Василий Седов, отец больного и знаменитый олигарх, не находит себе места. В буквальном смысле. Вскакивает, снова садится, хватает себя за редкие, седые волосы. Грязно ругается, не извиняясь. То и дело смотрит на сына, отказываясь верить в реальность происходящего. Существует много слов, которые боишься услышать от врачей. Одно из них – «осложнения». У Станислава Седова парализованы ноги, и восстановление идет очень медленно.
Стаса перевели в VIP-палату, в которой постоянно находится охрана. Вокруг развешены камеры видеонаблюдения, допуск посетителей и охраны открыт в любое время, никаких ограничений. Перефразируя Оруэлла, скажу: все люди равны, но некоторые более равны, чем другие.
– Откуда вообще взялась эта сосудистая мальформация или как там ее?! – возмущается Василий, бескомпромиссный мужчина, привыкший к власти и полному контролю над всем и вся, даже над судьбой. Его распирает гнев, ослепляющий, доводящий до красной пелены перед глазами. Такие люди не выносят ощущения собственного бессилия, не терпят слабостей. – Откуда она взялась, а?! – в который раз настаивает на ответе. – Что за хрень? Стас не в первый раз разбил машину, но никогда такого не случалось. А тут какие-то аномальные сосуды вылезли, да еще началось кровоизлияние. Откуда все это взялось?
– Мы полагаем, что мальформация присутствовала с рождения, но ничем себя не проявляла до аварии. После травмы началось кровоизлияние, такое случается. К сожалению, Станислава Васильевича привезли сюда с большой задержкой, и я предупреждал, что шансы на полное восстановление невысоки… – Ярослав Игоревич проявляет недюжинное терпение.
Мы уже все подробно обсудили с больным, и не раз, даже снимки показали. По просьбе Стаса заведующий дважды разговаривал с его отцом, но я вижу Седова-старшего впервые.
– Прекратите повторять одно и то же! – кричит Василий, не в силах смириться с участью парализованного сына. – Если Стаса привезли слишком поздно, зачем вы вообще взялись оперировать?!
– Без операции последствия были бы намного более тяжелыми.
– Я вам не верю! НЕ ВЕРЮ! – Василий бросается к Ярославу Игоревичу, тряся кулаками. – С какой стати я должен вам верить? Надо было сразу отправить сына в Германию.
Ничто не выдает эмоции заведующего, он остается спокойным и приветливым. Стоит впереди, остальные чуть сзади. Треугольник вины. Мы старались, действительно старались. Сделали все возможное, но – увы. Если Стас и сможет ходить, то с трудом и после длительной реабилитации.
Мы все сделали правильно. Ярослав Игоревич – гений. Видели бы вы, как он старался! Как мы старались. И ведь заранее предупредили больного, что шансы на полное восстановление не шибко высоки. Однако чувство вины – дело колкое. Ударяет в сердце, как игла, и остается там. Как ни старайся, не избавишься. Вдруг я что-то упустила? Вдруг могла что-то сделать лучше? Да-да, лично я. Неважно, ассистент ты или ответственный хирург, каждая операция – это личное.
Стас вяло усмехается и машет рукой.
– Прекрати, отец, а то давление подскочит! Случилось так случилось, я справлюсь. Ярослав Игоревич говорит, реабилитация поможет. Могло быть и хуже, руки-то нормально работают.
Василий удивленно смотрит на сына, не понимая, как его плоть и кровь может быть такой всепрощающей, даже если причиной беды стала сама судьба.
Стас поворачивается ко мне и подмигивает.
– Вот увидите, я встану на ноги. Даже с моим симпатичным хирургом на свидание схожу. Вприпрыжку!
Я позволяю себе крошечную улыбку. Станиславу Седову нельзя не улыбнуться. Бледный, растрепанный, с запавшими глазами и при этом невероятно харизматичный. Авария, операция, плохие новости – а он улыбается и сохраняет оптимизм.
Улыбаясь Стасу, я не сразу замечаю, что Василий Седов сосредоточил хмурый взгляд на мне. Острый взгляд, как выстрел.
– Кто она такая? – спрашивает он Ярослава Игоревича, не желая обращаться ко мне напрямую. – Вот это кто? – грубо тычет пальцем в моем направлении. – Я не видел ее раньше. Вы приходили в палату без нее, да и перед операцией ее не было.
Меня распирает от желания рассказать о причине моего отсутствия перед операцией, но сейчас не время жаловаться на связавшего меня охранника. Каждый день обещаю себе поговорить со Стасом, но потом откладываю, дожидаясь, когда ему станет лучше. Даже Ярославу Игоревичу до сих пор не сказала. Он устроит мне разнос и станет ругаться с Седовыми, а я хочу сама поговорить со Стасом.
Заведующий оборачивается, словно забыв о моем присутствии.
– Валерия Михайловна мне ассистировала. А теперь я бы хотел обсудить с вами реабилитацию…
– Что именно она делала?! Какую часть операции?
– Послушайте, это не имеет значения!
– Для меня – имеет.
Страх, пережитый при нападении незнакомца, не сравнить с ледяным ужасом, сковавшим мое тело, когда из-под кустистых бровей на меня посмотрели пронзительные глаза Василия Седова.
– Валерия Михайловна – наш лучший ординатор, – раздраженно поясняет заведующий. – После окончания ординатуры она…
– Она ординатор?? – Седов-старший почти кричит.
– Отец, прекрати сейчас же! – требует Стас усталым голосом. – Отстань от хирургов! Их было несколько, они сделали все возможное, а теперь я хочу поговорить о реабилитации.
Стас снова подмигивает мне, но в этот раз я не улыбаюсь. Слишком осязаема угроза, исходящая от его отца.
– Подожди, сын! Я хочу знать, какую часть операции делала эта… женщина.
– Валерия Михайловна не женщина, а хирург! – возмущается заведующий, но меня уже не остановить. Я шагаю прямо к амбразуре, зная, что выстрела не избежать. Мне нечего стыдиться, и я не собираюсь прятаться за спиной начальства.
Глядя в холодные, убийственные глаза Седова-старшего, отвечаю ровным, вежливым тоном.
– Я ассистировала на протяжении всей операции…
– Вы трогали его сосуды? И нервы, и все остальное?!
– Василий Борисович! Хирурги не трогают, а оперируют! Вы не вправе допрашивать моего ординатора! Я отвечал за операцию и заверяю вас, что мы сделали все возможное… – Ярослав Игоревич пытается урезонить олигарха, но тот дергает плечом, словно стряхивая его слова.
– Она не имела права касаться моего сына…
– Прекрати! Сию! Минуту! – кричит Стас, гневно глядя на отца, но его голос срывается. Морщась, он прикрывает глаза, комкает простыню в кулаке. Остальные замолкают, позволяя ему договорить. – Если тебе нужны виноватые, вини самого себя! Вы с матерью родили меня с этой сосудистой дрянью, а остальное – судьба. Сделай милость, отвяжись от хирургов!
Василий не считает нужным прислушаться к словам сына. Он слишком занят тем, что разглядывает меня. Пристально, с проблесками ярости и бессилия во взгляде. Вроде странное сочетание, но вполне объяснимое. Борьба с судьбой вызывает самые острые и контрастные эмоции.
Я не отвожу взгляд, выдерживаю испытание. Мне нечего стыдиться. Стас прав, виновата судьба.
Однако правда заключается в том, что в таких ситуациях себя ты винишь в первую очередь. Сомнения, как вирусы, вторгаются в твои мысли и остаются навсегда. Все ли я сделала правильно? Достаточно ли быстро? Ловко? А что, если… Неудачи оседают в памяти, и я помню каждую из них, наизусть, до секунды, в красках. Все случаи, когда мы хотели сделать невозможное, но у нас не получилось.
– Василий Борисович, позвольте объяснить еще раз! – Ярослав Игоревич теряет терпение, но снова повторяет отчет об операции.
Седов-старший моргает, разрывая наши сомкнутые взгляды, и отступает к окну. Смотрит на свои ноги, на лакированные ботинки в больничных бахилах. Как будто сравнивает себя с парализованным сыном. Внезапно выглядит постаревшим, сгорбленным, словно осознание случившегося осело на его плечи.
– Стас – мой наследник, – говорит с таким нажимом, словно это признание несет в себе силу изменить ситуацию. – К сожалению, он мой единственный ребенок.
Это звучит странно, будто Василий волнуется о сыне только потому, что других детей нет.
Заведующий поворачивается к больному.
– Станислав Васильевич, вы молодой, энергичный мужчина, так что будем надеяться на лучшее. Реабилитация вам поможет.
– Вы не понимаете! – вклинивается Седов-старший. – Я должен передать сыну управление бизнесом, поэтому сейчас самое неподходящее время для всего этого.
Нетерпеливый жест обозначает случившуюся со Стасом беду как досадную неприятность, помешавшую отцу вершить грандиозные планы.
Стас насмешливо наблюдает за родителем, бездушие которого явно не является для него сюрпризом.
– А как насчет… – Василий морщится и, зыркнув на меня, демонстративно поворачивается к заведующему, исключая меня из разговора. – Как насчет мужской сферы? – спрашивает сквозь сжатые зубы. – У Стаса должны быть дети. Мальчики, чем больше, тем лучше. Через год, не позже.
Слышали бы вы категоричность его тона!
Мальчики. Чем больше, тем лучше… Представляю, как Стасу выбирают жену, словно речь идет о древней королевской династии. Вспомнился Генрих VIII, английский король, менявший жен в надежде найти ту единственную, которая родит ему сына. Хотя нет, не сына. Нескольких сыновей, причем одновременно и не позже чем через год.
Ярослав Игоревич с трудом сохраняет невозмутимость. Василий Седов выводит его из себя, это очевидно. Стас не выглядит удивленным словами отца, только щурится и хмыкает.
– Да уж, вот вопрос – смогу ли я подарить отцу армию внуков? Отличная тема для обсуждения!
Ярослав Игоревич отвечает тихо, сдержанно. Обращается только к больному.
– Давайте договоримся так: я зайду попозже, и мы с вами обсудим все оставшиеся темы. Наедине. А еще я пришлю отличного специалиста…
– Я отправляю сына в Германию! Там ему будет и лечение, и реабилитация, – встревает Василий.
Ярослав Игоревич пожимает плечами. Он уже высказал свое мнение о том, что перевозить Стаса слишком рано, но спорить больше не станет.
Я ощущаю вздох Василия как свинцовую тяжесть. Словно он переложил на меня часть своего отцовского горя. Он устало потирает лицо, открывает дверь палаты и говорит:
– Итак, будем готовиться к реабилитации.
– Да. – Ярослав Игоревич кивает, ощутимо радуясь завершению сложного разговора.
В палату заглядывает охранник, ждет распоряжений.
– Ад звонил? – спрашивает Василий.
– Мне не звонил. Наверное, занят у невестки… по поводу брата.
– Он хоть нормально долетел?
– Уехал в аэропорт перед операцией и с тех пор не звонил.
– Мне нужно с ним поговорить. Срочно!
Мы прощаемся, собираемся уйти, но олигарх внезапно поворачивается ко мне, несколько томительных секунд изучает мое лицо, словно выискивая изъян, к которому можно придраться.
– А вы как думаете, Ва-ле-ри-я Михайловна? Какой прогноз вы дадите моему сыну?
После операции я много что услышала о семье Седовых, медсестры на посту щедро поделились информацией. О Василии ходят самые разнообразные слухи, от некоторых аж мурашки по коже. Его официальный бизнес – сеть ювелирных магазинов. О неофициальных много чего говорят. В каких только преступлениях его не подозревают, не поймешь, где правда, где ложь. Скажу одно: у Василия Седова совершенно уникальные глаза. Змеиные. Взгляд кобры. Вроде я взрослая, уверенная в себе женщина, а стою парализованная его взглядом, даже рот приоткрыла. И молчу. Второй раз за сегодняшний день распадаюсь на части от силы мужского взгляда. Только в этот раз ощущаю чистый, неразбавленный страх.
– Валерия Михайловна, вы расслышали вопрос? – Заведующий хмурится.
Моргаю, пытаясь сосредоточиться. Но взгляд олигарха держит меня, как нити марионетку, и если не захочет, то не отпустит.
С трудом пробуждаю свой голос, откашливаюсь.
– Слишком рано об этом судить. Через пару дней мы сможем определить точнее, – отвечаю. Хриплый голос царапает гортань.
– А что говорит ваша интуиция? – спокойный, даже уважительный тон вопроса.
– Как сказал Ярослав Игоревич…
– Нет, Валерия Михайловна, я спрашиваю о вашей интуиции. Не стесняйтесь! – настаивает Седов-отец в форме вежливой угрозы. Незаслуженной.
Моя интуиция требует, нет, настаивает, чтобы я сменила имя, покинула страну и никогда больше не встречалась с Василием Седовым. От его змеиного взгляда отказывают мозги, и необъяснимая паника заползает внутрь, сковывая тело и мысли. Что он за человек такой, если способен парализовать одним взглядом?!
Собравшись с силами, я демонстративно поворачиваюсь к Стасу и улыбаюсь.
– Молодой, тренированный организм способен на многое. Станислав Васильевич, вы неординарный человек. Я наслышана о ваших спортивных достижениях, поэтому знаю, что вы приложите все силы к выздоровлению и добьетесь своего.
Не уверена, что нелегальные ночные гонки на дорогих машинах можно считать спортом, но вот такой прогноз я даю Станиславу Седову. Говорю нарочито бодро с почти незаметной долей фальши. Почти незаметной, для всех, кроме Василия Седова. Мои слова отражаются на его лице гримасой боли.
– Хорошая у вас интуиция, добрая. – Он отворачивается, постукивая костяшками пальцев по оконному стеклу. У него на удивление узкая спина и худые плечи, а вот внутренней силы немерено.
Обернувшись, он снова окидывает меня тяжелым взглядом.
– Мне бы такую интуицию!
– Я устал! – объявляет Стас, положив конец нашей беседе.
Договорившись о следующей встрече, мы покидаем палату.
– Неприятный человек этот Василий, – говорит Ярослав Игоревич, когда мы заходим в его кабинет.
– Так у него и репутация неприятная, – соглашается коллега, который был на операции первым ассистентом.
Мы пьем чай, говорим ни о чем, потом заведующий вздыхает.
– Валерия Михайловна, зря ты с олигархом разговорилась, больше не попадайся ему на глаза. О нем всякое говорят, типа мстит без разбору и славится жестокостью. Еще вроде как женоненавистник. Одна из его жен пропала без вести, а пятая по счету недавно сбежала. Правда или нет, держись от него подальше!
Кивнув, я направляюсь к выходу. Пропускаю первого ассистента вперед, прикрываю дверь кабинета и поворачиваюсь к Ярославу Игоревичу. Присматриваюсь к его усталому лицу, ищу отражение чувств. Не нахожу. Он не из тех, кто фонтанирует эмоциями. Старается все носить в себе.
– Я никогда еще не видела такой ювелирной работы. Ярослав Игоревич, вы не просто сделали все возможное, вы и невозможное добавили. Каким бы ни был исход, Станислав – ваш должник.
На долю секунды лицо заведующего смягчается, приоткрывая слабость. Тот самый вирус сомнений, что живет во всех нас. Потом он фыркает и машет рукой, выпроваживая меня в коридор.
– Ладно тебе, Леонова, захвалишь!
Я прихожу к Стасу каждый день, осматриваю его, отвечаю на вопросы. Аккуратно выбираю время, чтобы не столкнуться с Василием. Ярослав Игоревич запретил попадаться ему на глаза.
– Незачем его провоцировать. Хочешь стать его шестой женой или снова с ним поцапаться? Нет – так держись подальше. Скоро Стаса отправят в Германию, а пока не маячь перед глазами его отца. Не напоминай о себе.
– Он несправедлив…
– Ле-ра! Я тебя умоляю, не говори глупостей! Какая может быть справедливость, когда речь идет о его больном ребенке?! Пять лет сыну или тридцать семь, не имеет значения. Ребенок – это навсегда, и такие люди, как Седов-старший, переживают особенно сильно. Он привык все контролировать, а тут такая ситуация.
Я и сама это понимаю, но все равно обидно, ведь мы сделали все возможное. Даже Стас это знает. Вообще он отличный мужик. Повеса, любитель дорогих машин и женщин, он искренне наслаждается своей репутацией и не скрывает грехов. Такие, как он, живут на полную катушку и никого не обманывают. Стас мне понравился именно из-за подкупающей честности, а также из-за стального характера, который он унаследовал от отца. Непробиваемая решимость – вот что отличает Седовых. Такие никогда не сдаются. Уверена, что Стас встанет на ноги, причем очень скоро. Раз уж задумал, то сделает. Когда я его навещаю, мы разговариваем не только о его здоровье. О жизни, об испытаниях, о судьбе. При этом, что бы мы ни обсуждали, Стас не перестает старательно двигать пальцами ног. Пытается согнуть колени, напрягает мышцы. Выкладывается по полной. Такие люди добиваются невозможного.
Мы похожи: оба ни на секунду не отпускаем свою мечту.
Навещая Стаса, я разглядываю охранников на случай, если мой обидчик вернется. До сих пор так и не пожаловалась, не рассказала о нападении. Во-первых, не знаю имени обидчика, да и описать толком не могу. Суровый мужик со стрижкой полубокс в темном костюме – вот и весь словесный портрет. Под это описание подходит любой в охране Седовых. Коротышка тоже пропал, так что спросить некого. Да и доказательств у меня нет, и напоминать обидчику о моем существовании не хочется. Но эти причины не главные. Больше всего я не хочу поднимать шум, так как знаю, что в дело будет вовлечен Василий Седов. А этого я стараюсь избежать любой ценой. При одном воспоминании об отце Стаса все внутри сковывает ледяной паутиной, не вдохнуть.
Считая эту неразумную трусость мудростью, я заношу случившееся в категорию недоразумений. Зарвавшийся охранник решил на время «убрать» молодого врача, оставив Стаса в руках экспертов. Или я просто показалась ему подозрительной, мало ли что бывает. Знал бы Ярослав Игоревич, какое происшествие я от него утаила, прибил бы на месте, это точно. Но я не хочу его подставлять. Что он сделает? Пожалуется Василию Седову? Напомнит ему о существовании подозрительного ординатора? Поссорится с самой влиятельной семьей в городе? Нет, лучше не рисковать. Ничем хорошим это не закончится.
Короче, я заставляю себя забыть о случившемся.
А потом Стаса отправляют в Германию, я даже не успеваю попрощаться и сказать, что восхищаюсь его характером и невероятным оптимизмом.
Однажды я узнаю из новостей, что он встал на ноги. Увижу по телевизору, как он идет к гоночному автомобилю в сопровождении пары красоток. Я в этом не сомневаюсь, как и в том, что судьба больше не столкнет нас лицом к лицу. Слишком неровной была наша первая встреча: я держала в руках скальпель, а он – надежду.
По крайней мере, так я думала, стоя в пустой палате, еще не убранной, со скомканными простынями и засохшими остатками завтрака на подносе.
Кто бы знал, какой подарок приготовила мне судьба.
Меня похищают через две недели после отъезда Стаса, когда я уже и не вспоминаю о случившемся и о семье Седовых. Рассказывать о следующих событиях не хочется. Совсем. Отстранюсь от боли, запру эмоции и задам один вопрос, который не дает мне покоя: почему, почему, почему я не догадалась о наказании, которое готовил для меня Василий Седов? Почему не предвидела, что он выберет меня козлом отпущения?
Я не заслуживала наказания, поэтому и представить не могла, на какую извращенную месть способна его фантазия.
Все равно, почему же я не догадалась? Остальное не имеет значения. Только этот вопрос мучает меня и будет мучить всегда.
Похищение оказывается прозаичным донельзя. Приятного вида мужчина подходит ко мне, хромая и опираясь на трость.
– Не могли бы вы помочь моей матери выйти из машины? Мне одному не справиться.
Даже не оглянувшись по сторонам, я спешу на помощь. Не успеваю оттолкнуть чужие руки, как меня затаскивают на заднее сиденье. Трое мужчин в масках против испуганной меня. На сумеречной, вечерней улице свидетелей нет.
Я кричу, бьюсь в руках похитителей. Кусаюсь, пинаюсь. Отчаянно, яростно и бесполезно. Сразу же хрипну от крика. Мужчины удерживают меня без особых усилий. Подождав, пока я успокоюсь, аккуратно пристегивают ремнем безопасности и завязывают мне глаза.
Они не отвечают на вопросы и крики, вообще не разговаривают, хотя в остальном ведут себя вежливо и спокойно.
Интеллигентное похищение.
Меня привозят на заброшенный склад, затаскивают в комнату с низкой кушеткой, деревянным столом и крохотным обогревателем.
– Будешь орать и драться – тебе же хуже будет.
Это первые слова, сказанные похитителями с момента, когда меня затащили в машину.
Потом меня усаживают за стол и кладут передо мной лист бумаги.
– Напиши несколько слов! Быстро! – рявкает один из похитителей.
Я содрогаюсь и невольно вскрикиваю. Отчаяние бьется в горле пойманной птицей.
«Они сделают так, чтобы моя смерть была похожа на самоубийство. Им нужна предсмертная записка», – думаю я и допускаю фатальную ошибку: беру в руку карандаш.
– Что писать? – всхлипываю, заикаясь от дрожи.
– Что хочешь. «Мама мыла раму».
Уже в этот момент можно догадаться, что меня ждет.
Я должна догадаться.
Но увы, я и не подозреваю о том, что держу судьбу в своих руках. Вернее, в руке, в правой.
«Мама мыла раму», – послушно пишу, еле удерживая карандаш.
– Правша, да?
– Да, – отвечаю, не видя подвоха, слишком волнуясь о смерти, чтобы думать о жизни. – Что вы собираетесь со мной делать??
– Пойдем!
Меня приводят в соседнюю комнату, при виде которой я вскрикиваю так громко, что оглушаю саму себя.
Операционная. Оборудованная наспех, операционный стол больше похож на каталку без колес. Тем не менее здесь планируют провести операцию. Все готово, и к комнате даже прилагается хирург. В хирургическом костюме и маске.
Похитителям никак не удается взвалить меня на стол. Я извиваюсь, бьюсь, кричу. Ударяю одного из мужчин ногой в живот, и он на время выбывает из дела. Только когда врач вводит мне успокоительное, мужчины умудряются привязать меня к столу. Сквозь лекарственный дурман я отстраненно наблюдаю, как хирург – да и хирург ли он? – готовит мое правое запястье к операции. Он издевается над обездвиженной жертвой, пребывающей в полусознательном состоянии.
Смесь успокоительного и обезболивающего делает пытку мучительней. Кажется, я вот-вот смогу сдвинуть руку, спрятать, спасти ее. Потом ощущения меняются, будто мое тело двигается, а рука лежит на месте. Я словно парю над столом, но ни разу, ни на секунду не отвожу взгляд от операционного поля, на котором умело орудуют затянутые в перчатки руки моего мучителя.
Знаете, что страшнее всего? Он действительно хирург. Опытный. Как он мог пойти на такое? Надеюсь, ему тоже угрожали. Очень надеюсь на это, потому что добровольно согласиться на роль палача может только чудовище.
Он не мстит, а оперирует. Аккуратно, умело, тщательно. Перерезает сухожилия, мурлыча себе под нос рекламу зубной пасты.
– Девица должна жить! – напоминает кто-то.
– Долго и счастливо, – хихикает другой голос.
Маски. Целый ряд масок. Незнакомый голос хирурга. Слова, которые я не понимаю. Или не хочу понимать, не могу впустить в себя.
Этот человек режет мою мечту, кромсает, убивает. Мучительно и безжалостно. Я вижу нежное розовое нутро моей мечты на операционном столе. Промокая хирургическими тампонами ее кровавые слезы, мучитель остается неумолим.
Я не ощущаю боли, только отстраненность и пустоту. Еще я слышу звуки, их я запомню навсегда. Все, что делают с моей рукой, я слышу изнутри себя. Звуки множатся сотнями эхо. Подонок калечит меня, и каждое прикосновение скальпеля гремит во мне набатом.
С каждым перерезанным сухожилием лопается моя жизнь.
Проходят дни. Меня пичкают снотворным, чтобы я не раздражала охрану. Аккуратно проверяют и перебинтовывают руку и ухаживают за мной, как за почетной гостьей. Еда из ресторана – не чета больничной – три раза в день. Сменная одежда. Гора книг и газет, телевизор. Я ничего этого не трогаю. Большую часть времени сплю или обессиленно лежу, глядя в потолок. Однако иногда меня охватывают приступы внезапного неукротимого гнева, и тогда я размазываю еду по полу или швыряю в охранников, пару раз даже попадаю. Всего пару раз, потому что на снотворных особо не покидаешься: перед глазами все плывет и трудно прицелиться.
Василий Седов.
Беспринципный психопат с на удивление тощими плечами. Мужчина, разрушивший мое будущее. Беспричинно.
Он приходит навестить меня через два дня после «операции». Мы словно меняемся ролями, теперь хирургом стал он. Вырезал мою душу и рассек мою жизнь, а теперь явился объявить дальнейший прогноз.
Пододвигает стул и садится передо мной. Я лежу на кушетке на скомканных простынях, нечесаная, потерянная и онемевшая. Пристальным змеиным взглядом Василий высасывает из меня остатки жизни.
– Ты больше не притронешься ни к одному пациенту, – объявляет он.
Крупная муха с зеленоватым отливом ползет по одеялу. Я шевелю коленом, чтобы ее спугнуть. Охранник переступает с ноги на ногу и скучающе смотрит в потолок. Кто становится охранником такого человека, как Василий? Неужели у них совсем нет совести?
– Валерия, ты слышала, что я сказал?
Интересно, сколько сейчас времени? Какое сегодня число? Как только Василий уйдет, я спрошу охранника. С ненормальным папашей разговаривать не стану.
– Хорошо, продолжай молчать, Валерия. Позволь кое-что тебе рассказать. С тобой случилась пренеприятная история. Во время операции ты парализовала моего сына. Да, именно ты виновата в случившемся. Если бы ты не отвлекала Ярослава Игоревича, он бы совершил чудо. Ты и сама это знаешь, поэтому не смогла справиться с чувством вины и порезала свое запястье, чтобы никогда больше не оперировать. Другими словами, ты сама себя наказала. Потом, осознав тяжесть содеянного, ты обратилась за помощью в частную психиатрическую лечебницу. По твоей просьбе психиатр сообщил о случившемся Ярославу Игоревичу. К сожалению, ты отказываешься принимать посетителей. Даже хирурга не пустила и отказалась от операции, так и осталась с порезанными сухожилиями. Заставить тебя не смогли, так как психиатр посчитал тебя вправе принять такое решение. Он скоро тебя выпишет, и ты будешь сидеть дома на больничном. Вот такая история с тобой приключилась.
Слова, каждое на вес жизни. Страшные, невозможные, неудобоваримые…
Я сама себя искалечила? Жуткая выдумка! Безумная фантазия Василия Седова. Сумасшедшая месть всесильного негодяя.
Я никогда еще не была на больничном. Странное ощущение, прежде не испытанное. Да и зачем мне больничный, если я никогда уже не буду хирургом?
Нет. Не думать, не думать, не думать.
– Я отпущу тебя через пару дней, и мы будем с тобой квиты. Не сомневаюсь, что ты побежишь в больницу, тебя прооперируют, но увы… будет слишком поздно. Ты и сама знаешь, что хирургом уже не станешь. Сухожилия заживают долго, особенно после такой задержки. Если бы тебя сразу прооперировали, исход был бы другим. Какая ирония, а?! Ведь Стас тоже пострадал из-за задержки. Вспомни, что ты сказала моему сыну. «Молодой, тренированный организм способен на многое». Это твои слова, Валерия. Чувствуешь иронию?
Слова Седова-отца звучат издалека, разносясь в тумане моего сознания неприятным эхом.
Стараясь отгородиться, спрятаться от них, я возвращаюсь в прошлое. В тот момент, когда похититель усадил меня за стол и приказал написать несколько слов.
Я переигрываю свои действия снова и снова.
Я должна была догадаться, что они задумали, и взять карандаш в левую руку. В ЛЕВУЮ РУКУ.
Написать «мама мыла раму» левой рукой, ведь я умею. Хирурги хорошо владеют обеими руками, у нас такая работа.
– Ты левша? – спросил бы похититель.
Я бы уверенно кивнула в ответ, тем самым спасая мою мечту.
Предатель-хирург искалечил бы мою левую руку, оставляя правую нетронутой.
Если бы, если бы я догадалась притвориться левшой! Сбежала бы в другую страну, поменяла имя… После длительной реабилитации смогла бы оперировать… Если бы.
– Для меня важно, чтобы ты поняла, почему я так с тобой поступил.
Василий Седов придвигается, противно скрипнув стулом, и сжимает мой подбородок ледяными пальцами, пахнущими кожей и деньгами. Заставляет повернуть лицо, чтобы встретиться с ним взглядом. В его глазах черная пустота, из нее можно черпать безумие. Ложками.
– Мой мальчик искалечен, понимаешь? – старательно выговаривает он каждое слово. – Хирурги сделали все возможное, да? А я говорю – нет. Кто знает, чем закончилась бы операция, если бы ты не вертелась у опытных людей под руками, не мешала бы им. Стас мой единственный наследник. Надежда империи, которую я строил годами. Его неполноценность – это крах моих надежд. Понимаешь, Валерия? Поэтому, когда такая наглая вертихвостка, как ты, смеет говорить, что молодой организм способен на многое, и рассуждать о характере Стаса, мне это не нравится. Меня это расстраивает. Понимаешь, о чем я? Ты меня очень расстроила, а теперь справедливость восстановлена.
Василий Седов безумен, но от этого не легче.
Мстительный, беспощадный, несправедливый мужчина, он жаждал отомстить за аварию сына, за свою беспомощность и выбрал меня жертвой. Отомстил судьбе в моем лице. Интересно, знает ли об этом Стас? Хочется верить, что нет.
– На прощание я дам тебе полезный совет, Валерия. Не пытайся идти против меня. Доказать ты ничего не сможешь, но обеспечишь себе еще одну встречу с моими ребятами. Левая рука у тебя в порядке, так что сможешь чистить зубы, одеваться, причесываться. Если не хочешь потерять вторую руку, смирись с историей, которую я для тебя придумал. Стресс, большая ответственность на работе, чувство вины – вот ты и сорвалась, порезала себя. Сначала не хотела лечиться, но потом передумала, всякое случается. Так всем и говори. Вот тебе заключение психиатра, чтобы к тебе не лезли. Прими мое наказание и не рыпайся. Пойдешь против меня, тогда потеряешь левую руку, а то и что поважнее. А еще мы присмотримся к остальным хирургам в вашей бригаде. Все ясно?
Я и сама не дура, все понимаю. Но меня очень раздражает муха, черная с зеленым отливом. Кружит вокруг меня, словно я падаль. Хотя…
Я и есть падаль.
– Кстати, Стас уже встал на ноги, – говорит Василий, оборачиваясь в дверях. – Здорово, правда?