Утро настало серенькое и какое-то милое. То ли из-за высокой просини, кое-где просвечивающей на стыках войлочных облаков, то ли из-за подновившего за ночь сугробы чистого снега. Мне хорошо бегалось и дышалось, поэтому я совершила бросок через сквер до метро, чего обычно зимой не делаю. Я самозабвенно трусила по утоптанной ранними трудягами дорожке и вдруг впереди увидела Вика. Он покупал что-то в газетном киоске. Вот-вот сядет в служебную машину и укатит. А мне так захотелось пожелать ему удачи. Недавно Измайлов доказывал, будто я выдумываю преступление за преступника. Сам же душегуб в большинстве случаев действует спонтанно и, если что просчитывает заранее, то приблизительно. Времена, мол, такие – средств умерщвления много, способных здраво свидетельствовать людей мало, и вообще громадный современный город – лучший сообщник. Убийство Косаревых с этих позиций было старомодным, то есть задуманным, спланированным и подготовленным. И тогда на пробежке мне казалось, что раскрываться оно должно в тиши кабинета в духе Шерлока Холмса. И что Вику об этом необходимо сообщить.
Измайлов уже засовывал в карман сдачу – никак не приучу важно извлекать подаренный мною роскошный бумажник – и поворачивался спиной. А мне до него оставалось одолеть расстояние длиною в одноэтажный бетонный магазинишко. Я прикинула, что если оббегу его сзади, успею вылететь ему навстречу. Завопив: «Вик, подожди», я ринулась на задворки. Возле двери в подсобку возлежал громадный пегий кобель кавказской овчарки. Мое шумное и резкое появление он воспринял, как попытку бесплатно получить то, что надлежало покупать за свои кровные с другой стороны. Зверь зарычал, упруго вскочил и подпрыгнул. С перепугу мне почудилось, что его косматая безухая башка с оскаленной мордой взмыла надо мной на полметра. Заслонив руками лицо, я развернулась, и лучший из охранников впился клыками в мою пятую точку. Худшие иногда в таких случаях стреляют без предупреждения, но попадают не всегда. Все произошло так неожиданно и быстро, что я заорала: «Фу, скотина, фу», когда он на секунду разжал челюсти. Этого мига мне хватило, чтобы ощутить, как мерзко пахнет у него из пасти, отскочить за угол и услышать сочный щелчок продравших воздух зубов.
Полковника Измайлова и его машины уже не было, к метро спешили полусонные люди, мое мягкое место горело, и душа наполнялась недоумением. Я пробежала немного в направлении дома и поняла, что не могу – больно. Потирая обиженную псом часть тела, кое-как дохромала до квартиры, стянула брюки, убедилась в целости плащевки. А затем с изумлением обнаружила четыре лениво кровоточащие симметричные ссадины на коже. Еще раз осмотрела материал – ни дырочки. Набрала рабочий номер Настасьи:
– К операции готовишься? Прости великодушно, что отвлекаю…
Молча, выслушав краткий отчет о моих злоключениях, Настасья десять минут обзывала меня такими словами, которыми я на обратном пути «кавказца» не осмелилась наградить.
– Немедленно привейся от бешенства, – велела подруга. И, звучно посопев, злорадно добавила: – И от столбняка тоже, не повредит.
– Не буду, – подала голос я. – Ты сама говорила, что от столбняка прививают, если в рану попала земля, а от бешенства, если звериная слюна. Но штаны не порваны. И потом, он не бешеный. Просто я слишком заполошно ворвалась на его территорию. Скорее уж у меня это самое.
– Сдохнешь, – припугнула Настасья.
– Ну и ладно.
– В страшных муках судорог.
– Скоро?
– Вот дура! Поль, почему у тебя все всегда буквально, а не образно? Поднабралась здоровья, называется. На свою задницу.
– Насть, почему так ходить больно?
– Жрать надо регулярнее и больше, амортизационный жировой слой наращивать. Вцепился, сволочь, в мышцу. Конечно болезненность выше. Все, я пошла, у меня резекция желудка.
– Ох, лучше укус, – признала я. – Ни пуха.
– Лучше не соваться в подворотни. И изредка головой думать, а не тем, за что тебя кобель тяпнул. Йодом хоть обработай. К черту.
«Все из-за Вика, – думала я, добросовестно прижигая саднящие отметины. – Неслась к нему, как угорелая, и вот результат. Вечером обязательно предъявлю претензии и покажу будущие шрамы. Нет, стану его избегать, пока не заживет. Потому что Настасьины комментарии по сравнению с его оценкой произошедшего – комплименты. А ведь забавно. Пес оправдан – у него сработал инстинкт. Зато Измайлов, вроде как виноват. Не почувствовал моего стремления к нему, не услышал оклика и топота, не спас. Глупое я существо. Что за привычка валить все на близких? Умные люди кого в своих бедах обвиняют? Власти! А чего от них требовать? Отстрела бродячих животных? Жалко „кавказца“, хотя ребенка мог загрызть насмерть. Да и до моего любопытного носа чудом не дотянулся. Отхряпал бы, по-другому запела бы, защитница городской фауны. Будоражащие мысли. Спокойнее дуться на Вика, которому любовь не открыла глаз на затылке».
Я могла бы долго продолжать в том же сентиментальном духе, но зазвонил телефон.
– Поля, мы собираемся навестить родителей Саши и Вали. Ты с нами? – спросила Лиля Сурина.
– Я?
– Значит, с нами. Заедем через час. Я звякну из машины.
Теперь у меня еще и в висках закололо. Неразлучной троице понадобилась попутчица? Я ни одного родственника ребят в глаза не видела, и Лиля об этом знала. Не случись контакта с бдительным зверем, мне было бы над чем поломать голову, считая минуты до звонка. А тут я вяло и трусливо спросила себя, не разумнее ли полежать до вечера. Ответила: «Безусловно, разумнее. Укладывайся, укрывайся пледом». И потащилась под душ, вспоминая, как Настасья отмахивается от предложений побездельничать: «На кладбище отдохну». Нет, не получалось у меня смиренно ждать, пока сыскари Измайлова назовут имя убийцы. Вчера я сказала Вику правду, дескать, сама не лезла, меня втянули. И продолжали втягивать. Впервые в жизни мне это не нравилось. Добровольные попытки Лили связаться со мной, визит Илоны, якобы посланной Валей за десять дней до гибели, сегодняшнее, в сущности, не предполагающее отказа приглашение выразить соболезнования родне убиенных складывались в цепочку неведомого назначения. Нас тревожит не неизвестность, а вариабельность будущего. Мне надо было сосредоточиться и как-то подготовить себя к грядущим испытаниям. Но я только старалась не задеть губкой, а потом полотенцем ссадины, осторожно натягивала одежду и гадала, выпить обезболивающее, или толку от него не будет. На корню рубит фантазию телесная боль, как ни крути.
Друзья Косаревых уложились в сорок минут. Стиснув зубы, я спустилась на улицу. Знала бы, что будет так тяжело, не согласилась бы. Егор угловато притулился на водительском месте, рядом с ним восседала суровая Лиля, Аня вжалась в заднее сиденье. Я попыталась аккуратно присоединиться к ней и поняла, что обречена улыбаться сквозь слезы. Куда только я не пыталась переносить тяжесть тела, даже на руки. И все равно, когда машину потряхивало, впору было стонать. Выручало то, что настроение у всех было омерзительным. Поэтому и мои непрерывные стенания в голос никого не смутили бы. Поскольку молчать я не могу ни при каких обстоятельствах, пришлось начинать разговор: