Натотсветные
Поднимаюсь по пересохшему руслу реки.
Боюсь опоздать.
Смотрю на часы.
Нет, не опаздываю. По-моему. Хотя кто его знает, сейчас постучу в дверь, а Чикен откроет и скажет с самодовольной ухмылочкой, что я опоздал.
Чикен открывает.
Не говорит.
Бормочет какие-то привычные вежливости, рад вас видеть, и все такое, кричит супруге, чтобы поторапливала горничных, пора на стол подавать, гость пришел.
Гость…
Смотрю на семейство Чикена – плотные, непрозрачные, почти как живые, если не считать синеватой кожи. С интересом смотрят на меня, призрачного, невесомого, почти невидимого, ну еще бы, нищета им в диковинку. Мне подают чашу с кровью «для гостей» – малую чашу, но и этого хватает, чтобы насытиться.
Я жду.
Чикен обещал.
Сегодня.
Чувствую, что они тоже ждут, поглядывают на часы, старший сын то и дело подскакивает с места, расхаживает по комнате.
Я хочу спросить у хозяина – будет или не будет, зря я, что ли, пришел сюда, скажет мне или не скажет Чикен, откуда они берут кровь. Тем более, Чикены делают вид, что вообще ничего не происходит, допивают кровь, вытаскивают какие-то причудливые шахматы на десятерых, дочка хозяина терпеливо объясняет мне правила игры, её жених недобро косится на меня, отец семейства делает ему знаки, да ты посмотри на этого доходягу, нашел к кому приревновать…
Спохватывается.
Поворачивается ко мне:
– Ну, смотри, парень… никому не слова…
Отчаянно киваю.
Часы бьют три часа пополудни.
Что-то происходит, – неуловимо, мимолетно – я вижу на столе стопку бумаги там, где секунду назад ничего не было. Все спохватываются, по очереди кидаются к бумагам, подписывают что-то, хлопочут, паспорт, паспорт мой где, давайте скорее, да пора бы уже наизусть запомнить, да ну вас, я имя свое наизусть не помню, а вы…
Наконец, очередь доходит до меня, мне протягивают список. Уже хочу нарисовать цифры, тут же спохватываюсь, и – чер-р-р-рт, кто меня за язык тянет, опять полезла идиотская привычка еще оттуда, из жизни, не ставить подписи куда ни попадя, нет, смотрю на них, на всех, спрашиваю:
– А… за что подписываемся?
Чикен смеется:
– А тебе не все равно?
– Да… мало ли… а если я сейчас почки свои продаю или там…
– …почки твои уже двадцать лет как сгнили, и остальное все тоже, что-то поздновато ты продавать собрался…
– Ну… мало ли там что… душу дьяволу…
За столом снова смеются.
– И много ты в этом мире дьяволов видел? Еще кого выдумаешь?
Не выдерживаю:
– Нет, правда, за что подпись-то?
Чикен хмурится.
– Парень, тебе не все равно, что там у них делается? – кивает куда-то в сторону никуда.
Душа переворачивается:
– Так это… это оттуда?
– Оттуда… мы им подписываем, они нам…
…Чикен не договаривает, – бумаги исчезают так же внезапно, как и появились. Все замирают, ждут чего-то, я уже догадываюсь – чего…
– …так и есть.
Массивные бутыли крови появляются на столе. Сидящие разбирают, каждому по две, почему-то мне кажется, что получу только одну – нет, тоже две…
– С-спасибо…
– Да не за что… ты парень не промах, только, чур, молчок, никому…
Уже не боюсь опоздать.
Уже знаю, что пришел вовремя.
Дом узнает меня, открывает ворота. Прохожу мимо по-осеннему поредевшей аллеи, мимо резных хэллоуинских тыкв, посмеиваюсь про себя горькой иронии, что мертвые празднуют день мертвых. Где-то видел еще похлеще, жители дома снимали с себя черепа, расставляли по крыльцу, зажигали в черепах свечи.
Дверь узнает меня, открывается с легким скрипом. Чикен уже ждет меня, стоит спиной ко мне в большой зале, – я знаю, он зол, очень зол…
– Явились… не запылились… – говорит вкрадчивым шепотом, недобрым шепотом.
– Э-э… вечер добрый.
– Ой ли? – Чикен разворачивается, – добрый ли?
– Я…
– Какого черта вы это сделали?
– Ч-что сде…
– …не притворяйтесь. Можно подумать, меня за слепого держите… какого черта во всех домах кровь?
– Ну…
– Вы им подсказали? Вы?
– Ч-что под…
– То… можно подумать, где-то еще можно добыть крови в таких количествах! Хороши вы, ничего не скажешь… Что я видел вчера у Букманов? Что?
– Откуда мне…
– …да вы-то прекрасно знаете… подписи… они ставили подписи…
Меня передергивает.
– А вам жалко, да? Хорошо устроились кровью торговать, ничего не скажешь, в городке голод, а вы втридорога продаете…
– И не ваше дело, что я там продаю, уговор у нас был? Был? То-то же… сами клялись, никому ни слова, молчок… долгонько же вы свое слово держите…
Он не договаривает, он делает знак своим людям – думаю, что они сотворят со мной, как-то никогда раньше не задумывался, что можно сотворить с мертвым, еще кичился, еще бахвалился, мне-то теперь все нипочем, ну да все мы поначалу кичились-бахвалились, когда высохли наши первые и последние слезы…
…скручивают руки за спиной…
…вспоминаю какие-то жуткие разговоры вечерами у очага, а что будет, если умершего разрубить на куски или там бросить в огонь, ну что ты ужасы такие говоришь…
Оборачиваюсь.
Смотрю в темноту ночи, что-то неуловимо изменилось, что-то…
Вот оно.
Да.
– Взгляните, – хватаю за руку хозяина, – смотрите сами!
– Что такое?
– Да река же… река…
Оторопело смотрит на пересохшее русло, теперь заполненное чем-то тягучим, солоноватым, липким…
– Черт… – шепчет Чикен, – вот черт…
Люди бегут к берегу с ведрами, люди набирают кровь, много крови, разливают по бадьям, по цистернам, по канистрам, кричат что-то про богатый урожай.
К рассвету поток иссякает.
Собираем последние капли.
Думаем, скоро ли будет новая кровь.
Чувствуем – не скоро…
