Начало маятника он банально прозевал, хотя если по совести то не прозевал, просто откат начался не вовремя. Обычно, такие дестабильные состояния, наступали четко два раза в год – летом и зимой, плюс-минус несколько суток, и длились 4–5 дней. Зимний – приходился на новогодние праздники, летний – на начало июня. Загодя чувствуя приход маятника, Максим входил в него подготовленный. Зимой – затаривался водкой и пил беспробудно в квартире. Пил зло, жадно, так чтобы не встать и ничего не помнить. Летом брал спальник и уходил в лесную глушь, туда, где не встретишь людей. Так продолжалось последние восемь лет.
И вот середина августа и снова она – сводящая с ума депрессия. Может, он слишком много сил вложил в амулет, а может, не надо было искать эту треклятую «бэху». Но скорее одно наложилось на другое. Отложить создание амулета он не мог, внутри грызло и свербило – делай-делай, а своему внутреннему голосу он доверял. Точно так и вышло. Как только он взялся за дело, звенящая пустота в животе растаяла как первый снег под лучами солнца. Отказаться искать тачку он тоже не мог, один раз уже отказал, второго могли и не простить. Тем более, никаких объективных причин для отказа не было. Это как раз его профиль – пропавшие вещи.
Началось все с боли, которая возникла в правом виске, и свинцовыми толчками распространилась на всю голову. Следом пришла тошнота и ломота в суставах. Чувствуя заранее приход отката, он за неделю плавно входил в голодовку и ограничивал социальные контакты. Попросту отключал телефон и запирался в квартире, и к началу маятника приходил с пустым желудком, звенящей от одиночества головой и батареей водочных бутылок в холодильнике.
В этот раз все было не так. Первый приступ боли скрутил его сразу после ужина. Яблоко – свежее, хрустящее блестящим сломом, вышло из него быстрее, чем дошло до желудка. Кости скрутило так, что он, не удержавшись на ногах, упал на кафельный пол, больно ударившись коленями. Эта, другая боль, немного отрезвила его, и он смог переползти в комнату.
Следом за приступом боли его сознание затопили голоса. Бубнящие, перебивающие друг друга, с шепота срывающиеся на визг. Максим вцепился в кулак зубами и грыз его, болью и медным вкусом крови отгоняя дикий шум в голове. Голоса отступили, но ненадолго. То были не слуховые галлюцинации, в просторечье именуемые глюками. А обострившиеся до предела чувства, доносившие до него жизнь соседей, всю их радость и чаянья, но больше боль, страх и ненависть – весь ментальный мусор, годами копившийся в головах.
Покупая квартиру, он, зная об этом, специально приобрел жилье максимально далеко от центра, в так называемой зеленой зоне. Долго и придирчиво выбирая не столько квартиру, сколько соседей. Тогда ему показалось, что соседи вполне приличные люди. Но сколько же оказалось грязи в этих, милых, на первый взгляд, людях. Нет, на словах все было в порядке. Они здоровались при встрече. А при наличие свободного времени, были не прочь поболтать вежливо улыбаясь собеседнику. Но во время приступов ни сталинской постройки дом с толстенными стенами, ни хваленая (как его уверили строители – можно рок-концерты закатывать, никто не услышит) звукоизоляция не помогали. Зимой он просто до бровей закачивался водкой, так что ментальный шум не проникал в его затуманенное сознание. Летом уходил в лесную глушь, где людей в принцип не было, а какая злоба и ненависть от лесных тварей? Одна сплошная благодать, да позитив. За пять лет жизни в этом доме, он пережил 10 маятников.
Обычно где-то за неделю он начинал чувствовать приступ и готовился к нему, но не всегда была возможность подготовиться. За эти несколько раз, не успев вовремя закончить дела, он многое узнал из жизни соседей. Слишком много, чтобы испытывать к ним уважение. Ничего, кроме брезгливой жалости, по его мнению, они не заслуживали.
Будучи человеком предусмотрительным, он купил угловую квартиру, так что соседей у него получилось не так уж и много, но и тех, что были, ему хватило с избытком.
Сосед сверху – преподаватель ВУЗа. Мужчина, с гладким выпирающим из под ремня брюшком, аккуратно постриженной бородкой и толстых очках, любил напиваться по выходным. А, напившись, он, ненавидящий падчерицу, голубоглазую девчушку с трогательными косичками, начинал пороть ее за малейшую провинность, которую часто выдумывал сам. При этом он зажимал ей рот, чтобы своими криками девочка не беспокоила соседей. Лупя по ней ремнем, сосед испытывал ни с чем несравнимый сексуальный подъем. Мать девочки, моложавая крашеная в ярко рыжий цвет дама, в это время погромче включала музыку в соседней комнате. И плотно прикрыв дверь, раздевшись, ложилась на кровать. Она знала – муж, в обычное время полный ноль в плане интимных отношений, после экзекуции выжмет ее досуха.
Сосед справа, толстый одышливый мужчина, с вьющимися волосами и блестящей плешью на макушке. Вежливый, производивший впечатление добродушного увальня, всегда одетый в костюм неопределенно-болотного цвета, и с большой сумкой через плечо, был учителем в техникуме. Занимаясь любовью с женой, полной статной блондинкой, заведующей учебной частью в том же техникуме, представлял на ее месте мальчиков, видимо своих учеников. Она же представляла себе, такое… Что по меркам Максима, было за гранью. Занимались они преимущественно анальным сексом.
Слава Богу, соседку снизу, старушку 80 с лишним лет, он не слышал. Там царила абсолютная ментальная тишина. Максим давно заметил, что от пожилых людей мысленный шум значительно тише, чем от молодняка и людей среднего возраста. С чем это связано он не знал, может быть, страсти к определенному возрасту стихали и утрачивали свою остроту. Правда это касалась не всех стариков, далеко не всех. От соседей из дальних квартир, ментальный мусор долетал сильно приглушенный, но ничего хорошего он тоже не нес. Все те же неудовлетворенность собой и миром, секс пополам с насилием, злобой и ненавистью.
Накрывший его маятник, принес в его жизнь, жизнь соседей. А водки, водки не было. И приходилось, лежа ничком на полу, как попавшему в капкан зверю грызть руку, чтобы болью отвлечься от льющегося на него негатива. Помогало плохо. Он знал, надо переждать немного, приступ проходил приливами, то усиливаясь то ослабевая. Между фазами раскручивающегося маятника было время, когда он чувствовал себя почти нормально. И сейчас надо просто перетерпеть первую волну, чтобы в промежуток сбегать в магазин за водкой. Главное успеть до наступления фазы агрессии, когда дикая злоба поднималась из глубины души, а ярость, красной пеленой, застила глаза. Он знал, что до того как придет злоба у него есть время и он успеет. Магазин, торгующий алкоголем, был рядом – 10 минут неторопливой ходьбы.
Но пришедший раньше времени маятник, был с напрочь перепутанными фазами.
Скорчившись на полу комнаты, он чувствовал, каждой клеточкой тела, ментальный шлак, который просачивался в его квартиру. Заткнув уши руками, он вцепился зубами, в циновку, лежащую на полу. Чужие эмоции наполняли голову, разрывая сознание на части.
– Лидочка, поди, ко мне. – Сосед сверху, маслянно блестя глазами, из-под толстых стекол очков, тянул из брючных петель ремень.
Бледная, с закипающими под ресницами слезами, девочка медленно приближалась к нему.
– Ну-с, доченька, опять двоечка, и по какому предмету, – пьяно захихикал мужчина, – по математике. По предмету, который я веду. Я ли не занимался с тобой? А? – он замахал над головой, зажатым в руке ремнем.
– Мерзавка, ко мне! – сосед почти рычал, брызгая слюной из оскаленного рта.
Грубо дернул девочку на себя, он не удержавшись, плюхнулся на диван. Перекинув ее через колено, наотмашь стегнул по узкой попке ремнем, одновременно с этим ловко, привычным жестом зажал девочке рот. Ее мать, закрыв дверь, крутанула ручку громкости магнитолы и начала медленно стягивать с себя платье.
Максим до боли в висках сжал веки, стараясь изгнать видение из головы. И лихорадочно начал воссоздавать в голове образ горящей свечи, чтобы нырнуть на нижний пласт сознания. Но раздирающая виски боль не давала сосредоточиться. Семейная драма, между тем, продолжала разворачиваться у него в голове.
Несколько раз, ударив ремнем несопротивляющеюся девочку, мужчина остановился. Облизал пересохшие губы, взгляд скользнул по голубым трусикам, видневшимся из-под задравшегося платья. Бедром он чувствовал маленькие, едва набухшие грудки. Судорожно сглотнув, он почувствовал тепло, разливающееся в паху. Внезапно напрягшийся член ткнулся в мягкий живот Лиды. Ремень выпал из разжавшегося кулака. Кончиками пальцев он провел по ее бедру. Из раззявленного рта, на тонкую кожу ноги, текла струйка слюны. Девочка, вздрогнула:
– Папочка.
Именно так – папочка, он велел ей его называть. Один раз она забылась и назвала его по имени отчеству. В тот первый и единственный раз он так сильно избил ее, что целых две недели ей было больно сидеть. А матери пришлось доставать справку об освобождении от уроков физкультуры. Больше она никогда не забывалась.
– Боже, – взвыл, Максим, – ей же только двенадцать.
Внезапно шум в голове смела накатившая ярость. Боль пропала, как будто ее и никогда не было, сменившись легкостью в теле. На глаза словно накинули рыболовную сеть с мелкими, алого цвета ячейками. Она не мешала видеть, наоборот, обостряла зрение до болезненной резкости, словно он смотрел в сильный бинокль.
Он знал, что надо делать. Максим действовал с максимальной быстротой. Успеть, только бы успеть, пока не совершилось непоправимое. Он двигался по комнате, четко и плавно, не совершая ни одного лишнего движения. Черный спортивный костюм поверх шорт и яркой цветной гавайки. На ноги кроссовки, поверх полиэтиленовые пакеты, на руки перчатки. На лицо старая бандана. Глаза он и так отведет, но подстраховаться не помешает.
Максим прильнул к глазку, на площадке никого. Втянув язычок замка до конца, он зафиксировал его в нейтральном положении. Бесшумно приоткрыв дверь, змеей скользнул на лестничную клетку. Прислушался. Тишина. На улице темно. Даже дети не гуляют, на выходные большинство уехало за город. Правильно – в такую жару, в городе нечего делать.
Он метнулся вниз, на первый этаж, благо с его второго, недалеко. Щелкнул выключателем. Едва подъезд погрузился в темноту, рванул на третий.
Вся акция с момента лихорадочного одевания, до момента, когда он оказался перед нужной дверью, заняла чуть больше минуты. Максим надеялся, что не опоздал. Он замер перед соседской дверью. Ярость, бушевавшая в жилах, заставляла действовать. Максим не имел права на ошибку, и поэтому он на несколько секунд напрягся, закаменев всем телом, и сбросил напряжение. Мышцы расслабились, натянулись – он был готов действовать.
Легонько стукнул костяшками пальцев в филенку двери. За декоративным деревом скрывалась стальная начинка – не выбьешь. Что ж попробуем по-другому. Максим прикрыл глаза, сосредоточился и поймал сознание женщины, погруженное в болезненные грезы. Потянул к себе, она вяло сопротивлялась, не желая вставать. В тонкую ниточку, связавшую их сознание, Максим добавил нотку страсти, зовя ее к себе. Женщина, слабо застонав, положила ладонь между ног. Пальцы ног вытянулись, посылая сладкую волну в пах и выше в голову. Крючок был проглочен. Максим, мягко потянул за нить. Женщина, застонала от нахлынувшего оргазма. Он потянул сильнее. Она охнула, выгнулась довольной кошкой, и, задрожав бедрами, поднялась с кровати. Медленно на подрагивающих ногах направилась ко входной двери.
Щелкнул один замок, за ним другой, звякнула цепочка. Максим был готов. Как только женщина начала открывать дверь, он рванул ее на себя, и тут же резким движением захлопнул. Влекомая резко открывшейся дверью, женщина подалась в дверной проем, и налетела лбом на закрывающийся створ. Подхватив потерявшую сознание женщину, Максим аккуратно положил ее на пол. Одним прыжком преодолев расстояние до резной двери, пинком распахнул ее. Вжикнув, дверь с грохотом ударилась о стену. Максим застыл на пороге.
Увиденная картина превратила рыболовную сеть на глазах, в багровую пленку.
Сосед с болтающимися на одной ноге штанами, всклокоченный, пытался стянуть с девочки разорванное от воротника до талии платье. Та, с ожесточением, но почему-то молча, рвалась из его рук.
Ударившаяся о стену дверь заставила мужчину вздрогнуть и обернуться. На Максима смотрели две пары глаз. Одни заплаканные, с мольбой плещущейся наружу. Другие – словно снулые рыбы, плавающие за толстыми стеклами очков, с тупой бессмысленной жестокостью.
– Па-а-а-звольте, – сосед, поправил сползшие очки, – что это вы себе позволяете? Врываетесь посреди ночи в дом, к приличным лю…
Максим не дал ему закончить, ударил меж широко расставленных ног – резко, молча. Стараясь, причинит максимум боли. Удар оборвал речь на середине. Мысок ноги поддел причиндалы не состоявшегося насильника и расплющил о лобковую кость, тот, как щенок, прищемивший лапу, взвизгнул. Шум Максиму был не нужен, и он прервал его резким тычком в меж ключичную впадину. Визг оборвался. Сосед захрипел, руки, метнувшиеся к паху, изменили направление и схватились за горло. Следующие два удара сломали мужчине колено и локоть. И тут он заорал. Максим бил его с наслаждением, выплескивая проникшую в него тьму. Бил, так чтобы причинить максимум боли, но не убить. Бил по болевым точкам и по нервным узлам. Крик стегал по ушам, смывая дикую ярость. Напоследок Максим схватил соседа за сальные волосы, и резко дернув, впечатал колено в лицо, сломав нос.
Насильник оказался крепче, чем выглядел, последний удар его не вырубил. Широко распахнутый рот исторгал из себя дикий крик. Максим размахнулся и по касательной чиркнул воющего костяшками кулака по подбородку. Голова мотнулась по часовой стрелке, мозг не успевший повернутся вслед за черепной коробкой, ударился о стенки черепа. Мозговая жидкость не смогла амортизировать резкий рывок, и гидродинамический удар отправил мужчину в глубокий нокаут. Крик оборвался, но было уже поздно, соседи со всех сторон стучали в стены. Наверное, и полицию уже вызвали.
Ярости ушла, голова работала как четко отлаженные часы, тело было легким и послушным. Маятник сгинул, как небывало.
Максим нагнулся над упавшим мужчиной, не перестарался ли? Нет, под пальцами, на угрястой шее, билась тонкая ниточка пульса.
Он шагнул к малышке. Девочка сидела, обхватив руками прижатые к груди колени. В глазах еще плескался страх, но слез не было. Рукой затянутой в перчатку, Максим, хотел погладить ее по голове, но передумал. После того, что с ней чуть не произошло, не стоит.
– Держись, малышка. – Он кивнул ей, и вышел в коридор. Скользнул, мимо слабо шевелившейся женщины. Припал к глазку. На площадке царила темнота и тишина. Никто из соседей не рискнул выйти из коридора. Правильно, интеллигентные все люди. Полицию вызвали и в норку, в норку.
Через пару секунд он был у себя. Едва за ним закрылась дверь квартиры, как он услышал хлопки дверей в подъезде. Ошибся он на счет соседей, кто-то все же рискнул посмотреть, что случилось. Этот факт мог только порадовать, но не сейчас, когда требовалось замести следы.
Стянув с себя спортивный костюм, сунул его в пакет, туда же отправились перчатки и пакеты с ног. Максим огляделся, взгляд скользнул по столу. Вот – то, что надо. Он сгреб в пакет флакон с бензином для зажигалки, позволял он себе иногда выкурить трубку, но не часто. Поискал глазами «Zipo», но фирменный бензиновый агрегат куда-то запропастился.
«А, черт! Время, время!»
Не тратя драгоценного времени на поиски зажигалки, он прихватил с кухни спички. За окном была непроглядная темнота, опять мальчишки разбили единственный фонарь. Вдалеке горела неоновая вывеска, недавно открывшегося супермаркета. В голове начался зарождаться план. Легко оттолкнувшись от подоконника, он выпрыгнул в палисадник. Еще до того как подошвы кроссовок мягко стукнули в землю, план был готов.
Максим обогнул дом и дворами прошел к «муравейнику» – женской общаге. Точнее целому комплексу зданий, в которых располагались несколько общежитий, принадлежащих педагогическому университету, ткацкой фабрике и сельхоз академии. Здесь всегда царило веселье, так как обитали девчонки молодые, большей частью разбитные и не слишком разборчивые в связях.
Максим, не торопясь, но и не нога за ногу прошел вдоль домов. Чуть притормозил около мусорных баков. Один был пуст, как ни как лето и большая часть молодежи разъехалась. Кто домой, кто на заработки. Бак полностью соответствовал его замыслу. Швырнув пакет с одеждой на дно, одним движением сорвал колпачок с флакона. Щедро плеснув на пакет, чиркнул спичкой. Занялось сразу. Уходя, бросил в огонь, пустую бутылку.
Он зашел в торговый центр, не глядя, выхватил из стоявшей на входе корзинки чек, взглянул на строчки, выбитые на мятой бумаге. Улыбка скользнула по губам – то, что надо, и время подходящее. Подхватил корзинку и отправился к стеллажам. Народу в магазине было мало. Плохо, но не смертельно. На кассе сидела молоденькая, сильно накрашенная девчонка.
Максим выложил на ленту, свои покупки – 0,7 водки, коробку томатного сока, полтарашку светлого не фильтрованного пива, и нехитрую закуску к пиву – соленые огурчики в банке, вяленую рыбку в вакуумной упаковке и пару пачек чипсов. Водка была не из дешевых – «Белуга», ее он с трудом достал из закрытого полета, такую не каждый мог себе позволить.
Складывая покупки в пакет, Максим глянул на часы – 23.30. Напоследок мазанул ладонью по мягкой ладошке кассирши. И тут же извинился, та улыбнулась ему. Так, хорошо, теперь у нее в голове четко засело, в какое время он делал покупки – 22.00. То время, которое было проставлено на чеке, который он вынул из корзины на входе.
Отойдя от магазина на приличное расстояние, он приступил к выполнению заключительной стадии плана. Шагнул с освещенной мостовой в тень, там стояла, кем-то заботливо вкопанная, скамейка. Неторопливо сковырнул с бутылки пробку. Глотнул. Огненная вода пошла легко. Хорошая водка, надо будет запомнить. Глотнул еще раз. Примерно треть вылил на землю. Открыл пиво, выпив – скривился, никогда он не понимал любителей пенного напитка. Снова плеснул на землю, теперь уже пива. Распотрошил пакт с чипсами, часть ссыпал поглубже в тень. Несколько пластинок бросил в рот, старательно прожевал. Также поступил с рыбой. Теперь можно и домой.
На подходе к дому его облаяла здоровенная, облезлая дворняга. Жара действовала не только на людей, и звери начинали потихоньку сходили с ума.
– Черт, – он выругался. Метнулся к одинокой коробке табачного «Мини-мини-маркета», с недавнего времени заменившего всем привычный ларек.
– Пачку «Беломора», пожалуйста, – Максим сунул, мятые червонцы в зарешеченное окошко. Рука с обломанными, грязными ногтями протянула папиросы. Максим, моментально вскрыл ее. Распотрошив несколько цилиндров, зажал табак в кулаке.
У его подъезда толпились люди. По случаю жары и позднего времени одетые более чем легкомысленно. Мигал проблесковыми маячками полицейский «Форд». Пьяно пошатываясь он подошел к собравшимся соседям.
– Что за шум, а драки нет? – он пустил в голос пьяные нотки.
– Ах, Максим Александрович, – к нему подскочила соседка, живущая напротив. Стройная брюнетка с высокой грудью.
– Ужас, ужас.
В ее голосе слышалась еле сдерживаемая паника. Сквозь полупрозрачный халатик просвечивали кружевные трусики и пышная грудь. Будучи замужем за бизнесменом и матерью очаровательных близняшек, она, в отсутствие мужа, позволяла себе заигрывать с Максимом. Толи от легкости характера, толи от неудовлетворенности – муж постоянно мотался по своим бизнесменским делам.
Она подхватила его под руку, локтем он чувствовал подрагивающую округлость груди. Он не любил, когда до него дотрагиваются, тем более так – прижимаясь всем телом. Не приятно это – чувствовать то, что чувствуют дотронувшиеся до тебя люди. Но сейчас от нее исходила не привычная сладко-горькая похоть, а волна страх. Такого сильного, что хотелось закрыть глаза и мчаться на край света.
Максим аккуратно высвободил руку. Обнял ее за подрагивающие плечи.
– Ну, будет вам, Мариночка, успокойтесь. Расскажите, что случилось.
Его окружила, галдящая толпа соседей.
– Стоп, – жестко прозвучало из-за спины.
К ним подошел крепко сбитый мужчина, одетый в рубашку с коротким рукавом и светлые брюки. Цепко оглядел Максима.
– Вы кто будете такой?
– Разрешите представиться – Максим Александрович Лотов, местный житель.
– Где проживаете?
– Первый подъезд, второй этаж, губной помады карандаш, – весело отрапортовал он.
– Не смешно, – оборвал подошедший.
– Извините, а вы кто? А то без формы не поймешь, с кем разговариваю, с лейтенантом или майором. – Максим решил его немного раскачать, чтобы понять с кем имеет дело.
– Старший оперуполномоченный, капитан Крюков. – Мужик недобро усмехнулся.
– А что случилось, товарищ капитан? – Максим, примирительно поднял руки.
– Вы ничего не знаете? – капитан, вскинул бровь.
– Нет, откуда? Только подошел.
– Где вы были? – вежливо поинтересовался полицейский.
– Да вот взгрустнулось, – Максим приподнял пакет, – решил приподнять себе настроение.
– Приподняли? – иронично заломил бровь капитан.
Их разговор прервала зашипевшая на поясе капитана рация.
– Где, черт возьми, кинолог с собакой? Да меня не волнует, что там у него за дела, тут щас все следы затопчут. Сначала «скорая» натоптала, жители туда-сюда ходят. Чтобы через 10 минут были. Отбой.
– Так что случилось? – поинтересовался Максим.
– После узнаете, – Крюков видимо потерял интерес, к дышащему перегаром Максиму.
– Я могу быть свободен?
– Пройдите к себя, вас опросят. – Он направился к полицейской машине.
У подъезда уже никого не было. Максим поднялся к своей квартире, быстро выглянул в пролет. На верхнем этаже никого. Он бесшумно поднялся на площадку между этажами и сыпанул махорку, выпотрошенную из папирос на ступени. Вытащил пачку и быстро пока ни кто не видит, раскрошил за собой несколько папирос.
«Чуть не запалился», усмехнулся он про себя.
«Про собачек то забыл. Собачкам глаза не отведешь, память не почистишь. Особенно выдрессированным служебным собакам».
Напоследок он сыпанул табака вниз по ступеням. Все, вроде порядок.
Придя к себе, Максим первым делом принял душ. И лишь растянувшись на матрасе, понял, как устал.
«А что, правда, может накатить, для правдоподобия?»
Вставать не хотелось, до холодильника было далеко, словно до другой галактики, а и черт с ним. Максим чувствовал себя выжатым, словно лимон – это недавно горевший в крови адреналин, схлынув, принес усталость.
Нестерпимо захотелось курить. Максим сунул руку в карман шорт, вытащил папиросы. Выковырял одну из пачки. Смял мундштук и с наслаждением закурил. Тяжелый дым втянулся в легкие, голову сразу затянуло вязким, пьянящим туманом. Да, давненько он не курил, тем более сигарет. После нескольких затяжек голова стала тяжелой, мысли разлетелись. Хотелось только одного – лежать вытянувшись во весь рост и ни о чем не думать.
Добив папиросу, он щелчком отправил ее в открытое окно. Легкая горечь, в отвыкшем от курения рту, некстати напомнила о соседке Мариночке. О пьянящем аромате ее тела, об упругой груди с темными сосками. Так бывало после мятника. Нестерпимо хотелось женщину. Обычно он поступал легко – звонил в элитное агентство. Заказывал девочку и отправлялся в апартаменты. Но никогда не водил их к себе.
В дверь раздался требовательный стук.
А вот и доблестная полиция.
Максим не глядя в глазок, открыл дверь. На пороге стоял давешний капитан. Крюков кажется. Следовало выдать, что ни будь шутливое, соответствующее образу, созданному во дворе, но сил не было. Поэтому Максим молча смотрел, привалившись к косяку, на стоявшего в дверях полицейского. Тот выглядел мрачным и донельзя уставшим.
– Пригласите внутрь или на пороге говорить будем? – поинтересовался капитан.
Максим посторонился, приглашая зайти. Крюков задев его плечом, прошел внутрь.
– Где будем говорить?
– В комнату проходите, – Максим махнул рукой.
– Аскетично у вас, Максим Александрович, – вошедший осмотрелся, – мне нравиться.
– Мне тоже. – Максим, указал на кресло, сам сел в стоящее напротив. – Как мне вас называть? Господин капитан, товарищ капитан или гражданин начальник?
– Ну, зачем же так официально, мы не на допросе, да и Вы на урку со стажем не тянете. – Капитан продолжал оглядывать жилище Максима. – У меня имя и отчество есть, Иван Петрович.
– Если это не допрос, то, что же? – поинтересовался Максим, откидываясь на спинку. – Да, вы присаживайтесь, а то что-то усталым выглядите.
– Да и вы, Максим Александрович, не слишком бодро смотритесь, – полицейский сел в предложенное кресло.
– А ведь удобно, черт возьми, – он улыбнулся, и с наслаждением вытянул ноги.
– А будет у нас, Максим Александрович, всего лишь беседа. Видите, – он показал пустые руки, – безо всяких бумаг к Вам пришел.
– По душам беседа?
– А это уж как вам угодно будет, Максим Ал…
– Просто, Максим, Иван Петрович.
– Хорошо, Максим так Максим, – он закинул ногу на ногу, и достал сигареты, – у вас ведь можно курить? – он втянул ноздрями воздух, пахнущий недавно выкуренной папиросой.
– Пожалуйста, – Максим выбил беломорину из пачки, и прикурил от зажигалки капитана.
Иван Петрович сделал несколько затяжек, покрутил сигарету в пальцах:
– А пепельница у вас есть?
Максим тяжело поднялся и принес стеклянный стакан:
– Вот, вместо пепельницы, редко курю.
Его гость, неторопливо затягиваясь, осматривал квартиру. Максим в свою очередь не спешил начинать беседу. Когда сигареты были докурены и затушены в стакане, он прервал молчание.
– Так что же случилось?
– А случилась, – капитан в упор смотрел на Максима, – с одной стороны вещь хоть и противная, но в наше время обыденная, а с другой вещь еще боле противная, но уже далеко не такая привычная.
– Загадками говорите, Иван Петрович.
Максиму был непонятен этот капитан. Или капитаны у нас стали такими эрудированными, или это был совсем не капитан, и уж тем более не полицейский. И дело не в том, что он никак не мог прощупать сидевшего напротив него, после маятника это привычное явление. Ну не выглядел, визитер, служителем закона.
– Не возражаете, я огляжусь? – капитан встал.
– Да, пожалуйста. Вы так и не сказали, что произошло.
– Что вы можете сказать о своих соседях.
– О каких именно, их много.
– О тех, что живут над вами.
– С виду приличные люди, он – работает педагогом, где она – не знаю. Девочка, Лидочка, школьница. – После происшедшего, Максиму, было трудно называть этих людей по именам.
Договорив, он понял что прокололся.
«Он, она, а девочку по имени назвал. Дурак! Расслабился».
Оставалось надеяться, что капитан не заметит оговорки. Заметил. Стрельнул в его сторону глазами, оторвавшись от обозревания книжных полок.
– Продолжайте, что вы остановились? – он стоял, сцепив за спиной руки, покачиваясь с пятки на носок, и рассматривал книги. Максим видел тугие валики мышц, обтянутые светлым хлопком рубашки.
Вот она несуразность, та, что никак не мог поймать Максим в облике его визитера. Слишком мускулистый для замученного жизнью опера. Плечи – широкие, поднятые, словно удерживающие тяжесть, вверх. Видел он уже, похоже задранные, будто прикрывающие шею, плечи. Года три назад, Максим был на семинаре старого мастера, приехавшего из Японии. Представителя Дайто-рю Айки-Дзюцу, старой жесткой школы оружейного и безоружного боя самураев. Его тогда поразили нерационально поднятые, словно зажатые плечи мастера. Ему потом объяснили, что тот долго, с детских лет, работал в тяжелых доспехах. И поднятые плечи, вошли в привычку, как компенсация тяжести, ложившейся на них. Очень похоже, были подняты плечи и у явившегося капитана.
Нелепо было думать, что простой опер в свободное время, размахивает мечом, нарядившись в самурайские доспехи. Это и для столицы было редкостью. А для их города, расположенного в средней полосе России, совсем далеко от Японии, тем более.
«Броник, забрезжила разгадка, все просто. Он много времени провел в бронежилете, сросся с ним, и тот стал привычным как кожа. Никакой он не опер, а кто?»
«Параноишь, дружок» – мысли метались в голове.
– Да продолжать собственно и нечего, я плохо с ними знаком, знаете интересы разные.
– А я вижу – интересы у вас разнообразные, – Иван Петрович, отошел от книжных полок.
Прошелся по спортивному уголку, оборудованному Максимом. Провел рукой по штанге, хлопнул ладонью по пневмогруше, ткнул кулаком в большой боксерский мешок. Профессионально так ткнул, на взгляд Максима. От удара, кожаная поверхность завибрировала, в месте соприкосновения образовалась вмятина, хоть сам мешок даже не дрогнул.
– Ого, какой инвентарь, килограмм семьдесят весит, мешочек-то профессиональный.
– Девяносто. Да и у вас, удар, я вижу поставлен. Как говориться удар понимающего опрокидывает противника назад, удар Мастера заставляет противника падать вперед. – Максим весь подобрался, взводя внутреннюю пружину.
– А что вы так напряглись, Максим Александрович? – вопреки просьбе Максима, он назвал его по имени-отчеству. Визитер, смотрел на него, добродушно улыбаясь.
Максим, усилием воли заставил себя расслабиться.
– Вы меня в чем-то подозреваете?
– А в чем я могу вас подозревать? – задал встречный вопрос капитан.
Максим пожал плечами.
– Может, все же расскажете, что там произошло? – Он показал пальцем на потолок.
– Произошло нападение, на квартиру гражданина Цикаридзе Ефима Модестовича, старшего преподавателя Медицинской академии. При нападении, также пострадала жена данного гражданина, Ольга Викторовна Федорова, и ее дочь Лидия Петровна Федорова. – Надел на себя маску полицейского капитана, Крюков.
– Девочка сильно пострадала? – нейтральным тоном спросил Максим.
– Значит, насколько сильно пострадали ее родители, Вас не интересует?
– Не очень.
– В том то, как раз и странность, девочка отделалась очень и очень легко, по сравнению с ее отчимом.
– А разве, Ефим Модестович, не ее отец?
– Нет, всего лишь отчим. Вы этого не знали?
– Нет, – Максим качнул головой, непонятно почему соврав. Об это знали все живущие во дворе.
«Еще прокол в копилку» – он мысленно поморщился.
– Легко, это как?
– Разорванное платье и пара синяков пониже спины.
– Мать?
– Небольшой ушиб головы, жить будет.
– Отчим, значит, не будет?
– Да нет, будет. Подлечится и будет. – Крюков, стоял к Максиму спиной, и глядел в открытое окно.
– Сильно его?
– Перелом ребер. Сломаны рука, нога, – начал перечислять он, – ушиб внутренних органов, многочисленные ушибы мягких тканей лица.
Его голос становился все тише, пока совсем не замолк.
– Перелом носа и нижней челюсти. Отбитый пах. Сотрясение мозга. Не смертельно, но крайне болезненно, видимо работал профессионал. – Продолжил он, выдержав паузу.
Неожиданно резко, всем телом, повернувшись к Максиму, он произнес:
– Покажите руки.
Максим, усмехнувшись, вытянул руки:
– Вы думаете, это я его? Мотив?
Кожа на костяшках была, конечно, огрубевшей, но без ссадин. Максим, тоже был в некотором роде профессионалом.
– Да в том-то и дело, что мотива у вас нет, – Крюков поднял голову к потолку, – а алиби есть. Ведь так?
– На какое время, вас интересует, мое алиби?
Их разговор напоминал, схватку опытных фехтовальщиков. Короткие, скупые передвижения. Легкие уколы, проверяющие защиту. Финты, призванные провалить противника, заманить его в ловушку. Пока капитан, выигрывал. Максим допустил несколько досадных промахов. Сказывалась спокойствие последних пяти лет.
– Где, вы были между десятью и одиннадцатью вечера, Максим Александрович.
Максим тяжело поднялся. Пошарил в брошенном, около двери, пакете, вытащил чек – протянул. Опер взял, мельком глянул и сунул в карман.
– Значит, вы ничего не слышали?
Максим хотел покачать головой – нет. Но тут же опомнился. Вот ведь, чуть не попался, свинец в голове мешал думать. Ему смертельно, захотелось выпить, он с тоской подумал о «Белуге» стоящей в холодильнике.
– Меня не было в квартире.
– Ах, да извините, – капитан, достав из кармана чек, начал изучать его.
Поднял голову к потолку.
– У, вас тут звукоизоляция?
– Люблю, знаете, тишину.
– То-то я гляжу потолок странный какой-то. Хорошая?
– На барабанной установке можно играть, никто не услышит.
– Или во время секса, так кричать, что ни звука наружу не проникнет.
– Это, вы, к чему? – Максим вскинул брови, изображая удивление.
– Да так, – неопределенно ответил капитан.
– А, вы, выпить хотите, товарищ капитан? – Максим решительно направился к холодильнику.
– К чему этот вопрос, – капитан качнулся с носка на пятку.
– К тому, что я хочу выпить, а один не привык.
– Недавно, вам это не помешало, – сделал выпад, опер.
– Тогда были особые обстоятельства, – парировал Максим.
– Какие, если не секрет?
Максим замер перед открытым холодильником. Молча повернулся к спрашивающему. Взглянул прямо в серые усталые, с льдинками на дне, глаза.
– Годовщина, со дня гибели семьи, – голос еле-еле, на самой грани, дрогнул.
– Извините, – опер кажется смутился, и первым отвел глаза. Дальше развивать тему он не стал.
– Так будете? – Максим повернулся к холодильнику.
– Моя смена кончилась, так отчего не выпить с хорошим человеком?
Максим услышал, как скрипнуло кресло.
– Только у меня с закуской беда, сок томатный, пара сладких перцев и огурчики соленные, – он выставил на придвинутый к креслу журнальный столик, запотевшую бутылку, пару стопок, стаканы под сок и нехитрую закуску.
– Самое то, не есть собрались, – Крюков улыбнулся.
Улыбка у него была хорошая, открытая. Светлая, в общем, улыбка. Давно Максим не видел, чтобы так по-хорошему улыбались. И улыбался он явно не представившемуся случаю выпить. Не похож был опер на любителя выпить.
Иван Петрович, ловко скрутил пробку, не глядя разлил, поровну разлил, между прочим. Они не чокаясь, лишь приподняв в знак уважения рюмки, выпили.
– Хороша, водочка, – опер звонко щелкнул, по бутылке.
Максим тем временем, сноровисто порезал перец, налил в высокие стаканы сок. Выложил из банки, маленькие, не больше мизинца, корнишоны, и разлил по второй. Не так ловко как, гость (именно гость, человек с которым разделил еду и питье для него становился гостем, с кем попало Максим не пил), но пришлось обоим ровно.
Выпили по второй. С хрустом закусили сладким болгарским перцем. Не чинясь, Крюков, плеснул по третьей:
– Дабы не нагрелась.
Очередная порция водки вслед за своими товарками легко скользнула в пищевод. Напряжение все это время державшее Максима, стало отпускать. И видимо не одного его, широкие плечи гостя, немного расслабились. Они синхронно достали курево и с наслаждением закурили. Максим откинулся на спинку кресла, чувствуя, как гость сквозь полу прикрытые веки наблюдает за ним.
«Рано расслабляться, брат, рано. С Иваном, свет, Петровичем расслабляться нельзя, схарчит в два приема».
– Хорошо у вас, Максим Александрович. Скромно, но… не скажу, что уютно, но чувствуется индивидуальность.
Максим, открыл глаза, оглядел комнату. Низкий журнальный столик, два кресла на гнутых ножках (единственное, что он оставил себе после гибели родителей). У окна на полу застеленный матрас служивший ему постелью, у другого – книжные полки и спортивный уголок. Пол застелен плотной циновкой.
– Мне, большего не надо, живу один.
– Я так понимаю, вы из двух комнат одну сделали, – полу утвердительно полувопросительно сказал гость.
– Люблю пространство.
– Хорошо, – непонятно сказал, опер.
Загасив сигарету, Крюков спросил:
– Еще по одной, Максим Александрович?
– Давайте без официоза – просто Максим, – он повторил свою просьбу.
– Что ж Максим, так Максим, тогда я просто Иван.
На этот раз они чокнулись. Иван сидел, и неторопливо потягивая сок, курил.
– Так что же все-таки там произошло? – Максим мотнул головой куда-то вверх.
– Тебе, так хочется знать?
– Завтра все равно соседи расскажут.
– Да что они там расскажут, наплетут с три короба, – он махнул рукой и глотнул сока. – Да мутная какая-то история. Напал на них кто-то. Избил хозяина.
– А что хозяйка с дочкой говорят?
– Жена твердит – ничего не помню, девчонка в шоке, – то, что хозяйка квартиры валялась голая в коридоре, Иван опустил. – Ничего не взято, двери не взломаны. По всему, женщина сама впустила напавшего. Да кому они нужны. Ни бизнесмены, с политикой не завязаны. Может студенты, недовольные отомстили? Не похоже. Слишком профессионально сработано. Быстро, качественно, никто ничего не видел.
– Или бояться сказать, – подал голос Максим.
– Нет, не то, что я запуганных свидетелей не видел? – Опер потер лоб. – Да и ряд странностей присутствует.
Он замолчал.
Максим кинул новый «шар»:
– А что собачки, след взяли?
– В том-то и дело что нет, лестницу дрянью какой-то посыпали. Давай, Максим, не будем об этом, – он разлил остатки водки, – мутная история.
Четвертая порция спиртного совсем их расслабила. Максим неожиданно для себя понял – ему нравится сидевший напротив человек. Коротко стриженный, с широко расставленными, над прямым носом, серыми глазами. Привычный лед, в глубине которых, немного подтаял. Он кого-то неуловимо напоминал ему.
Максим прикрыл глаза, прислушиваясь к приятному шуму в голове. Сейчас, когда после маятника его способности на время спрятались, было хорошо вот так сидеть, не окружая себя защитными барьерами.
– Максим, не взять ли нам еще бутылочку? – вывел его из задумчивости голос гостя.
– А как запрет, Иван Петрович? – поддел его Максим.
– Можно и служебным положением воспользоваться. – Крюков подмигнул Максиму. – А, Максим, воспользуемся?
Максим прислушался к себе, слова еще об одной бутылке, вызывали в организме определенный позитив. Он утвердительно кивнул.
Они отоварились водкой все в том же супермаркете, неоновые огни которого слегка поблекли в предрассветной синеве. Касса по случаю позднего, точнее раннего, времени работала одна. И как раз та, где расплачивался Максим. Взяли все ту же «Белугу», помидорки, огурчиков, соленой капусты и пару литров минералки. Иван настоял расплатиться пополам.
Шагая к выходу, в стекле двери Максим увидел, как капитан наклонился к кассирше и что-то сказал. Молоденькая девочка, с сильно накрашенным, но хорошеньким и заспанным личиком кивнула ему, что-то отвечая. Склонившись к ней еще ближе, он зашептал в маленькое оттопыренное ушко. Девчонка слушала, нахмурив бровки, а под конец весело расхохоталась и смущенно махнула на того рукой.
– Вот, так вот брат, – непонятно сказал опер, когда они закурили на крыльце.
Остальное он помнил смутно.
Проснулся, Максим с тяжелой головой и гадким вкусом во рту. Тело было покрыто липким потом, в квартире стояла удушливая жара, даже распахнутые окна не помогали. Опер Крюков, спал в кресле, неловко подогнув ноги. На нем красовались лишь трусы – модные боксеры с плейбоевским кроликом. Неожиданный наряд для полицейского.
Максим постоял, разглядывая мощное тело гостя, обильно покрытое шрамами. Покачал головой, полицейский, капитан, как же – держи карман шире, и пошел в ванную. С удовольствием принял душ, попеременно включая то нестерпимый кипяток, то поток ледяной воды. Давящая хмарь в голове потихоньку отступала. Почистив зубы, он полностью пришел в себя. Закрыв глаза, постоял, прислушиваясь к окружающему миру. Последствия маятника уходили, и он начал восстанавливать внутренние щиты.
В дверь ванной стукнули.
– Долго ты еще? – хрипло спросил капитан.
– Выхожу.
В дверь бочком протиснулся Крюков и включил воду, хмуро сказал:
– Полотенце найдешь?
– Обижаешь начальник, – сказал Максим, хлопнув его по голому плечу.
– Ну и ладненько, – Иван задернул занавеску.
Максим стоял у открытого окна, тянул ледяную минералку, слушая как за стеной, плещется вода. Капитан вышел из ванной с полотенцем на жилистых бедрах. Взял протянутую бутылку, и, содрав зубами пробку жадно начал пить. Допив, крякнул.
Максим повернулся к нему. Они стояли напротив друг друга. Одного роста, широкоплечие, кряжистые, с мускулистыми животами, длинными руками и ногами. Только торс Крюкова был покрыт короткими, похожими на коротко стриженый мех, волосами. Максим понял, кого напоминал ему опер Крюков – его самого.
– Ну что Максим, душевно вчера посидели?
– Хорошо, Иван, – он кивнул, чувствовал, разговор предстоит крепкий.
– Теперь и серьезно поговорить можно, да, Максим?
Он кивнул, можно:
– От чего с хорошим человеком не поговорить?
– Ты ведь глупостей делать не будешь? Умный.
– Не тот возраст, чтобы глупить.
Крюков поправил на бедрах махровое полотенце. Точно такое, только желтое было повязано на талии Максима. Рассмеялся.
– Хороши же мы были, если бы махаться начали. – Пояснил он, глядя в глаза Максима.
Рукой нашарил на столе пачку:
– Будешь?
Максим покачал головой.
– Ну, как знаешь, – Крюков прикурил сигарету, подбросил пачку в ладони и без замаха, движением одной кисти бросил ее Максиму.
Максим легко поймал ее (не Бог весть какой трюк), аккуратно положил на стол и повернувшись к Ивану спиной поставил турку на огонь:
– На тебя делать?
– Хороший варишь?
– Никто не жаловался.
– Тогда делай.
Максим спиной чувствовал, как слегка расслабился опер:
– Да ты, Иван, не напрягайся, рассказывай, зачем я вам понадобился.
– Кому это нам?
– Ты дурку не включай, еще скажи, что простым опером работаешь. – Помешивая в турке кофе, он чутко вслушивался в тишину у себя за спиной.
– Ладно, тебя не обманешь. Никакой я не опер.
– И не Иван свет Петрович Крюков, да? – по кухне плыл терпкий аромат хорошего кофе.
– Не Крюков, но Иван Петрович.
Максим знал, гость говорит правду. Он ловко подхватил турку с огня и разлил по чашкам. Иван втянул ноздрями запах.
– Пахнет хорошо.
– Что я еще хорошо делаю? – он стоял, прислонившись спиной к мойке, чутко держа в руках крохотную чашку с чернильного цвета жидкостью.
– Акцию хорошо спланировал.
– Какую, акцию? – Максим по-настоящему удивился.
Бывший капитан ткнул пальцем в потолок. Максим вздохнул:
– Это была не акция, и уж тем более, не спланированная.
– А что это было? – Иван затушил окурок и, откинувшись на подоконник, поднес к губам чашку.
Максим нахмурился:
– Ты не поймешь, Иван.
– А ты попробуй, я умный, пойму.
– Тут дело не в уме, долго рассказывать придется, чтобы, что-то понять.
– А я никуда не тороплюсь.
Максим глотнул кофе. Пауза затягивалась.
– Лады, только сначала сам расскажи, что тебе известно.
Он спросил специально, чтобы не сболтнуть лишнего. Вот только трюк его не удался.
– Хорошо. – Иван, отпил кофе, неторопливо достал сигарету из пачки, долго раскуривал.
– Начнем с того, что никакой ты не Максим Александрович Лотов.
Максим жестом остановил его. Сходил в комнату принес пачку «Беламора». Тяжело опустился на табурет. Прикурил. Втянул в себя тяжелый дым, кивнул – продолжай.
– Твое настоящее имя Петр Викторович Свержин, сын крупного адвоката, муж дочери известного профессора.
Максим прикрыл глаза.
Воспоминания, которые, казалось, он давно похоронил, тяжелым мутным клубом всплыли в памяти. Ему сделалось дурно. Голос лже Крюкова потускнел, вытесненный событиями десятилетней давности.
Петр Свержин.
Десять лет назад…
– Ну что, Петро, в дорогу готов? – Голос отца весело грохотнул в ухо.
Я поиграл мышцами:
– Всенепременно, батя.
– Зови своих, мы подъехали.
Под окнами, призывно бибикнула, «японка» отца.
– Олюня, бери Настюху, родители приехали.
– Уже бежим, – жена потерлась носом о мою щеку, сунула, капризничающую с утра дочку в руки, – держи.
Я подхватил теплый комочек на руки. Чмокнул в сморщенное заплаканное личико.
– Ну, что ты малышка, ехать не хочешь? А там тепло, ласковое море, свежий воздух.
Мы долго подгадывали время, чтобы всей семьей отправиться отдыхать. Но все не складывалось: то у отца процесс, то тесть занят. В середине августа все, наконец, собрались. И вот теперь мы отправляемся к Черному морю, где отец Ольги снял на две недели шикарную дачу, находящуюся в двух шагах от моря. Долго решали, как ехать, пока отец не сказал:
– Ша! Едем на моей «Тойоте». Десять мест, все удобства, кондиционер – красота, в общем.
Тесть согласился, но с условием, что вначале поведет он. Батя заскрипел, но согласился.
Споро погрузили вещи. И вот едем. Отцы семейств, впереди, говорят о чем-то своем – адвокатском. Тесть – профессор, юрист и по совместительству бывший мент, ожесточенно спорил с отцом. Они обсуждали последнее дело, которое успешно закончил мой отец.
Женщины, за исключением семнадцатилетней Кати, занялись полугодовалой Настюхой. Они весело щебетали, передовая дочку друг другу. Трясли перед ней игрушками и сюсюкали. Девочка перестала плакать, но выглядела недовольной.
Я пристроился рядом с Катенком (так свояченицу звали в семье). Та, нахохлившись, сидела, уткнувшись лбом в тонированное окно. Толкнул ее в плечо:
– Ты че куксишься? На море не хочешь? Там сейчас самая благодать, парней молодых много.
Она неприязненно взглянула на меня, отвернулась. Она не любила меня, я усмехнулся – пусть покривляется. Пользуясь тем, что она смотрит в окно, скосил на нее глаза. Природа не обделила ее внешностью. Высокий рост, тонкая талия и пышные формы, должны были сделать ее в недалеком будущем неотразимой. Голые круглые коленки притягивали взгляд.
– Голова болит, – вдруг отозвалась она.
– Хочешь, таблетку дам?
– Да пошел ты, – тихо, чтобы не услышали мать с сестрой, сказала она.
Я вздохнул, быстро скосил глаза на просвечивающую под майкой молочно белую грудь с розовыми сосками, тьфу ты, черт, и отвернулся.
Откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. Ночь выдалась бессонной. Настюшка капризничала, плакала во сне и металась по кроватке. То ли зубки резались, то ли удушливая жара пополам со смогом так действовали на нее, но выспаться нам не удалось. И сейчас я потихоньку засыпал, убаюкиваемый мерным шумом машины, идущей на мягкой, глотающей малейшие неровности, подвеске.
Машина плавно вошла в поворот, меня полусонного качнуло в сторону. Голова легла, на что-то мягкое. Щекой я почувствовал нежную бархатистость кожи Катиного плеча. Она на мгновение напряглось, закаменев, а я окончательно провалившись в темноту сна, напоследок ощутил, как расслабились ее мышцы, и почувствовал мягкое прикосновение к щеке…
– Максим, тебе плохо?
Он помотал головой, и понял, что Иван давно молчит, а он со словами выплескивает из себя застарелую боль.
– В той аварии, в живых остался ты один, сильно помятый, но живой.
Максим открыл глаза. Иван запнулся, увидев на его глазах слезы. Максим жадно затянулся раз, другой. В голове зашумело.
– Да помятый, – он зло усмехнулся, – компрессионный переломом позвоночника, тазовых костей и ног, сильный ушиб правой половины головы, а больше ни царапины, представляешь ни одной царапины. Ты понимаешь, что это такое, быть живым, когда все кого любишь, умерли? Понимаешь? – он почти кричал, глядя в спокойные серые глаза.
Иван не отвел глаз. В их глубине, за изрядно подтаявшими, за прошедшую ночь льдинками, плескалась неподдельная боль и сочувствие.
– Если бы я не понимал, меня бы здесь не было, – он прикурил новую сигарету от предыдущей.