Июнь
Он вернулся из Ростова вечером. Вышел из электрички и удивился: как жарко! Горячие плотные волны гарью и асфальтом дыхнули ему в лицо. Едва колыхающийся воздух лениво баюкал тополиный пух. Повсюду пахло пылью и пионами. Курьер почесал кончик носа, избавляясь от прилипшего пуха, и подумал: лучше было оставаться в Ростове! Лучше было объехать весь мир в первом классе скоростного электропоезда! Лучше было квасить холодное пиво с ростовскими рокерами! Лучше было уснуть в пьяном бреду в парке Горького и, проснувшись рано утром, выйти на набережную, воображая себя пингвином!
Верный сын зла, он обожал Ростов-папу, город, полный презрения к закону, дешевого пива и старых криминальных традиций. Это был странный город; странный тем, что Курьер терял здесь безупречную бдительность и зачастую добирался в родной городок на «автопилоте», и каждый раз легко и удачно. Ему часто снилась строгая голубая церковь, окруженная хаотичным рынком, старенькие трамваи и бесконечно длинные подземки. А еще снилось ростовское мороженное, он съедал по десять штук, самых разных: круглых, квадратных, цилиндрических, с карамелью и белым шоколадом, – пока не опухало горло.
В Ростове у него жил один знакомый – бывший редактор «Донушки», популярной «желтой» газетенки, с которым Курьер и пускался во все тяжкие, гремя монетами и понтами. На этот раз они не встретились, и Курьер просто побродил по улицам, позволяя проведению вести себя по лабиринтам города. Зашел на рынок, купил кожаные брюки местного пошива, пообщался с продавцами, выяснил, что его остроносые туфли в Ростове – диковинка, – возгордился, съел шашлык, пристал к местному капитану полиции с жалобой на отсутствие мусорных баков на улицах города.
Единственное, что угнетало его в Ростове – мертвая степь, окружавшая город, пустота по всем направлениям, сжавшая мегаполис в кольцо. От такой пустоты хотелось взвыть волком. Он бы лучше усыпал степь мусором, чем ощущать себя запертым в границах города. Курьер ненавидел открытые пространства, и все поля засадил бы деревьями и застроил бы башнями. Он бы над каждым деревом нарисовал облако и дворец. И радугу, чтобы сидя на ней, болтать ногами, созерцая город. Он бы вылил в небо море, а каналы завязал бантиками, еще всем запретил бы курить табак и петь шансон. Вот тогда Ростовская область стала бы раем. Он бы научил аборигенов слушать тишину и полночь, утром танцевать капоэйру 3), а в обед курить гашиш.
Вернулся он расслабленным, отдохнувшим и беспечно-счастливым. Легкая поездка, минимум нервов, обратная дорога без посылки. Даже встретившая его непомерная жара родного города не испортила общего попсового настроя. Отзвонившись Виктору, Курьер направился домой, предвкушая мяукающую радость – бесполезный комок меха по имени Персик, ванну с морскими солями и джаз-рок по радио. По-прежнему пахло пионами и пылью. В воздухе расползлась июньская медлительность, помноженная на жару. Птицы замолкли, собаки уснули, люди спрятались в своих тридцати квадратных метрах, даже его Крайслер, усыпанный недозрелыми вишнями, казался всего лишь деталью общего пейзажа.
Мир, встречая Курьера, застыл и насторожился, как сытый леопард. Была такая неестественная тишина, казалось, что реальность разломилась, а Курьер вошел в щель, где все останавливается. Он вспомнил холодное февральское утро, когда мир ДЕЙСТВИТЕЛЬНО тормознулся, давая понять, как иллюзорно его постоянство. Курьер усмехнулся, – он тогда поверил в ЧУДО. Дитя порока, он собирался ускользнуть от бешеной скачки жизни, вняв змеиному шёпоту колдуна. Свет надежды давно погас, призраки перестали щекотать нервы, а вокзал ничем не намекал на исполнение тайного умысла. Он пожал плечами и продолжил свою жизнь, гоняться за химерами не входило в планы Курьера…
Телефон в его кармане разрывался тяжелой мелодией, пока Курьер доставал ключ, пока открывал три замка, пока выпрыгивал из кроссовок, одновременно обнимая Персика. И продолжал звонить еще несколько минут, пока хозяин в некотором сомнении смотрел на него и размышлял: брать или не брать трубку…
Может когда-нибудь это случится? Нет, точно. Он снимет обувь и пойдет гулять по траве. Потом заметит, что трава не примята там, где ступала нога Курьера, и станет он ниже травы, тише воды, и легче ветра. Тогда португальские готы будут играть только для него одного в огромном пустом зале, а он будет висеть у потолка, воздушный и страдающий легкостью. Человек-паук и Бэтман зайдут перекинуться с ним в картишки, а он забудет как его имя, и назовется Великим Птахом, богом Египта. А на дне моря его встретят десять тысяч Персиков, все одинаковые, обязательно с белым пятнышком на лбу. Он обнимет их десятью тысячами рук и поцелует десять тысяч холодных носов…
Он устал быть Курьером. Вот в чем дело. Устал отвечать на звонки со скрытыми номерами и обливаться холодным потом, чуя приближение Охотников. Он устал всегда возвращаться в одну и ту же квартиру, как бы они ни была уютна. Он устал быть БЕЗУПРЕЧНЫМ. Ему надоело бояться и ждать. Он бы с большим удовольствием вышел на честный бой, чем играть в шахматы с невидимым противником. Курьер жаждал победы, как и любой первобытный самец. Если бы он нашел врага, всё стало намного легче, – уже завтра он танцевал бы танец победы у холодного трупа врага, вырвал его сердце и съел, запивая кровью и силой свой триумф. А потом бы оплакал и сжег, развеяв пепел.
У Курьера не было врагов. Не было друзей и любимых, – просто он один и мир. Просто запах розы утром, и тени, затаившиеся в темноте. Еще музыка. Мир профессиональной акустики «Грюндиг»: 16 колонок и португальские готы. Он на полном серьёзе собирался купать электрогитару, – из него бы полилась такая навороченная готика, что португальские готы 4) немедля пригласили бы его в далекую Португалию исполнять песню о Мистере Кроули!!!
– Луис 5), это ты? – спрашивала трубка.
Словно его полоснули по горлу лезвием.
Никто не называл его этим дурацким прозвищем уже лет пять, разве что Виктор иногда подтрунивал, напоминая, как глуп был Курьер в таком-то году. Его звали Владислав и никакого отношения к вампиру Луису из сентиментального фильма он никогда не имел. И к наркодельцам из Мексики тоже. Назвавший Курьера Луисом сильно рисковал, либо был совершенно не осведомлен. Курьер уже собирался разбушеваться похлеще Фантомаса, растоптать телефон и пуститься в ритуальный танец смерти, когда осознал, КОМУ принадлежал голос. Успокоился. Это была глупышка-журналистка, участница таинственной мистерии на вокзале холодным февральским утром. Рыжая пустышка, сующая свой длинный нос, куда не просят.
– Здесь нет никаких Луисов, – промурлыкал Курьер, сама воплощенная утонченность и изысканность. – Вы неверно набрали номер телефона. Прощайте, всего хорошего.
– Я на счет того события на вокзале. Если тебе интересно, приходи завтра в семь вечера на улицу Ромашковую, дом три, квартира шестьдесят шесть.
На этом связь оборвалась. Курьер еще некоторое время вертел трубку в руках, кусал губу и не находил ни одного толкового вопроса, который бы стоило вывалить даже в пустоту. Что всё это значило, чёрт возьми?
Родилось три версии. Первое: она сумасшедшая и всё ещё лелеет планы написать о Курьере разгромный материалец. Второе: сочинские «доберманы» выследили его через рыжую соседку и теперь радостно чистят обрезы, ожидая, когда перезревший клиент сам упадет в ловушку. Третье (и самое невероятное): девчонка что-то разузнала о колдуне или нашла способ повторить мгновенное перемещение. Но тогда на кой ляд ей Курьер?
Он страстно желал верить в третий вариант.
А вот если дуреха попала в лапы сочинских бандитов, он скорее съест собственные носки, чем начнет проводить спасательные операции. Проблемы беспечных журналюг его не касались! Вариант со статьей казался крайне неправдоподобным, нужно быть истинной самоубийцей, чтобы продолжать гоняться за любимым курьером Виктора. Рыжая бестия хоть и имела некоторую неконтролируемую навязчивость, но надо полагать, жизнью своей дорожила. К тому же прошло уже много времени. Все открытые раны любопытства за три месяца либо затягиваются, либо посыпаются солью удовлетворения.
Курьер ненавидел ромашки. Непримиримый враг и ненавистник бело-желтых цветов, он имел на это полное право. Когда-то…
… проснулся на ромашковом поле, было жарко, вились пчелы. Он пел песню и смотрел на тучки, на голубое небо, на большой мир. Ромашки вплелись в его тело. Они обвили руки и ноги, они вросли в вены и рассеяли свою пыльцу в его желудке. Тугой комок их стеблей перемолол его кости в песок, а свежие побеги укоренились в тканях. Он понял, что это не тот сон, в котором ему хотелось пребывать и дальше. Зажмурил глаза и, отрыгивая пыльцу и лепестки, проснулся. Над ним склонились врачи, ярко светила лампа. Курьер запомнил удивленный взгляд хирурга и стекла очков, забрызганные кровью. Он очнулся на операционном столе и с ужасом провалился из этого сна в прежний, с ромашками…
Но всё это было полной ерундой, в сравнении с жестокой истиной сегодня: в этом городе не было НИКАКОЙ РОМАШКОВОЙ УЛИЦЫ. Может, совсем маленькая, проулок с тремя дворами? В любом случае, Курьер не мог найти места, которое бы соответствовало названному адресу. Ни по картам в интернете, ни по справочной. Он бесцельно бродил по городу, смутно ощущая, что дверь в белой стене перестала существовать и распродажа чудес в его жизни, видимо, закончилась. Хреновый из него получился мистик!
Мистер Кроули хотя бы слышал шёпот демонов!
Прочих психов манила нечистая сила, обещая вечную жизнь. С парнем из его подъезда лично общался бессмертный воин из Китая. А вот с ним, глупым Курьером, обошлись куда проще и жестче: его просто послали по несуществующему адресу. Он бы набил морду своему ангелу-хранителю, честное слово! Нельзя же так издеваться над человеком с тонкой нервной организацией! Манить и кидать. Обещать и не давать.
Небеса, наверное, хохотали над ним, давясь смехом и жалостью.
Он сел под кроной старой шелковицы. Через неделю шелковица созреет и начнет опадать прямо ему в рот. Вот это будет кайф!!! А если станет жарко – пойдет дождь, а если холодно – он залезет в дупло. Так и будет здесь жить, пока не узнает, где Ромашковая улица.
Через полчаса одна ягода упала на его белоснежный костюм и оставила пятно. Курьер решил завязывать с играми в Мистера Кроули. Сверхвозможностей не существует, Кастанеда мёртв, а господа розенкрейцеры пусть засунут розы туда, где загара не видно. Тот эпизод на вокзале он безжалостно вырежет из памяти. Не было чудес. Он просто уснул. Никаких мгновенных перемещений, черт возьми! А тот Содом мыслей, что творится в его голове, давно пора сжечь огнем рационализма. Смерть НЛО, Тибет в резервацию, Гарри Поттер – извращенец…
Было обидно, до чёртиков обидно. И больно.
– Тебе плохо?
Сердобольная старушенция нагнулась над павшим Курьером, жалостливо покачивая головой. Да, только жалостью его еще не оскорбляли! «Тебе пора на пенсию, Курьер, ты стал немощен и беспомощен, ты даже вызываешь сочувствие у шамкающих старух. Любимец Изергиль, лучше тебе сейчас подавится недозрелой шелковицей!».
– Да, – честно признался Курьер. – Мне очень плохо.
Это была чистейшая правда. Так плохо ему не было, даже когда его бездыханное тело везли в реанимацию, когда Персик болел две недели и когда от «кокса» у него случился анафилактический шок.
Но сегодня был особенный вечер – он утратил величайшую надежду своей жизни.
– Ты заблудился.
Курьер насторожился. Не то вопрос, не то утверждение со стороны назойливой пенсионерки очень попало в тему. Проницательная старушенция, возникшая ниоткуда, перестала казаться ему такой уж безобидной.
Он встал, отряхнув с брюк листья и нерешительность:
– Да, верно, ЗАБЛУДИЛСЯ. И мне нужна улица Ромашковая.
– Так это на Юбилейном, у меня там внучка живет.
Брехня! Он прекрасно знал весь Юбилейный район вдоль и поперек. Он бы пьяный и с завязанными глазами выполз из любого закоулка Юбилейного. Не было там улицы Ромашковой!!! Курьер не стал ничего объяснять незваной помощнице, достал сотовый и набрал номер своего дружка, живущего в том самом Юбилейном.
Через минуту он садился в такси, пытаясь утихомирить выскакивающее из груди сердце. Он не благодарил старушку. Скорее всего она была посланцем ВС (Высшей Силы, проявленной в лице колдуна), потому как возникла как раз в тот момент, когда он собирался плюнуть на всё с высокой колокольни и уйти домой, наматывая сопли на кулак. У Курьера был нюх на подобные штучки: где совпадение, а где прописанный сценарий. Бабушка была дутая, стопудово.
Женька объяснил ему, насколько позволяла никудышная сотовая связь, что вдоль набережной на границе с полем возвели три дома, и, вроде как, улицу назвали, не то Сиреневая, не то Розовая, а может и Ромашковая. Женька был там вчера, притаранил цемента и кирпичей на постройку гаража. Курьер был уверен, что гараж давно построен, но это не имело к делу ни малейшего отношения. Его душа уже понеслась, опережая физическое тело. Не то в рай Ромашковой улицы, не то в капкан любопытства.
Чудесненькая новая четырнадцатиэтажка поблескивала разноцветной мозаикой в лучах заходящего солнца. Радостное и сверкающее, безмятежное здание ничем не намекало на присутствие вселенских тайн. Постройка как постройка. Рядом – две такие же близняшки, пока недостроенные, обросшие строительным мусором и грудами того самого кирпича, что приглянулся другу Женьке. Мозаика на торце дома изображала цветочки, голубей, счастливые лица и прочую лабуду. Единственным отличием четырнадцатиэтажки от своих сестричек была идеальная чистота. Дом словно вылизали. Ни одной лишней пылинки, ни одного окурка, брошенного рабочими.
Курьер трижды обошел здание, присматриваясь, прислушиваясь и принюхиваясь. Большие лоджии, новизна и чистота радовали взгляд, а вид из окон на берег реки привел бы искушенного домоседа в экстаз. Если бы Курьер был домоседом. Здание-чистюля оставило его настороженно-равнодушным. К тому же, никаких опознавательных знаков, типа название улицы или номер дома, он не обнаружил. Вполне могло оказаться, что домик «левый», и никакая здесь не улица Ромашковая! И квартиры под номером шестьдесят шесть нет и никогда не было. Если обнаружится такая фигня, он пожмет плечами и потопает в ближайший продмаг, затарится пивом и нагрянет к худруку Женьке, пропивать остатки здравого смысла.
Умножив четырнадцать на четыре, он направился во второй подъезд. Если дверь в иной мир есть в этом городе, то она должна быть на третьем этаже безымянного дома с попсовой мозаикой. Двери подъезда были не закрыты. Что ж, хороший знак. Лифты не работали, но он с удовольствием пробежался по широкой лестнице, втягивая носом запах свежей штукатурки. Дом был одинок и только ждал жильцов, готовый принять в свой организм орду злостных паразитов, режущих стены и заплевывающих подъезды семечками.
Через пару дней здесь, как в адском котле, закипят бессмысленные людские страсти, разродятся первые трагедии и алкоголь брызнет на стены, впитываясь едким запахом отравы. Загремит «Русское радио» и слюнявые младенцы нагадят в памперсы, спущенные в мусоропровод. Первые ласточки совьют гнезда под крышей и новоселы отметят первую свадьбу, осыпав подъезд копейками и утраченной невинностью. Вино, фекалии, сперма и кровь заполнят девственно чистые коммуникации дома…
…дверь в квартиру № 66 была приоткрыта. Курьер не спешил заходить. Он прислонился к косяку двери. В квартире кто-то был. Он пожалел, что не прихватил что-нибудь посущественней, чем личное обаяние. Если там сочинская братва, автомат Калашникова будет в самый раз. Преисполненный тишины, он ощупывал пространство.
Тишина тоже прощупывала его. На виски навалилась свинцовая тяжесть. Так, словно он вот-вот умрет. Стало нечем дышать. Глубокая и застарелая боль вырвалась из глубин его мрачного сознания. Курьеру стало тесно внутри своей черепной коробки. Он вылетел в черноту у себя над головой и с ужасом обнаружил, что тела нет у двери в квартиру № 66. Там БЫЛО ПУСТО. Тишина втянула его целиком, вместе с физическим телом.
Потом мир рухнул к чертовой матери. Рассыпался, развалился, рассеялся в прах. Мир, которого никогда и не было.
Его съежившийся разум обступило иное пространство. Единое, кишащее жизнью и осознанием. Огромный, тягучий океан сердец и умов, сплетенный воедино. Он не готов был раствориться в этой каше. Он запретил себе открывать глаза и слышать. И глупо было кричать, что «не прошел всего пути», что он еще нужен на бренной земле, что Персик без него сдохнет от голода… Потому что Курьер не умирал. Даже там, на сочинском вокзале он в сто раз был ближе к физическому концу, чем сейчас.
Сейчас он был всё там же, в том мире, где и всегда, просто с глаз пала пелена привычной картины мира. Он не спал и не терял сознания. Всего лишь вылетел из-под влияния тех полей, что делали мир одинаковым для всех, и сейчас мог бы остаться наедине с мириадами открытых сознаний, человеческих и не только. Никаких образов, предметов, форм, страстей, наслоений, шаблонов, надстроек, – только Курьер и чистая реальность…
Он схватился за голову, которой не было. Его тошнило собственными внутренностями, он пытался вывернуть наружу свою кожу. Выползти из себя, вот чего хотел сам Курьер и мир вокруг.
Нельзя! – Подумал Курьер. Если там, в комнате засада, то его убьют, оплевав смешками.
Он открыл глаза, и минут пять, совершенно безразлично созерцал краску на стене подъезда. Ничего этого нет на самом деле. Ни стены, ни двери, ни криков птиц в небе, ни самого неба. ИЛЛЮЗИЯ.
ГРАНДИОЗНАЯ ИЛЛЮЗИЯ, ЧТО ПИТАЕТСЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СЛАБОСТЬЮ К ПОСТОЯНСТВУ.
Он хотел взвыть, но понимал, что нельзя. Его выкинуло из матрицы. Всего на пару секунд. Достаточно, чтобы ощутить разницу. Но теперь всё вокруг перестало его интересовать. Что он видел все свои тридцать пять лет? Блеклые отблески мира, случайные узоры, принятые за окончательный вариант жизни? Собирался уйти. Его больше не интересовала улица Ромашковая, тайные встречи и мечты о силе. В баню колдунов и журналистов! На что ему мгновенные перемещения и прочие прелести телекинеза, если матрица запустила в него свои корни и сожрала большую часть сознания?
Мне больше не больно, – подумал Курьер, – потому что я мёртв. Я организован так, как не должен быть организован. Я всего лишь чья-то пища и все мои мечты не мои мечты, а порочное смакование матрицей самой себя. Вот и наступили фиолетовые сумерки в твоей душе, герой…
У него возникло единственное желание: погрузиться в теплое неподвижное море, слушать гитару и гармонь, пока бренные останки тела не рассосутся, превратившись в соль. А он еще страдал из-за каких-то мелочей… А он искал легкие пути к истине… А он желал любви и тепла… Матрица давно высосала всё это из его хрупкого тела и выпила, как божественный нектар, оставив пустую, иссушенную саморефлексией оболочку. Как он был жалок всё это время… Спящий в склепе своих пристрастий, он ни разу не проснулся, закостенел и умер от неподвижности, раскидав клочки сознания в пространстве сновидений. Увязав логикой в один узел отрывочные сны, он принял эти видения за иллюзию жизни. Сейчас, когда случайное пробуждение стряхнуло с него удушающие объятия матрицы, Курьер понял страшную истину: все, что у него есть, это гниющее тело и отрывки снов о мире, которого не существует.
Огромный давящий и щекочущий комок эмоций родился у него в груди, разрывая ее жаром и болью. Не имеющий смелости окончить бессмысленное существование, он лежал в новом чистом доме на Ромашковой улице, не понимая, почему иллюзия продолжается. Он скреб ногтями пол, а потом его вырвало какой-то грязью и зеленью. Распятый матрицей, проснулся и уснул вновь, сохраняя обжигающую память о свободе. Как он дальше собирается притворяться быть живым? А откуда-то пахло сладкими сырниками и клубничным сиропом…
…залитый зловонной отравой самооткровений, он прогонял черную птицу…
Птица клевала затылок, когтями рвала волосы, щекотала шею острыми перьями. Он хотел сжать ее тщедушное тельце в своих сильных руках и пальцами выдавить жизнь из адского создания. Он ощупывал голову, не находил там никакой птицы и тихо подвывал, не понимая – кто из них более живой – его боль или он сам.
Надо было совершить простые движенья: встать, зайти в квартиру 66. Если там сочинские «доберы» – всё устроится само собой: его боль прекратится, а дух улетит, вслед за назойливой птицей. Это было тяжело сделать, черт бы побрал этот материальный мир! Воздух придавил его своей толщей, стена нанесла ощутимый удар, – лоб вспыхнул очагом новой боли, прогнав птицу. Он взмолился железной бабочке и мертвым принцессам. Суть молитвы была проста: пусть всё прекратится! Он завис между привычным миром: часть Курьера ощущала шероховатую стену подъезда, запах штукатурки, голоса (там, в глубине квартиры 66), а другая видела насквозь каркас дома с попсовой мозаикой, каркас города, каркас планеты. Солнечный ветер обжигал его сознание, растянутое до границ галактики, метеоры рвали дыры в его туманном теле. Он таял, истекая жизненной силой.
Курьер услышал голоса. Тревожные, испуганные. Рыжая журналистка размахивала руками у него перед носом, выписывая замысловатые узоры. Он пытался улыбнуться ей и объяснить, что она НЕ НАСТОЯЩАЯ. Призрак, вздох, сон, отзвук… Персонаж придуманной им иллюзии. Но слова так и не вытолкнулись наружу, как мертвые младенцы, только оцарапали горло…
Дальше ему снилось, что бренное тело положили на диван и второй персонаж сна – паренек с черными волосами – стал отдаляться. Рыжая девка продолжала назойливо лезть к нему, неосторожно хватаясь за обнаженное сердце. Он хотел убить ее своим ледяным дыханием, но увидел над собой ТВАРЬ и забыл о журналистке… Черная тень прилепилась к потолку квартиры 66. Объемная и многорукая, она переливалась изнутри черными жидкостями. Жадная и опасная хищница намеревалась упасть, чтобы… Он не знал, что собиралась сделать эта нежить, но испугался не на шутку, вдруг, обнаружив, что с неимоверным усилием цепляется за обглоданные матрицей останки своего существования. Спрятаться было некуда, и он стал проваливаться в диван. Он тонул в пыльной кожаной обивке, он просыпался мелким пеплом, погружаясь в жидкую текстуру дивана…