Именно так меня кто-то прозвал. Кажется, кто-то из командования, потому что прозвища, данные командованием, как правило, держатся долго, иногда многие годы. Иногда зовут проще – подполковник Тридцать Первый. А я не обижаюсь. По сути-то, и обижаться не на что. Если обсказать какому-то боевому офицеру суть моего прозвища, он не удивится и даже плечами недоуменно пожмет. Что, дескать, такого – тридцать один выстрел в минуту… Все знают, что магазин стандартного автомата Калашникова вмещает тридцать патронов. Все знают, что тридцать первый патрон можно загнать в патронник до того, как подсоединишь магазин к автомату. А почти две секунды на выстрел – это не слишком-то и быстро. Многие могут так стрелять, и все боевые офицеры, скорее всего, предположат, что так стрелять сумеют и они, хотя вряд ли пробовали. Главное, чтобы ствол автомата не перегрелся, чтобы затвор не заклинило и палец не устал нажимать спусковой крючок…
Я же могу сказать в оправдание своего прозвища только одно. Я – не просто тридцать один выстрел в минуту, я – тридцать один выстрел в минуту без промаха. Причем при стрельбе не на учебном стрельбище, а в боевой обстановке, когда в тебя тоже стреляют. Естественно, невозможно стрелять без промаха автоматными очередями. Очередь, как правило, рассчитана на одно точное попадание, остальные выстрелы в ней только страховочные. Стандартная очередь состоит из трех выстрелов, потому что после третьего ствол уже сильно уводит в сторону. Мне приходилось встречать офицеров, у которых очереди состоят из двух выстрелов – ради повышения эффективности стрельбы идет быстрая отсечка. Я же пошел дальше и стреляю только одиночными. Принципиально. Чтобы патроны почем зря не тратить. Даже на учебных стрельбах, когда все стреляют очередями, я посылаю три пули, одну за другой, настолько быстро, что выстрелы сливаются в очередь. А я даже предохранитель в режим автоматического огня не перевожу. Но это только для проверяющих. Тридцать один выстрел с такой же скоростью, как и три, сделать невозможно. Вот тридцать один выстрел в минуту – это реально. При одиночной стрельбе и ствол не перегреется, потому что пороховые газы большей частью выходят вслед за пулей.
А прозвали меня так еще в Первую чеченскую войну, когда я только капитана получил, но по лишней звездочке на погоны старшего лейтенанта прикрепить еще не успел. Тогда было в кого стрелять именно так. Это сейчас целую банду в составе тридцати одного человека не найти. А тогда банды большие были, воевать не умели, но старались взять наглостью и количеством. Вот тогда я и демонстрировал свое умение уничтожать личный состав противника. Наш комбат тогда привел на позицию залетного московского генерала, пожаловавшего за наградами, и запретил всем стрелять, кроме меня, когда чечены в атаку пошли. Я за минуту в одиночестве остановил их наступление. Половину состава положил. Пока магазин менял, бандиты уже отступить успели. Вот тогда, кажется, я прозвище и получил…
Вообще-то я не только стрелять умею. Я обычный офицер спецназа ГРУ и умею все, что таковому положено уметь. Но после прозвища все помнят только то, как я стреляю. Это, конечно, зря, но я и на это не обижаюсь. Люди в других запоминают обычно то, что сами сделать не могут. Значит, им так легче. Хотя я, по своему характеру, на их месте просто учился бы стрелять. Это при нашей профессии необходимо…
На столе перед московским генералом ФСБ лежит пачка сигарет. Одну он вытащил и мнет ее в пальцах. Так, конечно, следовало когда-то обращаться с советскими сигаретами и папиросами, которые иначе растянуть было нельзя. Сам я никогда не курил, но от людей об этом слышал. А современные сигареты с фильтром разминать и необходимости нет.
Местный полковник из антитеррористического комитета защелкал зажигалкой, желая угодить генералу. Огонек сразу загораться не пожелал, но наконец все получилось. Генерал поднял на полковника непонимающие глаза, потом оторвался от своих размышлений, вернулся в действительность – и дунул на пламя зажигалки, показав полковнику напрасность его трудов.
– Я бросил… Так, в руках только верчу. По привычке…
Кажется, я видел что-то подобное в старом советском фильме. Если память мне не изменяет – а обычно она не изменяет, – там какой-то полковник милиции постоянно мнет в пальцах папиросы, но закуривает только в конце, когда уже наступила развязка. Но там, помнится, «Беломор» был. Это колоритно. Нынешние генералы в сравнении с теми полковниками не тянут. Но подражать и им хочется. Якобы имеют собственную изюминку. Генерал, наверное, думает, что тот старый фильм все давно забыли. Оно, конечно, не у всех же такая хорошая память, как у меня. Я с детства привык запоминать детали. Бывает, общие понятия забываю, а детали помню. Так и с этим…
– Ну что, Тридцать Первый, – генерал показал, что у него память тоже хорошая и он запомнил это числительное, ставшее моим прозвищем. – Садись ближе. Будем вместе разбираться. Это тебе вместо «вводной»…
Я скромно пододвинул стул, проверил его рукой на устойчивость и потому сел осторожно. Стул для моего не самого хилого тела был, что называется, «в коленках слабоват», но я был готов к тому, чтобы не упасть, когда эти коленки подогнутся.
– Мы имеем перед собой, – начал генерал, – несколько вроде бы не связанных друг с другом происшествий, поскольку произошли они в разных районах земного шара, тем не менее связь проследить можно. Почему выбор пал именно на тебя… Помимо того, что ты стреляешь, как этот… Не снайпер, а… Короче говоря, кроме того, что ты стреляешь, так еще и с дельтапланом знаком. По крайней мере, так твое личное дело говорит и твое командование утверждает. Это правда?
– Мотодельтаплан, товарищ генерал, – уточнил я. – Это существенная разница. Правда, я уже лет двадцать как от этого дела отошел, времени не хватает. А вообще мотодельтапланеризм люблю, как и раньше.
Последней фразой я постарался не лишить генерала надежды на продолжение разговора. Свой мотодельтаплан я собрал больше тридцати лет назад в аэроклубе в уральском городке, где тогда служил. И много летал, и с удовольствием. Но по мере повышения в званиях и должностях свободного времени оставалось все меньше и меньше, а потом вообще последовал перевод по службе с повышением, и я даже эту машину, собственными руками собранную, с собой не забрал. Так она и осталась в аэроклубе, и летает на ней, наверное, мой напарник. Мы вдвоем его и делали, хотя основную работу выполнял я, и основные средства вкладывал тоже я. У напарника такой возможности не было. Но пришлось оставить ему, потому что на новом месте еще предстояло обустраиваться, и вообще было неизвестно, появится ли у меня возможность пользоваться своей техникой. С того времени в воздух я поднимался только на самолетах, а чаще – на вертолетах, когда вылетал на боевые задания.
– Разница, говоришь, существенная… – Генерал думал о чем-то своем, и я своим присутствием, кажется, мешал ему. – Но не настолько большая, чтобы не понять суть. Воздушные потоки и прочее там, не знаю уж что… Там дельтаплан, здесь дельтаплан… Потому на тебя и пал выбор. Ладно… Там посмотрим. Да и не в этом дело. Дельтаплан здесь тоже, как говорится, сбоку припека. Кстати, можно ли с воздуха отследить дельтаплан? С другого дельтаплана.
– Можно. С дельтаплана не видно, что над головой делается. Видно только внизу, впереди и по сторонам. А весь верхний обзор крылом прикрывается. А с мотодельтаплана это сделать гораздо легче. Скорость выше, что дает возможность для маневра. Можно даже атаковать при необходимости. Мотодельтапланы бывают и двухместными: один летит, другой стреляет.
– Это хорошо. Только дельтаплану не нужно горючее, а мотодельтаплан в этом ограничен. Полет, следовательно, недолгий.
– Не совсем так. Вернее, совсем не так. Двигатель нужен для подъема в воздух и скоростного набора высоты. А дальше уже можно его выключить и планировать, как на простом дельтаплане. Кроме того, дельталет – это мы так мотодельтаплан зовем – не требует таких затрат физических сил. На простом дельтаплане физическая нагрузка все же больше. Там спина устает. И легче он, следовательно, более подвержен влиянию ветра. Я сейчас не помню точно характеристики дельтаплана, но дельталет самой простой конструкции и со слабым двигателем летит при встречном ветре до шести метров в секунду. Боковой терпит до трех метров в секунду. Простому дельтаплану такие характеристики не снились.
– И это тоже хорошо. Значит, мотолет…
– Дельталет, – поправил я.
Генерал помолчал, собираясь с мыслями, убрал размятую сигарету в пачку и стряхнул со стекла на столе крошки табака прямо себе на колени.
– Значит, так… О дельтаплане потом. Сначала о происшествиях, собственно… Первое происшествие далеко от нас. В Ормузском проливе, у берегов Персии… Ирана то бишь. В одно прекрасное утро американский авианосец, вошедший в пролив во время учений иранских военно-морских сил, попал в странную ситуацию. Ни один самолет на его борту не мог взлететь в течение нескольких часов. И полеты начались только во второй половине дня после того, как авианосец попал в кратковременный, но сильный ливень. Нам об этом случае известно только из американских отчетов, что сумели перехватить радиолокационные службы и умудрились расшифровать специалисты. Да еще кое-что проскочило в американской прессе. Данных у нас нет никаких. А в прессе, но не в отчете, было высказано предположение, что ночью над авианосцем пролетел дельтаплан. Причем не поперек его пересек, а по всей длине корпуса. Вахтенный матрос даже пытался дать по нему несколько выстрелов из карабина, но ночь была темная, облачная, и дельтаплан скрылся из зоны видимости раньше, чем матрос успел подготовить карабин к стрельбе. Раньше его увидеть не сумели. Вот и скажи мне, Тридцать Первый, можно сделать дельтаплан из таких деталей, которые локаторы не уловят?
– Никаких проблем, товарищ генерал. Есть ткани, которые пропускают через себя лучи любого локатора. Есть полимерные трубки, идущие на изготовление каркаса. Отсутствие металлических деталей, соответствующая моменту ткань на само крыло, отсутствие металлических украшений в виде пряжек и пуговиц на одежде пилота – и все. Локатор будет бессилен. Человеческое тело лучи локатора не отражает, только частично поглощает.
– Вот-вот. Вероятно, это и произошло.
– А почему самолеты взлететь не могли? – спросил я. Естественно, не из любопытства, а из понимания того, что это меня должно касаться напрямую.
– А потому что у них колеса не крутились. Крутились то есть, но сдвинуть самолеты с места не могли. И вообще… По взлетной палубе можно было только ползком передвигаться, и то при условии, что качка будет несильной. А качка была сильной. Американцам страшно повезло, что никто за борт не скатился. Вся взлетная палуба стала вдруг до безобразия скользкой. Лед таким скользким не бывает. Так, по крайней мере, моряки утверждают. В течение десяти минут по палубе невозможно было передвигаться. Но с испуга пилоты не взлетали целых полдня.
– И что это было?
– Работала комиссия. Результатов ее работы мы не знаем.
– В моей боевой практике таких случаев, товарищ генерал, не было, и потому ничего дельного сказать не могу, – честно признался я.
Генерал, непонятно с чего вдруг, взбеленился.
– Оставь ты в покое свою боевую практику, – истерично махнул он на меня рукой. – Я вон Афган прошел, и то про свою боевую практику молчу. А что у тебя за практика может быть!..
– Ну, кое-что и я прошел, – вежливо позволил я себе за себя вступиться, впрочем, не слишком громко и настойчиво, поскольку сильно возражать генералам в армии не принято.
– Да что ты в жизни видел! – воскликнул он. – Тебе, скажем, пуля в задницу попадала? Тогда и молчи про свою практику. Ничего ты в жизни не видел, – после резкого психопатического припадка и высказывания спорного аргумента генерал вдруг так же резко успокоился. Наверное, болезненные воспоминания о том, что он долго не мог после ранения сидеть нормально, охладили его пыл. – Да и я, скажу честно, такого, как на авианосце, тоже не видел. А две недели назад здесь, на Северном Кавказе… Я сам не видел, но… Короче говоря, банда захватила село. Туда выдвинулись все ближайшие силы. С двух сторон. И на горной дороге, на крутом повороте, две боевые машины пехоты сорвались с обрыва, хотя скорость была допустимой для условий движения. Они просто съехали в сторону. Машины не слушались управления. А потом два офицера и солдат, побежавшие к обрыву, тоже свалились. Невозможно было не только пройти, но даже стоять невозможно было. Короткий участок дороги в двадцать метров вдруг стал таким скользким, каким лед не бывает. БМП… понимаешь, даже не бронетранспортер на колесах, а БМП на гусеницах, тяжелые машины, не смогли остановиться. Металлические гусеницы не имели сцепления с полотном дороги. И обувь тоже, как говорят, вообще не держала.
– Вижу, товарищ генерал, аналогию, – только и нашел я, что сказать, чтобы не нарваться на новую вспышку психопатии.
– Это еще не все. Есть и еще одна аналогия. Может быть, связующая, может быть, просто методическая. Не имею пока данных, хотя надеюсь получить их от тебя. Так вот… Над колонной за десять минут до происшествия пролетел дельтаплан, хотя ближайший спортивный клуб, который имеет такие штуки, находится только где-то под Эльбрусом. Да и то в клубе всего три человека. Они только-только юридический статус обрели и живут, по сути дела, на одном энтузиазме, имея один-единственный дельтаплан на троих. От места происшествия далеко. Но и в самом клубе в этот день никто не летал. Дельтаплан вообще находился в разобранном виде и был сдан на ответственное хранение на туристическую базу. Откуда над дорогой взялся аппарат, никто нам с тобой не скажет, если сами не узнаем. Но его видели многие. Летел над самой, по сути дела, дорогой, достаточно низко, круто срезал повороты, обогнал колонну…
Я промолчал, опасаясь сказать что-то не то, что может вызвать у генерала следующий приступ ярости. Молчал и он, ожидая моей реакции. Но не дождался и вынужден был продолжить.
– Через час прошел снег с дождем, и дорога снова стала проходимой. Но комиссия, приехавшая разбираться, нашла на гусеницах разбившихся БМП не смытые полностью реагенты. И характеризовала их как суперлубриканты. Знаешь, что это такое?
– Никак нет, товарищ генерал, – как честный человек, я не старался казаться умнее, чем есть, хотя что-то о суперлубрикантах слышал.
– Это химические вещества, полностью уничтожающие трение. Остатков было слишком мало, чтобы полностью классифицировать их. То есть определить производителя невозможно.
– А перечень производителей известен?
– Россия, США, Великобритания, Германия, Франция, Израиль и Япония. Последняя в отличие от остальных разрабатывает и использует суперлубриканты не как боевое вещество несмертельного действия, а как промышленную смазку для особых условий работы механизмов. Снимают такой смазкой трение в различных механизмах, на монорельсовых железных дорогах, еще где-то в технике. Все остальные разрабатывают суперлубриканты пока только как оружие несмертельного действия, но производство предельно ограничено, поскольку область применения еще не определена конкретно. Дело в том, что практически все суперлубриканты после применения вызывают тяжелые экологические последствия. И никто не афиширует своих разработок, хотя разведки тоже не спят и многое друг о друге знают. Но пока производство предельно ограничено, и потому есть возможность строгого учета.
– Я понял, товарищ генерал. Значит, моя задача…
– Мы развернули систему поиска по всем каналам, подключили всех своих информаторов. Твоя задача состоит в том, чтобы влиться в эту систему и, используя в том числе и наши данные, найти и, естественно, уничтожить. Но перед уничтожением хотелось бы кое-что узнать. Понимаешь меня? Ты же, Тридцать Первый, военный разведчик, а не просто диверсант. И потому узнавать, наверное, умеешь, как и другие офицеры твоей группы.
– Задачу понял, товарищ генерал.
– Тогда приступим к более конкретной разработке. Полковник!
Полковник на сей раз поднес генералу не зажигалку, а конверт с CD-диском, который генерал сразу вставил в дисковод стоящего на столе компьютера. И монитор развернул так, чтобы мне было видно изображение и текст.
– Для начала полюбуйся картой, – сказал он и ткнул в монитор пальцем. – Вот здесь где-то все и произошло. На этом участке дороги.
– Скорее всего, товарищ генерал, на следующем повороте, – подсказал я. – Дорога знакомая. На следующем повороте под асфальтом большой слой глины. Зимой его поднимает водой, и образуется уклон во внешнюю сторону поворота, в сторону пропасти.
– Надо же, – удивился генерал. – Ты что, весь Северный Кавказ знаешь?
– Только те участки, где бывать доводилось.
Я проявил скромность и не стал уточнять, что в действительности бывал почти на всех опасных участках Северного Кавказа, а что касается Чечни, то я ее ночью знаю даже лучше, чем днем, потому что ночью, например, практически весь Грозный на брюхе проползал. Так что в темное время суток хорошо ориентируюсь, а днем некоторые места узнаю с трудом.
– Да, наверное, ты именно тот человек, который нам нужен для этой операции, – сделал вывод генерал.
И опять я не стал вслух произносить фразу о том, что полностью с ним согласен. Я с детства был скромным…