Томуся сидела на большой кровати и приговаривала:
– Агусеньки, агусеньки, ой, какие мы хорошенькие…
Увидев меня, подруга улыбнулась:
– Смотри, настоящая красавица.
Я глянула через ее плечо и едва сдержала крик ужаса. В белых пеленках барахталось нечто, больше всего напоминающее паучка. Круглый живот и тощенькие лапки. У младенца была абсолютно лысая голова и сморщенное личико. Вот уж не предполагала, что новорожденные такие страшные! Может, Томуся подобрала какого больного? И то верно, здорового небось никто выкидывать не станет…
– Правда, хороша? – не успокаивалась Тамара.
– Жуткая красавица, – протянула я, – просто оторопь берет, только следует немедленно позвонить в милицию.
– Зачем? – изумилась Тома.
Младенец неожиданно закряхтел, сжал крохотные губки, потом разинул беззубый рот и издал отвратительный ноющий звук, больше всего похожий на мяуканье влюбленной кошки. Так вот это кто орал только что, а я уж решила, будто Клеопатра вновь возжелала «выйти замуж».
– Сейчас, сейчас, – засуетилась подруга и моментально всунула в разверстый ротик соску.
Ребенок сосредоточенно зачмокал. Содержимое бутылочки быстро стало уменьшаться.
– При чем тут милиция? – переспросила Тома.
– Ну вдруг ребенка ищут родители!
– Никто ее не ищет. Кушай, кушай, солнышко, – щебетала Томуся.
– Все равно следует сообщить в соответствующие органы, не можем же мы оставить у себя девочку!
– Почему нет? – удивилась Тамара.
– Ты с ума сошла! Немедленно иди звонить, хоть и жаль подкидыша.
– Какого подкидыша?
– Этого, – ткнула я пальцем в довольного младенца, – кстати, может, она китаянка – и получится международный скандал!
Томуся уставилась на меня своими огромными голубыми глазами, потом поинтересовалась:
– При чем тут китайцы?
– Ну смотри, какого он, то есть она, желтого цвета и глазки-щелочки…
Томочка рассмеялась:
– Вилка, это желтуха, а глазки просто припухли, вот увидишь, через неделю они откроются.
– Гепатит! – пришла я в полный ужас. – Ребенка следует срочно положить в стационар, он может скончаться от заразы, немедленно иду вызывать «Скорую».
– Стой, стой, – заулыбалась Катюша, – к гепатиту эта желтуха никакого отношения не имеет, такое приключается иногда с новорожденными.
– Откуда знаешь? – недоверчиво спросила я, глядя на живой «апельсин».
– Вот, – показала Тома книгу, – доктор Спок, «Ребенок и уход за ним».
– И что нам теперь с этой девочкой делать?
– Растить, – преспокойно ответила Тамара, – а там Машка из больницы выйдет и заберет.
– Так это родионовская дочка, – облегченно вздохнула я. – Почему же она у нас?
– У Маши жуткий мастит, – сказала Тома, убирая пустую бутылочку. – Температура сорок, грудь разнесло, как подушку, ее в больницу отправили, а девочку оставить не с кем. Так, теперь после еды следует постоять сусликом.
После этой фразы она подняла крохотную девочку вверх, та моментально икнула, и по ее подбородку потекли белые слюни. Я только вздохнула. В свои тридцать пять лет Машка Родионова ухитрилась четыре раза выйти замуж. С удивительным постоянством она наступала на одни и те же грабли. Первый супруг оказался моряком и алкоголиком, второй – артиллеристом и алкоголиком, третий – десантником и алкоголиком, четвертый – сапером и алкоголиком. Почему ее постоянно тянуло к людям в погонах, непонятно, но все Машкины браки заканчивались разводом и горькими слезами, пролитыми на нашей кухне.
Потом Родионова решила, что брачных экспериментов хватит, и задумала родить ребенка. Мы отговаривали ее, как могли, но Машка отмахивалась.
– Хочу сына, работаю дома, денег хватит.
Любвеобильная Машка – отличный компьютерщик и на самом деле прекрасно зарабатывает. В результате появилась девочка, имени отца которой никто не знает. Родионова только вчера прибыла из роддома, а сегодня уже угодила в клинику.
– Куда в подобном случае девают младенцев одинокие матери? – поинтересовалась я.
– Их кладут вместе с родительницами в больницу, – пробормотала Тома, довольно ловко заворачивая спокойно спящего ребятенка, – только там очень плохие условия, можно инфекцию подхватить. Мне совсем нетрудно приглядеть за Никой.
– Ее Вероника зовут?
Томочка слегка покраснела.
– Маша имя ей еще не дала. Это я так. Нужно же к ней как-нибудь обращаться. Вероника, по-моему, очень здорово, можно звать по-разному: Верочка, Ника, Никуша, Никочка… Ну какие хлопоты с таким чудом?!
Я тихо пошла на кухню. От всех пережитых событий разыгрался зверский аппетит. Уже сварив сосиски, я вздохнула. Очевидно, я генетический урод, но младенцы не вызывают у меня никакого умиления. С детьми могу иметь дело после того, как им исполнится семь лет. По крайней мере, с этого возраста с ними можно разговаривать.
Ровно в одиннадцать утра, судорожно сжимая в руке кассету, я стояла у входа в «Седьмой континент». Мимо равнодушно текла толпа, никто из женщин даже не глядел в мою сторону. Минутная стрелка перепрыгнула сначала на цифру «пять», потом на десять…
– Эй, тетка, – раздалось сзади, – как пройти к Киевскому вокзалу?
Я резко повернулась. Чуть прищурившись от неожиданно вышедшего солнца, передо мной стояла худенькая девушка, почти девочка, в невероятно красной куртке. Черные волосы, роскошные, блестящие, вьющиеся картинными прядями, она отбросила за спину. Огромные карие глаза, тонкий нос, смуглая кожа, но на цыганку не похожа, скорей молдаванка.
– Ну, – весьма сердито поторопила девица, – так что?
Я протянула ей кассету. Девчонка схватила пакетик, на секунду коснувшись ледяными пальцами моей руки, и испарилась. Пару раз ее кроваво-пунцовая одежда мелькнула в толпе…
Следующий час я провела, толкаясь между прилавками. Сейчас привезут Настю, возьму такси и доставлю несчастную к нам… Не успели часы пробить полдень, как я вновь встала часовым у входа в магазин. Время тянулось томительно: полпервого, час, четверть второго, два… Около четырех я, страшно расстроенная, спустилась в метро и поехала в дом на Волковом переулке. Либо нашла не ту кассету, либо бандиты обманули… Внезапно в горле запершило, и я принялась судорожно кашлять. Вот так всегда. Стоит чуть понервничать, начинается кашель, а потом садится голос, через десять минут начну хрипеть. Не понимая, что делать, я поднялась в квартиру, повесила в шкаф яркую куртку Полины и призадумалась. Может, пойти в милицию, хотя скорей всего уже поздно, Настю, наверное, убили…
«Дзинь, дзинь», – зазвенел телефон.
– Да, – пробормотала я, – говорите…
В трубке раздавался треск.
– Слушаю.
– Поля? – робко прозвучал тоненький голосок. – Это ты?
– Настенька, – заорала я, – говори скорей. Кассету отдала… Почему тебя не отпустили?
– Не знаю, что у тебя с голосом, Поля? Это ты? – зашептал ребенок. – Я сейчас тут одна, они все ушли.
– Простыла и охрипла, не волнуйся. Адрес, адрес скажи…
– Не знаю, – шелестела Настя.
– Что видишь из окна?
– Тут подвал, грязный и сырой.
– Как зовут похитителей?
– Не знаю.
– Почему тебя не вернули? – бестолково повторила я.
– Вроде хотят выкуп потребовать, – бормотала Настя, – они меня пока не обижают, умоляю соглашаться на все.
– Как думаешь, кто это придумал?
– У тебя на работе, в агентстве есть клиент, это его рук дело. Я слышала вчера, они думали, что сплю…
– Имя, имя назови!
Послышались частые гудки. Не успела я перевести дух, как телефон снова затрезвонил. Совершенно забыв, где нахожусь, я схватила трубку и заорала:
– Да, говори быстро.
– Торопишься куда? – спросил гнусный голос.
– Ты обманул меня! Где Настя!!!
– Скажи, пожалуйста, какая злая, – издевался мужик, – за кассету мое тебе спасибо, теперь денежки давай, сто тысяч долларов.
– Откуда у меня столько!
– Ну-ну, не надо прикидываться. Квартирку продай, мебель, как раз и наберется.
– А жить где?
– Некогда мне с тобой болтать, завтра позвоню и договоримся. Только имей в виду – отправишься в милицию, хана твоей сестре, усекла!
Не успел негодяй отсоединиться, как я моментально начала набирать номер Юры. Срочно, просто крайне срочно следует сообщить ему о происшествии – дело принимает нешуточный оборот. Но в кабинете явно никого не было. Стараясь сохранить трезвую голову, я набрала его домашний номер.
– Алло, – пропела Лелька.
– Юрка дома?
– Ты, Вилка, как будто не знаешь, что он тут редкий гость, – довольно сердито буркнула подруга. – Словно ясное солнышко утром заглянул – и все. Твой где?
– В командировке.
– Чего моего тогда дома ищешь? – огрызнулась Лелька.
– Когда придет?
– Хрен его знает, – ласково сообщила милицейская жена и отсоединилась.
Я уставилась на телефон. Как поступить? Бежать в управление по борьбе с организованной преступностью?
Аппарат зазвякал.
– А ты дура, – прогундосил противный голос, – не послушалась, в милицию звонила…
– Как вы узнали? – начала я и прикусила язык.
Похититель закашлялся:
– Нехорошо, ой, нехорошо, ну-ка, выйди за дверь да возьми коробочку.
– Какую?
– Иди, иди…
Он опять бросил трубку. Я осторожно выглянула на лестницу и увидела пачку из-под сигарет «Ява». Не понимая, зачем ее здесь положили, я открыла крышечку. Внутри лежала какая-то странная желтоватая полоска. Я прошла на кухню и вытряхнула ее на стол. В ту же секунду из моей груди вырвался вопль ужаса. На хорошенькой клееночке в бело-розовую клетку, на этой милой, очень приятной клееночке, лежал человеческий палец, скорей всего мизинец, крохотный и жалкий.
Телефон вновь заорал.
– Нашла? – деловито осведомился голос.
– Да, – промямлила я.
– Видишь, что бывает за непослушание, – спокойно объяснил негодяй, – еще хорошо, что не успела договориться с ментами, или ошибаюсь?
– Нет, – пролепетала я. – Там никто трубку не снял.
– Имей в виду, – абсолютно равнодушно вещал мой собеседник, – если опять в ментовку обратишься, конец девке придет! Да сразу убивать не стану, начну по частям присылать: сначала пальцы, потом уши, затем ноги, руки, голову. Недели за две целиком соберешь для похорон! Дошло?
Не в силах сказать ни слова, я, совершенно забыв, что мерзавец меня не видит, закивала в ответ.
– Ага, – констатировал тот, – дошло!
– Послушай, – наконец собралась я с мыслями, – но такую сумму за один день не набрать!
– Сроку десять дней, – рявкнул мужик, – больше болтать с тобой не стану. Одиннадцатого числа, ровно в девять утра, позвоню и скажу, куда тащить баксы. Не принесешь, пеняй на себя.
Не успела я выдавить хоть слово, как похититель отсоединился.
Во внезапно наступившей тишине четко стало слышно, как стучат часы в какой-то из комнат. Тик-так, тик-так, тик-так…
Как все дети алкоголиков, я почти с младенчества была предоставлена самой себе. Никого не интересовало, что я ем и где провожу время. Беспризорного ребенка может обидеть каждый, и к шести годам я научилась ловко драться, ругаться матом и никогда не давала себя в обиду. Когда мне исполнилось семь лет, папеньку посадили за кражу и моим воспитанием занялась мачеха Раиса, она тоже пила, но не каждый день, а запоями, поэтому жить с ней оказалось намного легче. Следовало только соблюдать несколько простых правил: не спорить с бабой, не мешать ей спать и, как только она, покачиваясь, входит в дом, моментально убегать на улицу. Впрочем, Раиса относилась к падчерице хорошо и трезвая никогда не обижала. Я искренне благодарна ей за все.
Неизвестно, что выросло бы из маленькой девочки, усвоившей с детства звериные повадки, но в первом классе меня посадили за одну парту с Тамарой Поповой, дочерью вполне благополучных и более чем обеспеченных родителей. Мы мгновенно подружились, и я стала постоянной гостьей в их огромной шикарной квартире. Отец и мать Томочки стали для меня вторыми, а вернее, первыми, настоящими родителями. Много сил положили они на то, чтобы научить подругу дочери самым элементарным вещам: есть при помощи ножа и вилки, чистить зубы, разговаривать нормальным русским языком без постоянного употребления нецензурного словечка «бля». Дядя Витя и тетя Аня не побоялись, что маленькая беспризорница дурно повлияет на их Тому. Это они сделали меня такой, какова я есть, и, естественно, после смерти Раисы и трагической гибели родителей подруги мы поселились с Томусей вместе, а я бросила институт, чтобы зарабатывать на хлеб насущный.
Сейчас, глядя на меня, трудно представить, каким волчонком я была в раннем детстве, и, честно говоря, та наглая, злобная девочка давно не напоминает о себе. Но иногда в минуту опасности во мне вновь просыпается прежняя Вилка. Та, которая отбилась от стаи напавших на нее бродячих собак, решивших отнять у ребенка бутерброд с колбасой. Вместо того чтобы кинуться бежать, рыдая от ужаса, я стала швырять в стаю все, что попадалось под руку: камни, палки, куски грязи и орать диким голосом: «Пошли на… сволочи, гниды!» Не ожидавшие такого поведения собаки разбежались, а я преспокойно доела свой бутерброд. Потом произошел еще более страшный случай.
Возле нашей хрущобы как раз возводили новую пятиэтажку. Нечего и говорить о том, как стройка манила к себе всех ребят из окрестных дворов. Несмотря на строгий запрет, дети пролезали через забор и играли в недостроенном здании. Естественно, я от них не отставала и однажды провалилась в гигантскую яму, узкую и глубокую, невесть зачем вырытую в подвальном помещении. Могла ли я самостоятельно выбраться из этого «пенала» с гладкими стенами? Сначала я кричала так, что сорвала голос, но время подбиралось к десяти вечера, другие дети давным-давно поужинали и преспокойно глядели телевизор. Искать меня никто не собирался, папенька валялся пьяным, а Раиса еще не вернулась с работы. Она пристроилась печь батоны на хлебозавод и угодила в ночную смену. К тому же была пятница, и до понедельника в подвал никто не придет. Поняв, что помощи ждать неоткуда, я перестала визжать, призадумалась, потом вытащила из кармана платьица красный пластмассовый совочек и принялась проковыривать в земляных стенах ступеньки. Пару раз я скатывалась вниз, уже почти добравшись до самого «выхода», но в конце концов около пяти утра, грязная, с обломанными ногтями и размазанной по лицу глиной, выбралась наружу. Дома папенька, естественно, надавал мне тумаков за испорченное платье и велел идти искать потерянные сандалии. Я сбросила обувь в яме, потому что босыми ногами было сподручнее цепляться за «ступеньки». Когда это случилось, я еще не ходила в школу, мне только-только исполнилось шесть лет.
Вот и сейчас у меня в душе окрепла мрачная решимость. Руки невольно сжались в кулаки, к щекам прилила кровь. Ну погоди, мерзавец. Ей-богу, ты не знал, с кем связался! Да если нужно, пройду сквозь бетонную стену, но добьюсь своего. В милицию теперь, естественно, обращаться не стану. Жизнь девочки Насти зависит только от меня, и нельзя исключить, что за мной идет слежка! Значит, я имею в запасе десять дней и должна в течение этого срока отыскать заказчика этого похищения, потому что рядовой исполнитель мне ни к чему: ему просто заплатили за работу деньги. Нет, нужен тот, кто задумал всю эту дикую историю; та сволочь, которая не пожалела бедного ребенка-инвалида и обрекла его на еще большие страдания, чем те, которые уготовил девочке господь. Мне нужен негодяй, убивший Полину…
Хотя… Я села в потертое кресло и принялась нервно ковырять обивку. Что-то не получается. Похититель был абсолютно уверен, что разговаривает с Полиной… Он явно не знал, что девушка погибла во взорванной машине… И потом, молдаванка, что забирала кассету, девица в красной куртке… Она ни на секунду не усомнилась, подошла и выхватила пакетик… Значит, ей не показали фотографию Леоновой, а просто объяснили: «Баба около тридцати, худощавого телосложения, с короткой стрижкой…» Получается, что эти преступления просто не связаны друг с другом, следовательно, негодяев-заказчиков, как минимум, двое! Один нанял киллера, чтобы уничтожить Полину, а другой замыслил киднепинг… И где их искать? Да среди клиентов агентства «М. и К°». Интересно, кто из них возжелал нечто такое, чего потом сам дико испугался и решил убрать агента? Кого оперировали болтавшие на кулинарные темы врачи, и почему запись этой операции представляет для кого-то такой интерес… Ясно одно, нити ведут к Мефистофелю. Кстати, кто такой Леон? И зачем Полине понадобилось идти на Петровку? Что она узнала? Обладание какой информацией стоило ей жизни? Кстати, и Настя успела прошептать, что автор «постановки» – клиент Полины!
Я поглядела на часы: семь ровно. Успею доехать до милейшей Марии Ивановны и задать сладкоголосой бабусе парочку вопросов.
Но перед уходом следовало осуществить одну не слишком приятную процедуру. Стараясь не дрожать от ужаса, я закатила мизинец щипчиками для сахара в пачку. Потом очень аккуратно поместила ее в целлофановый пакет, а сверху при помощи степлера прикрепила маленькую записочку: «Первое июня. 19.00, человеческий палец и коробка «Явы» лежали на лестнице у входной двери». Затем поместила пакет в морозильник. Будучи милицейской женой, хорошо знаю: главное – сохранить все улики, на пачке могли остаться отпечатки пальцев. Вот найду Настю, отобью ее у бандитов, передам их в руки соответствующих органов, тогда улики и пригодятся!
Уже оказавшись в коридоре, я заколебалась. Полина, выходя из магазина навстречу своей смерти, обронила, что они с сестрой живут совсем одни, да и по квартире видно, что девочки обитают без взрослых… Но есть же у них какие-то знакомые?
Минут пятнадцать я старательно искала телефонную книжку. По себе знаю, что блокнотик может лежать где угодно: Тома однажды засунула свой «склерозник» в морозильник. Выгребла из сумки продукты, вместе с ним прихватила и книжечку. Мы искали ее всей семьей целую неделю и обнаружили, когда решили разморозить свой «Стинол».
Потратив зря уйму времени, я заперла дверь, прихватила ключи и поехала на улицу Коровина. Скорей всего бедная Полина таскала книжечку с собой и она погибла во время взрыва.