Лет эдак сто тому назад, а может и больше, жил в одном небольшом селе на малоросской земле некий мужичок-середнячок. А то, что он был середнячком, проявлялось во всём; носил обувь среднего размера, ни мала, ни велика; комплекцией тоже не выделялся, ни тонок, ни широк; да и возрастом был ни молод, ни стар, средний, лет тридцати. Притом и имя имел тоже не слишком выразительное, средненькое – Филимон, несложное, легко-произносимое, но в то же время, нечасто встречающееся. Вкруг-то всё больше Георгии да Иваны, а Филимон, он один на всё село.
Разумеется, и хозяйство у него было середняцкое; невыдающийся домишко, сараюшка с краю, такой же посевной надел, да огородишко для овощных дел. Коровка, кобылка, телега к ней, пара поросей, десяток курей и гусей, это тоже всё имелось и тоже всё такое средненькое. И даже жена у Филимона средненькая была, как раз ему под стать; не красотка, но и не уродина; ни худа, но и не толста, среднего телосложения, впрочем, как и роста. Зато работящая. Одним словом всё у Филимона было среднее. Хотя вот детей у него вообще не было, как-то пока не сложилось. Но Филимон с женой по этому поводу особо не печалились, ходили в церковь, молились Богу и уповали на небеса.
– Ничего, придёт время и у нас дитятки появятся,… а сейчас значится рано… – так рассуждали они и жили тихо, спокойно, своей середняцкой жизнью. Растили урожай, делали на зиму запасы, излишки отвозили в город на ярмарку продавать. Затем готовились к зиме, зимовали, потом весну встречали, сеяли-пахали, и снова всё по кругу шло. И так из года в год. И всё бы ничего, но вот однажды вышел с ними престранный случай, который изменил весь порядок их неторопливой и размеренной жизни.
Пришла очередная осень. Филимон с женой собрали новый урожай, сделали заготовки на зиму, а излишки, как это у них заведено, решили отвезти в город на ярмарку, распродать. Ну что ж, дело привычное, ничего необычного. Филимон запряг кобылку, снарядил телегу, усадил на неё жену, да помолясь отправились они в дорогу. Тут тоже ничего, из ряда вон выходящего, не произошло. Дорога знакомая, проверенная, кобылка резвая, быстро до ярмарки домчала-донесла. Приехали, разгрузились, на прилавок всё выставили, и давай торговать, покупателя зазывать.
А товар-то у них свежий, качество отменное, всё своё доморощенное; сметана густая, жирная, молоко-масло первостатейное. Куры, яйца, хлеб ржаной, овощи, зелень разная, всё превосходное. Деревенским ароматом пышет, полями-лугами дышит. Аппетит нагоняет, сил добавляет. У покупателей аж слюнки ручьём текут. Ну и вполне понятно, что уже к обеду Филимон с женой совершенно расторговались. Ничего не осталось. Зато кошелёк деньгами полон. Тут-то Филимон и расплылся от удовольствия.
– Ну что, зазнобушка моя,… теперь давай, мы с тобой покупателями станем,… себе товара наберём,… не будем наши традиции нарушать,… идём, по купеческим лавкам прошвырнёмся!… Тебе новую шаль купим, а мне красную рубаху с расписными петухами, чтоб было в чём по селу пройтись!… ха-ха-ха!… – задорно усмехнувшись, предложил он жене, а та такому предложению только рада была.
– Ну а что,… заслужили,… хорошо потрудились,… теперь идём, себя потешим!… Хоть раз в год, но имеем право, обновки себе купить!… – поддержала она его, и подались они по ярмарке бродить, в купеческие лавки заходить. А надо сказать, что за несколько лет супружества у них вполне закономерно сложился такой обычай, после каждой удачной торговли обновы покупать.
И в этом тоже нет ничего противоестественного или предосудительного,
ведь в деревенской среде это часто практикуется. Все так делают. Товар продал, себе гостинцев набрал. А на ярмарке всяких разных гостинцев немало припасено. Уж местные купцы знают, чем торговать. Понавезли и ситца, и парчи, товару на любой вкус, все полки в лавках от него ломятся. А у покупателей от такого изобилия, глаза в разные стороны разбегаются.
Вот и Филимон с женой тоже чуть косоглазие не получили. Зашли они в лавку с платками да шалями, а там этого товару на выбор, смотреть, не пересмотреть. Здесь и белые шали с синей росписью под Гжель да с золотыми кистями по краям, и томно-красные платки с цветками сродни Палеху и роскошной, ажурной бахромой. Ассортимент такой, что за день весь не перечислись. Вот и смотрят они, выбирают, между собой переговариваются, обсуждают, дружненько так, курлычут аки журавушки, воркуют словно голубки.
И тут вдруг в лавку заходит городская барыня со своим слугой, вся такая важная, расфуфыренная, нос до потолка задрала, деловая, а уж фигурой настолько полнотелая, что едва меж прилавками умещается, еле-еле проворачивается. Её слуга по сравнению с ней, словно вошь супротив таракана, тощенький, маленький такой, и весь её покупками увешанный. Видать уже успели ни в одну лавку зайти. Ну а барыня прямо с порога голос подаёт.
– Значится так,… эй, Прохор,… дай-ка мне шалей пяток да платков с десяток!… И притом самых тёплых, расписных!… Я в них зимой щеголять буду!… Да смотри, чтоб таких больше ни у кого не было,… не встречались и не попадались,… не люблю повторов!… А то в прошлый раз жене мясника почти такую же, как у меня шаль продал,… вот позору-то было,… я чуть со стыда не сгорела!… Кто она такая?… торговка ушлая!… И кто такая я?… барыня культурная, у меня только одно имение в триста душ!… Ну, смотри у меня… – обращаясь к хозяину лавки, протараторила она, да не замечая рядом с собой Филимона с женой, чуть ли на них не облокотилась. Хотела к прилавку прислониться, а получилось, что едва их не придавила, еле успели отскочить.
Филимон, от такой наглости городской барыни, хотел было возмутиться, что-то ей высказать, но жена не дала. Молча, за руку его взяла, сжала, дескать, ничего, не надо настроение портить, пусть себе возьмёт да уйдёт, а мы уж потом закупимся. Ну, Филимон и промолчал. А тем временем хозяин лавки Прохор, быстро расстарался. Отсчитал пять шалей, десять платков, попутно их расхвалил, изящно упаковал, плату за них взял, на слугу водрузил, и барыню низкопоклонно проводил. Всё на высшем уровне сделал, шельмец. Умеет покупателю угодить. И сходу опять к Филимону подскочил.
– Ну а вы сударь, что же, выбрали своей даме шаль?… – деликатно так спрашивает и подобострастно улыбается.
– Да пожалуй, выбрал,… вон эту возьмём, под Хохлому, весёлая расцветочка,… и к Новогодним праздникам хороша, и к Масленице, и к Пасхе подойдёт… – ответил Филимон и на жену поглядывает.
– Да-да,… подойдёт-подойдёт,… правильно говоришь,… эту возьмём… – скоренько подтвердила она. На том и рассчитались с хозяином, забрали шаль и вон из лавки ушли. А настроение-то уже не то, хоть и шаль желанную купили, а прежней радости нет. Побрели они дальше, в соседнюю лавку, рубаху Филимону покупать. Ну не отступать же от намеченного, уж коли что решили, так надо выполнять. Заходят в лавку, а там рубах всяких немерено. И опять от выбора глаза разбегаются в разные стороны. Глядь направо, а там расписных рубах от потолка до пола навешано. Глядь налево, а там ими все полки завалены.
– А есть у вас красная рубаха с петухами?… да так, чтобы перышки серебром отливали?… – спрашивает у хозяина лавки Филимон.
– А то как же, уважаемый,… у нас всё для вас найдётся!… Взгляните на товар, весь перед вами висит,… непременно сейчас же подыщем ваш размер… – любезно кивнув головой, отозвался хозяин и тут же принялся товар перебирать, рубаху искать. А у Филимона от такой любезности вновь настроение поднялось. Да и жена приободрилась. Опять повеселели они и снова заулыбались. Но, увы, ненадолго.
Тут как назло в лавку вваливается местный полицмейстер-хам. Он здесь на ярмарке поставлен за порядком следить. Но он же и есть самая первая угроза для того порядка. Редкостный наглец и грубиян. Нет, он конечно перед господами пресмыкается, их-то он побаивается, а вот перед простыми людьми, барином себя ведёт. Всех шпыняет, притесняет, унижает, орёт. И вот эдакое чудище в лавку пожаловало, и сходу в ор.
– Эй, Федот, грушу тебе в рот, а ну подь суды!… Мне новая рубаха нужна,… да непростая, а шёлковая!… Да чтоб бесплатно, не то закрою твою лавку к чертям собачьим,… ха-ха-ха… – явно с издёвкой пробасил он, и этак хмуро взглянул на Филимона и его жену, – а вы чего уставились, деревенщина?… А ну в сторону смотреть!… Я вам не красна девица на меня таращиться!… – грубее прежнего гаркнул он на них.
Отчего Филимон и его жена мигом отвернулись и как по команде в стенку свой взор направили. Им даже в голову не пришло полицмейстеру перечить, ведь себе дороже обойдётся, в следующий раз он просто на ярмарку их не пустит, найдёт какую-нибудь пустяковую причину, придерётся и откажет в допуске. А меж тем хозяин лавки Федот, нашёл полицмейстеру подходящую рубаху, он уже знал его запросы, а потому вмиг и размер, и цвет подобрал.
– Вот-с, ваше благородие, ваша рубаха,… не извольте беспокоиться, всё как на ваш вкус и размер сшито!… Уверяю, и без примерки подойдёт,… будет сидеть как влитая!… И всё в подарок,… гостинец, так сказать, за вашу непомерно трудную службу!… – лукаво распинаясь перед полицмейстером провосклицал Федот, и сунул ему в руки уже упакованную рубаху.
– Ну, вот то-то же,… это дело!… Гостинцы я люблю,… а вот когда беспричинно пялятся на меня, ненавижу!… Ну, бывай Федот, в брюхо тебе компот!… ха-ха-ха!… – вновь ядовито съёрничал полицмейстер тут же вышел из лавки, будто и не было его. Хозяин Федот наконец-то утёр испарину на лбу.
– Уф-ф-ф-ф,… вроде всё обошлось!… Ох уж мне эти его визиты,… то новую рубаху ему дай, то денег займи!… И как тут отказать, он же на ярмарке власть,… ему сам градоначальник сей пригляд поручил,… эхе-хе-хе-хе!… Ну а вы-то себе чего приглядели?… а то мне после такого визита не грех и на перерыв закрыться,… исподнее поменять… – перейдя к Филимону и его жене, чуть заикаясь, спросил он.
– Так нам-то что,… вон красная рубаха с расписными петухами висит, её и возьмём… – тоже еле оправившись от такого визита, пробурчал Филимон и сразу деньги за товар достал. Хозяин тут же рубаху с полки снял, Филимону её отдал, деньги за неё забрал, и в подсобку убежал. Ну а Филимон с женой и задерживаться не стали, рубаху схватили и мигом на выход поспешили. На улицу выскочили, до своей телеги добежали, запрыгнули в неё, кобылку стеганули и рысью скорей из города понеслись. Ох, и поездочка же у них выдалась, врагу не пожелаешь, сплошные унижения, ни полушки хорошего настроения.
Был уже вечер, когда Филимон с женой вернулись домой. За всю дорогу они так ни одним словом и не обмолвились, уж настолько сильно их в этот раз в городе обидели. Хотя и было это уже не впервой, всякое случалось. Бывало и «деревенщиной» обзывали, и товар их изрядно ругали, чтоб цену сбить, и даже их любимую кобылку иногда «клячей» называли, дабы уязвить. Но, то всё были не особо страшные выходки, можно сказать даже смешные, если конечно отнестись с юмором. Всё какое-то развлечение в их серой повседневности. Долго на горожан они не злились, сходят в церкву помолятся, простят заблудших, и снова живут себе, не тужат.
Ну а на этот раз Филимон уж что-то сильно взъелся; всё молчит и молчит, только жвалки на скулах ходуном ходят, сразу видно, шибко злиться. Едва стемнело, а его жена уж оттаяла, сердобольная женщина, пожалела горожан убогих, простила и барыню грубую, и полицмейстера-хама, что обиду нанесли, и к мужу с доброй лаской обращается.
– Ах, Филимонушка,… да брось ты о них думать!… Ну, зачем кровь себе портить чёрной злобой!… Ну их, к лешему,… всё одно ведь хорошо расторговались,… да и гостинцев и тебе, и мне купили,… хватит дуться да грустить!… Давай ужинать,… я наливочки достану,… посидим, поговорим, песни попоём,… вечер складно проведём… – нежно так лопочет, и Филимона по его кудрям гладит. А он ни в какую не оттаивает. Сидит, надулся как мышь на крупу, и всё жвалками наяривает, да зубами скрипит. Тогда жена возьми да песню затяни, а уж это для Филимона последней каплей стало. Сорвался он, словно пёс с цепи.
– Да ты что, глупая баба, не понимаешь что ли, не до песен мне теперь!… Я, пока мы ехали, всю нашу жизнь по-другому пересмотрел,… прокрутил с самого начала и до сего дня,… и знаешь, что я увидел!?… сплошную серость!… Мы с тобой никто!… тени серые!… ходим, пьём, едим, сеем, жнём, а толку от нас никого!… Даже детей у нас нет!… живём зазря, лишь небо коптим!… И при этом всякая высокородная дрянь готова о нас ноги вытирать!… Ох, эта барыня толстомясая,… да она даже не заметила нас, словно мы пустое место!… А этот полицмейстер-мздоимец!… Ну, по нему же сразу видно, вор, взяточник, хапуга!… а туда же, нас ни во что не ставит,… будто мы для него овцы стадные,… твари дрожащие, только нами и понукать!… Ну, нет,… так дальше дело не пойдёт!… Не буду я им ничего спускать,… уж я им устрою отмщение!… Отольётся им обида моя горючими слезами!… – словно взбунтовался, разорался Филимон, да кулаками воздух сотрясает, того и гляди стол вдребезги расшибёт. А жена-то его таким никогда не видела, испугалась, и тоже в ор.
– Ты чего это удумал, Филимонушка?… неужто на смертоубийство пойдёшь?… душегубом станешь!?… Айя-яй-я-яй,… остановись, не бери грех на душу!… Остынь, прошу тебя!… С утра в церкву пойдём, помолимся,… пусть батюшка тебя урезонит!… Ох, горе-то какое… – заверещала, запричитала она. А Филимон на неё взвился.
– Ты что болтаешь, глупая?… какое ещё смертоубийство?… Я просто подкараулю да дубинкой по рёбрам толстомясую отхожу,… посмотрим тогда, как она меня не заметит,… ха-ха!… А хама полицмейстера, дёгтём оболью с головы до ног!… пусть потом попробует, покричит с залитым ртом!… Ох уж и разозлили же они меня!… Да и ты, своим нытьём радости не доставляешь,… хватит причитать-то!… А ну марш спать, а я верхом на лошадке обратно в город поскачу,… уж я их там найду,… уж устрою им,… душеньку-то отведу,… ха-ха-ха!… – надсмехаясь, вскричал он, оттолкнул жену в сторону, чего раньше не бывало, и твёрдой поступью в сарай за лошадью отправился.
Серьёзно так нацелился этой ночью разобраться с обидчиками, даже сходу в сарае дубинку присмотрел и о бочонке с дёгтем задумался. Но жена за ним быстро кинулась, ей вовсе не до сна, видит муженёк совсем с ума сошёл, на ночь глядя, в город ехать мстить собирается. Хватает Филимона за руки, помешать ему норовит и опять верещит.
– Боже, Господи Исусе,… помоги, останови его неразумного!… Не дай ему глупость совершить!… Ах, Филимонушка, погоди, не греши… – вновь причитает, а Филимон ей в ответ.
– Ты Господа всуе-то не поминай,… не поможет он тебе,… да и мне он никогда не помогал,… иль сама не видишь, как мы живём-то,… серость беспробудная,… все богатеи над нами издеваются!… Эх, хватит терпеть да на Бога уповать,… у него-то видать, глаза золотом засланы, раз он только богачам благоволит да благоприятствует!… – с ещё большей злобой отозвался Филимон, да вновь жену оттолкнул. Схватил с верстака седло и давай его скорей на кобылку прилаживать, подпругу пристраивать да стремена выправлять.
А кобылка-то уставшая, только что с города их привезла, вот-вот из телеги распрягли, а тут опять хозяина вези, да ещё и в седле. Разумеется, ей это не понравилось. Она толком не отдохнула, сена вдоволь не поела, а её снова снаряжают. И только собрался Филимон к ней с уздечкой подойти, как она окончательно взъерепенилась. Со всего маха как лягнёт задней ногой по стенке сарая, так там доска в мелкие брызги разлетелась. Уж лягнула, так лягнула, от души. А самый крупный обломок прямо в лоб Филимону угодил. Да так ловко припечатал, что чуть голову не снёс. Естественно Филимон от такого удара вмиг с ног свалился. Упал как подкошенный и сознание потерял. Лежит, ни жив, ни мёртв. А жена бедняжка к нему кинулась, и опять верещит.
– Ох, убили, убили, моего сокола!… Проклятая кобылка копытом на тот свет отправила!… Ах, горюшко моё,… кормилиц ты мой ненаглядный,… да на кого ж ты меня покинул!… Аа-аа-а-а,… вот говорила же, не надо мстить!… Ох, не послушался,… теперь мёртвый лежит!… Ах, люди добрые, что же это делается-то?… аа-аа-а-а!… – снова причитает, руки к небу подымает. А шум от неё такой стоит, словно собачий рой скулит. От такого нытья даже мёртвый проснётся. Вот и Филимон от своей бессознательности вмиг очнулся. Сквозь обморок услышал её скрипучий голос, и в себя пришёл.
– Ой, да не вопи ты так,… живой я, живой,… только голова болит, раскалывается!… У-у-у,… противная животина, угробить меня захотела,… ан не вышло!… Да сними ты с неё седло-то, пусть отдыхает,… никуда уж сегодня не поеду!… Веди меня в дом, примочки делать, компрессы ставить… – чуть приподнявшись, протараторил он и снова опустился на пол. Ну а жена его слушается. Мигом кобылку расседлала, сена ей ещё подкинула, дескать, извини за беспокойство, да опять к Филимону кинулась. Помогла ему подняться и домой повела.
А у того на лбу шишка размером с кулак соскочила, уж точно без примочек и компрессов не обойтись. Так всё и вышло; почти до самого рассвета меняла жена Филимону холодные примочки на травяные компрессы. Даже из погреба льда достала, наколола его мелкими частями да на лоб наложила, чтоб шишку свести. Лишь под утро Филимон чуть успокоился, боль сошла, и он забылся тревожным сном, бедолага. Жена тут же рядом с ним прилегла. На том сей долгий день и закончился.
Часы уже пробили полдень, когда Филимон открыл глаза и тихо застонал. Да уж пробуждение было не из приятных. Голова сильно болела, а шишка расплылась по всему лбу. Однако столь печальное положение его наружности нисколько не сломило его внутреннего душевного настроя. Там он по-прежнему клокотал от гнева и намерения расправится со вчерашними обидчиками. Его негодованию не было предела.
– Ну, нет, меня никакой шишкой не остановить!… Я всё одно отомщу за себя!… Вот только ещё разок холодный компресс сделаю и непременно в город отправлюсь!… Как раз и кобылка уже отдохнула,… лягаться не станет,… уж я им устрою переполох!… – вскочив с постели, вскричал он, на что тут же получил ответ от жены.
– Хорошо-хорошо,… сейчас я тебе сделаю компресс, и ты поедешь мстить!… Но только как же ты на голодный желудок-то мстить станешь, ведь силёнок-то не будет!… А вдруг тебе отпор дадут, поколотят,… или что ещё хуже, в каземат посадят да в колодки закуют!… А этого допустить ни в коем случае нельзя, ведь у нас крыша протекает,… ты уж неделю как обещал починить,… да всё тебе недосуг!… А ведь скоро зима, и нам входить в холода с худой крышей никак невозможно,… замёрзнем!… – опять запричитала жена.
– Ох, уж мне эта крыша,… прям напасть какая-то,… уж чиню её, чиню, а она снова протекает!… Да её всю перекрывать надо, а не латать,… вот ещё забота!… Ну а ты конечно права, на голодный желудок мстить как-то несподручно,… ладно, будь по-твоему,… вот поем, крышу починю, а уж потом мстить поеду!… Не спущу я им обиды… – уже более спокойно пробурчал Филимон и стал ждать, когда жена ему холодный компресс сделает. А та хлопотунья, вмиг со всеми делами разобралась; и завтрак на плиту поставила, и в погреб за льдом слазила, и всё-то у неё споро да скоро. Не прошло и десяти минут, а у Филимона уже и компресс на голове, и завтрак на столе. Уселись они да перекусили на славу.
А после сытной трапезы не грех и отдохнуть. Филимон снова в постель улёгся, ну и конечно вздремнул чуток. А как проснулся так ему и похорошело. Голова от ледяной примочки вроде совсем болеть перестала, а от перекуса подъём сил появился. Вот Филимон на крышу и полез, заплатку ставить. Уж обещал починить, значит, так тому и быть. Мужик слово держит. Взял инструмент, кусок доски, взобрался на самую верхотуру и давай заплатку мастерить.
Всё знатно сделал, ловко доску прибил, примастрячил, приколотил, дырку прочно закрыл. И только он завершающий удар по последнему гвоздю сделал, как вдруг, ни с того ни сего, равновесие потерял. Качнуло его, словно кто под бок толкнул. Ну, он с крыши-то вниз и нырнул. Слетел как воробей с ветки, и прямо в бочку с дождевой водой, что под карнизом стояла, угодил. Хорошо ещё, что в бочку попал, весь вымок, но цел. Даже ни единой царапины нет. Хотя не надо забывать, что на дворе-то осень стоит, вода-то прохладная, зябко. Ну, Филимон и заверещал.
– А-а-а-а!… холодно-холодно!… быстрей печку топи!… грей меня, грей!… – орёт подбежавшей на шум жене, и из бочки скорей выбираться давай.
– Ох, боже-шь ты мой!… Да что же с тобой такое делается-то!… Никогда с крыши не падал, а тут на тебе, свалился,… ох-ох-ох… – заохала жена, помогла ему выбраться, да скорей побежала печь растапливать. А Филимон всё никак не уймётся.
– Да это всё ты виновата!… Заставила меня с больной головой крышу чинить!… и вот результат!… Ну что, добилась,… теперь с простудой слягу!… весь мокрый, как лягушка на болоте!… Всё, больше не стану тебя слушать!… – прямо на ходу орёт на жену, сам того не понимая, что радоваться надо столь удачному падению, а не горевать.
Меж тем жена быстро печку растопила, раздухарила, в доме сразу жарко стало. Филимон сырую одежду скинул и моментально согрелся, от него аж пар пошёл. Разморило его. А жена для внутреннего согреву ещё и рюмочку наливки ему поднесла. Ну, естественно Филимон не отказался, принял и сразу обмяк. Потекла у него по жилушкам наливочка, наполнила нутро приятной негой. И минуты не прошло, а он уж опять задремал. Прямо на стуле у печи, как сидел, так и уснул. Жена его простыночкой прикрыла и сама отдохнуть прилегла.
Так незаметно, в полудрёме, они и вечер встретили. Тут уж Филимон очнулся, глаза открыл, видит, вокруг темнеет, сумерки пришли, и снова всполошился.
– Ах, я раззява, засоня, а не мститель!… Эй, жена, а ну-ка давай, вставай!… сухую одежду мне подавай!… Я сейчас же поеду в город!… Ничего,… я этих воображал и в темноте достану!… Вчера не смог, так сегодня сподоблюсь!… – кричит, руками машет. После сна настрой у него вновь боевой. А жена тоже своего настроя не поменяла, не хочет его отпускать.
– Да погоди ты,… едва проснулся, а уж снова в бега,… дай я тебе на дорожку хоть пирожков настряпаю,… а то у тебя с голоду в самый ответственный момент в животе заурчит,… и это тебя выдаст, разоблачит,… вся твоя месть насмарку пойдёт… – вытаскивая из комода сухую одежду, упредила она. А Филимон ни в какую отступать не хочет.
– Э, нет, ты меня больше не проведёшь,… ничем меня не отговоришь, не удержишь!… Ждать мне некогда,… обойдусь без твоих пирожков,… а вот дело своё сделаю!… Уж отхожу барыню дубиною,… будет знать, как меня не замечать!… – вновь вскипел он, а жена ему в ответ.
– Ну, нет!… Не получиться у тебя ничего,… барыня вон какая упитанная,… в ней жиру, что в трёх кабанах,… она твою дубинку и не почувствует!… Лучше уж оставь эту затею,… вот видит Бог, зря ты это удумал… – опять упредила она его. Но Филимон и слушать ничего не хочет.
– Да это ты лучше оставь своего Бога в покое!… Хватит уже им прикрываться, да поминать всуе,… всё равно от него никакой помощи нет, только вред!… Ну, вот за что он так со мной поступил!?… прямо ополчился на меня!… И деревяшкой-то я в лоб получил, и с крыши-то я упал, да в холодную бочку попал!… Лишь одна беда от него!… – сердито прокричал он, мигом оделся и в сарай за кобылкой побежал.
Уж на сей раз кобылка сытая и отдохнувшая была, сопротивляться не стала; дала на себя седло одеть, да и уздечку тоже безропотно приняла. Вскочил на неё Филимон и помчался что есть сил в город. Даже приготовленную вчера дубинку не забыл. Всё чин-чинарём, мстить, так мстить. И уж больше ничто и никто его не удержит, ни жена, ни крыша. Достанется сегодня от него обидчикам.
Однако не всё так просто, недаром же в народе ходит поговорка «мы полагаем, а Бог располагает». Иначе говоря, что бы мы ни задумали, над нами всегда есть силы, превосходящие нас по замыслам. Вот и сейчас Филимон полагал, что он всё продумал, всё учёл, но только он не знал того, что обстановка в городе сильно изменилось. Вместо спокойной, размеренной жизни, теперь здесь царил страшный переполох. Кругом шастали полицейские наряды и шпики, были выставлены караулы. Искали опасных преступников совершивших вчера дерзкое ограбление.
Ночью был безжалостно избит и ограблен один весьма состоятельный купец, который возвращался из своего загородного вояжа после важной сделки. Он имел при себе сногсшибательную сумму денег, отчего собственно и пострадал. Ехал верхом на лошади, любил так кататься, и попал в расставленную ловушку с верёвкой. Упал на землю, вскочил на ноги, попытался оказать сопротивление, за что и был сильно избит грабителями.
Обчистили его до нитки, даже лошадь увели. Нашли беднягу только рано утром еле живого. Персона известная, потому-то и такой переполох поднялся. Сначала подозрение пало на цыган, ведь лошадь-то увели, но так как в округе давно их никто не видел, стали искать грабителей из местных. И тут под раздачу попал Филимон, прямо на въезде в город его задержал полицейский караул.
– А ну, стой!… Кто такой!?… Откуда!?… – на ходу схватив кобылку под уздцы, заорал громила полицейский из караула.
– Да я собственно селянин,… вчера мы с женой тут на ярмарке торговали, и я кое-чего забыл,… вот вернулся… – было начал нервно оправдываться Филимон, но полицейский резко оборвал его.
– Ага, как же,… так я тебе и поверил!… селянин он!… Да ты братец разбойник!… Вон, у тебя голова перевязана,… да и дубинка к седлу привязана!… Да ещё наверняка и лошадь ворованная!… Ты-то нам и нужен,… а ну слазь, идём в участок!… – рявкнул он, и в лёгкую выдернул Филимона из седла. Но тот не сдаётся.
– Да вы что тут все, обалдели что ли!?… какой я вам разбойник?… Я селянин!… и лошадь эта моя!… А вот дубинка у меня как раз для разбойников припасена,… чтоб отбиваться от них, негодяев!… Да что случилось-то?… хоть объясните… – пытаясь вырваться из цепких рук полицейского, заголосил он.
– Ха-ха,… много будешь знать, скоро состаришься!… Все вы так говорите,… мол, дубинка у вас для обороны,… а на поверку, всё наоборот!… Ух, разбойничье племя,… а ну, не дёргайся,… идём со мной в участок, там разберёмся, кто ты такой,… посмотрим, что ты за селянин… – довольно улыбаясь, отозвался громила полицейский и поволок Филимона в участок. Всё вышло прямо, как жена предсказывала, попал Филимон в переделку. Но только не из-за урчания в животе, а по другой причине, да тут ещё эта дубинка. Хорошо хоть дёгтя взять нигде не успел, а то вообще бы беда. Ну, теперь уж ничего не поделать.
Привели Филимона в участок и сунули его в кутузку за решётку. Лошадку его на конюшню отвели, оставили на всякий случай на опознание, а вдруг она того ограбленного купца окажется. Хотя какое там, видно же кобылка рабочая, не для выездки. Но полицейские всё же перестраховались, такое у них зачастую случается. Кстати, тот состоятельный купец вовсе не ангелом был, частенько над сельчанами издевался, обзывал их «деревенщиной» и грозился плёткой высечь, в частности и Филимону угрожал, и вот попался грабителям. Однако Филимону от этого не легче, он прочно застрял в участке, о мести теперь не могло быть и речи. Его ждал неприятный разговор со следователем. Одним словом допрос.
А тем временем дела в городке становились всё напряжённей. Близилась ночь. Полностью сгустились сумерки. Темнота и призрачная тишина окутала улицы и дома городка. Хотя в одном доме было не так уж и тихо. Горел свет, а хозяйка дома сидела в кресле и непонимающе смотрела на своих внезапных, непрошеных гостей. И вот тут стоит сразу пояснить, что хозяйкой дома была та самая полнотелая барыня, что накануне обидела Филимона с женой, а её непрошеными гостями были те самые разбойники, что ограбили важного купца.
Примерно минут десять тому назад разбойники обманным путём проникли в дом, и, зашвырнув связанную хозяйку в кресло, теперь выпытывали у неё местонахождение ценностей; денег, золота, брильянтов. Кстати, проникли они при помощи прислуги. Как известно хозяйка была крутого нрава, не раз била своих слуг и служанок, за что те ненавидели её, а бежать от неё не могли, за это барыня засекла-запорола бы их розгами до смерти. Хоть крепостное право и отменили, но прислуга жила у неё на положении рабов.
А это чревато недовольством и глубокой обидой. Потому-то разбойники так легко и подкупили истерзанную служанку, которая потихоньку и впустила их в дом. Ну а дальше события развивались весьма непредсказуемым образом. Естественно сначала хозяйка возмутилась, мол, кто вы такие? какое имеете право, врываться на ночь глядя? ну и тому подобное. Однако потом, после первого же крепкого щелчка по носу, поняла, что дело нешуточное и стоит быть более покладистой.
– А я ведь так и не поняла, чего вам надо?… не то денег?… не то золота, брильянтов?… – понизив тон, попыталась схитрить хозяйка, как можно глубже ужавшись своим огромным телом в кресло.
– Ага,… решила в глупышку с нами поиграть,… но мы-то знаем такие игры,… сейчас тебе будет не до них,… мы начнём тебя пытать,… приготовься, толстуха… – грубо заявил один из разбойников. Он был небольшого роста, плечист, коренастый, и с рукой на перевязи. Такую перевязь носят, когда получают ранение или сильный вывих.
Двое других разбойников были ростом чуть выше первого, моложе его и стройнее, этакие крепыши атлетического сложения. По ним можно было сразу понять, что они являются вспомогательной силой, а коренастый над ними верховодит, попросту главарь. И надо отметить, он ловко ими управлял. Слегка повёл взглядом и один из атлетов тут же зашёл сзади хозяйки, накинул ей на шею петлю, вмиг затянул её, а остаток веревки привязал к спинке кресла.
– Ну, вот, теперь можно и продолжить,… Фердинанд, неси с кухни съестные припасы… – изуверски усмехнувшись, приказал главарь второму атлету. Тот сразу юркнул на кухню, а крепыш, уже обращаясь к хозяйке, продолжил свою речь.
– Вот все вы богатеи трясётесь из-за денег,… боитесь их потерять и стать бедными,… а только того вы не знаете, что самая главная ваша беда, это голод!… Он ваш самый безжалостный и жестокий враг!… Нет, не плётка или кистень заставляет вас молить о пощаде, а его величество голод!… Бедняк-то к нему привычен, и легко сладит с ним,… но именно голод не даёт вам покоя и сводит с ума подобных вам людей!… Боль можно перетерпеть, заглушить, унять, но супротив голода вы слабы, практически бессильны!… Привыкли обжираться за счёт других не зная меры, но всякому распутству есть предел,… вот мы сейчас и посмотрим на долго ли тебя хватит, тётка,… ха-ха-ха… – вновь усмехаясь, сурово пригрозил главарь. А в это время посланный им на кухню атлет Фердинанд принёс оттуда всяких яств и выставил их на стол прямо перед носом хозяйки.
– Ну что ж, а теперь господа, давайте-ка перекусим!… Мы тут надолго,… вся ночь впереди, а барыня по-прежнему молчит,… не изволит говорить, где у неё хранятся ценности… – указывая на стол, произнёс крепыш, и разбойники с аппетитом, да ещё и, поддразнивая связанную хозяйку, принялись поглощать еду. Тут-то для барыни и началась самая пытка. Голод моментально пробрал всё её существо, внутренности скрутило, живот свело, и она жадно затребовала пищи. – А-а-а-а-а,… дайте мне хоть кусочек курочки,… хоть ножку, хоть крылышко,… или хоть ломтик ветчины,… а-а-а-а-а,… ну, сжальтесь… – заныла барыня исходя слюной. А разбойники лишь смеются над ней, да яства за обе щеки уплетают. Хозяйка вроде хочет к ним ринуться-кинуться, да петля на шее её не пускает. И чем сильнее она тянется, тем туже петля затягивается. Жестоко конечно, но что поделать, ведь простым людям от неё ещё хуже доставалась. Тем более разбойники предупреждали, что легко не будет.
– А-а-а-а-а-а,… да не могу я уже больше терпеть,… есть хочу,… дайте мне хоть объедки,… я на всё согласна… – почти задыхаясь, хрипя, вновь взмолилась она.
– Э, нет,… не получишь ты ничего пока не скажешь, где ценности прячешь… – категорично отозвался главарь-крепыш, и прямо перед глазами хозяйки съел со смаком молодой маринованный груздочек. Отчего бедная хозяйка чуть слюной не захлебнулась.
– А-а-а, ладно!… ваша взяла!… Вон там, за комодом спрятана секретная дверца,… за ней ниша со шкатулкой,… в ней-то всё и лежит; и деньги, и золото,… забирайте изверги, только дайте поесть… – заскулила хозяйка, задыхаясь от жгучего желания немедля утолить свой голод.
– Ну, то-то же,… другое дело,… ха-ха,… давно бы так!… А ну ребятки, взгляните-ка за комод!… правду ли тётка говорит… – скомандовал главарь, и заветная шкатулка с ценностями тут же была найдена. И секунды не прошло, как разбойники срезали на хозяйке все верёвки и мигом покинули её дом. Вот они здесь, и раз, их уже нет. А хозяйка с жадностью набросилась на всё, что осталось на столе. И ей уж не до этикета, она прямо руками, без вилок и ложек, запихивала себе в рот объедки курицы, лафтаки сала, куски ветчины. Хватала грибы, огурцы, капусту, салаты, и всё жевала, и жевала, чавкала и чавкала, до того голодная была. Правда при этом она ещё и громко стонала, пыталась звать на помощь.
– Ох-ох-ох,… по-мо-ги-те,… уф-уф-уф,… огра-би-ли… – стонала она, но её такой зов с набитым ртом больше походил на мычание коровы. Впрочем, и этого хватило, чтоб на него с улицы откликнулся проходящий мимо полицмейстер. Он как раз поблизости нёс дежурство, и через дверь, которую не успели закрыть за собой убегающие разбойники, уловил мычание хозяйки дома.
– Что такое!?… что за шум!?… И почему у вас дверь настежь открыта!?… – вбежав в гостиную, где хозяйка кусками поглощала еду, прогорланил он.
– Меня огра-би-ли,… уф-уф-уф… – еле промолвила хозяйка, прожёвывая большой шмат ветчины.
– Что за чёрт?… как так ограбили!?… да у вас полный стол закуски!… – изумился полицмейстер.
– Да на меня напали разбойники,… не давали мне есть,… морили голодом,… и выпытали, где я храню деньги!… Они ограбили меня,… помогите их догнать,… они только что были здесь,… а я не могу оторваться от еды… – еле проглотив очередную порцию, протараторила хозяйка и вновь забила рот едой.
– Так-так,… значится, всё-таки ограбили,… да это наверняка те разбойники, что намедни избили купца!… Надо их сейчас же поймать!… – наконец-то догадался полицмейстер и мигом ринулся вдогонку за разбойниками. Выскочил на улицу достал свой револьвер и давай палить из него.
– Разбойники!… Здесь разбойники!… Ловите их!… – вдобавок к стрельбе заголосил он и бросился бежать, куда глаза глядят. А на улице-то уже темно, лишь тусклые фонари горят, и где ловить разбойников неизвестно. Вот и забегали все караульные-постовые, всполошились, носятся туда-сюда, ищут супостатов.
Тут-то и нарвался наш полицмейстер на неприятности, попал под разбойничьи тумаки. Забежал он в подворотню проверить, а там как раз от его ора те трое разбойников прячутся. Он сразу к ним и револьвером машет. А они ребята ловкие, видят полицмейстер один без подмоги, и убегать от него не стали. Вмиг револьвер у него отобрали и так отходили его кулаками, что он и пикнуть не посмел. Правда, колошматили его только те двое атлетов, главарь-то не мог, у него рука на перевязи. Зато он сделал полицмейстеру вразумление.
– Да что же это у вас за привычка такая, револьверами махать,… чуть что, сразу стрелять!… Вон давеча, вчерашний купчишка, тоже наган достал, и давай палить!… Руку мне прострелил, поранил,… отчего и получил по заслугам!… Отдал бы деньги, как сразу попросили, и был бы цел,… а так пришлось проучить!… Вот и тебя, ваше благородие, надо уму разуму учить,… нельзя в людей оружием тыкать,… опасно это,… понял, дядя!?… Ну, радуйся, на этом твои беды кончились,… не тронем мы тебя более,… вот только свяжем, кляп вставит, чтоб не визжал, да форму твою заберём!… А то поднял ты шуму своей стрельбой,… из городка теперь просто так не выбраться… – вразумительно пояснил главарь, а уж Фердинанд с сотоварищем быстро выполнили все его наставления.
Форму с полицмейстера сняли, кляп ему вставили и связали хорошенько. Фердинанд форму сразу на себя надел, и уже в роли полицмейстера стал выводить своих товарищей из города. При этом на всякий случай прихватил ещё и револьвер. Теперь у них со вчерашним купеческим наганом два ствола получилось. Крепко вооружились. А с такой защитой они безбоязненно по всем улицам прошлись. И даже если их кто и замечал, то сразу обращал внимание на форму полицейского, и в потёмках в пререкания не вступал, пропускал. Так разбойники из городка и выбрались.
А как в лесок зашли так сразу и форму, и пистолеты выбросили. А зачем они им, ведь то были не какие-нибудь там закоренелые преступники-бандиты, а простые братья акробаты из бродячего цирка-шапито, который странствовал по разным городам. А это очень тяжкий труд, притом не всегда удавалось заработать. Так что братьям, дабы поддерживать цирк на плаву, приходилось дополнительно ещё и грабежом промышлять. Но грабили они только самых вредных и зарвавшихся богатеев.
Братья заранее узнавали у прислуги о подобных индивидах, и уже потом грабили. Насилие применяли редко. Простых горожан-тружеников вообще не трогали, даже наоборот, часть добычи отдавали бедным, другую приберегали для цирка. Хотя это конечно не оправдывает их криминальных деяний, ведь грабеж, каким бы благим целям он не служил, так и остаётся грабежом. Притом ещё делом рисковым. Вот вчера, например, старший брат получил ранение. Вроде как наказание за грехи, теперь лечиться надо. Но как бы там ни было, их дела в этом городке закончились. Они поехали дальше, хотя переполох после себя оставили.
А меж тем жена Филимона не выдержала долгого ожидания и уже под утро почти бегом в город подалась. Благо на полпути её знакомый с соседней деревни подобрал. Он тоже с утра в город по своей надобности поехал. Увидел на дороге знакомую соседку и предложил подвести, а почему бы и нет, телега-то большая, места всем хватит. Да за разговорами и дорога короче. В общем, к полудню они были уже в городе. Ну, естественно, бабы-торговки с ярмарки сразу им рассказали, что ночью тут творилось, какой переполох был. И про драку, и про стрельбу, и про то, что одного на лошади задержали, всё рассказали.
Жена Филимона тут же смекнула, что тот задержанный верхом на лошади, её ненаглядный муженёк. Ну и конечно бегом в полицейский участок помчалась. А там как раз разборки полным ходом идут. Час назад полицмейстера в одном исподнем, продрогшего и связанного в подворотне нашли. Быстрей освободили беднягу, и скорей горячим чаем с вишнёвой наливочкой отпаивать стали. А как он согрелся, дрожать перестал, так всё следователю и пересказал; и приметы разбойников, и какое у них оружие, и как они действовали, и как важному купцу за стрельбу отомстили.
Ну а следователь всё тщательно выслушал и сделал свои выводы; мол, разбойники народ ушлый, знают, кого грабить, просто так в драку не кинутся, притом сразу ясно, что разбойники залётные, и в городе не задержались, уже сбежали, и далеко, не догнать. Однако погоню для проформы устроить надо, а вот невинного сельчанина, немедля отпустить, да кобылку его ему вернуть, ведь всё равно её никто не опознал. Ну как следователь повелел, так и поступили, погоню снарядили, а Филимона отпустили. И так уж совпало, только его из кутузки освободили да лошадку вернули, как к нему сходу жена подбегает.
– Ах ты, горе моё луковое!… Ну чего же ты стоишь-то!?… пойдём быстрей домой!… Ведь говорила же, не езди в город,… хуже будет,… я тут такого наслушалась, что чуть с ума не сошла… – опять причитая, накинулась она Филимона, да скорей давай его от полицейского участка уводить. А он глаза от удивления выпучил и бурчит.
– А ты-то как здесь оказалась, зазнобушка моя,… я уж и не чаял тебя увидеть,… за ночь чуть не поседел, думал, уж на каторгу отправят,… всё проклял!… Ничего мне не надо, лишь бы с тобой жить и никого больше не видеть… – залепетал он, ведя лошадку под уздцы и едва поспевая за женой.
– Ой, так я тебе о том и говорила, сиди дома,… нечего в город лезть!… Да ты только послушай, чего я тут выяснила,… оказывается, все твои обидчики и без твоей мести наказаны!… Барыню грубиянку ограбили, и она чуть с голоду не померла,… а полицмейстера-хама так избили, что он всю ночь в одном исподнем в подворотне связанный пролежал!… Да к тому же ещё и купцу досталось, который в прошлый раз дразнил нас «деревенщиной»!… Все тумаков получили, теперь зазнаваться не будут!… Ох, слава Богу, что всё так хорошо закончилось,… обошлось… – вновь запричитала жена, а Филимон опять с ней спорить взялся.
– Да что ты все Бог да Бог!… А где он был, когда я доской в лоб получил и с крыши упал!?… А когда я в кутузку попал, почему он меня не выручал?… а!?… – снова разворчался он.
– Ну как же ты не поймёшь-то, что Он-то как раз всё это и сделал,… и это для того, чтоб ты не успел никому зла принести,… месть свою осуществить,… Он тебя от более страшной беды отвёл!… Ну, вот представь,… поехал бы ты позавчера вечером, как сначала собирался, верхом на лошади в город,… ну и всё, попал бы под горячую руку разбойникам!… Вместо того купца они обязательно на тебя бы напали,… ведь ты, как и он, тоже верхом и по той же дороге ехал,… тебя бы с ним и перепутали!… Вот и хорошо, что ты дома остался,… хоть по лбу щепкой и получил, но зато крышу починил, и в бочке искупался, охладил свой пыл!… Ну а то, что тебя вовремя в кутузку посадили, тоже радость, спасение для тебя,… ну вот пришёл бы ты вчера ночью к барыне с дубиной бока ей обламывать, а там разбойники,… и снова тебе для жизни угроза!… Или затеялся бы ты полицмейстера проучить, отомстить ему,… а ночью пальба была,… не ровён час застрелили бы тебя,… не разобрались бы и стрельнули, ну и всё, нет тебя, конец!… Так что я уверена, всё по божьему веленью вышло,… видишь, как оно порой бывает; маленькие неприятности от большой беды спасают да от глупых поступков оберегают!… Ну а кому положено, тому и без тебя воздастся,… в общем, все твои обидчики наказаны, а сам ты цел… – вполне внятно и доходчиво пояснила жена Филимону, а он, и возражать не стал, приобнял её и пошли они скорей домой от греха подальше.
И ведь всё правильно сказала мудрая женщина, верно рассудила, так оно в жизни и бывает – каждый от своего поведения по заслугам получает, а небольшая беда порой от страшного горя спасает. Так что после этого случая Филимон намного умнее стал, и по любому делу с женой советоваться начал. А вскоре, то ли после перенесённого стресса, то ли на радостях, что всё обошлось, жена Филимона понесла, иначе говоря, ощутила под сердцем кроху малыша, забеременела она. Столько лет ничего, все старания напрасно, а тут на тебе, ребёночек зашевелился.
Ну, разумеется, счастью не было предела. Невероятная радость переполнила их сердца. А в положенный срок родилась у них двойня, мальчик и девочка, брат с сестрой. Однако и это ещё не всё. И года не прошло как у них в семье снова пополнение. Да так дальше и повелось, что ни год, а у них опять ребёночек. И детишки-то все ладные, бравые, растут не по дням, а по часам, и уже родителям помогать норовят. В общем, семья большая получилась. И сколько у них детей родилось, настолько они и счастливее стали, чем больше детей, тем больше счастья. Как говорится, дом – полная чаша, чего и вам всем желаю…
Конец