яростно мечтал, а после дал задний ход, наваливается сокрушающее опустошение. Оно нокаутирует изнутри, от него невозможно уклониться. Я и не пыталась, я просто не могла больше тащиться за чужой спиной… К тому же теперь, когда временно отступили иллюзии, я желала пройти наибольшую дистанцию максимально быстро и потому почти бежала.
Я чуть не сделала это, чуть не приняла в себя силу древних темных мар, чуть не пожала им руку, сделавшись такой же. Да, я стала бы свободной, но эта свобода – так мне ощущалась – стала бы черной невидимой цепью, сковавшей душу. Навсегда. Не хочу так, не могу, пусть я лучше погибну в бессилии, чем шагну в бездну. Не отступлю, не отдам себя тьме, пока есть хоть малейшая надежда на лучшее.
Ровная местность сменилась неровной: справа встала каменистая гряда, теперь тропка пробиралась вдоль неё, сторонясь покатого обрыва слева. Наверное, где-то там лощина, ущелье. Под ноги я почти не смотрела – горечь, странное чувство поражения застилали внутренний взор, – и зря: не заметила, когда ступила не туда, когда сухим селем поехала под подошвой почва, сорвалась вместе со мной, будто долгое время ждала путника, притворялась стабильной, чтобы при малейшем колебании начать движение вниз.
Схватиться за камни не удалось, кустов на пути вниз не встретилось – пару секунд меня несло вниз с горы вместе с грязью, как по снегу, а после обрыв… Обеими руками я схватилась руками за выступающий, болтающийся корень чахлого дерева, повисла на нем как неумелый акробат и ощутила вдруг близкий конец.
– Сидд… – мой голос тихий, почти не пробивающийся через спазмированные связки… – Сидд…
Он не успеет. Или не захочет успеть. Подумает: «Я предупреждал». У него нет причин меня спасать, он только что увидел мою темную сторону во всей красе, увидел, на что способна неконтролирующая себя мара, погрузившаяся во мрак. Корень болтался, как витой канат, лопались под пальцами растительные волокна – пара секунд, и я окажусь на дне лощины.
Но послышались его шаги, мне в лицо полетели новые комья земли, скатившиеся от толчков подошв Инквизитора. В лицо, в глаза, в рот – я опять скривилась от рыданий. Как же я устала от всего этого. Левая рука не держит хватку, и новые удары судьбы уже не держит душа.
Он навис надо мной, срывающейся вниз, и наш взгляд глаза в глаза тянулся долгую секунду.
– Спаси…
Он не спасет. Он долго хотел, чтобы я погибла, теперь ему не нужно прилагать усилий, нужно просто «перестоять».
– … Кьяру… – прошептала я.
Я слишком давно надломилась и пыталась себя склеить. К черту.
«Пусть он спасет Кьяру», – попросила я небеса честно и искренне, как последнее желание.
Зажмурилась в рыданиях, всхлипнула и разжала руки.
Он ухватил мои запястья в тот момент, когда я себя «отпустила».
Упираясь в булыжники подошвами, вытянул меня на себя, и я повалилась поверх мужского тела. Не чувствовала ничего, кроме ужасающей скорби, – сколько можно клеить жизнь, которую уже не склеить. Править сломанную судьбу, держаться за края разъезжающейся трещины. Я рыдала молча, рыдала печалью всего мира, утыкалась носом в чужую грудь. Я выла. А подо мной пульсировало и стучало мужское сердце.
Боль постепенно отступала, стихала буря из отчаяния, все реже сковывали горло всхлипы.
Он не упрекнул, не рыкнул: «Я предупреждал».
Он просто почувствовал, когда можно двигаться дальше, перевалил меня на склон, крепко взял за руку и помог выбраться, а после попросил:
– Дальше иди рядом.
Вечер бесконечного дня. Костер. Единственная палатка слева – его.
Меня почему-то больше не донимали иллюзии, не вползали в мозг кошмары – просто тихо, просто пусто. Может, тот, кто подбрасывал дрова в костер, помог защитой? Если так, он все равно бы не признался. Я глядела на пламя и время от времени пила воду из бутылки, которую мне выдали по прибытии на место ночлега. Ничего уже не надо ни от кого, ничто больше не пугает. Просто все равно.
Веда была права, когда говорила, что я ничего не знала о боли до встречи с этим мужчиной, до этого похода. Зато теперь, кажется, знала все, я больше не боялась новой, я вдруг приняла в себя знание о том, что все равно уже ничего не починить. И стараться сделать это – лишь тратить впустую время.
– Почему ты спас меня? Ведь мог бы этого не делать, – спросила я того, кто сам в диалог вступать не желал. Мне негде спать, мне нечего есть, невозможно помыться, сменить одежду. Просто я – пылинка во Вселенной – и просто земля под ногами. Вот такие простые составляющие уравнения. Никогда еще я не чувствовала себя более бездомной, нежели теперь.
Не знаю, хотел ли Сидд отвечать, но ответил после молчания:
– Ты «компас».
Он врал. И знал о том, что я об этом знаю.
– Утром ты смотрел, как я запускаю поисковое заклинание. Ты сделал магический слепок формулы. И ты в этом хорош.
«Я больше не нужна тебе как компас».
Увы, это так. Теперь он мог отыскать Мэйсона без моей помощи.
Мой спутник не стал делиться мыслями, достал банку с перловкой, отыскал походную сковородку, приладил её над костром и вдруг задал встречный вопрос:
– Ты когда-нибудь подходила так близко к краю, как сегодня?
Он про черный колодец.
– Нет.
Думала, не станет прояснять, но Инквизитор все-таки желал это знать.
– Что заставило тебя отступить?
Трусость? Нет. Страх? Нет. Кьяра? Нет, даже не она.
– Просто в самый последний момент, – ответила я честно, – под всей этой шелухой, ты хочешь остаться для себя кем-то.
Остаться кем-то в собственных глазах, даже если призрачная власть очень близко, даже, если она дразнит тебя триумфальным звоном будущих черных побед.
– Почему, – спросил он, когда выложил на сковороду разогреваться кашу, – старшие мары не учат младших управлять силой? Так было раньше.
Запах дыма успокаивал, он был в этой глуши чем-то родным, знакомым. Я допила воду.
– Не знаю, как было раньше, но теперь мы должны сами. Каждая. И пока выбор в какую-либо сторону не сделан, нас… «носит».
Сидд взглянул меня непонятно, очень длинно, а затем изрек:
– Этот твой… необузданный потенциал или убьет кого-то еще, или тебя саму.
– Рада, что ты в меня свято «веришь», – отозвалась я с желчью – холостой, впрочем.
Никаких больше споров, никаких перепалок, в них попросту нет смысла. Пусть он поест, после я лягу прямо на земле возле костра. Может, земля прогреется, может, нет. Если простыну, Инквизитор запитает, прикажет излечиться, бояться уже нечего и незачем. Просто минута покоя перед далеким или близким концом.
Половину разогретой каши он переложил в крышку от сковородки, саму сковородку с обернутой тряпицей ручкой протянул мне.
Я лишь покачала головой – не хочу есть. Ничего больше не хочу.
Но сковорода не исчезла, продолжала висеть перед носом.
И этот знакомый уже взгляд – «не заставляй меня приказывать». Он не хотел ворошить угли нашего гнева тоже, не хотел дуть на присыпавший их сверху пепел.
– Ешь.
Он хотел, чтобы я шла дальше, чтобы дошла. На это нужны были силы – я взяла сковороду.
Минут десять спустя, когда посуда была сполоснута водой и уложена обратно в сумку, Сидд разулся у полога, исчез в палатке. Я легла прямо на землю – ни мыслей, ни чувств. Перед глазами оранжевые переливы; пусть приползает туман, пусть приползает что угодно – мне было все равно.
А еще через минуту послышался шорох, тент был отодвинут ладонью – Инквизитор смотрел на меня хмуро и ровно, продолжая держать открытым вход. И этот взгляд: «Тебе требуется особое приглашение?»
Я хотела съязвить: «Хозяин уже не может спать без рабыни?», – но поняла, что лучше промолчать. Можно остаться тут, можно просто закрыть глаза. Но я, почему-то не испытывая ни восторга, ни стыда, ни благодарности, поднялась с земли и двинулась к палатке.
Спать рядом с ним я не собиралась. Так уж сложилось, что я где-то сбоку, в ногах – мне протянули кофту. Не то предложили ей укрыться, не то свернуть, как подушку, – я выбрала последнее. Скатала её в клубок, примостила под щеку.
И принялась отогреваться очень медленно, очень тихо. Выдыхать.
И еще вдыхать против воли – кофта пахла Сиддом. Запахом его тела, почти выветрившегося парфюма. Я вдруг поняла, что не думала о нем как о мужчине с того момента, когда висела на цепях в его комнате. Не вспоминала тот ужасно-приятный поцелуй, глубоко запрятала случайно проскользнувшее в меня чувство нашей старой любви из другой жизни. Но кофта пахла мужчиной, лежавшим рядом, и это против воли вытянуло то чувство на поверхность, кофта пахла кем-то родным. Неужели мы были на это способны где-то далеко отсюда? На любовь друг к другу?
Мне пришлось отложить её прочь: проще спать без подушки, нежели думать о том, что начинает душить печалью.
Неважно, как было раньше. Сейчас все так, как есть сейчас.
Тепло, сухо. Пусть я грязная, зато под крышей.
Иногда кошки не выбирают, иногда кошки просто греются там, где им позволяют.
Сидд
Он проснулся, потому что она плакала во сне. Мариза.
Сжималась в комок, вздрагивала, шептала:
– Не надо… Пожалуйста…
Аркейн потер лоб рукой; его кофта лежала от неё далеко. Напряженным казалось в неверном свете женское лицо, искаженными черты – о чем сон, что ей снится?
Наверное, нужно было тихонько потормошить её, чтобы кошмар отступил, а после уснуть самому, но он почему-то мысленно сотворил магна-путь – вязь, способную провести в чужие видения. Проследил, как она с легким свечением впиталась в висок маре, после прикрыл глаза.
В её сне он снова вел её к тем домам, где жили родственники погибших. Он держал её руки за спиной связанными, а Мариза едва волокла ноги. Она знала: сейчас снова будут взгляды-жала, слова-плети, чужое горе, как острый меч, порубит её на куски.
«Не надо! – орало её нутро. – Я все поняла! Я все осознала…»
Но навстречу уже бежал от крыльца человек со стулом, готовый шибануть по лицу…
Сидд отделился от чужого сна и какое-то время смотрел на мокрые от слез щеки. Молчал. Мариза беспомощно вздрагивала. После минуты тишины Аркейн зашевелил губами, и мару накрыла защитная сеть от сновидений. Пусть спит до утра в тишине, в безопасной темноте.
«Почему ты это сделал?» – спросила бы она его, если бы узнала о содеянном.
Наверное, потому что им нужны силы шагать завтра дальше.
Наверное, потому что переживать дважды то, что ты уже пережил, не имеет смысла.
Наверное, потому что часть его гнева все же ушла тогда.
А может, потому что он тоже хотел остаться для себя «кем-то». Как и она на краю колодца.
Мариза
На этот раз мне досталась «своя» банка тушенки, отдельная. Не половинка от каши, как вчера, – наверное, Сидд думал о том же, о чем и я. Сегодня мы дойдем, достигнем цели, и припасы хранить ни к чему. По часам – утро, по ощущениям – все та же глухая ночь. Чаща привычно крала время, свет и настроение.
Мне, как ни странно, удалось поспать, и эти несколько часов в отключке без пробуждений выправили внутреннее состояние настолько, насколько это было возможно. Мой спутник выспался тоже, но отчего-то был хмур и очень сосредоточен, будто бесконечно высчитывал в уме формулы. Ел он молча, дрова в костер подкладывал на автомате – я удивлялась. Их следовало тушить, а не разжигать, разве нам не нужно вскоре выдвигаться?
– Сегодня дойдем, так?
Инквизитор на меня даже не взглянул, занятый своей ментальной работой.
– Мы вчера прошли большую дистанцию. Ты запитаешь меня, и выяснится, что осталось чуть-чуть…
Мне хотелось в это верить: в свет в конце тоннеля, в то, что скоро я увижу Кьяру, в то, что этот сложный поход наконец завершится.
– Да, мы вчера прошли много, – Сидд впервые взглянул прямо на меня, а не мимо, – и мы бы быстро достигли цели, если бы не одно «но».
– Какое?
Пересоленная тушенка встала поперек горла, не хотелось слушать про всякие «но». Они означали, что что-то не так, а у меня силы на исходе – физические и моральные.
Он ел размеренно, накалывал кусочки мяса на кончик ножа, аккуратно отправлял в рот – вилку отдал мне. Жевал, глотал, не чувствовал вкуса.
– Вчера, когда я просил тебя молчать, я сканировал эту местность на предмет опасностей. – Пауза. Это утро казалось темнее обычного, вернулась прежняя «зловещность». – И выяснил, что у всех иллюзий, мороков и кошмаров имеется одна причина. Некое центральное проклятие, назовем его так. Оно и рассылает их, как гончих, по Топи. Я надеялся, что мы сможем не столкнуться с ним к лицу к лицу, но твоя вчерашняя вспышка…
Мне сделалось неуютно под ровным немигающим взглядом Сидда. Оказывается, его словам «заткнись» имелась причина, вот только заткнуться у меня бы все равно не вышло: было слишком плохо.
– В общем, оно движется сюда, – подвел итог Инквизитор. – Если раньше оно принимало нас за обычных путников, так как ты «неопределенная», а на мне стоял щит, то после твоего черного выброса проклятье учуяло тебя как Темную мару и спешит выполнить свою основную функцию – уничтожить тебя, не допустить к дому.
Я забыла про кашу, про банку, которую держала в руках. И отчего-то начала заикаться.
– Если… мы… выдвинемся сейчас, то сможем обойти его по дуге, н-нет?
– Поздно. Оно слишком близко. Подойти вплотную оно не пожелает, но начнет работать так, что тебе станет сложно мыслить, жить, дышать.
«Да и мне тоже», – слышалось в гнетущем молчании.
Так вот почему мрачно, вот почему чаща вернула свой дремучий душный вид.
«Что нам делать?» – я не задала этот вопрос вслух, но он был написан на моем лице, и Сидд смотрел на меня долго, после ответил голосом, лишенным всяких эмоций:
– Я дам ему бой. Призову сюда, на эту поляну, и ударю.
– А я? – спросила я хрипло. – Верни мне силы…
– Для чего? Чтобы ты спряталась на изнанке?
– Хватит думать обо мне муть! Я помогу тебе…
– Твоя боевая магия очень слаба. Если бы ты вчера шагнула в черный колодец, то сейчас была бы в десятки раз сильнее. Так?
– Так.
Я не понимала, к чему он клонит.
– А эта тварь создана для того, чтобы пожирать определившихся Темных мар. Понимаешь ее потенциал?
Я шумно втянула воздух. То есть я бессильная пылинка, с включенной магией или нет. Однако с включенной мне все равно было бы спокойнее.
– Я могу попробовать протянуть нас остаток пути через изнанку…
– Изнанка Топи может быть напичкана ловушками, как и её явь. Вряд ли Колдун об этом позабыл.
Значит, бой?
Мне было дискомфортно; тьма снаружи подбиралась все ближе, она опять начала вливать в меня грязную мутную воду, шерудить внутри острой палкой.
Инквизитор смотрел на меня, зная о моих ощущениях, и взгляд его был тяжелым, с завуалированным сарказмом.
– Дальше будет хуже. Просто не мешай мне, – пояснил он, поднимаясь, – держись у тех деревьев… – И махнул в противоположную от приближающегося зловещего чувства сторону.
– Ты… ударишь… – Кажется, моя задница приклеилась к бревну, руки стали холодными. – Но что, если этого окажется недостаточно?
– Тогда оно убьет меня. А следом тебя.
Сидд ответил спокойно, буднично. И я, еще десять минут назад размышлявшая о том, что он все-таки хорош внешне, как в стильном драповом пальто, так и запыленной походной куртке, теперь смотрела на него с надеждой и ужасом.
Он рисовал вокруг себя знаки: один, второй, третий – очень сложные руны. Активировал их – символы наливались светом. Призыв «чудищу» он уже отправил, и этот призыв прошел по лесу, колыхнул на деревьях мертвую листву, поставив волосы на моем загривке дыбом. Проклятие нас услышало, почуяло, что мы желаем «встречу», налилось гневом. В той стороне, откуда оно приближалось, трещали стволы; мне хотелось слиться с почвой.
Я никогда не видела Сидда таким – безучастным внешне, но наливающимся силой внутренне. Мне казалось, я вижу, как разбухают от мощи его невидимые мышцы, как наливаются магией волокна, сосуды, нервы. Воздух вокруг его фигуры начал гудеть, поблескивать от пробегающих разрядов. Страшное зрелище и очень красивое. Жесткое лицо, уверенная поза с расставленными ногами; удар будет не просто сильным – он будет сокрушительным. Но хватит ли этого?
И, боже, вчера он хотел «наградить» меня этим. Да все мои кишки размотало бы по этому лесу. Я бы, конечно, «царапнула» тоже, я бы постаралась…
Сейчас думать об этом не хотелось, сейчас мне хотелось присыпаться листвой или золой, лишь бы то, что приближалось, меня не увидело. А она, тварь, уже издавала жуткие булькающие звуки, она шла прямо на нас, состоящая из сплошной ненависти. Ломались сучья деревьев, дрожала почва, выл стоявший до того неподвижно воздух.
Сидд продолжал концентрировать мощь. Вокруг него горели алым руны, обвитые черным дымом, и в каждой из них мне виделся символ войны. Еще туже деструктивный шар внутри Инквизитора, еще плотнее…
Когда его, монстра, стало видно, я попятилась назад, запнулась, повалилась на землю. Он был огромен. Тело паука, клешни спрута с острыми когтями на концах. Жуть заключалась в том, что центральная часть тела адской твари, имеющей множество пар глаз и еще больше клыков в гнилом рту, вращалась, как детская игрушка, – как спинер, как сумасшедший робот, – и клешни, расположенные веером, рубили стволы ближайших деревьев. Стон, вой, треск, ужас. Клешни метались жгутами, хлыстами, безумными веревками – несколько десятков пар.
Мне стало мутно от ужаса. Тело Сидда налилось красноватым светом, завибрировало. Визжал воздух, визжало небо. Летели кора, сучья и щепы – все, как острые стрелы, – мне оцарапало щеку. Там, откуда вышел «паук», стелилась теперь вырубленная плешь, шириной в четырехполосное шоссе. Кусок тьмы, злобный рот, проклятие, жаждущее смерти…
Секунда застыла.
А после Сидд ударил.
Мне показалось, что случился ядерный взрыв. Все на мгновение стало белым, слепящим: белые стволы, белое небо, белая хвоя под ногами. Через меня с ужасающим чувством пронеслась соскребающая внутренности наждачной бумагой волна. И, Боги, это ведь даже не мне предназначалось, я находилась под защитой, и все равно боль адская …
Как в замедленном сне, я, стоящая на карачках, подняла голову – тело паука, разодранное на части, разлеталось в разные стороны. Куски, кровавые ошметки, черные комья, слизь… Все еще вились кольцами щупальца, силились отыскать добычу. Как обрубленные веревочные куски, они цеплялись за деревья, ударялись о стволы, падали в траву, сворачивались там змеями.
Надо мной что-то просвистело, ударилось за спиной, что-то хлюпнуло рядом.
А после я увидела, как один из толстых обрубков, имеющий на конце коготь, летит, вращаясь, в сторону Инквизитора. Как прорывается сквозь истончившийся щит (уже мертвая, не принадлежащая пауку клешня, все равно живет своей жизнью), как он чиркает Сидда по животу. Противный звук, ощущение вспоротой плоти, мужские руки, прижавшиеся к ране.
Он стоял какое-то время, и я даже успела подумать, что все обошлось.
А после Инквизитор начал падать.
Сначала тяжело опустился на колени, после, качнувшись назад, завалился на землю спиной. Ударился головой о хвойный ковер, замер.
Любое проклятие, чья структура разрушена, теряет физическую форму. Так случилось и с «пауком». Теперь его части и обрубки медленно становились призрачными, расплывались, исчезали. Я с удивлением наблюдала за тем, как очищается от сгустков тьмы поляна, как светлеет над рощей небо. Каким чистым здесь, оказывается, был изначально воздух, теперь даже дул свежий ветерок.
Морок исчезал. А рана осталась.
Я держала её, зажимая тряпкой, ощущая смесь отчаяния, досады, печали и злость. Кажется, беспомощность стала моим вечным, постоянным спутником. Глядя на бледное лицо Сидда, мне хотелось выть волком: сложно было включить мне перед боем магию? Сейчас она пригодилась бы, сейчас я могла бы срастить края раны. Будь я наполненной марой, я могла бы шепотком склеить волокна, остановить толчками идущую наружу кровь… Но я была марой пустой. Чертов упертый Инквизитор! Сложно ему было?!
Поляна была завалена щепками. Кусок ствола повалился на палатку, промяв её. Всюду ошметки коры, грязь, ощущение свершившейся битвы. Пустота на месте тела черной твари, и лишь вырубленная щупальцами широкая лесополоса напоминала теперь о том, что все было правдой. Был морок, адов монстр, и его коготь вспорол Сидду пузо.
Тряпка пропиталась кровью насквозь; я качалась из стороны в сторону. Невозможно зарядиться от него такого, опустошенного, да и поставленный на меня «блок» не позволит. Сплошные тупики.
«Можно добить, – мелькнула темная мысль, – просто перерезать ему сейчас горло его же ножом и идти дальше». Часть моего разума, предложившая этот сценарий, не дождалась от сердца никого отклика. Да, можно. Бросить его здесь погибать, отправиться спасать Кьяру, пригвоздить ломом к стене Мэйсона – магические орудия все равно недоступны. Можно забыть о том, что существовал некий Инквизитор, что в последнее время он отравлял мне жизнь… Но края моей внутренней трещины от этого, увы, не зарастут, они сделаются шире. Их уже не срастит ничто, но еще одна смерть… она не принесет мне ни утешения, ни успокоения. К тому же Сидд вытащил меня вчера из пропасти…
Всю сознательную жизнь я ненавидела собственную беспомощность. Маре вообще не должно быть знакомо это чувство, у неё всегда есть возможности от него уйти, сбежать, отвернуться. Отнять чужие силы, напитать ими свое могущество, но я то ли родилась ущербной марой, то ли стала таковой – отбирание энергии у других никогда не приносило мне радости.
Под глазами на мужском лице залегли тени; ладони Инквизитора остывали. Он терял кровь, он терял жизнь.
Я поняла, что должна вновь разжечь огонь, подтащить его ближе.
Перетянув рану, насколько это было возможно, я оставила раненого лежать на земле. Сама, закрыв лицо руками, сидела на бревне.
Что мне делать? Что же делать?
Есть вероятность, что у него хватит сил выкарабкаться. Что у него хорошая регенерация, что сработает некая формула самолечения, что наполняющая внутренний сосуд магия окажет помощь. А если нет?
Топь больше не была прежней Топью, она сделалась обычным лесом. И радоваться бы этому факту, но мне тяжело. Как помочь? Шить я не умела, хирургических инструментов в сумке не нашлось.
Лишь вновь чувство, что я маленькая и бессильная, потерянная на целом земном шаре. Что от меня ничего не зависит…
«Это не так».
Я даже дернулась, когда мне послышался голос Кьяры. Казалось, я сейчас открою глаза, а она сидит со мной на бревне рядом, совсем близко. И что она окажется в платье, со светлыми волосами, сплетенными в косу. Я отняла ладони от лица, повернула голову – никого. Конечно же.
Но её голос продолжал звучать в моей голове.
«У тебя есть магия, Мариза».
«Она заблокирована», – отозвалась я мысленно. С кем я разговариваю – сама с собой? С призраком подруги, её проекцией?
«Светлую энергию нельзя заблокировать. Тьму – можно. Любовь – нет. А какая энергия целит?»
«Светлая».
Мне казалось, она улыбается. Как всегда весело и чуть снисходительно, как старшая сестра.
«Значит, она в тебе есть».
«Откуда мне взять светлую энергию, если я так давно погрязла в чувстве вины и безнадеге?» Взметнулась привычная злость, но тут же осела, растеряв запал.
«Помнишь то чувство, которое ты испытала, взглянув на него однажды? Помнишь ту свою любовь к нему из другой жизни?»
Я её помнила.
«Нырни в неё. Позволь её себе. И она даст тебе силы»
«Я… не знаю. Я не уверена…»
«Проверь».
Мне так и казалось, что она сидит рядом. Что болтает ногами, что смотрит прямо перед собой – странно сдержанная внутри, но беззаботная снаружи.
Я даже провела по шершавой коре пальцами, надеясь отыскать на ней след чужого тепла, но кора была корой – сухой, прохладной.
Следующие пару минут я переваривала «подсказку». Все верно, этот метод может сработать, потому что Сидд мне не чужой. Я прятала это чувство глубоко внутри, зная, что, извлеченное на свет, оно не принесет мне ничего, кроме печали.
Теперь просто поднялась, двинулась к мужчине, лежащему чуть поодаль от костра.
– Привет, – шепнула ему, опускаясь на землю рядом. – Ты помог мне вчера… Думаешь, я брошу тебя теперь?
«Тебя. Того, кого я когда-то очень сильно любила…»
– Думаешь, я уйду?
Он не отвечал.
Мне предстояло проделать то, что делать не хотелось, – вернуться в тот день, когда я в чужой комнате висела на цепях, вспомнить тот взгляд, еще раз нырнуть в наше прошлое.
Стоя рядом с ним на коленях, я закрыла глаза и погрузила себя в воспоминания.
Вдох-выдох.
Толща времен. Не осталось вокруг ни этой планеты, ни какой-то иной. Лишь ощущения, лишь взгляд напротив. Все более ясный, ведущий к себе как маяк.
И вдруг он вынырнул из тумана, Инквизитор. Его фигура. Фигура эта была печальной, потерянной, очень одинокой. Мощный вроде бы мужчина, красивый снаружи, пустой внутри. Я позволила себе сделать шаг к нему.
Он раздавлен, он устал, он уже давно никого не ждет. Никто давно не согревал ему сердце, никто не осмеливался даже подходить близко.
Еще шаг…
Я протянула ладонь, положила ему на грудь.
«Я тут. С тобой».
– Может, мы не поладили с тобой в этой жизни, – произнесла тихо-тихо, – но разве это важно? Я узнала тебя.
Он не узнавал меня пока. А я не отступлю теперь.
«Позволь себе погрузиться в это чувство», – сказала Кьяра. Легко сказать…
Но каким-то непостижимым образом я отперла внутренние заслоны, приблизилась еще и погладила мужские щеки.
– Ты отогреешься. Все будет хорошо…
Несмело я обняла его, позволила себе прижаться, расслабиться рядом с ним. Пусть он ничего не помнит, зато помню я.
Я нырнула в тот его взгляд, который когда-то увидела, как в сияющий колодец, – тепло-тепло. Мы были вместе, потому что нам так хотелось, потому что мы обожали друг друга, потому что видели друг в друге кого-то особенного.
– Не уйду, не оттолкнешь.
Он не отталкивал. Он вдруг выдохнул и наклонился ко мне лбом, признавая право на мое присутствие тут. Он принимал помощь – я обняла теснее.
Вынырнув из воображения, я поняла, что судорожно дышу, потому что мои пальцы искрятся, – Кьяра была права. Светлую магию нельзя заблокировать, ей нипочем блоки и барьеры. Если она есть, она пройдет сквозь все.
– Сейчас, сейчас, – я быстро убрала повязку, которую наложила на живот Сидда, откинула тряпку в сторону, принялась шептать целительный наговор. Формула ткалась вокруг глубокой раны, мерцание зацепилось за порванную кожу, приготовившись её стягивать. Но энергии на это не хватало, нужна была еще магия, еще чувства.
– Ладно, – выдохнула я, снова прикрыла рану повязкой, а после – «стрелять – так стрелять» – легла на Инквизитора сверху. Пусть будет полный контакт аур. Формула уже наложена на рану – как только пойдет добавочный поток магии, она заработает в полную силу.