Владимир Леонидов Толстой и Муравейный человек на скамейке
Вспоминая своего старшего брата Николеньку, который был «удивительный мальчик и потом удивительный человек», Толстой рассказывал о том, как Николенька объявил своим братьям о том, что у него есть тайна, посредством которой, если ее открыть, можно всех людей сделать счастливыми, и все сделаются муравейными братьями». «Вероятно, – добавляет Толстой, – это были моравские братья, о которых он слышал или читал, но на нашем языке это были муравейные братья». Эта тайна, по словам Николеньки, написана им на зеленой палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа, в том месте, где Толстой – в память брата – просил похоронить его и где он был – во исполнение его воли – действительно похоронен.
Свое воспоминание о зеленой палочке Толстой заканчивает такими словами: «Идеал муравейных братьев, льнущих любовно друг к другу, только не под двумя креслами, завешанными платками, а под всем небесным сводом всех людей мира, остался для меня тот же. И как я тогда верил, что есть зеленая палочка, на которой написано то, что должно уничтожить всё зло в людях и дать им великое благо, так я верю и теперь, что есть эта истина и что будет она открыта людям и даст им то, что она обещает».
Идея рассказа возникла на лекции Фёклы Толстой "Слово Толстого". Канва рассказа и диалоги героев основаны на дневниковых записях и письмах Льва Николаевича Толстого. Элемент мистики придаёт рассказу эпизод встречи Льва Николаевича с вымышленным героем Мнимом.
Один день, когда уборка хлеба ещё только начиналась, Лев Николаевич после завтрака, состоявшего из овсянки и простокваши, пошёл в сад посидеть на любимой скамейке в тени лип над оврагом, за которым открывался вид леса и поля. Вдалеке слышались женские голоса: "Солнышко покажись, красное снарядись! Чтобы год от года давала нам погода тёплое летечко, грибы в берестечко… Солнце, солнце, выблесни в оконце, дай овсу рост, чтобы до небес дорос; матушка-рожь чтобы встала стеной сплошь." Подойдя к скамейке и оторвав плоскую ветку липы, Толстой присел и обмахиваясь веткой, как веером, открыл принесенную с собой записную книжку. День был жаркий и безветренный, размаривало. Редкие облачка разбежались к горизонту, солнце засияло ярче прежнего.
Посмотрев налево, Толстой увидел неспешно шагавшего к нему элегантно одетого человека очень похожего на покойного брата Сергея. – Как я любил Серёжу, тут же вспомнив его поймал себя на мысли, что слово "любил" неверно. Серёжей Лев восхищался, подражал ему, любил его, хотел быть им. Восхищался его красивой наружностью, его пением, – он всегда пел, – его рисованием, его весельем, и в особенности, как ни странно это сказать, непосредственностью его эгоизма. Несколько лет назад он умер, и Толстой подумал что в предсмертной болезни и умирая он был также непостижим ему и так же дорог, как и в давнишние времена детства. В старости, в последнее время, он больше любил меня, дорожил моей привязанностью, гордился мной, желая быть со мной согласен, но не мог и оставался таким, каким был: совсем особенным, самим собою, красивым, породистым, гордым и, главное, до такой степени правдивым и искренним человеком, какого я никогда не встречал… И почудилось Толстому будто он произнёс это вслух.
– Добрый день, Лев Николаевич! – облокотившись на спинку скамейки простодушно сказал незнакомец.
– Добрый день, милостивый государь! Издалека я принял вас за почившего моего брата. Вы необыкновенно похожи на графа Сергея Толстого! – улыбнулся Лев Николаевич незнакомцу. – Я был бы счастлив сейчас поговорить с таким блестящим человеком как Ваша…
– О нет, нет! – смущенно поморщился незнакомец. – Я не граф и не барон, чтобы
обращаться ко мне с этими титулами. – И, повернувшись к Толстому, поклонился и неразборчиво назвал своё имя.
Муравейный человек
Толстой проницательно посмотрел на своего нового собеседника, отчего франтоватый и похожий на иностранца незнакомец изменился в лице и лоб его
покрылся капельками пота.
– Сегодня жарко… Садитесь, пожалуйста рядом, здесь в тени лип вы отдохнёте с дороги. – любезно указал на место рядом с собой Лев Николаевич. – И, всё же, как мне вас величать изволите?
– Зовите меня Муравейным Мнимом, я Муравейный человек. – садясь рядом с Толстым громче и отчётливей представился незнакомец.
– Невероятно! Так вы посланы муравейным братством? Позвольте, Мним, красивое имя и значит думающий, рассудительный, человек с воображением! – удивлённо воскликнул Лев Николаевич.
– Совершенно верно, я недавно прибыл из Моравии, осмотрел Тулу и сразу к вам. – подтвердил Муравейный человек. – Мним же, как вы точно определили, общеславянское понятие и имеет индоевропейскую природу: в древнеиндийском означает manas («ум»), в латинском – mens («ум, рассудок»).
– Когда нам с братьями было – мне 5, Митеньке 6, Серёже 7 лет, – вспомнил Лев Николаевич, старший брат Николенька объявил нам, что у него есть тайна,
посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями. И я помню, что слово «муравейные» особенно нравилось, напоминая муравьев в кочке. Мы даже устроили игру в муравейные братья, которая состояла в том, что садились под стулья, загораживали их ящиками, завешивали платками и сидели там в темноте, прижимаясь друг к другу. Я, помню, испытывал особенное чувство любви и умиления и очень любил эту игру. Вспоминая эти события своего детства, Толстой продолжал:
– Муравейное братство было открыто нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы, эта тайна была, как мне говорил Николенька, написана им на зеленой палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа.
Старший брат Николенька был на 6 лет старше меня. Мы в первой молодости, не знаю, как это случилось, говорили ему «вы». Он был удивительный мальчик и потом удивительный человек. У него не было тщеславия, ему совершенно неинтересно было, что о нем думают люди. Качества же писателя, которые у него были, было прежде всего тонкое художественное чутье, крайнее чувство меры, добродушный, веселый юмор, необыкновенное, неистощимое воображение и правдивое, высоко нравственное мировоззрение, и всё это без малейшего самодовольства. Воображение у него было такое, что он мог рассказывать сказки или истории с привидениями или юмористические истории в духе m-me Radcliff без остановки и запинки целыми часами и с такой уверенностью в действительность рассказываемого, что забывалось, что это выдумка. Когда он не рассказывал и не читал, он рисовал. Рисовал он почти всегда чертей с рогами, закрученными усами, сцепляющихся в самых разнообразных позах между собою и занятых самыми разнообразными делами. Рисунки эти тоже были полны воображения и юмора. А ещё Николенька обещал отвести нас на какую-то таинственную Фанфаронову гору и поставил нам условия, которые нужно было выполнить, чтобы на неё подняться.