Бог говорит:
«Не одну сотню лет изобретал Я игриво
стройные ноги с волнистым хвостом и златокудрую гриву.
Тридцать сезонов Я формы искал, верил, что все же сумею
определить для коня Моего корпус, грудь, голову, шею.
Долго лежали все порознь они в праздности скучной,
пока не решил Я их вместе собрать
методом пробы научной.
Может, кому-то не угодил, но конь Мне понравился очень:
он получился лихой у Меня и озорной, между прочим, —
все рвется гулять в облаках среди звезд,
по дальним окраинам Млечным…
Но хорошо понимает Меня и мчится галопом навстречу.
Не любит узды и встает на дыбы, завидев тяжелую ношу…
Не бойся, Мой конь, коль Я создал тебя,
то в трудное время не брошу!»
Бог говорит: «Мне не нравится,
как Я сотворил человека,
сдается Мне, кто-то все время мешал —
так дьявол мешает от века.
Два глаза, два уха Я дал ему, чтоб
он видел и слышал свободно.
Я дал две ноги ему, дал две руки —
он понял, что это удобно.
Но вдруг Я стал скуп и дал тело одно,
боясь, что ходить будет прямо,
и сердце одно, чтобы много любви
не проявлял он упрямый.
Ошибся Я, видно, его обделив,
он вышел надменен и горделив.
Создателя доля сурова,
Я б лучше создал его снова».
Бог сказал: «Сотворив козодоя, печень, сетчатку,
Солнце, которое дни напролет умиляется славой,
Я придумал абстрактных понятий десятки
и раздаю их любому налево-направо.
Разум случайно достанется мрамору, память —
лугу отдам, подарю муки совести тигру…
Только найдется ли тот,
кто сумеет поправить Меня,
если Я ошибусь в этих играх?»
Бог говорит:
«Не совершенен Мой мир, Я не спорю, согласен
и оставляю вам право придумать другой.
Больше того, Я так добр, либерален и Мне будет ясен
второй бог, как Я, но искусный такой,
что может успешно Мои недоделки исправить.
А Мне не мешайте: Я время напрасно теряю,
а должен доделать Луну, камню твердость прибавить
и успокоить колибри, что Я ей вполне доверяю».
Бог говорит: «Мне одному не под силу
весь этот мир привести в совершенство.
И Я потихонечку из джентльменства
бога другого придумал. Мне стало мило —
Я с ним советуюсь: воды в океанах не много ль,
надо ль деревья заставить ходить по дорогам,
может быть, крылья человеческой сделать приметой?..
Не станет ли Мне этот бог конкурентом при этом?»
«Я придумал нежный орган, – как-то Бог мне рассказал, —
он, как губка, красный, мягкий, и, похоже, он играл:
то вздувался, то сжимался, звук шипящий издавал,
будто воздух выпускал – Легким Я его назвал.
Только вот теперь не знаю – в кого орган Мой вселить?
Дать звезде, вулкану, псине, чтоб ей бегать и скулить,
или острову большому, чтобы волны разбивать
и в прибое беспокойном из них пену выдувать.
И решил: сначала орган этот камню подарю,
пусть он с Легкими встречает по утрам свою зарю».
Не имеющий формы Создатель всего,
кем бы Он ни предстал перед нами:
листом дуба, кометою ли кочевой,
острым кристаллом, цунами
иль островом, скрытым в туманной дали…
Только жук, мы при этом не шутим,
формы точной ценитель и житель земли,
не поверит Его божьей сути.
Бог сказал: «Я Бог из уваженья к слову «бог»,
другого слова человек мне просто выдумать не мог.
Слова другие все похожи на издевку и подлог,
и Я искал бы для возврата к нему всяческий предлог,
чтобы осталось неизменным это чудо-слово «бог».
Ради него Я обещаю миру: музыку и силу,
сказку, счастье, солнце, небесные светила,
разум и свободу, время и размеры…
Да, Я – Бог, чтобы служить примером.
Только слова этого мало Мне, Я знаю
и ищу синонимы, их Мне не хватает».
Бог сказал: «Стал в себе наблюдать Я
отстраненность какую-то между Мной и Собой.
Чтобы как-то замять Мне открывшийся сбой,
стал придумывать Я Себе новые платья:
вот Я – птичка на ветке, вот в саванне Я – слон,
вот Я – песенка нежная, вот Я – речные пороги,
остров маленький, капля росы, легкий сон…
В них другие совсем Мне являются боги».
Бог сказал: «Деловой Мне ваш нужен совет:
Что не нравится вам во Вселенной?
Может быть, месяц май, подскажите ответ,
сделать до ноября неизменным?
Может, лошади надо помедленней стать,
например, как волу трудовому?
А комете не в космосе где-то летать,
а у вас за обедом быть дома?
А душа, вы хотите, чтоб сделалась вдруг
как голубка, овес или рыбки?
Очертите желаний заведомый круг,
коль смогу, Я исправлю ошибки».
Сетовал Бог: «Я как-то вдруг загрустил
оттого, что был взрослым с рожденья.
И, детства лишенный, Я не узнал, не открыл
этот Мной созданный мир. Удивленья
Я был лишён. И никому не сказал:
«Добрый день, мои мама и папа!»
Наивности не испытал
и не побывал простодушным растяпой.
Все: от лавы, цветов, мошкары, от людей и планет, —
считают Меня и творцом, и в ответе
за их пребыванье на свете.
Грустно Мне так – у Меня даже прошлого нет».
Бог сказал: «Если верить в Меня
вам совсем неприятно,
воля ваша – не верьте, но Я буду искренне рад,
если что-то понравится вам или будет занятно
из творений Моих наблюдать непривычный парад:
вот ракушка, в которой мелодия, как в дольнем хоре,
вот деревья, летящие к звездам коварно лихи,
а вот море, твердящее сотни раз: «Да, я море»…
Я не гордый: Мой мир совершенен не более,
чем поэтом зачеркнутые стихи».
«Случай чрезвычайный, – поделился Бог, —
Я подумал, для чего Мне эти странные созданья —
ангел, дракон-ящер и единорог, —
есть ли оправданье их существованья?
Я призвал к совету крепких и реальных,
тех, в кого Я верю, пусть неидеальных:
лошадь, баобаб и гору, что у моря,
чтобы обсудить все в общем разговоре.
Спорили, рядили, пять раз собирались,
но не договорились, хотя все старались.
И решил оставить Я, рискуя, может, многим,
ангела, дракона и единорога.
Но во избежание недоразумений
сделал их невидимыми средь других творений.
Бог сказал: «Чтобы Мне позабавиться,
Я решил человеком представиться.
В плоть оделся Я: череп, стан, органы, мышцы…
Дал Себе Я слова, чтоб от гордости пыжиться.
Дал Себе сон-мечту, честью Я наслаждаюсь,
то ли есть Я теперь, то ли нет – не ручаюсь.
Сходства много, Себя бы не обмануть,
соблазнителен Мне человеческий путь.
Но душа Моя все ж остается весомей,
чем то бренное тело на душевном подъеме».
Бог говорит: «Что вы, верить в Меня?
Я предложить не решаюсь вам даже.
Спросите совета у искры огня,
у куницы, росы – они лучше подскажут.
Взвесьте все «против», все «за» и все «вероятно»;
галька на пляже, заря, полуостров, родимые пятна
вам присоветовать смогут полезное что-то.
Проконсультируйтесь с мышцей своею, с аортой,
легкими, кожей, с ушами, с глазами:
это им нужно будет решать, не нам с вами…
Если выбран момент для желанья благого —
верить в Бога».
«Почему, – молвит Бог, – Я вот должен один
отвечать за Свою за божественность?
Вот, к примеру бы, вы, молодой господин,
иль Вы, в шляпе – сама непосредственность, —
не хотели частично со Мной разделить
Мою вечность, Мое всемогущество?
Стало б лучше иль хуже от этого быть?
В этом есть лишь одно преимущество:
вы пришли бы ко Мне на подмогу,
от сомнений уставшему Богу».
«Вот на днях шел Я вдоль озорного ручья, —
сказал Бог, – он, довольный собой, наслаждался.
Мне он нравился – ведь изобрел его Я —
он по скалам бурлил и игрался.
Текла ловко вода, но Я выдал приказ:
прекратить бег, вернуться к истокам!
И Мой умер ручей. Я решил в этот раз
поступить без причины жестоко.
Бог сказал: «Я хочу отвечать
перед Божеской Высшей Элитой,
почему стали существовать:
стрекозы, кристаллы, термиты,
ржавчина, смерть и рассвет…
Дать суду Я хочу свой ответ:
пусть и судья, и свидетели
оценят Мои добродетели
и мужество отвечать за грехи…
И если дела Мои будут плохи,
пусть наказан Я буду начисто
за недостойное качество
того, что создал во Вселенной
вечной, огромной, нетленной.
Пусть скажут Мне прямо и строго —
имею Я право быть Богом?»
«Я директор Вселенной Своей,
кто главней, генеральней? —
Бог говорит. – Как заботливый руководитель,
предприятия этого главный распорядитель
рентабельней видеть желал бы его, идеальней.
Скромный трудяга, как жук-короед или бык молотящий,
имели бы право на солнце, на музыку,
на праздник души настоящий.
Чтоб подмастерья: родник, дающий ручью истеченье,
или бутон георгина – новое вдруг
ощутили бы предназначенье.
Дряхлые луны мои, овдовевшие звезды, как пенсионеры,
счастья могли получить свою долю, к примеру…
Я непременно наведаюсь к ним, озабоченный этой затеей.
Мы все навалимся дружно – работа пойдет веселее».
«Однажды, вблизи никого из друзей, с кем знаком, —
Бог говорит, – и от нечего делать
решил Я соседнюю розу проведать,
понаблюдать за ее лепестком.
Вот он отлетел от головки цветка,
потрепыхался в струях водопада.
Сорока его подхватила слегка
и понесла к ветке дуба – ей надо.
Но выхватил ветер из клюва его,
и он оказался под колоннадой,
там в сновидениях время провел.
А после к поэту попал – вот награда —
тот обессмертил его своей одой,
изрядно подправив воображеньем…
И Я удивился тут соображенью,
что где-нибудь в мире с другою природой,
в лучшем, чем Мой, необычном таком,
Я б с удовольствием стал лепестком».
«Несложно сделать камень, ручей, козодоя,
сложнее яблоко, комету, море, снег, —
Бог говорит, – но все-таки какое
об этом представление имеет человек?
Он намеревается, Я честно вам признаюсь,
Меня за Мое творчество все время наказать.
Я, от него спасаясь, переодеваюсь
и буду жить инкогнито, чтоб встречи избежать».
Бог сказал: «Со мною приключилась сага:
отдыхал Я вечером и гляжу, идет
ко Мне большое дерево важным таким шагом.
Я с ним поздоровался, а оно неймет.
Но остановилось и пустило корни
прямо перед домом, под моим окном.
Выросло красивое, высокое, задорное,
листьями трепещет и птичек заодно
ласково приветствует: то красную, то синюю…
Я даже испугался, мысленно смеясь:
крону распустило надо Мной, как скинию,
стало богом дерево, лучшим, чем сам Я».
«Я не хочу, – Бог сказал, – быть обузой и тяжкою ношей
всем, кто поверил в Меня, кто в молитве дотошен.
Я бы хотел, чтобы люди со Мной говорили так просто,
как с яблоком, как с пауком, как с дубовым наростом.
Я ведь незлой, и пленить Меня можно улыбкой
чистосердечной и поющею скрипкой.
А еще Я люблю получать,
если кто-то предпримет попытку,
с видом приморским и со стишками открытку».
«Но Я хочу, – сказал Бог, – быть серьезной обузой
тем, кто не верит в Меня и не хочет со Мною союза».
«Человек, – сказал Бог, – хочет видеть во Мне
человека, ель, гальку, всего понемногу.
И он прав – Я готов гривой стать на коне,
пеной в море, игрушкою единорогу…
Без Меня одиноко им всем, непривычно,
ошибаются только они, как обычно.
Не понять им природы Моей, и они,
не сумев ни понять Меня, ни оценить,
как предмет, Меня другом считают,
от материи духа не отделяют.
А Я – Бог, осудивший Себя добровольно на то,
чтобы сущность Мою не изведал никто».
О, если ты думаешь, – Бог говорит, —
что знать Я хотел бы, чей Я фаворит,
кто Мой покровитель, Создатель:
обычный гончар и ваятель
или обязан Я Небытию,
Цербером душу хранящим Мою?..
О, если ты веришь, что знаю Я, как
мир должен создать по законам, и так,
став в качестве эксперимента
их жертвой, творцом, инструментом?..
О, если ты думаешь, что, как дитя,
ты, в своем мире Меня обретя,
подобием стал без улыбок,
наделав немало ошибок?..
Скажу тебе, все это вместе собрав:
в оценке Меня ты, конечно, неправ
и объясняешь бесстыдно
сущность Мою, в ней не видно
очарованья возможности
Моей бесконечной ничтожности.
«Как перо потерять может птица,
как реке в половодье не спится,
как листва дуб оденет иль ивы,
как морские порты слепы, кривы,
так и люди, – сказал Бог почтенный, —
должны веру менять непременно
через несколько лет, чтоб обряды
обновить, перекрасить ограды,
поменять алтари и амвоны,
книги, святцы, псалмы и законы,
сонм святых и архангелов сборы,
одеянья монахов, уборы…
Чтобы самый ничтожнейший бог
самым Большим соделаться мог».
Бог сказал: «Говорить с человеком о Боге
не могу Я, он думает, что Бог зависит
от его настроений, сомнений, тревоги
и от мыслей, что разум Мой скоро превысят.
Но люблю Я его, он творенье Мое,
Я желаю ему состоятельности.
Так вот гибнут все боги в упованье своем
и в избытке доброжелательности».
Плачется Бог: «Нет у меня дневника,
нет интима, нет тына.
Я не могу написать пару слов
ни по-русски, ни на латыни.
В созданном мире все в тайне Я должен держать.
Сам не могу испугаться ни в прятки сыграть,
ни притаиться в глазу антилопы,
ни в траве раствориться.
И вообще, слово «быть» не может ко мне примениться.
Вы знайте и верьте, Я с нежностью к вам отношусь,
но показывать это Я вам никогда не решусь.
Такая уж роль у Меня, и она никуда не годится!»
«Я бы очень хотел, чтобы имя Мое перестали, —
говорит Бог, – поминать на словах, на бумаге, в металле.
И Меня бы себе самому предоставили, разве так сложно?
Ведь постигнуть Меня до конца все равно невозможно:
Я ведь тело, лишенное бренного зыбкого тела,
Я больная душа, антитеза беспечной и легкой души.
Оставляйте с собою Меня одного всегда смело,
чтобы Я мог свою неизбывно работу вершить —
постоянно Я ночью и днем, как хочу изменяюсь,
Я на это Себя осудил и Сам с этим смиряюсь.
Не проникнуть в природу Мою, но вот что интересно —
всем при этом она досконально известна.
Оттого у Меня не проходит тревога —
как смириться с таким пониманием Бога?»
Бог, мы тебе поклоняемся, дай нам дождя и росы.
Мир подари нам, безгрешности дай благодарной часы.
Даруй поколения новые и урожаи хлебов,
которые так переменчивы, зависят от холодов.
Дай нам славу Твою, дай нам ясность, единственный Бог,
чтобы каждый из нас подражать Тебе мог.
Но Бог шепчет в ответ: «Любовь ваша убога,
молитвы все – ложь: вы давно себе боги».
Сказал Бог: «Для авторитета
Себя представил господином.
Вот вышел Я, купил газету,
спокойно оглядел витрины,
зашел в кафе, взял тоник с виски,
задел хозяйку невзначай,
сказал ей: «Извините, миссис!»,
дал, щедро расплатясь, на чай.
На бирже подскочили цены —
Я выиграл к исходу дня.
И Мне приятно, несомненно,
буржуем чувствовать Себя».
«Истекая потом, хожу по тротуару, —
Бог говорит, – как Некто, кто Мне вопрос задаст:
«Не свалится ль на голову Мне небо?» – «От удара
свалюсь тогда Я в обморок, растянусь как пласт».
Меня спешат утешить, сиренью одаряют
и даже аспирина вручают порошок.
Я бормочу бессвязно: «За все Я отвечаю»,
«Вселенная», «Тревога», «Где для цветов горшок?»
А Легкие забиты, одышка, боль и спазмы.
«На пенсию, – ору Я, – все боги!» И вперед,
навстречу горизонту в беспамятстве, маразме
на сумасшедшей скорости Меня такси везет».
«Хочу, – скажет Бог, – Я слугой быть орущего
хозяина, строгого и всемогущего,
который ни в чем бы со Мной не считался,
наказывал бы без вины, издевался,
несправедливо давал приказания,
его бы Я слушался без понимания,
власти лишенный, смиренный как пес,
как бык под ярмом свою долю бы нес,
Я б не бунтовал – надо смелости много.
Совсем недостойным Я б сделался Бога».
«Пусть любовь, – Бог говорит, – не будет вам обузой,
басни избегайте и ложности ее,
она змее подобна, спящей под арбузом,
вы не наступите случайно на нее.
В Моем мире камни камнями остаются,
ручейки становятся молодой рекой,
а по небу синему облака несутся…
Но никому не поручал Я миссии такой:
чтоб из искр огненных птичек извлекали,
а инеем писали названья кораблей…
Вы по ошибке, видимо, себя со Мной сравняли.
Не распинайте, люди, реальности Моей».