Свет померк. Радуга истаяла. Сквозь цветные пятна проступил нищий и убогий антураж знакомой до тошноты комнаты. Обшарпанные грязные стены с глупыми призывными плакатами чистить зубы, делать зарядку, обливаться холодной водой. Трещины, которые уже не заделать, и обвалившаяся штукатурка на потолке. Разномастная, местами поломанная мебель. Затертый скрипучий пол. Дебиловатые и сопливые лица подростков с вечно открытыми ртами и взглядами диких зверьков.
Она вышла из класса. Луч, способный прорезать любую тьму. Звезда, чей свет озаряет, греет, дает смысл. Его солнце, вокруг которого он вращался. Его смысл. Его Бог.
Из-за этого света он почти не видел ее лица, он знал его до мелочей. Каждую веснушку на маленьком носике, каждую точку в узоре глаз, пушок на нежной загорелой щеке, улыбку, которая приподнимала сначала правый уголок губ и только потом левый.
Ночами он прокрадывался в девчоночью спальню и до ряби в глазах смотрел на ее тонкие ключицы, ямочки пониже спины, изгиб коленок. Так, как изучают изображение Христа на иконостасе, как вчитываются в суру под сводами мечети, как вглядываются в глаза Идола, ожидая озарения и кары одновременно.
Он удивился и растерялся, свет уплыл в темный проем двери. Он подался вперед за ним, раздвигая штору и обнаруживая свое присутствие. Он не заметил, как вокруг него собрались люди, он ждал свой свет. Мир прорезался в его сознание с первым ударом, который пришелся в нос, потом в живот и под коленку. Боль захлестнула. Он замахнулся сам, и под его кулаком что-то хрустнуло. Он бил наотмашь, не приглядываясь, с остервенением, с желанием убить, но все равно оказался на полу, скрюченным, прикрывая голову от ударов. Сквозь острую боль почти не воспринимались звучавшие выкрики:
– Шибздик! Импотент! Драчучок! Мерин!
Он ждал, когда все закончится. Вот сейчас уже наверняка. В конце даже боль заканчивается.
Потом все замерло.
Одурманенных дракой пацанов словно обдало холодом. По темному неуютному залу, казалось, расползались флюиды страха, паники, оцепенения. Появление перекошенной, словно надломленной, худой фигуры в дверях повергло всех присутствующих в ступор. Взгляд из-под тяжелых век без ресниц, замораживающий, пронзающий, словно кол, внушал безотчетный страх. Мозг еще не осознал угрозы, но тело уже включило инстинкт самосохранения. Занесенная для пинка нога останавливалась, рука со сжатым кулаком застывала, крик замирал в горле. Раж драки мгновенно угас. Словно бандерлоги, загипнотизированные всесильным Каа, пацаны расползались в стороны, бросив свою жертву. Как и обезьяны, они не ведали границ могущества человека, который внушал им страх. Никто не выдерживал его взгляда. Никто не решался кинуть ему вызов.
Тень зависла над ним. Сквозь кровавую пелену перед глазами выплыл потертый нос ботинка. Нога спасителя. Наверное, она его даже пнула, приказывая подняться. Все растворилось в боли.
Еще мгновение назад у него не было сил драться за свою жизнь. Он смирился с поражением. Принял конец. Но этот молчаливый приказ воскресил бы его с того света, призвал из ада, потому что хуже, чем не послушать его, ужаснее, чем не подчиниться, – не было ничего.
– …уроды, шакалы, недоноски, хинзи… – лепетал он, глотая кровавые сопли. – В аду вам уготовано огненное ложе, и накроет вас огненное покрывало…
Что он шипит кровавыми губами, выплевывая собственные зубы, мог различить только тот, кто уже много раз слышал эти проклятия.
Он шатался, едва стоя на согнутых ногах. Мир превратился в кровавую тьму. Он медленно тащился за спасителем. И во тьме он знал, куда за ним ползти.