Возле будки информбюро в вестибюле первого класса Мышкеев вывесил впечатляющий плакат: "А ты убил таракана?!" Судовой художник-дизайнер, проведенный через судовую роль столяром, изобразил на плакате таракана со зверской, фашистской рожей.
Хороший парень этот художник-столяр. Он мне рамочки для акварелей делает. И мы с ним об Айвазовском разговариваем. Он утверждает, что если бы я посмотрел музей Айвазовского в Феодосии, то не катил бы на флагмана маринистов бочку. И конечно, мне давно следует там побывать. Вечная российская привычка судить о кинофильме по афишам на заборе. И при этом с полным апломбом судить.
Начальник экспедиции Александр Никитич пригласил на ужин.
Перед ужином была сблизительная сауна.
Единение голых мужчин при повышенной температуре уже стало на судах традицией, даже обрядом, некоторым ритуалом.
Я же с курсантских времен ненавижу баню и любое совместное мытье. Слушать музыку, посещать кладбище, мыться мне следует в одиночку. Но на что не пойдешь ради установления контактов и взаимопонимания! Можно и с голым задом пива попить. Я, кстати, сел на раскаленный полок, не подложив полотенце, и зад обжег. Еще, слава богу, здесь без веников парятся.
Итак, прием давал начальник новой САЭ, а организацию обеспечивал хозяин теплохода – капитан.
Стол был накрыт с люксовым сервисом.
И на шесть персон, участвующих в приеме, было три молодых, вышколенных в рейсах с иностранцами молодца-официанта: фужеры наливают, тарелки меняют, черные смокинги на них похрустывают.
(На судне восемь поваров – два шестого разряда, пять пятого, один четвертого – и кондитер шестого разряда. Официантов – семнадцать. И это еще сокращенные штаты: накормить двести десять пассажиров и сто тридцать членов экипажа – не фунт изюму съесть).
Однако официанты меня стесняли. Не на земле в посольстве сидим. К Южному полюсу плывем – впереди без приключений не обойтись. И в этих приключениях морякам и зимовщикам без доверия, взаимотоварищества, внутренней близости будет хуже кувыркаться – это уж точно, потому как интересы экспедиционного судна и экспедиции вечно приходят в противоречие, вызывают напряжение между начальниками экспедиций и капитанами. Если кто думает, что Шмидт с Ворониным не цапались, то это потому только, что в те времена еще не было изобретено понятие "психологическая несовместимость" и говорить про цапания никто не решался: все и вся, мол, на наших судах всегда происходит в монолитной сплоченности.
Мой старинный друг Петр Иванович Ниточкин, несколько кокетничая врожденной парадоксальностью, даже разработал теорию, по которой выходит, что наличие взаимной ненависти между ученым начальником морской экспедиции и капитаном экспедиционного судна – вещь полезная для общего дела. То есть в факте взаимной неприязни двух руководителей Петр Иванович усматривает положительный аспект. И подводит под свою теорию философский фундамент. "В обоюдной ненависти – высшая степень единства противоположностей, – твердит мой друг. – Как только начальник экспедиции и капитан доходят до крайней степени ненависти друг к другу, так Гегель может спать спокойно – толк обязательно будет, Витус! Но есть одна деталь: ненависть должна быть животрепещущей. Застарелая, уже с запашком, тухлая, короче говоря, ненависть никуда не годится, ибо не способна довести противоположности до единства!"
Я с Петей категорически не согласен. И потому наличие официантов во время сблизительной трапезы мне казалось лишним. Но на мою просьбу эвакуировать их Юрий Иванович Ямкин с искренним удивлением спросил:
– Почему это? Чем они вам мешают?
Я говорю:
– Привычки нет. Ведь у нас всего какой-то век назад крепостное право было. Вот во мне рабство до сих пор и гнездится.
– И в чем оно проявляется?
– Сам себе предпочитаю рюмку наливать: сколько сам хочу, а не столько, сколько официант решит. И потом, – добавляю шепотом, – у них же уши есть. А зачем нам на шесть человек еще добавочных шесть ушей?
Юра окаменел скулами:
– У меня секретов нет, Виктор Викторович. И вы здесь можете спокойно говорить что угодно. Прошу.
Я говорю:
– Пожалуйста. Вам не кажется, товарищи руководители, что в капстранах люди сейчас стали демократичнее в повадках – для пользы бизнеса, конечно. Сословно-классово-денежные различия никак не мешают шефу пообедать с кассиршей. Попробуйте представить себе иного нашего директора завода обедающим со счетоводом за одним столом в общей столовой, а?
Здесь опасную тему дипломатично замял начальник экспедиции:
– Я могу представить, потому что в Антарктиде столовые у нас одни на всех.
– Вам повезло, – сказал я. – А вот, Александр Никитич, что, по вашему мнению, порождает друг друга: цинизм – трусость и приспособленчество или приспособленчество и трусость – цинизм?
Начальник экспедиции, плывущий на смену тому, который сейчас корчится от боли на койке в Молодежной после самолетной аварии, мужчина, конечно, весьма бывалый. Он и с Сомовым зимовал, и станцией "Восток" руководил, и в Арктике бог знает сколько лет проработал. Бывалость обязательно подразумевает находчивость. Но одновременно бывалость есть во льдах и океанах синоним умения не торопиться и не торопить события и… умения молчать, ибо даже одно лишнее слово способно опрокинуть огромный айсберг жизненных переплетений и сложностей, нарушить баланс, равновесие коллектива на зимовке, в экспедиции или просто за ужином в кают-компании. (Но это умение молчать и считать слова никак не следует путать с отмалчиванием, то есть цинизмом уклонения от встречи лоб в лоб с событием, а любое слово – событие. Человеческое высказывание иногда оказывается событием побольше и потруднее подвижки льда под лагерем.)
И на мой вопрос о том, что порождает, Александр Никитич ответил так:
– Пожалуй, и трусость, и цинизм, и приспособленчество – одинаковые понятия. И получается – как о первородстве курицы и яйца или яйца и курицы.
Юра меня добил:
– Дурацкий, так сказать, вопрос вы задали, Виктор Викторович. Выеденного яйца не стоит. И закусывайте, пожалуйста.
Они были правы. И они демонстрировали полное единство при обоюдном уважении и, пожалуй, даже взаимосимпатии.
Оставалось закусывать.
И вдруг пришло в голову, что Юра не поет. Кажется, у него и любимой гитары с собой нет. Затруднительно петь при официантах в смокингах "Не верьте пехоте…".
Правильно делает, что не поет, – ерунда в такой ситуации получится. Однако жаль.
Вот случай, когда изменившееся нутро человека изменило и внешность. Раньше смех и улыбка поджигали в его глазах этакие бенгальские огни юмора, достаточно едкой, но не направленной на личности иронии и украшали вообще-то лишенную каких бы то ни было античных красот физиономию. (Одно время он еще страдал фурункулезом.) У Юрия Ивановича Ямкина при улыбке выражение делается неприятным, самурайским. Когда же он находится в напряженной ситуации, решая, например, идти ли между сближающимися на контркурсах паромами, или дать крюк, или отработать задним и удерживаться на месте, – то лицо у Юры славное, простое, сильное, капитанское лицо.
К концу вечера за кофе Юра вдруг спросил, бывал ли я еще у Степана в Палдиски.
Я не был.
Первый и последний раз мы ездили туда на могилу Степана вместе лет семнадцать назад.
Палдиски – за Таллином.
У Юры уже была "Волга".
Осень. Рыжие леса у густо-синего моря. Серые валуны, сложенные в кучи на черных полях, из которых кое-где пробивалась нежная зелень озими. Вербы по колено в холодной воде придорожных канав. Сумасшедший джаз из приемника, пропадающий в космическом шуме, когда машина проносится под линиями высоковольтных передач. Ехали быстро: свободное хорошее шоссе, прекрасная видимость, новая машина.
Проголосовал старик. Не хотелось останавливаться, но взяли его. Попросился на десяток километров – до первой развилки. Рваный старик, злобный. Увидел трактор, борону, женщину, которая сгребала сучья к костру, и забормотал, что на будущий год будет ужасная засуха, еще на следующий – мор и голод, а там начнется война между красными драконами, и мир полетит ко всем чертям. Надоедливо он это нам талдычил. А настроение и так было не очень. Какое уж тут настроение, когда едешь навестить товарища, погибшего до всяких сроков и похороненного далековато от родного дома, как говорится, по не зависящим от него обстоятельствам.
Наконец Юра сказал старику:
– Хватит каркать. Заткнись, а то высажу.
Старик умолк и сдерживался, пока не доехали до развилки. Там вылез, прошипел:
– Еще солнце не сядет, как у вас тут музыка перестанет! И между вас покойничек будет, сыночки! Спасибо за доставку, поезжайте с богом!
Мы послали старика по далеким адресам и принялись обсуждать вопрос ночевки в Таллине.
Километров через тридцать остановил мотоциклист ГАИ. И мы втащили в машину женщину лет сорока, которая на крутом повороте выпала из кузова грузовика. Она была без сознания. Гаишник бросил мотоцикл и сел с нами. Он положил ее голову на колени, я поддерживал ноги. Юра гнал так, как могут только люди, умеющие отсекать страх. Но женщина умерла в машине до больницы.
Джаз мы, естественно, вырубили сразу, а когда выносили труп, солнце еще болталось над серым Финским заливом.
Вечером мы сидели в таллинском ресторанчике и, конечно, надрались, вспоминая старика и решая вопрос, есть все-таки чертовщина на этом свете или нет.
13.02.
Рейс пока течет нормально.
Наставник на мостике почти не появляется. Его больше интересуют порядки в глубинах судна, в шхерах.
Экватор. Пересекаю взад-вперед седьмой раз. И потому не боюсь насилия со стороны чертей из охраны морского царя. Тем более, когда-то Посейдон запросто являлся ко мне на мостик в здешних местах, и мы с ним болтали о всякой ерунде целые ночные вахты.
Помню, много о лошадях разговаривали. Он их покровитель.
Температура забортной воды – плюс тридцать.
В Ленинграде воздух – минус двадцать восемь. Интересно, как ведут себя паровые батареи в моей квартире? При таких низких температурах они обычно дают течь. И черная жижа просачивается сквозь палубное перекрытие к нижним соседям. Именно борьбой с жижей я занимался в нынешнюю новогоднюю ночь.
Лицедейство в честь морского бога вышло скучным.
Единственным ярким моментом серого празднества была процедура штампования голых женских попок печатями Нептуна. Черти действовали самозабвенно и сокрушительно. Наши дамы, терявшие морскую невинность, имели полную возможность навизжаться всласть, когда черти мазутными руками приспускали им купальники и шлепали вырезанными из автопокрышек печатями по сметанно-белым мягким местам.
Сопротивляться бесчинству чертей никому, согласно традиции, не положено. Им покорно подчиняются даже капитаны. Исключение получилось у нас с немцем. Четверо немецких ученых ехали зимовать в Антарктиду на наши станции. И один оказал чертям фаустпатронное сопротивление.
Наши черти были здоровенные парни, но они не ожидали никакого противоборства, и немец, полностью использовав фактор неожиданности, двух чертей уволок за собой в муть бассейна.
Впечатляюще выглядел Юра, когда отдавал рапорт богу морей. Как чуть устало, но щеголевато держит он руку у козырька фуражки! Какие на нем замечательные тропические ослепительные брюки; как сияет блямба на фуражке; какое невозмутимое выражение на загорелой физиономии; с каким обожанием глядят на своего повелителя хорошенькие девочки из самодеятельности. Втянулся он в роль капитана пассажирского лайнера. А так как человек он во всех областях талантливый, то играет и эту роль отменно.
И мне было завидно глядеть на Юрия Ивановича.
В путевых книгах никуда не денешься без того, чтобы не делать ставку на людскую способность к забывчивости и на традиционно российскую отходчивость в гневе. Но, конечно, всегда думаешь о возможной угадываемости прототипов, опасаешься. И в "Путевых портретах с морским пейзажем" я дал герою морщинистость, некрасивость, замкнутость, малоразговорчивость и сплошную седину. Для камуфляжа. Но вот "самоограничение и воля, узда и цель" – это истинно Юрино.
14.02.
Проходим Сальвадор. До Монтевидео 1995 миль. Позади 5500 миль.
Алла Пугачева своей тонкой музыкальностью и изящной исполнительской манерой продолжает услаждать слух меломанов по двадцать раз в сутки. Вероятно, кто-то из заведующих музыкой пассажирских администраторов в нее влюблен.
Бесконечно горланит трансляция различные объявления: "Участникам экспедиции получить вино в сто двадцать шестой каюте!" Или: "Участники экспедиции приглашаются на ужин в ресторан "Атлантика"! Желаем приятного аппетита!" И так восемь раз в день, ибо кормят пассажиров в две смены.
А вот объявление, по которому можно судить о законе человеческого взаимозабвения: участнику экспедиции такому-то подойти к информбюро для получения радиограммы!
Первые девять дней объявления о радиограммах сыплются как из рога изобилия – ощущение разлуки у оставшихся на берегу еще очень остро. Затем следует резкое сокращение числа эмоциональных, но безынформативных радиограмм, хотя они еще поступают.
Теперь перевалили экватор. Идут восемнадцатые сутки разлуки. И берег начинает привыкать к отсутствию уплывающих все дальше и дальше на долгие полтора года полярников. И они тоже делаются спокойнее – процесс отчуждения от близких, мозоль на сердце, роговая оболочка на душе… После сорокового дня наступит затишье в радиограммах с обеих сторон на целые месяцы.
В который раз я наблюдаю этот закон на других и на себе. И каждый раз немного смутно и грустно от относительности всего на свете. Ведь и умерших мы неизменно и обязательно забываем. И для них есть день Девятый и день Сороковой.
Как отчетливо я чувствовал эти дни после смерти матери. Как она удалялась от меня, как дни-пороги отделяли ее тень-душу, растворяющуюся в иррациональном, безначальном и бесконечном. И ее взгляд на меня, остающегося. Взгляд без тоски, сожалений, опасений за меня. И без тревоги за себя.
Надо бы писать обыкновенную семейную хронику. Ведь история любой, самой тривиальной семьи – самое неповторимое и удивительное. Никаких фантазий не надо, никакого сочинительства.
Да и опасаться мне уже некого.
Проходим траверз Святой Елены в доброй тысяче миль с левого берега.
Ученые поговаривают, что англичане помогли отставному императору отправиться на вечный покой при помощи обыкновенного мышиного мышьяка.
Различные вещи в мире названы именем Наполеона. Но если у нас так называлось слоеное пирожное, то англичане так назвали орангутанга в лондонском зоопарке, а его супругу – Жозефиной. (Стендаль заметил, что если Наполеон чего-нибудь и боялся в жизни, то только одного – насмешки.)
Именно в Лондоне недавно продали с аукциона дневники Марии-Луизы, в которых она утверждает, что мужчины – невыносимые существа, и заявляет, что никогда бы не вышла замуж вторично, ибо Наполеон обращался с нею, как с гренадером.
Для многих русских женщин кумиром их девичьего воображения был Бонапарт. Для мамы, кажется, тоже. Статуэтки Наполеона я видел во множестве интеллигентных русских квартир. Правда, это было до войны. В войну, наверное, большая часть их превратилась в бронзовые части пушек и кораблей. И Наполеон, таким образом, внес свой вклад в победу над фашистами.
Занятно, что немецкие подхалимы-ученые в 1808 году додумались переименовать созвездие Орион в Наполеон! Бонапарту хватило ума не разрешить им это…
На Святой Елене есть черепаха. Ей двести пятьдесят лет. Отдыхая от ратных трудов, Бонапарт катался на черепахе. Он был в треуголке и сером походном сюртуке.
15.02.
Командирское занятие с чтением документов по аварийности и обсуждением чужих горестей: теплоход "Комсомолец Таджикистана" на переходе в Гавану следовал через Атлантику без проводки – рекомендаций гидрометеоцентра, залез в центр циклона, результат – четыре контейнера на палубе всмятку плюс к ним изуродовано двадцать метров фальшборта и закручена в штопор пожарная магистраль… "Лигово" в зимней Балтике: не ушли в укрытие после штормпредупреждения, обледенели, крен 30°, с трудом спустили за борт караван леса с двух трюмов.
Затем говорил Юра. О наших делах и болячках. Судно он знает великолепно – от наружной заклепки до кладово-посудно-бельевых катакомб. Говорил со злостью. Идем работать в Антарктиду, а судну вообще не рекомендуется толкаться во льдах, барахлит лаг, "дышит" брашпиль – когда стоишь рядом с ним в момент отдачи якоря, кажется, прыгаешь на пружинном матрасе, нет обогрева лобовых стекол в ходовой рубке… Ну и т. д.
Было бы чистой демагогией спрашивать у капитана, почему он вышел в море с такими болячками. Все всем ясно. С героями полярниками можно и в ванне через океан плавать. Но вот после возвращения из Антарктики судну предстоят престижные круизы с туристами. И надо успеть перед ними провернуть ремонт и отдоковаться, а для этого надо рвать из Антарктиды в минимальные сроки, иначе опоздаем к плановым срокам ремонта и выбьемся из докового графика… Ну и т. д.
16.02.
Конспект грустного рассказа. Напишу когда-нибудь, быть может, раз уж услышал.
Женщина-посудомойка. Все время в низах. И проворонила в Антарктиде пингвинов – не видела ни одного. Горюет по этому поводу. Один трепливый тип говорит, что везет в рефрижераторной камере пингвиниху с пингвином. И покажет зверей ей, но только на подходе к дому, потому что пингвинов из холодильника раньше выпускать нельзя – они не прошли акклиматизацию. Она верит, носит для пингвинов деликатесы, которые тип, естественно, заглатывает сам. Экипаж включается в розыгрыш. Женщина-посудомойка неразвитая, серая, но уже любит пингвинов, которые едут в холодильнике. Наконец тип говорит, что нынче покажет птиц, но требует политра. Достать бутылку в конце рейса посудомойке – фантастика, но она достает. Ее ведут к рефрижератору, открывают камеру – там фотография пингвинов. Хохот и восторг толпы. У нее шок, хотела выброситься за борт. Тип испугался, отдал ей яйцо пингвина. Она повесила яйцо возле зеркала в каюте и успокоилась. Называется рассказ: "Одна надежда – яйцо пингвина".
19.02.
Монтевидео. Ошвартовались к тому же причалу, что и десять лет назад на "Невеле".
И нынче перед моей каютой ворота номер семь – все на круги своя. Только на причале нет собак. И со мной нет судового пса Пижона, которому здесь дали прикурить местные псины прямо на причале. Правда, он отомстил им очень коварно: соблазнил симпатичную уругвайскую сучку на радость всему экипажу.
К рецензии на книгу Сомова.
Даже очень плохие писатели писали о собаках хорошо. Так уж эти существа устроены – имею в виду собак.
Сомов категорически отказывался признавать себя писателем. Один только раз в его книге есть определение "повесть", что означает косвенное признание в том, что автор предлагает читателю нечто беллетристическое.
"Р о п а к. Повесть о дружбе". Повесть художественная, но и полностью документальна.
Сюжет избит: полярник на зимовке привязался к щенку, вырастил могучего, деликатного, скромного, мудрого, вежливого, душевно чистого, отважного пса, привез в Ленинград, убедился в том, что свободный пес жить в квартире не может, и отправил обратно на Север. И больше уже не встретил.
В повести много смешного, а ее конец надрывает душу читателя грустью:
"Человека может привязать к себе не только теплая земля, но и холодная льдина. Человек может тосковать не только о себе подобных, но и о четвероногом друге. Так уж устроено человеческое сердце…"
Так уж устроены бывалые люди, что не боятся сентиментальных слов.
Когда читаешь Сомова и о нем, все время кажется, что душевная тонкость и чистота обязательно должны были привести его к какой-то тяжкой жизненной ошибке. Не по служебной, не по должностной, не по нравственной линии, а к ошибке сердца.
Консул повозил по городу и в эвкалиптовую рощу, где я наломал веник для каютного уюта. Повидали памятник морякам, погибшим в море. Абстрактное сооружение, но впечатляет: человеческий труп отталкивает от себя гребень волны костлявыми руками…
Комсостав приобретал дубленки по четыреста пять песо. Стадное чувство заставило и меня сделать то же.
Знатоки утверждают: если хочешь иметь шикарную дубленку (для своего собственного употребления), то надо проделать следующую манипуляцию. Купить в Монтевидео три дешевые, тощие дубленки и продать их дома, в комиссионке. И там же достать люксовую дубленку за тысячу рублей. Такая манипуляция даст еще некоторую прибыль. Какую именно прибыль, я точно не могу сказать, так как это строгие морские тайны и за их разглашение мне могут надрать уши посильнее, нежели за угадываемость прототипов в книгах.
За товаром ходили пешком.
Набрал на припортовом пустыре букетик для натюрморта, скромненький – на уровне репейников, пушицы и куриной слепоты, – осень здесь. Рио-де-ла-Плата коричнево-рыжая. Никто не купается.
Вернувшись на судно, хотел порисовать, но младший пассажирский администратор принес приглашение. Оно было выполнено на английском и русском языках, заключено в шикарную оболочку с изображением компасных картушек, рюмок, фужеров, морских часов и пивных кружек. Текст гласил:
"Капитан приглашает Вас 20 февраля принять участие в дружеском ужине, который состоится в ресторане "Атлантика" в 19.30. Меню: масло сливочное, краб-коктейль. Рыбное ассорти: семга, икра зернистая, креветки. Мясное ассорти: ветчина, телятина, колбаса т/к, хрен, овощи свежие. Вторые горячие блюда: рыба "орли", соус тартар, стейк с луком, картофель фри, овощи свежие. Десерт: яблоки, запеченные по-американски, фрукты. Напитки: вина столовые – белое и красное, вода минеральная. Горячие напитки: кофе, чай. Приятного аппетита!"
От "Приятного аппетита!" меня затошнило. Так же, впрочем, как и от "яблок по-американски" и "краб-коктейля", ибо, хотя я и знать не знаю, что это на самом деле такое, одно знаю точно: в переводе на русский это – "пыль в глаза" или "тень на плетень".
Господи, ну зачем мы, "так сказять", лезем в эти калашные ряды! Ведь "стейк с луком" будет просто железоподобным бифштексом, а все остальное будет представлено на столе в символических натюрмортах, предназначенных для лилипутских картинных галерей… Вероятно, Юрий Иванович Ямкин просто решил устроить себе некоторую стажировку перед житием за границей. Что ж, уверенность и решительность в обращении с высокими гостями, прибывающими на стоянках на борт пассажирского лайнера, чтобы тяпнуть ледяной водки в интиме салон-бара, вырабатываются не сразу. Нужен тренаж. Но почему он пригласил меня, если прием давался в честь нашего местного представителя?