Глава II Любовь
Провидческой была характеристика дочери Л. Н. Толстым: «Таня – 8 лет. Все говорят, что она похожа на Соню, и я верю этому, хотя это также хорошо, но верю потому, что это очевидно. Если бы она была Адамова старшая дочь и не было бы детей меньше ее, она была бы несчастная девочка. Лучшее удовольствие ее – возиться с маленькими. Очевидно, что она находит физическое наслаждение в том, чтобы держать, трогать маленькое тело. Ее мечта теперь сознательная – иметь детей. На днях мы ездили с ней в Тулу снимать ее портрет. Она стала просить меня купить Сереже ножик, тому другое, тому третье. И она знает все, что доставит кому наибольшее наслаждение. Ей я ничего не покупал, и она ни на минуту не подумала о себе. Мы едем домой. „Таня, спишь?“ – „Нет“. – „О чем ты думаешь?“ – „Я думаю, как мы приедем, я спрошу у мамá, был ли Леля[204] хорош, и как я ему дам, и тому дам, и как Сережа притворится, что он не рад, а будет очень рад“. 〈…〉 Она будет женщина прекрасная, если Бог даст мужа. И вот, готов дать премию огромную тому, кто из нее сделает новую женщину»[205]. Новую – в контексте сказанного означает: живущую иначе, чем принято в привычном, прежде всего дворянском, мире.
Как известно, начало 1860-х годов – время крупного сдвига в культуре России, и идея коренного преобразования жизни страны предполагала, помимо прочего, изменение положения женщины в обществе, прежде всего оно связывалось с появлением новой женщины – носительницы прогрессивных идей. Складывалось представление о новой женственности, находившее претворение в женских образах переломной эпохи. Как писала Александра Львовна, ее отец «никогда не признавал стриженых, эмансипированных, мужеподобных женщин с папиросами в зубах, отклоняющихся, как он говорил, от прямого своего назначения жены и матери или от служения людям в той области, где они своей мягкостью, женским чутьем могли принести самую большую пользу человечеству. Такие женщины всегда увлекались так называемыми передовыми движениями – социализмом, нигилизмом, революционной работой и тем, что в то время называлось „хождением в народ“. Толстой не сочувствовал этому течению, оно было ему скорее противно…»[206] Какой же выбор со временем сделала его повзрослевшая дочь Татьяна? Какими были ее примерки к замужеству?
На первый бал юную Таню повез сам Л. Н. Толстой, где представил дочь «людям своего круга, с которыми сохранил связи»[207]. Затем началось время вечеров и балов, на которые Татьяна отправлялась с матерью. После своего «маленького романа» восемнадцатилетняя Таня Толстая записала 10 сентября 1882 года в дневнике: «Я себя часто представляю женой разных людей, и со всеми бы я была несчастлива: я бы была страшно ревнива, все бы мне казалось, что меня мало любят, и я бы мучала и своего мужа, и себя. Мне все равно, какой у меня будет муж, я никогда не мечтаю, что он будет такой-то или такой-то; мне только нужно, чтобы я могла его любить всю жизнь и он меня». Но тут же с юношеским задором оборвала свои девичьи мечтания: «Полно вздор врать, Танька! Лучше буду писать о погоде. Очень тепло. Кузминские поехали в соломенных шляпах и в пальто и без фуляров!!! Вообще, в нынешнем году теория фуляров в большом упадке»[208]. Татьяна неспроста разом переключила свое внимание на фуляры, имея в виду то ли шейные платки, то ли косынки из мягкой и легкой шелковой фуляровой ткани, ассоциирующейся в то время с образом кисейной барышни: время таких барышень уходило!
В дневниковых записях Татьяны 1880-х годов не раз будут упомянуты имена молодых людей, ее мимолетные увлечения и романы в высшем свете. Она и «первый кавалер, первый танцор в Москве» князь Ванечка Мещерский были влюблены друг в друга, и девушка отметила в дневнике пережитое ими на одном из балов: «Я почувствовала, что мы совсем одни в середине этой толпы, до которой нам никакого дела нет, и что вся зала разделена на две части: мы двое и все остальные»[209]. Потом у нее появились и другие поклонники, одно чувство влюбленности сменялось другим, и юная графиня испытывала «пьянство успеха»[210].
Но вскоре пришло время задуматься о замужестве, и Татьяна уже под другим углом зрения взглянула на происходящее вокруг. В 1886 году В. Г. Чертков, последователь взглядов Толстого, принял решение жениться не по любви, найдя девушку «своих убеждений» – Анну Дитерихс[211]. Именно она, как помним, послужила прототипом для картины художника-передвижника Н. Ярошенко «Курсистка» (1883). Этот образ стал для молодого поколения символом новой русской женщины.
Татьяна Толстая, не будучи влюбленной в Черткова – аристократа по происхождению, красивого и необычного человека, поразившего всех отказом от блестящей карьеры в высшем свете[212], тем не менее в той ситуации ощутила себя нелюбимой и обойденной: «Черткова свадьба ужасную грусть на меня навела: я почувствовала свое одиночество и пожалела, отчего вместо Дидерихс не я? Отчего не на мою долю пало быть женой такого чудного человека? Я слишком дурна для этого, я не могла бы жить так, как он хотел бы: слишком я легко поддаюсь всяким соблазнам, слишком я ленива, слишком люблю себя и свое негодное тело. А все-таки, даже не любя его, мне больно сердцу каждый раз, как я думаю, что я могла бы быть на месте Анны Константиновны»[213]. В двадцать три года у Татьяны Львовны появилось тревожное чувство затягивающегося одиночества: «Как хорошо! Как жить хорошо! Одно – зачем я одна? Зачем я нелюбима? И все это время, все эти чудесные минуты, которые я переживаю одна, зачем не с мужем? Тогда у меня не было бы стольких сомнений, как жить, как в каких случаях поступать; вдвоем и любя друг друга, все легче решить. Мне так жалко всего этого времени, которое я живу даром, и, хотя я думаю, что должно удовлетворить то сознание, что я другим могу быть полезна, все-таки временами желание своего личного счастья, желание любви одного человека к одной мне – сильнее, и я начинаю завидовать всем, имеющим это»[214].
Стоят: В. В. Гельбиг, Л. Л. Толстой, М. А. Кузминская, С. А. Толстая; сидят: Т. Л. Толстая, Л. Н. Толстой, М. Л. Толстая. 1887
Задумавшаяся о своем будущем Татьяна выделила из круга общения семьи Толстых двух молодых людей. Ей нравился граф Михаил Олсуфьев – представитель родовитой аристократической фамилии, с симпатией она относилась и к разносторонне одаренному и талантливому Михаилу Стаховичу. И она мысленно представляла себя то с одним, то с другим, не зная, кому из двоих отдать предпочтение. Софья Андреевна вспоминала о событиях 1887 года: «Таня любила дом Олсуфьевых, любила милую дочь их Лизу, и иногда мне казалось, что, как все девушки, она примерялась к мысли замужества за старшего сына – Михаила Адамовича. В то же время графиня[215] сватала Таню за своего племянника Михаила Всеволожского, который, как говорили, был увлечен Таней»[216]. Все Михаилы (имя судьбоносное, как покажет время, для Татьяны Толстой) – и Олсуфьев, и Стахович, и Всеволожский – в дальнейшем стали общественными деятелями России. Софья Андреевна, конечно же, безоговорочно связывала судьбу своей дочери с молодыми людьми высшего общества, рассчитывая на блестящую партию.
9 мая 1888 года Софья Андреевна написала мужу о гостившем у них в Москве М. Олсуфьеве: «…мне что-то подозрительно его отношение к Тане и ее к нему. Когда я на это намекаю, то Таня ненатурально хихикает, отшучивается и говорит: „Он тверд как кремень“ или „я ему уж делала сама предложение“, – и всё в этом роде»[217]. Но предложения от него так и не последовало. В декабре 1890 года Татьяна, размышляя о Михаиле Олсуфьеве и немного завидуя своей сестре Маше, в которую был влюблен Павел Бирюков, пыталась успокоить себя: «…я думаю, что я побежду дурную привычку представлять себе себя любимой и любящей. Это просто дурная привычка, привившаяся от чтения романов и общения с людьми, которых главный интерес составляет любовь»[218].
В феврале 1891 года Софья Андреевна была весьма обрадована, выслушав от Стаховича «довольно неожиданную исповедь о том, как он всегда восхищался Таней: j’ai long-temps taché de mériter Татьяна Львовна, mais elle ne m’a jamais donné aucun espoir[219]. Мы всегда думали, что он метит на Машу, и когда я рассказала Тане это обстоятельство, я видела, что ее это сильно взволновало. Я счастлива бы была, если б она вышла за Мишу Стаховича. Я его очень люблю, он мне нравится так, как ни один из молодых людей, которых я знаю, и кому же могу я желать моего любимца, как не любимой дочери?»[220]
Владимир Чертков. 1883
Однако и эта надежда оказалась призрачной, уже в октябре С. А. Толстая с горечью отметила: «Собрались те два Михаила, к которым обоим, как мне кажется, примеривалась Таня, думая о замужестве. Но, как я ни наблюдала, ни один не показал ей ничего особенного; только в их отношениях взаимных чувствовалось что-то враждебное, какой-то молчаливый поединок»[221]. В ноябре того же года, получив известие о предполагавшейся женитьбе Олсуфьева, Татьяна и с огорчением, и с долей свойственного ей критического отношения к себе записала: «На здоровье! Если на хорошей девушке, которая будет способна разбудить его, то я искренне порадуюсь. 〈…〉 Нет, замуж я ни за кого выйти не могу. Я слишком требовательна, а сама даю слишком мало»[222].
Но Михаил Олсуфьев не женился и был свободен. Неясность же в отношениях Татьяны с ним растянулась на долгие годы и не могла не тяготить ее: Л. Н. Толстой, находившийся вместе с дочерью в начале января 1895 года в гостях у Олсуфьевых, отметил в дневнике: «М[ихаил] А[дамович] явно боится Т[ани]. И очень жаль. А она худа и бледна»[223]. Письмо к жене шутливо завершил фразой: «Болван продолжает быть болваном. И мне это жалко»[224].
По свидетельству П. И. Нерадовского, в 1890-е годы «можно было не раз убедиться также, что Лев Николаевич хотел, чтобы Татьяна Львовна вышла замуж за старшего из двух сыновей Олсуфьевых – Михаила Адамовича. Сама Татьяна Львовна однажды, гостя в Никольском, говорила со мной о своих отношениях к Михаилу Адамовичу, ища во мне поддержки, и хотела, чтобы я помог ей в этом. Но Михаил Адамович был совершенно равнодушен к женщинам, – по выражению одного остряка (Афросимова), он проходил мимо женщин, как мимо стульев»[225]. Софья Андреевна с раздражением как-то охарактеризовала Олсуфьева как «неподвижного, безжизненного флегматика». Однажды в одном из разговоров с ним она коснулась события отказа дочери Сухотину. Михаил Олсуфьев заметно разволновался и побудил удивившуюся собеседницу к раздумьям. Она записала в дневнике: «Думал ли он когда-нибудь на ней жениться? Верно, думал, но не решился. „Ваши дочери очень страстные, талантливые и содержательные, но на них страшно жениться“, – сказал он»[226]. Михаил Олсуфьев так и остался холостяком. Надежды матери на блестящий брак любимой дочери не сбылись.
И все же, как покажут события конца 1890-х годов, в жизни Татьяны Толстой сработала верность традициям ее дома – она выйдет замуж за человека своего круга. Правда, в начале того же десятилетия в жизни молодой Татьяны наметился крутой поворот.
Московский пьянящий успех на балах, мимолетные романы и мечтания о замужестве – все это относилось к дворянской поместно-усадебной и московской светской жизни юной и молодой Татьяны Толстой, однако вскоре перед ней открылась совершенно иная перспектива – войти в круг молодых последователей идей своего отца. Самым сильным, до замужества, было чувство Татьяны Толстой к «темному» – толстовцу Евгению Ивановичу Попову. Эта история, растянувшаяся на несколько лет, встревожила ее родителей не на шутку. Софья Андреевна вспоминала: «Этот Попов был восточного типа флегматик, черный, красивый. Мать его была грузинка или армянка[227], держала кухмистерскую и была чрезвычайно вульгарна. Попов нигде не доучился, начитался Толстого и неумело прилагал мысли к жизни. Под видом служения другим он всю жизнь приживал при чужих семьях и мне всегда был неприятен своей молчаливой таинственностью и медленным вторжением в интимную жизнь моей семьи и особенно дочери Тани»[228].
Сестры Толстые и Кузминские с Д. А. Олсуфьевым. 1890
Отношение Л. Н. Толстого к своему последователю не было столь однозначным. В 1889 году они пешком шли из Москвы в Ясную Поляну. В. Ф. Булгаков, знавший писателя в поздний период его жизни и познакомившийся с Поповым в 1910 году, прокомментировал это давнее путешествие: «Лев Николаевич, конечно, не выбрал бы или не пригласил бы в спутники человека, духовно ему совершенно чуждого. Но он уже успел узнать молодого Попова как человека близкого по духу, умного, искреннего и рассудительного»[229]. Толстой сообщил с дороги жене: «Попов очень приятный товарищ – добрый и серьезный»[230]. В 1891 году Толстой написал Черткову о только что уехавшем из Ясной Поляны Попове: «…он один из тех, воспоминание о кот[орых] остается хорошо действующее – доброе, не так, как многие, сладкие на вкус, но отрыжка от к[оторых] горькая»[231].
По мнению Булгакова, «Попов был человеком большого ума, такого же остроумия и такой же доброты. И ум, и остроумие его были именно добрыми. Он принадлежал к тем, кто пытался выполнять все строжайшие нравственные требования Толстого и главное из них – отказ от привилегированного положения и переход к труду рук своих, труду прежде всего земледельческому». Евгений Иванович, как пишет Булгаков, «действительно, со времени сближения с Толстым кормился трудами рук своих»[232] и был серьезно заинтересован идеей ручного земледелия. В середине 1890-х годов по просьбе Толстого Попов написал, а затем опубликовал небольшую книгу, «Жизнь и смерть Е. Н. Дрожжина», – о сельском учителе, отказавшемся от воинской службы и в наказание за это заключенном и замученном в тюрьме. Вместе с Толстым Евгений Иванович переводил с французского и немецкого языков[233] труд Лао-цзы «Тао-Те-кинг». И повторим: Евгений Попов был очень красивым. Н. В. Давыдов находил, что «по типу это был вылитый Иоанн Креститель с картины Иванова „Явление Христа народу“»[234]. Внимание Татьяны Львовны не мог не привлечь столь яркий и интересный человек.
Ко времени встречи с дочерьми Толстого, Татьяной и Марией, в личной жизни Попова уже произошли важные события. Он был женат на богатой и любившей его красавице Е. А. Зотовой. Жена безуспешно попыталась следовать идеям мужа-толстовца, и со временем они расстались. С 1889 года начались годы скитаний Попова: сначала он переехал в Москву к матери, а от нее к Черткову[235], потом жил в квартире, где размещалось издательство «Посредник». В годы сближения с Татьяной Толстой Евгений Попов формально оставался женатым человеком[236].
С картины А. А. Иванова «Явление Христа народу». 1858
Евгений Попов. 1892
Татьяна и Мария Толстые начали общаться с Евгением Поповым зимой 1891/92 года в Бегичевке[237], когда участвовали вместе с отцом в оказании помощи голодающим. Татьяна и Евгений были ровесниками: каждому было двадцать семь лет. Молодые люди переписывались, а со временем их общение стало более доверительным: в традициях семьи Толстых было не только ведение дневников, но и взаимный обмен дневниками, Татьяна распространила привычное для нее и на молодого человека. Евгений же в ответ давал на прочтение свой дневник, где писал о чувствах к ней. Дружеские отношения постепенно перерастали в более серьезные, и это страшило Татьяну: