Первые несколько минут я вообще не знал, что делать. Растерялся, и все. Я даже не попробовал вызвать судно, поскольку было ясно – если корабля не видно со спутника, то где ему быть, кроме как под водой? Наверное, только минуты через три тихой истерики я догадался переключить монитор в режим отображения радиоспектра, чтобы иметь возможность хоть приблизительно понять рельеф дна. На экране отобразилась карта глубин, размеченная разными цветами для точности. У меня сердце остановилось – на остатках взорванного рифа, на глубине около тридцати метров, лежал на боку средний транспортник. Где была Леська, я видеть не мог, но вариантов не много – либо на поверхности океана среди сокрушительных волн, либо внутри корабля. Второе не означало верную гибель, если отсеки задраены по штормовым правилам. В этом случае вода могла попасть только в трюмы и в полости внешнего корпуса, оставив отсеки с людьми незатопленными. Но средний транспортник – это вам не батиплан. В нем нет системы регенерации воздуха, так что просидеть там можно всего ничего – пока кислорода хватит. Если же корабль разломился, и люди оказались снаружи…
Об этом не хотелось и думать, потому что в такую бурю среди волн не выжить без специального снаряжения. И все же, как ни страшно такое признать, вариант с разрушением корпуса казался мне единственной причиной катастрофы. Просто борта не выдержали натиска волн. Такое бывает. И тогда свирепая стихия, ворвавшись в образовавшуюся трещину, распирает ее, рвет, крушит бортовые листы, в конце концов переламывая корпус на части. Достаточно капитану чуть ошибиться с углом направления хода относительно ветра – и все. При таком шторме этого более чем достаточно.
Однако приглядевшись к изображению на компьютере, я немного взбодрился, поскольку на вид корпус транспортника выглядел целым, а потому дело могло обойтись локальной пробоиной.
Еще через несколько секунд в динамиках пульта раздался сигнал тревоги – сработал аварийный буй, сорванный с переборки корабля в момент затопления. Этот сигнал получат все спасательные станции и базы охотников, поскольку передается он через сателлит и выдает точные координаты катастрофы. Тут же на мониторе моргнул сигнал частного вызова. Судя по адресу, это был Долговязый. Я стукнул по клавише приема и увидел его лицо.
– Я принял сигнал, – сообщил он. – Мы ближе всех к месту аварии.
– Так рули же туда скорее! – не сдержавшись выкрикнул я.
– А ты?
– Что я? Рули туда! Если судно разломилось, они на поверхности и получаса не продержатся!
– Успокойся, барракуда тебя дери! – неожиданно громко рявкнул Долговязый. – Паники мне в океане только не хватало! Я видел в эллинге два спасательных катера. Быстро садись в один и догоняй меня по курсу. Я дам пеленг с радиомаяка.
– В такой шторм на катере?! – у меня душа опустилась в пятки.
– Ну подскажи мне другой способ! Катер выдержит натиск волн минут десять, тебе этого времени с лихвой хватит на то, чтобы догнать «Рапид». А там я тебя подниму, не дрейфь!
Совершенно ошалев от ужаса и рвущейся наружу истерики, я распахнул дверь и кубарем скатился с лестницы, разбив локоть об одну из ступенек. Тут же меня шарахнуло крепким порывом ветра, я не удержался и грохнулся головой в переборку. Из глаз посыпались искры, но я нашел в себе силы протиснуться в коридор станции и задраить за собой дверь.
В голове продолжало гудеть, когда я сбежал по трапу в эллинг и запрыгнул на борт катера. Увидев это, дельфины забеспокоились, и я подумал, что они могут оказаться полезными там, на глубине тридцати метров. Однако бежать к коммутатору у меня не было времени, так что я просвистел телеграфным кодом сигнал бедствия древних моряков. Это были всего три буквы, – SOS, – так нас учили в учебке. Раз Тошка знал телеграфный код, то он должен был это понять. А вот проверить его реакцию у меня не было ни времени, ни желания – захотят, пойдут следом, а силком их все равно не заставишь. Я врубил турбины на малый ход и чуть приподнял катер над водой, проверяя систему глиссирования. Прямоточных моторов на этих скорлупках не было предусмотрено, так что придется обходится стандартной оснасткой.
Когда ворота эллинга распахнулись на достаточный угол, я до максимума довел напряжение поля глиссирования и полностью раскрыл диафрагмы турбин. Катер рванулся вперед, как снаряд из ракетомета, но я успел опустить герметичный акриловый колпак раньше, чем оказался в бушующем океане. И тут же шторм вцепился в меня, как голодные акулы вцепляются в брошенный за борт дохлый скафандр. Первой же волной шарахнуло так, что затрещал корпус, и я сильно пожалел, что не пристегнулся заранее. Пришлось делать это под непрерывным натиском стихии, да еще с лицом, разбитым о приборную панель.
Наконец, пристегнувшись, я кое-как выровнял катер. Утирая текущую из носа кровь, стиснув штурвал до побелевших костяшек пальцев, я старался вести катер так, чтобы попадать между гребнями волн. Это был единственный способ удерживать днище в паре метров над водой, в почти непрерывном полете за счет мощности генераторов глиссирования. Но, учитывая силу ветра и скорость набегающих волн, это было очень непростой задачей. В общем мне приходилось беспрестанно маневрировать, при этом удерживая среднее направление строго на север. Это главное – отойти подальше от «Тапрабани», иначе океан расшибет меня о станцию в плоскую, как скат, лепешку.
В конце концов радар показал достаточное удаление от опасного объекта. Теперь надо было взять пеленг на «Рапид» и не отклоняться от него ни на градус, потому что никаких других ориентиров в сумасшедшей пляске воды, волн и молний отыскать не получится… Я дал курсовому автомату поймать сигнал радиомаяка, включенного Долговязым, но большой надежды на электронное управление не было, так что я перекинул метку еще и на сетку радарной проекции. Автомат автоматом, но он не был рассчитан на такие условия, так что я постоянно подстраховывал его и подправлял штурвалом.
И все-таки, как ни старался, волны то и дело доставали меня. Каждый такой удар походил на автомобильную аварию на небольшой скорости – рывок, скрежет, вой измученного металла и скрежет пластика. Не говоря уже о том, что организм тоже выдерживал натиск с трудом – у меня перед глазами колыхалась красноватая пелена, а кровь из носа текла уже двумя непрерывными ручьями. Один раз я ударился головой о прозрачный колпак, да так сильно, что на миг потерял сознание. Выручил курсовой автомат, сохранивший, несмотря на рывок, направление на выбранный пеленг. На лбу у меня вскочила огромная шишка, а к горлу подступил тошнотворный ком. Видимо, от легкой контузии начал сдавать вестибулярный аппарат.
Управлять катером становилось все труднее. У меня дрожали руки, голова шла кругом, а видно не было ровным счетом ничего, кроме водоворотов пены на обзорном колпаке. Еще время от времени рассекала пространство низкая молния, оставляя на сетчатке негативный фотоснимок. Однако даже гром не мог спорить по силе воздействия с натиском волн. Единственным ориентиром во Вселенной являлась для меня метка пеленга на радарной проекции – крохотная янтарная мушка в зеленой паутине полярных координат.
И я испугался. Точнее, не я сам, а тот зверь, который живет в каждом из нас, то первобытное существо, которое руководствуется не разумом, не долгом, а одними инстинктами. Однако иногда, особенно в критические моменты, этот зверь так прочно перехватывает инициативу, что с ним не просто справиться. Этот зверь понял, что смерть вот она, рядом – одна-две ошибки с выбором курса, и все, конец. Он заметался внутри, склоняя к рефлекторным, необдуманным действиям, а я не выдержал и закричал от ужаса и бессилия.
Спасла мысль о Леське. Достаточно было представить, что она погибла, что мои усилия не помогут, и что я не смогу жить без нее, как зверь тут же ослабил хватку, и мне удалось вернуть управление под контроль разума. На самом деле мне не верилось, что ее может убить океан. Кого угодно, но только не ее. Это было бы просто нечестно.
Зверь же внутри меня выл и корчился от дикого первобытного ужаса перед стихией. Он с огромной скоростью придумывал разнообразных богов, поклонялся им, низвергал за беспомощность и придумывал новых. Я как-то сразу, в течение коротких мгновений, понял суть всех религий. Все верования разумных существ созданы под действием страха смерти. Все они призваны сделать только одно – отодвинуть ужас неминуемой гибели так, чтобы он хоть какое-то время не мешал жить. Все духовные и философские задачи вторичны. Они родились чуть позже, когда ледяной страх грядущего Ничто чуть разжал когтистые пальцы.
Этот страх редко когда удается ощутить в чистом виде, но кошмарнее его нет ничего. Он приходит только на самом краю, когда смерть дышит в затылок, когда ее видишь, а не просто знаешь о ее теоретическом существовании. Наверное такой страх испытывают копытные травоядные в тот момент, когда в них впиваются когти хищника. Некоторым удается вырваться, но я с трудом представляю, как им удается пережить это пограничное состояние между жизнью и смертью. Травоядных скорее всего выручает полное отсутствие интеллекта, но даже совсем без мозгов я бы никому не пожелал испытать такое.
А у меня таким было не мгновение, не два, не три. Я оказался в когтях грозного хищника по имени Океан, от которого вообще нет спасения. То есть я еще был жив, но уже умер, смерть была неотвратима и неизбежна. Зверь во мне понял, что как бы руки ни крутили штурвал, это напряжение невозможно будет удерживать долго. И если не эта волна, так другая, все же настигнет и уничтожит катер, сомнет его и утащит в глубину океана. Я живо представил, как мое тело медленно опускается на базальтовое дно.
И тут же в эфире раздался голос Долговязого:
– Молодец, Копуха! Вижу тебя на радаре. Отверни на десять градусов к востоку, а то уходишь с курса. Не дрейфь, я тебя подберу.