Лешага критически оглядел переправу. Поваленные стволы деревьев, перетянутые веревками из лыка, неровно опирались на обветшалые, кое-где полуразрушенные каменные устои – безмолвный подарок смытой в Тот День цивилизации. Огромные волны прокатились тогда по континенту. Старики рассказывали: «Тридцать волн ударили одна за другой и смыли почти все, что стояло на пути».
Возможно, когда-то эта река не просто разделяла сушу на правый и левый берега – радовала глаз и давала воду для питья. Проклятье! Много воды, достаточно, чтобы напоить огромное количество народу! Лешага и представить не мог, насколько огромное.
Теперь эта буро-зеленая жижа несла в себе смертельную опасность. И как только чешуйчатые от нее не дохнут? Он еще раз поглядел вперед. На дальнем берегу разбивающегося о камни удушливо-смрадного потока волнистой линией рисовалась череда пустынных холмов. Лешага прежде уже бывал в этих местах. Невысокие, в три-четыре человеческих роста, валы, покрытые серполистом и колючим, оставляющим гнойные раны кустарником, тянулись вдаль, сколько видел глаз. Неприютный край.
Но если все же решиться и удачно найти лаз, можно оказаться внутри невесть кем сооруженного жилища и вернуться с богатым уловом. Счастливцам, проникавшим в полые холмы, в награду иногда доставались целые россыпи патронов и вполне пригодные к делу стволы. Но можно было и не вернуться совсем.
Непонятно, почему древние строили так, но, ясно, это их рук дело. И спросить-то некого. Даже Старый Бирюк, который Дикое Поле исходил и всего повидал, и тот наставлял, что от таких мест лучше держаться подальше, того и гляди, нарвешься на засаду чешуйчатых. А он знал, что говорил.
Лешага услышал за спиной шорох и немедленно развернулся на пятке, уходя с линии возможной атаки. Развернулся – метательный нож уже в руке.
– Тише, тише! Свои!
Караванщик медленно развел руками. На нем тускло поблескивающий серебром защитный костюм – предмет зависти многих. Задранная на лоб маска воздухоочистителя придает купчине вид бывалого обитателя Дикого Поля. В такой амуниции и зеленый дождь нипочем, и в Гадкую Пустошь можно сунуться. Вон, амулет на груди висит. Как почувствует, что место гиблое и дальше лезть нельзя, так сперва зачирикает, а потом и заверещит: мол, уходи отсюда, хозяин, поскорее. А хозяин-то от силы второй-третий раз караван водит. Тоже мне, землетоп.
– Чего стоим, Лешага?
– Место нехорошее, – буркнул страж, возвращая нож в закрепленные у запястья ножны. – Засада может быть.
– Может быть, а может и не быть, – караванщик скривил губы. – Нам до начала торга нужно успеть. До Катинбунка путь неблизкий.
– Неблизкий, – подтвердил страж, – по-дурному лезть будем, совсем коротким станет.
– Чешуйчатых испугался?
Леха представил себе тех, о ком говорил караванщик. В прежние времена, еще до Того Дня, предки их, поговаривают, тоже были людьми, но мало ли чего болтают. Двуногие, покрытые, точно панцирем, чешуйчатой кожей неопределенно-грязного цвета, едва ли не с пятью десятками острейших зубов в пасти, эти твари казались начисто лишенными разума, лезли порой, не разбирая опасности. Но уж дорвавшись, сжирали все, до чего могли дотянуться. Они не проявляли ни особой сноровки, ни воинской хитрости, но порою довольно ловко управлялись с оружием.
– Пустое говоришь, – отвернулся Лешага. – Забывать о них не стоит. Бояться тоже. Бойцы они никакие, но с огнестрелом. Охота под их пули лезть?
– Так что ж теперь, на торг не идти? Я, как ты и велел, своего человека послал глянуть – все тихо.
– Тихо, говоришь? – воин усмехнулся.
Три руки дней назад караванщик нанял его с побратимом на торжище у Петробунка довести караван до Серединного хребта. Дороги туда всегда были опасны. Еще бы: для раздольников самый что ни на есть сладкий кус. Вон, по дороге сюда рыл тридцать их в землю сложили. В последнее время и вовсе от них житья не стало. Что-то здесь недоброе творится. На торжище сказывали, где-то в этих местах нитки[1] исчезают. А потому охранников караванщик взял с собой немало. И двуногих мулов-водоносов, и погонщиков. Большая нитка, далеко слыхать.
По мнению Лешаги и его побратима, толку от них всех чуть: шумные, суетливые. Охранники только и годятся – следить, чтоб кто из водоносов с бурдюками не сбежал. Но и то сказать, куда бежать? Дикое Поле вокруг! А как для побратимов, лишние люди – лишние рты. Впрочем, это не их ума дело, им не за то платят.
– Мой человек, как ты и говорил, все тщательно осмотрел, по кручам прошелся. Тихо, следов нет. Даже кора на деревьях, если и содрана, то подзарасти успела.
Ученик Старого Бирюка покачал головой. Разведчик, видимо, был из служивых, эти кое-что в деле разумели. Каждому, ходившему в Дикое Поле, было известно, что в голодную пору чешуйчатые обрывают кору с деревьев, выскабливают ее изнутри, делают похлебку или сушат, мелют в муку и пекут лепешки на раскаленных огнем камнях. Но то, что кора не ободрана, еще ни о чем не говорит. Разве только о том, что зверье в этом краю не перевелось, и чешуйчатые, ежели сидят тут, то не больно оголодавшие. Лешага покачал головой.
– Нельзя здесь идти, опасно.
Он замолчал, не слушая больше возмущенных речей караванщика. Хоть бы и десять раз тот повторил, что дорога чиста, опасность была растворена в воздухе. Леха чувствовал ее резкий кровавый запах.
– Вон, напарник твой скачет.
Леха кивнул.
– Вижу.
– Да как же ты видишь, спиной же стоишь?
– Что с того?
Бурый спрыгнул с лошади.
– Ниже по течению переправы тоже нет. По всему видать, река вздулась и старый мост снесла. На выстрел от берега луж видимо-невидимо, вода совсем недавно ушла.
– Значит, надо строить мост или перевоз. – Лешага повернулся к караванщику. – Прикажи своим людям…
– Новый мост? Да ты с ума сошел! Ты посмотри на реку, мы и в руку дней не управимся.
– Если канаты есть, перевоз быстро наладим, в три дня уложимся.
– Три дня потерять?! Да три дня в моем деле год кормят! Пока я до Катинбунка этак доковыляю, наших там уже будет – не протолпиться! Весь товар по бросовой цене придется отдавать.
Леха дернул плечом.
– Зато живой будешь. Нельзя идти.
– Братко правду говорит, – заметил Бурый. – Там в верховье мост смыло, а здесь стоит как ни в чем не бывало.
Караванщик вспыхнул.
– Я нанял вас защищать караван, вот и защищайте! Нападут чешуйчатые – убейте! А торчать у Пустых Холмов, вонью дышать по вашей милости – ну уж нет! Мы начинаем переправу. Езжайте вперед.
Бурый поглядел на побратима. Тот вздохнул, тронул пятками конские бока и снял автомат с предохранителя.
Лезть на гору с полным вещмешком камней – дело непростое. Спина вмиг покрылась синяками еще во время бега, и сейчас каждое движение отдавалось резкой болью. Стоило уцепиться за малейший выступ, поднять руку, предательская ноша сразу перекашивалась и тянула вниз. Еще немного – и поминай как звали, ухнешь с высоты на каменную осыпь, а проклятый вещмешок прилетит в голову, чтобы закончить мучения.
Леха сцепил зубы, костеря на чем свет стоит Старого Бирюка и его науку. «Неверный шаг – последний шаг», – пронеслось у него в голове. Он глянул на Миху. Тот пыхтел, загребая руками скатывающиеся камни, пытаясь нащупать уступы скалы. Сил ему не занимать, огроменный вырос, рука, как молот. На прошлом торжище жердь на плечи забросил, за нее четверо здоровых мужиков уцепились, а он их на спор так раскрутил, что те удержаться не смогли, под общий гогот аккурат в лужу приземлились.
Но зато Леха куда сноровистее. «Совсем выжил из ума Старый Бирюк», – вдруг подумал мальчишка, чувствуя острую, как шило, жалость к себе. – «Убьемся, точно, убьемся! И за что он нас так?» Пальцы скользнули по круглому окатышу, принесенному когда-то океанской волной и, точно пуля из пращи, застрявшему в склоне. «Убьемся!» Окатыш поддался и вывалился из стены, едва не зацепив парня по плечу. Тот отстранился совсем чуть-чуть, как его учил Старый Бирюк – на толщину клинка, и камень ушел вниз, дробно стуча по сыпухе.
«Ишь ты, сработало, – Леха успел зацепиться кончиками пальцев за край дыры, оставшейся после камня. – Сам не успел заметить, как сработало». Это чудесное спасение обрадовало его так, что он заулыбался. Непристойно, конечно, для взрослого мужчины лыбиться, но ведь сработало! «Нет, Старый Бирюк ничего просто так не сделает. Раз сказал лезть, значит, точно знает, что так надо, что мы с Михой сможем. Другие не смогут, а мы сможем». Он вспомнил, как наставник водил их в предгорные завалы еще до снега. Привел в какую-то пещеру, кинул на пол пару лепешек да флягу с водой и оставил, не говоря ни слова, а выход из пещеры камнем привалил.
Уж они с Михой тужились-тужились отвалить валун – куда там! Так четверо суток в темноте и просидели. Но только вскоре после ухода наставника ученики заметили, что мрак в пещере вовсе не такой непроглядный, как сперва казалось. А к исходу четвертого дня, когда Бирюк вернулся, они и вовсе видели во мраке, точно днем. Воспоминание придало сил. Задача, пусть и нелегкая, больше не казалась невыполнимой, страха и жалости к себе как не бывало. Он скосил глаза на Миху.
– Наперегонки?
Вершина Гряды была длинной, шагов пятьсот, и узкой. В самом широком месте можно проскочить в два прыжка. Ветер носился вспугнутой птицей, свистя, пробирая холодом до костей, заставлял по ночам стучать зубами, трястись, будто в лихорадке. Днем к этому прибавлялась новая, куда более мерзкая напасть: большущие черные клювастые твари, то и дело норовившие атаковать незваных гостей. В первые минуты, увидев людей, они переполошились, но затем, сообразив, что бескрылые чужаки еще и безоружны, стали с клекотом носиться вокруг, растопырив когтистые лапы, высматривая удобную цель и выжидая, когда можно будет рухнуть камнем на затылок нелепо прыгающей и размахивающей руками добыче.
– Так мы их не отгоним, – опускаясь на камень, процедил Леха. – Надо что-то придумать.
– Что?! – раскрутив над головой снятую рубаху, крикнул Миха, едва не запнулся о лежащий на земле вещмешок, отскочил и вновь замахал, закричал, отгоняя крючконосых птиц, жаждущих крови.
– А вот что, – Леха рывком выдернул нож, плохонький, не мужской, – заточенная железная полоса в кожаной оплетке, но уж какой есть, лиха беда начало. Всякий свободный человек должен иметь при себе нож, как без него? Выхватил и в два быстрых движения отрезал лямки от вещмешка. Сплел из завязки небольшую корзинку, связал воедино, положил в получившуюся пращу камень – спасибо тебе, Старый Бирюк, подумал о том, что юнцам было невдомек – раскрутил неказистое оружие, отпустил один из концов.
«Фьють!» – черная птица с перебитым крылом, гневно заорав, рухнула вниз.
– Ага! Вот так-то лучше! Давай, Миха! Я их пока от места отважу, и ты не плошай!
Побратим начал быстро развязывать мешок.
– Братко, у меня тут горючий камень.
Вереница телег, возов, груженых мулов теснилась у переправы. Люди, все до одного, глядели на спускающихся с холма проводников. Лешага окинул взглядом охрану. После выхода с торжища, по вечерам, едва составив возы в круг, он пытался обучить это плохо вооруженное сборище действовать вместе, подобно сжатым в кулак пальцам. Такая жесткая школа добавила ему почтения, но все так же собранное с бору по сосенке мужичье всякий раз терялось, услышав команды, суетилось, мешая друг другу. Из всей охраны лишь человек шесть, прошедших некогда службу в Буйках, могли считаться боеспособными, остальные же… Караванщик, как всегда, поскупился, нанял олухов из дальних селений, до которых совсем недавно добрались поисковые отряды Северного Центра.
– Слушать меня! – жестко объявил Леха, с тоской озирая воинство. – Мы идем первыми. Повозки через мост движутся по одной. Следующая заезжает только после того, как предыдущая окажется на том берегу. – Он ткнул пальцем в сторону холмов. – Мулы следуют с дистанцией в десять шагов. Охранение, – он перевел взгляд на ждущую команд толпу, – на противоположном берегу двигайтесь по распадку между холмами. Меж вами шесть полных шагов, друг друга из виду не теряйте, в случае атаки прикрывайте. Смотреть в оба, холмы опасны, возможна засада. Вы, тремя двойками, – Лешага повернулся к стоящим чуть поодаль бывшим солдатам, – вместе с господином караванщиком остаетесь у моста в резерве. В случае необходимости, ударите во фланг атакующим. Стрелять одиночными, только на поражение. Всем слушать команды, рты не разевать, действовать быстро и четко, как я учил.
«О чем я говорю?! Кому?! Пустые слова!» – вздохнул он про себя. И лишь кивнул Бурому:
– Вперед.
Переправа тянулась, как время до обеда, а распадок все больше и больше заполнялся людьми, повозками и вьючными животными. Но, словно в насмешку над терзавшими стража мрачными предчувствиями, все было тихо. Подозрительно тихо. Вот уже и последние водоносы перешли по шаткому бревенчатому настилу, лишь сам караванщик и шестеро его охранников остались на том берегу. Сейчас перейдут, и можно двигаться дальше. Вот первый из них ступил на мост, за ним второй. «Такое удобное место для засады, а все тихо, – подумал Лешага. – И ни одного чешуйчатого. Куда ж они подевались? Ох, недоброе место!»
И тут, словно кто-то подслушал его мысли, мост с грохотом вздыбился посередине, разлетаясь в щепы. В тот же миг холмы точно оскалились десятками разверстых пастей – отвалились в сторону растопырившие ветки шипастые кустарники, и огромными червями из-под вывороченных корней полезли… Не чешуйчатые, совсем нет. Странные твари, порождения ужасных снов, отдаленно напоминающие людей, но значительно крупнее, со свирепым оскалом острейших клыков. Низкий скошенный лоб, глазки-щелочки, а зыркают, точно примериваются, как вытянутые по-волчьи челюсти на горле сомкнуть.
Леха удержал взвившегося на дыбы коня и вскинул автомат к плечу. Выстрел, еще один. Два мчавших с холма чудища повалились в цепкий серполист с простреленными головами.
– Отступайте к возам! – скомандовал ученик Старого Бирюка. – Прикрывать друг друга, из виду не терять!..
Пустая затея. Насмерть перепуганные охранники палили невесть куда, а то и вовсе бросали оружие и падали на землю, прикрывая голову руками. За спиной слышались хлопки автомата Бурого. Можно не сомневаться, каждый выстрел сносит одного из зверолюдов. Но рев все ближе. Взбешенные отпором волкоглавые не замечали потерь, они рвались вперед, чтобы растерзать в клочья попавшихся на пути всадников. Уже совсем близко. Удар пламегасителем в глаз одному, прикладом в носопырку другому… Человек после такого лежал бы в глубокой отключке, а может, и вовсе бы сковырнулся. Зверолюд лишь мотнул головой и ринулся на Лешагу. Тот вздыбил коня, удар копытами в грудь свалил чудовище на землю, но следующая тварь успела обхватить горло скакуна, зажав его железной хваткой. Лешага всадил ей в затылок один из метательных ножей. Тварь рухнула, не разжимая мертвой хватки и заваливая коня. Лешага едва успел соскочить и выхватить мачете.
Он уже был не здесь – словно парил над битвой, наблюдая происходящее с высоты и атакуя выбранную жертву. В упоении рубил протянутые руки, ноги, тела, головы подвернувшихся под его клинок зверолюдов. Легко, словно танцуя, уворачивался от их загребущих лапищ, заставляя монстров сталкиваться лбами и убивая с неистовой радостью. Он видел, чувствовал, как наносит удары Бурый – вроде бы легко, точно отмахиваясь от злого слепня, но с неимоверной быстротой и силой. Лешага знал, каждый такой удар легко может проломить грудную клетку, сломать позвоночник, порвать мышцы, раздробить кость.
Пожалуй, сейчас Старый Бирюк гордился бы своими любимыми учениками. Вот еще удар мачете, капли крови, во все стороны брызнувшие из глубокой раны. Лешага развернулся, пропуская мимо себя падающее тело, и увидел Его.
Он был совсем мал ростом, едва ли по плечо стражу. Руки двумя плетями безвольно свисали вдоль тела, лишь большие глаза на его лице, водянисто-голубые, почти совсем прозрачные, бесчувственно, но пристально глядели прямо в мозг, да что там глядели, впивались двумя раскаленными иглами. Леха замер, скорчился от боли, не в силах отвести взгляд. Как-то вдруг сразу пропало упоение битвой. Он больше не видел ее, как, впрочем, не видел и оскаленных морд рядом. Лишь эти глаза. Леха словно погружался, задыхаясь, тонул в них. Пальцы разжались, выпуская мачете. Рукоять ударила по ноге, но он не почувствовал боли. Волна панического ужаса, леденящего кровь, сковывающего руки и ноги, накатила, обдавая мертвенным холодом с головы до пят. Страж напрягся, пытаясь вдохнуть, и… отлетел в сторону.
Зрение снова вернулось к нему. Он увидел, как сбивший его с ног Бурый с ревом бросился на странного человечка, на ходу пытаясь вскинуть автомат. Видно, не судьба. Еще миг, и он уже на земле, бьется в конвульсиях, держась обеими руками за голову, и безвольно затихает, не в силах двинуться. Животный ужас подхлестнул Лешагу не хуже бича надсмотрщика. Вторым метательным ножом он резанул под колено ближайшего волкоглавого и, вскочив, бросился прочь. Бежал, не разбирая пути, мчал, стараясь исчезнуть, спрятаться от собственного впившегося между лопатками страха, неведомого прежде и оттого еще более нестерпимого.
Мертвенный взгляд огромных пустых глаз преследовал его, точно гарпуном засев в сознании. Не обращая внимания на серполист и шипастый кустарник, Лешага бросился на холм. Он не знал, как долго мчался прочь от битвы, звуки ее уже не были слышны, но страх гнал и подстегивал, будто все зверолюды в округе пытались разорвать его, слабого и беззащитного, абсолютно беспомощного.
Узкая щель показалась на склоне одного из холмов меж корнями раскидистого куста. Леха бросился к ней быстрее, чем успел понять, что делает. Протиснулся, ища укрытия, чтобы хоть на мгновение перевести дух.
«Все, жизнь кончена! Жить больше незачем! Я бежал с поля боя! Бурый… – Он попытался вновь почувствовать побратима, как сотни раз делал это прежде. Нет, бесполезно. Только эта тухлая нора и свисающие над головой корни. – Все, больше уже ничего не будет. – Он вспомнил о зажатом в кулаке метательном ноже. – Вот сейчас вбить его рукоять в землю, поднять голову и броситься горлом на клинок, чтоб уж наверняка. Так будет лучше для всех. Никто не узнает. Никто?! – Лешага почувствовал на себе пристальный взгляд и медленно повернул голову. – Проклятье! Чешуйчатый!»