Я сидел на кухне, тупо уставясь в окно, и ничего перед собой не видел. Настроение – отвратительное, всё валилось из рук. Сигарета, которую я держал в руках, затухла, да я о ней вообще то и забыл. Что-то было всё не так. Что-то не ладилось в моей жизни.
Я уже четыре месяца находился в отпуске.
Отпускные, которые мне выплатили, разошлись уже за первые два месяца. Валюта, с таким трудом заработанная в рейсе, улетучилась со страшной силой, как из лопнувшего шара воздух. А ведь все полгода рейса я ограничивал себя даже в малом. Попить – и то банку сока не позволял себе купить за границей. Лишнего ничего не покупал, только то, что было нужно для детей и жены.
Остальное она уже сама докупала здесь, во Владивостоке. Деньги, что вода, растворились и их, как будто, и не было.
Ещё этот последний разговор, который привёл к ссоре.
Зарёкся же себе, не говорить ничего лишнего. Зная характер своей жены, лучше было не намекать на эту тему. Но чёрт дёрнул за язык, вечно же не будешь следить за каждым словом и жестом.
Наташка, якобы сказала, что моя жена живёт со мной ради денег. Ну, я и ляпнул ей это. А в итоге-то – на мели я сам. Опять надо в рейс, чтобы как-то содержать семью. Как прожить ещё месяц до конца отпуска? А жена взвинтилась. Ей обидно. Она-то видит эти финансы – шансы.
Ох! Всё не ладится, всё через ж…
На улице погода – под стать моему настроению. Шёл мелкий противный дождь, машины проезжали все грязные выше крыши, редкие пешеходы сторонились края дороги. Хотя ещё только полдень, но хмарь стояла беспросветная. И зачем жена решила ехать сегодня на работу на машине? Что-то долго она прихорашивалась у зеркала перед уходом. Скоро она должна приехать.
И вообще, как жить дальше? Целыми днями думаешь, что купить подешевле, но неплохого качества. Сядешь за руль и мотаешься. Мясо купишь на одном комбинате. Овощи – на какой-то базе, фрукты – на другой, субпродукты – на третьей. Возьмёшь миллион, а к вечеру ни шиша не остаётся, но жратвой (иначе не назовёшь), забьёшь холодильники. На полторы – две недели хватит. Потом опять то же самое.
Это я сейчас на себя взял эту обязанность. Жена так, в помощь. А когда я в рейсе, ей приходится всё делать самой. Достаётся бедной.
Подбежала Лёлька, мой одуванчик. Ей всего лишь четыре годика, но смышленая, щебетунья.
– Ты уже покурил? Не будешь меня больше дымом отравлять? – задрав головку, и голосом, похожим на колокольчик, прозвенела она.
– Нет, не буду, – я улыбнулся, стряхивая с себя хандру, погладив её по головке, умещающейся в моей ладони. Её длинные, шёлковые белесые волосы, приятно ощущались на ладони, и она, подняв вверх беленькие рученьки с растопыренными пальчиками, попросила:
– На ручки, – её карие глазки излучали такую покорность и просьбу, что отказать невозможно.
Но, только добившись своего, настроение у неё вернулось к прежнему и она принялась щебетать
– А Данилка опять не хочет со мной играть, чего-то лежит и горит, как печка.
Да. Ещё с утра, когда они оба забрались ко мне в постель, после ухода жены и устроили там свалку за место у папы под боком, я почувствовал, что ему что-то нездоровится. Он был какой-то вялый, а через пару часов вообще перестал играть и лёг на диване. Что казалось невероятным. Мне думал, что этот шустрик, никогда днём не приляжет. Столько в нём было энергии. Он, казалось, и во сне куда-то бежал.
А сейчас я измерил ему температуру. Ого! Тридцать девять. Дал аспирин. И все мы сидели рядом, чтобы никто не скучал.
Выстиранное бельё со вчерашнего дня лежало кучей. И, чтобы куда-то деть застоявшуюся энергию и как-то разгрузить себя от хандры, я принялся его с остервенением гладить. Простыни, наволочки, пододеяльники – просто отлетали.
Лёлька притащила куклы и автомат, играя в заложников. Данилка изображал работающий мотор и катал машины по дивану.
Снова измерил ему температуру. Опять тридцать девять с половиной! Растёт чего-то. Но сейчас придёт жена, разберёмся. На всякий случай позвонил ей на работу. Сказали, что уже ушла. Ну и хорошо. Пойду, разогрею чего-нибудь на обед. А потом всё уладится. Только стал разогревать – звонок.
– Ну, вот и она! – облегченно подумалось.
Открываю дверь – Алёна. Пришла со школы. Сразу начала рассказывать о своих делах, отметках. Она учится хорошо, старается. Проблем никогда с ней не бывает. Иногда, правда, приходится что-нибудь объяснить, а так всё сама. Старшая ведь.
– Алёна, а где у нас все лекарства? – как к хозяйке, обращаюсь к ней. Та сразу лезет в шкаф и достаёт несколько коробок.
– А зачем? – спрашивает она.
– Что-то у Данилы температура поднялась, – отвечаю ей, перебирая содержимое ящичков.
Так. Валидол, валериана, валокордин, пурген. Это всё не то, что нужно в данный момент. Напрягаю свои медицинские познания.
– Да ты не пичкай его ничем, сейчас мама придёт и всё сделает, – советует мне Алёна, хотя сама тоже что-то ищет в этих ящичках.
– Знаю, она уже ушла с работы, – бурчу в ответ. – Хоть достанем, меньше суеты будет. Давайте обедать, – предложил я детям, чтобы переключить их внимание.
– А как же без мамы? – подбегает Лёлька.
– Да уже час прошёл, как она ушла с работы. Где она может быть? Давайте, садитесь за стол, – я невольно начал раздражаться.
Данила есть не хочет. Снова измеряю температуру. Тридцать девять и восемь.
Лёлька мечет ложкой, что пропеллером. Алёна ест солидно, потихоньку. Мне тоже кусок не лезет в горло. Надо вызывать скорую. А то жены не дождёшься. Недавно у подруги засиделась допоздна. Хотя она сейчас на машине. Может быть, по магазинам решила проехаться? Звоню в скорую.
Ох, нелёгкая это задача дозвониться и объяснить, что случилось, а потом ещё и дождаться врача. Но приехали через час двое. Обстучали, прослушали Данилу, сделали укол, сказали, что завтра надо с утра идти в поликлинику к терапевту. Названия эти… Записываю всё, что они сказали, как давать таблетки. Слава богу, что я их нашёл в ящичке.
Данилке стало полегче. Он уже собирается сорваться куда-то с постели. Чтобы он не скучал, приношу телевизор к нему в комнату и мы все сидим и смотрим какие-то мультстрасти. Их смысл до меня не доходит. Что-то с башкой стало совсем не в порядке. Смотрю, вижу всё, но не понимаю ничего. Мысли витают совсем в другом измерении.
Где же жена? Что только не придумаешь. Ведь скользко. Уже темно и идёт дождь. Гоню от себя всякие страсти насчёт больниц, аварий, моргов. Сколько можно гулять где-то? Скоро уж ночь на дворе.
Алёна принесла тетради. Она закончила делать уроки.
– Проверь, – протягивает она мне тетради и присаживается рядом в кресло, обнимая меня одной рукой.
Напрягаю свою тупую голову. Вроде всё так. В русском несколько ошибок. Но, вспомнив правила, мы их совместно исправляем. Довольная, что у неё всё получилось, она уходит в большую комнату смотреть боевик.
Измеряю температуру у Данилы. Опять тридцать восемь. Вот напасть!
– Алёна! – кричу в залу. – Где уксус? Принеси.
Разводим уксус, смачиваем им простыню и закутываем в неё Данилку. Тот хихикает от холода, но терпит. А я приговариваю:
– Ты же мужик, терпи, – сижу рядом, поглаживая кучерявые белые волосы у него на голове.
Он смотрит на меня большущими, как у матери, глазами, но лежит молча.
Простыня подсыхает. Вроде бы и температура начала падать. Я его обтираю мокрым полотенцем, одеваю в чистую пижамку и укладываю в постель. Лёлька с книжкой уже тут как тут.
– Посцистай, – просит она.
То есть надо ей почитать перед сном. Это уже наша традиция. Не уснут, пока я не почитаю им несколько глав из полюбившихся книжек.
– Хорошо, но сначала мыться, – предлагаю я ей в ответ.
Она уже, зная это, хватает пижамку и ждёт меня у двери ванной. Сама быстро с себя всё скидывает и залезает в ванну. Я сортирую её одежду. Грязное – в стирку. Платье отряхиваю и складываю рядом. Завтра она его ещё наденет.
Лёлька, слегка повизгивая от тёплых струек воды из душа, с удовольствием даёт себя помыть и растереть. Она надевает пижамку и чинно, с расправленным платьем на вытянутых руках, выходит из ванной. Аккуратно вешает его на спинку стула и залезает в кровать. Накрывается одеялом и, с сознанием правильного исполненного долга, говорит:
– Давай, цистай.
У Данилки глаза соловые. Трогаю его за лоб. Нет, вроде, температура больше не поднимается.
Начинаю читать. Про дорогу, вымощенную жёлтым кирпичом, Страшилу, Дровосека, Элли, Тотошку. Они оба внимательно слушают, иногда хихикают или от страха раскрывают глаза. Заглядывает Алёна, тихонько садится рядом, обнимая меня, и тоже внимательно слушает. Хотя это я уже в своё время ей читал.
Глаза видят буквы, язык их произносит, даже интонация в голосе соответствует местам, а мысли совсем о другом. Где же жена? Что же случилось с ней?
Наконец-то мы заканчиваем чтение. У Данилки температура больше не поднимается, но ещё держится. Читаю, что прописали врачи и, в соответствии с их указаниями, даю ему таблетки. Целую обоих и желаю спокойной ночи. Они меня по очереди обнимают, целуют и обещают спать хорошо.
А я их заботливо укрываю и тушу свет. Ещё раз смотрю на их беленькие головки, уютно устроившиеся на подушках, и закрываю дверь спальни.
– Где же мама? – встречает меня вопросом Алёна.
– Ума не приложу, сейчас обзвоню подружек, – говорю я, садясь за телефон. – Может быть, она задержалась у тёти Иры или у тёти Люды. Сейчас спросим.
Подруги, как всегда, со мной мирно побеседовали, обсудили со мной массу сплетен, но жены там не было. Ладно, буду больницы обзванивать. Но и там её не было. ГАИ тоже информации об аварии такой машины не имела. Ну, что же. Будем ждать.
– Иди спать, – говорю я Алёне.
– Сейчас. Вот фильм закончится и пойду, – как всегда, идёт ответ.
Пусть посмотрит. Что, цербером быть что ли?
Досматриваем программу и я переключаюсь на ночной канал. Алёна уже плюхается в ванной.
В газетах одна ерунда. Просмотрев последнюю статью, вспоминаю, а что же было на первой странице? Вот это да! Читал, называется. Читал, чтобы только время убить, дождаться. Подходит Алёна, целует меня в щёку и желает спокойной ночи.
– Спокойной ночи, доченька. Иди, спи, – целую её в ответ.
Сам остаюсь в кресле, тупо глядя в экран телевизора.
По-моему, раздался осторожный стук в дверь. Точно, стучат. Судовая привычка просыпаться от посторонних звуков и тут не подвела. Мимоходом гляжу на часы. Ба! Шестой час. Открываю дверь. Стоит моя красавица, улыбка до ушей, сияет.
– Извини, что задержалась, с работы уехала по магазинам, а там встретила Ольгу. У её племянника день рождения. Выпили, чувствую, что за руль не сяду. Осталась подольше, чтобы запах ушёл. Случайно заснула. А как проснулась – сразу домой. Соскучились уже, наверное? – тараторит она, мимоходом целуя меня в щёку, и проходя в залу.
Я смотрю на себя в зеркало. Лохматый, в помятой рубашке, в трико, чёрт знает, когда стиранное, босиком, глаза возбуждённо горят, на щеке след от помады. Вытираю помаду, вешаю на вешалку её пальто, расправляю мокрый зонт, ставлю его на пол, чтобы стёк и иду следом.
– Машину поставила на стоянку, еле уговорила охранников, с трудом воткнулась у дерева. Ох, да ты ещё телевизор смотришь. Что, очень интересная программа? – фальшиво говорит она скороговоркой.
Ищу пульт, чтобы выключить, этот чёртов телек, но не нахожу, подхожу к нему и выключаю кнопкой. Поворачиваюсь к жене и из другого конца комнаты смотрю на неё.
Во, врёт! Это, проспав после выпивки, иметь такое свежее, благоухающее лицо? Уж мне-то треньдеть не надо. Я знаю, какие лица бывают у людей, когда они не спят сутками, провкалывав в машине в сорока пятиградусной жаре. Я их навидался и с бодуна, и после вот такой незначительной выпивки.
Врёт! Но как врёт! Вдохновенно! И сидит как! Гордо держа голову с причёской, на которой волосок уложен к волоску, расправив плечи, подав вперёд, не такую уж и малую грудь. Юбку специально подтянула, чтобы были видны коленки. Ох, эти колени…
Обтянутые дорогими колготками. Круглые, как два яблока, смотрели на меня нахальнейшим образом. Где же я купил эти колготки? Чёрт! Опять не туда. Они зазывно манили к себе. Ну, уж дудки!
Оторвав взгляд от колен, я посмотрел ей в глаза. Вот это да! Бог ты мой! Да это же глаза полностью удовлетворённой женщины, которая только что вылезла из-под мужика. В них сияет огонь, они ещё хранят истому удовлетворения, они ещё переваривают в себе только что исчезнувшую насыщенность. Они ещё не вполне смотрят вперёд и видят всё окружающее, они ещё наполовину смотрят в себя, видя только то, что только двое могут видеть и ощущать. Им безразличны чужие эмоции и страдания. Они чувствуют только радость, от полученных только что ощущений, наполненности, перенесённого удовлетворения, ласк.
– Время-то сколько? – сдерживая себя, спрашиваю спокойно.
– Но я же говорю тебе, что, как только очнулась от сна, подняла Ольгу и она проводила меня до машины…
– Натрахалась? – грубо перебиваю её, уже не в силах сдерживать себя.
Её, как по башке чем-то ударили. Она опустила голову, плечи сжались, руки положила на колени в замок, помолчала и уже другим тоном ответила:
– Да, что-то вроде этого…
Ну, не ожидал! «Что-то вроде этого». Кулаки сжались сами собой. Я посмотрел на них. Точно, каждый с половину Лёлькиной головы.
Easy, easy. Сам себя уговариваю. Начинаю ходить из угла в угол. Кулаки сжимаются, разжимаются.
Да и вообще, кто ты такой? В старом трико, помятый, лохматый и качающий свои права? Я вас кормлю, одеваю, а за это вы мне то и это и быстренько на тарелочке. А тут люди за полгода, без тебя балбеса, завели свой уклад жизни и не хотят его ломать.
Я не верю, что тот, от которого она сейчас вырвалась, выглажен, выбрит и с цветами, шампанским (вообще-то, раз в неделю можно и такое от семьи оторвать), говорит только умные вещи и ни слова о грязной посуде, обеде, стирке, пеленках и сранках. Тому тоже хочется оторваться от этого поганого быта. Ну, вот и подвернулась, истосковавшаяся по ласке женщина, которая только и ждёт, чтобы её погладили по шёрстке, а остальное у неё и так уже всё есть давным-давно. Нет только близкого человека рядом. Она его и ищет, думая, что случайная связь может заменить любовь.
Злоба, злость, здравый смысл боролись в моей голове, раздирая её на части. В висках стучало, сердце вот-вот готово выпрыгнуть из груди. А я всё ходил из угла в угол, сжимая и разжимая кулаки. В этой абсолютной тишине слышались только мои шаги и хруст костяшек пальцев. Она сидела в той же позе, опустив голову, и разглядывая свои такие красивые и нежные руки.
Потом подняла голову, посмотрела на меня и прошептала:
– Прости, – слёзы сами полились из её, широко открытых глаз, смывая с подкрашенных ресниц чёрную тушь.
Молчание надолго повисло над нами. Я задохнулся от всего этого.
– Иди, спи. Постель я давно разобрал, – только и смог выдавить из себя.
– А ты? – она с надеждой посмотрела на меня.
– Я сейчас, – и, выйдя на кухню, открыл окно и закурил.
Тишина. Просыпаюсь. Почему тишина? А… стоим на рейде Гонконга. Ночные рекламы освещают небоскрёбы, город в ночи светится яркими огнями.
Надо же такому присниться?! Всего-то три месяца прошло, как из дома, а уже крыша съезжает.
Надо будет со старпомом взять бутылочку чего-нибудь существенного, да снять этот стресс.
Закурил. Потряс головой, чтобы выбросить из неё, только что пережитое наваждение от сна и вернулся к кровати.
До утра у механика Макарова снов больше не было.
1997 г.
Коломбо