У древних греков была проблема: со смотровой площадки на горе Олимп боги наблюдали за людьми и оценивали все их поступки. Если богам что-то не нравилось, они не медлили с наказанием. Им не надо было быть добрыми, справедливыми или правыми. На самом деле боги могли вести себя абсолютно иррационально. Они могли превратить человека в эхо или заставить его бесконечно закатывать на гору камень. Невозможность предвидеть реакцию всесильных богов внушала страх простым смертным и приводила их в замешательство.
Это довольно похоже на то, что происходит в отношениях токсичных родителей с их детьми. В глазах ребенка непредсказуемый родитель – это грозный бог.
Когда мы были маленькими, богоподобные родители были для нас всем. Без них для нас не существовало бы любви, защиты, домашнего очага. Если бы они не кормили нас, мы бы постоянно пребывали в ужасе от того, что сами не сможем выжить. Они – наши всесильные покровители. Мы в чем-то нуждаемся, а они нас обеспечивают.
Нам не с чем сравнивать, поэтому родители кажутся нам совершенными. По мере того как наш мир расширяется за пределы детской кроватки, образ совершенного родителя становится необходим для защиты от неожиданных опасностей, подстерегающих нас. До тех пор, пока мы верим, что наши родители совершенны, мы чувствуем себя защищенными.
На втором и третьем году жизни мы начинаем бороться за независимость. Мы развлекаемся вовсю, отказываемся учиться пользоваться туалетом, осваиваем употребление слова «нет», оно позволяет нам в большей степени контролировать собственную жизнь, чем слово «да», выражающее лишь согласие. Мы сражаемся за развитие уникальной личности, стремимся утвердиться в собственной воле.
Процесс отделения от родителей особенно остро воспринимается в период полового созревания, в подростковом возрасте, когда мы вступаем в открытый конфликт с системой ценностей, вкусами и авторитетом родителей. В относительно стабильной семье родители способны справиться с тревогой, которую вызывают возрастные изменения. К большинству ситуаций сознательные родители стараются относиться терпимо и даже вдохновляют детей на приобретение самостоятельности. Выражение «это переходный возраст» помогает понимающим родителям, помнящим себя подростками, они знают, что юношеский бунт, конфликтность – это временные трудности, нормальный этап эмоционального развития.
Но токсичные родители лишены такого понимания. С пеленок и до переходного возраста ребенка они воспринимают детское неподчинение, малейшие проявления индивидуальности как личное оскорбление, атаку, нападение на них самих. Они защищаются, культивируя в детях зависимость и неспособность к самостоятельности. Вместо того чтобы способствовать здоровому развитию ребенка, они бессознательно тормозят его, часто полагая, что поступают наилучшим образом и в интересах ребенка. Такие родители регулярно говорят: «так закаляется характер», «нужно учить детей отличать добро от зла», но на самом деле их негативный арсенал воспитательных методов разрушает самооценку ребенка и сводит на нет любую его попытку стать самостоятельным. Не важно, насколько такие родители считают свою позицию правильной, постоянные и внезапные оскорбления, враждебность сбивают ребенка с толку, приводят его в замешательство.
Наша культура и религии единодушно поддерживают всесилие родительского авторитета. Выражать недовольство супругам, любовникам, друзьям, родственникам, руководству на работе допустимо, но конфликт с родителями – это практически табу. Сколько раз мы слышали «не перечь матери» или «не смей повышать голос на отца»? Христианская традиция бережно хранит это табу и делает его коллективным бессознательным, рассказывая нам о «Боге-отце» и призывая нас «чтить отца и мать». Эта идея насаждается в наших школах, церквях, в правительстве (мы регулярно слышим лозунги о «возвращении к традиционным семейным ценностям») и даже бизнесе. Согласно «народной мудрости», родители имеют право контролировать нас уже хотя бы потому, что дали нам жизнь.
Любой ребенок находится во власти богоподобных родителей и, как и древние греки, никогда не знает, в какой момент они могут поразить его молнией. Но ребенок токсичных родителей всегда уверен, что рано или поздно молния его настигнет. Этот страх укореняется в ребенке и растет вместе с ним. В глубине души всех взрослых, у которых было тяжелое детство (даже если эти люди добились успеха и преуспевают в жизни), продолжает жить бессильный, испуганный ребенок.
По мере того как рушится самооценка ребенка, его зависимость увеличивается, а вместе с ней – необходимость верить, что цель его родителей – защита и забота. Единственный способ, с помощью которого ребенок может объяснить себе эмоциональный вред и побои, наносимые ему родителями, это искать причину в себе и принять на себя ответственность за поведение токсичных родителей.
Сколько бы вреда ни причинили вам токсичные родители, вы будете испытывать необходимость их обожествлять. Вы можете понимать, что отец поступал плохо, избивая вас, но все равно станете оправдывать его. Недостаточно просто понимать ситуацию, чтобы убедиться в том, что мы не несем за нее ответственность.
Один из моих клиентов сказал: «Я был уверен в идеальности родителей, когда они плохо обращались со мной, я думал, что это потому, что я плохой».
Вера в богоподобность родителей держится на двух доктринах.
1. «Я плохой, а родители хорошие».
2. «Я слабый, а родители сильные».
Это глубочайшие убеждения, которые могут преследовать вас долгие годы, даже после того, как вы перестанете быть маленькими и зависимыми от родителей. Это убеждения, которые поддерживают нашу веру и не дают нам встретиться лицом к лицу с горькой правдой: наши богоподобные родители предали нас в тот момент, когда мы больше всего нуждались в их заботе.
Первый шаг на пути к контролю собственной жизни – посмотреть этой правде в глаза. На это нужна смелость, но раз вы читаете эту книгу, вы уже готовы к изменениям. Для этого тоже нужна смелость!
Клара, 28 лет, привлекательная темноволосая женщина, у которой, казалось, было в жизни все, чего можно пожелать, пришла ко мне на прием в глубокой депрессии. Она жаловалась на то, что ничто не радовало ее, ничто не удовлетворяло в жизни. Несколько лет Клара работала флористом в престижной компании, и хотя ее мечтой был собственный бизнес, она не решалась стать предпринимателем, считая себя недостаточно умной и способной для этого. Клару охватывал ужас при мыслях о возможном фиаско.
Клара пыталась забеременеть более двух лет, но безуспешно. Во время наших бесед я стала замечать, что из-за этого она злится на мужа и их брак был под угрозой, хотя, по словам Клары, ее муж был чутким и любящим человеком. Ситуация ухудшилась после недавнего разговора с матерью Клары:
Проблема с беременностью стала для меня настоящим наваждением. В прошлый раз, когда мы с мамой обедали, я поделилась с ней своими переживаниями, но она сказала: «Я уверена, что это все из-за аборта. Пути Господни неисповедимы». С тех пор я постоянно плачу. Она не дает мне забыть.
Я спросила Клару про аборт. Поколебавшись немного, она рассказала мне свою историю:
Это случилось, когда я училась в школе. Мои родители католики, очень, очень набожные, поэтому я ходила в монастырскую школу. Я была физически развитой, рано созревшей девочкой. Мальчики стали обращать на меня внимание. Мне это нравилось, а отец, конечно, очень злился. Однажды он увидел меня во дворе с мальчиком, которого я поцеловала на прощание, и закричал на всю улицу, что я шлюха. Это слышали все соседи! Потом все покатилось под откос. Если я шла гулять с мальчиком, мой отец кричал, что я обязательно попаду в ад. Он часто повторял это, и я не сомневалась, что действительно обречена на вечные муки, поэтому в 15 лет переспала с парнем и, конечно же, с моим-то везением! – забеременела. Когда об этом узнали старики, их чуть не хватил удар, а когда я сказала, что собираюсь сделать аборт, они абсолютно потеряли голову. Родители, наверное, тысячу раз прокричали мне, что это «смертный грех». Если до того момента я не попала в ад, то теперь-то уж точно это должно было случиться. Единственным способом заставить их подписать согласие на аборт стала моя угроза покончить жизнь самоубийством.
Я попросила Клару рассказать, как пошли дела после аборта. Она вся сжалась в кресле, опустив глаза, и у меня заныло сердце:
Я стала изгоем. Особенно мне доставалось от отца, он и раньше заставлял меня чувствовать себя ужасно, а после аборта он вел себя так, как если бы у меня вообще не было права на существование. Чем больше они стыдили меня, тем больше я старалась исправиться. Я так хотела повернуть время вспять, чтобы они опять полюбили меня как тогда, когда я была маленькой! Но все зря, родители не упускают случая напомнить мне об ошибках. Как заезженная пластинка, постоянно пересказывают мне, что я натворила, как сильно опозорила их. Я не могу их винить. Я не должна была делать то, что делала… Они очень надеялись на меня в моральном плане. Единственное, чего я хочу, – это компенсировать те страдания, которые я причинила им моим греховным поведением. Поэтому я выполняю все их желания. Это очень раздражает мужа, мы все время ругаемся, но я ничего не могу поделать. Я хочу только одного: чтобы они простили меня.
Меня тронуло несчастье этой красивой женщины, я сочувствовала страданию, которому подвергли ее родители, и упорству, с которым Клара снимала с них ответственность за причиненный ей вред. Она отчаянно пыталась убедить саму себя в том, что единственный виновник всего – она сама. К самоуничижению добавлялся религиозный фанатизм родителей. Я поняла, что этот случай как раз для меня – я должна помочь Кларе осознать, как жестоки были ее родители и какой эмоциональный вред нанесли ей.
Сьюзан: Знаешь что? Я очень сердита на них за ту маленькую девочку, которой ты была. Я считаю, что твои родители поступили с тобой ужасно. Они использовали религию, чтобы наказать тебя, но ты не заслуживаешь ничего подобного.
Клара: Но я совершила два смертных греха!
Сьюзан: Послушай меня, ты же была ребенком! Да, возможно, ты допустила ошибки, но это не значит, что ты должна за них всю жизнь расплачиваться. Церковь позволяет каяться и учит прощению. Если бы твои родители были такими замечательными, как ты говоришь, они были бы добрее и сострадательнее.
Клара: Они хотели спасти мою душу. Если бы они не любили меня, моя судьба была бы им безразлична.
Сьюзан: Давай посмотрим на это с другой точки зрения. Если бы ты не сделала аборт и у тебя родилась бы дочь, ей сейчас было бы около 16 лет, так? (Клара кивнула, еще не понимая, куда я клоню.) Представь, что она забеременела. Ты стала бы обращаться с ней так, как обращались с тобой родители?
Клара: Да никогда! (И в этот момент она поняла, что означали эти слова.)
Сьюзан: Ты окружила бы ее заботой и показала бы, как сильно любишь ее, твои родители должны были сделать то же самое по отношению к тебе. Так что вина на них, а не на тебе.
Клара провела половину жизни, строя защитную стену. Такие стены – обычное явление среди взрослых детей токсичных родителей. Эти стены могут строиться из разных психологических кирпичей, но основным материалом в стене Клары – и самым распространенным в принципе – является очень прочный кирпич: отрицание.
Отрицание – и самая примитивная, и самая могущественная психологическая защита одновременно. Человек создает фиктивную реальность с помощью отрицания, это помогает уменьшить болезненность того или иного жизненного опыта. Иногда отрицание помогает даже забыть то, что родители сделали с нами, и мы продолжаем считать их безупречными и возносим на пьедестал.
Облегчение, которое приносит отрицание, в лучшем случае временное, за него всегда приходится расплачиваться. Отрицание – это как плотная крышка на кастрюльке наших эмоций: чем дольше мы оставляем ее закрытой, тем сильнее давление внутри. Рано или поздно давление сорвет крышку, и наступит эмоциональный кризис. Когда это случается, нам ничего не остается, кроме как встретиться лицом к лицу с той правдой, которой мы так отчаянно старались избежать, при этом ситуация осложняется тем, что мы вынуждены делать это в момент еще большего стресса. Если бы мы могли напрямую встретиться с нашим отрицанием, мы избежали бы кризиса, открыв клапан и выпустив пар.
К сожалению, мы сталкиваемся не только с собственным отрицанием. У родителей тоже есть системы отрицания. Когда мы стараемся восстановить картину нашего прошлого, особенно если эта картина представляет родителей в невыгодном свете, весьма возможно, что они могут отрицать все и настаивать на том, что «все было не так ужасно», «было не так» или «вообще такого никогда не было». Эти утверждения заставляют взрослого человека отказываться от попыток вспомнить историю детства, подвергают сомнению его собственные воспоминания и впечатления. Они подрывают в человеке уверенность в способности к адекватному восприятию реальности и еще больше усложняют процесс восстановления положительной самооценки.
Отрицание Клары было настолько сильным, что не только не давало ей видеть настоящую реальность, но и не позволяло признать, что эта другая реальность вообще существует. Я понимала ее боль, но мне нужно было убедить ее взглянуть на ситуацию с другой стороны и хотя бы разрешить себе предполагать, что она создала фальшивый образ родителей. Я пыталась быть максимально деликатной:
Я уважаю твое отношение к родителям и твое доброе мнение о них. Уверена, когда ты была маленькой, они делали ради тебя что-то хорошее. Но при этом не сомневаюсь, что одна часть тебя знает или, по крайней мере, чувствует, что любящие родители не должны нападать с такой жестокостью на чувства и самооценку ребенка. Я не хочу оттолкнуть тебя от родителей или церкви: тебе необязательно отказываться от семьи и от религии. Но возможность выйти из депрессии во многом зависит от твоей способности отказаться от мифа о совершенстве родителей. Они были жестоки, причинили тебе вред. Не важно, что ты совершила, – ошибка уже допущена, и сколько бы они ни напоминали тебе о ней, это никак не изменит ситуацию. Разве ты не чувствуешь, как сильно ранят они маленькую девочку, которая все еще живет в тебе?
И как бессмысленна их жестокость?
«Да», – еле слышно произнесла Клара. Я спросила ее, боится ли она думать обо всем этом. Она лишь кивнула, так как не могла говорить – настолько ей было страшно. Однако ей хватило храбрости продолжить терапию.
После двух месяцев терапии состояние Клары улучшилось, но она упорно продолжала цепляться за миф о совершенных родителях и винить себя во всех несчастьях в своей жизни. Я очень надеялась, что смогу убедить родителей Клары в том, что их поведение нанесло ей вред, и попросила молодую женщину пригласить их на один из сеансов. Я хотела, чтобы они приняли часть ответственности за случившееся на себя и помогли дочери повысить заниженную самооценку.
Не успели мы поздороваться, как отец Клары выпалил:
Вы представить себе не можете, доктор, какая она была нахалка, просто ужасный ребенок! Она проходу не давала мальчишкам и постоянно их завлекала. Все ее нынешние проблемы начались тогда – когда она сделала этот чертов аборт.
Я увидела, как глаза Клары наполнились слезами, и кинулась на помощь:
Проблемы Клары начались не из-за этого, и я позвала вас сюда не для того, чтобы вы зачитывали мне список ее преступлений. Вы ничем не поможете, если пришли только затем, чтобы сказать мне это.
Но все оказалось напрасным: несмотря на мои неоднократные предупреждения, весь сеанс родители Клары атаковали ее. Час терапии, казалось, длился вечность. Когда родители, наконец, ушли, Клара сразу же начала искать им оправдание:
Да, я понимаю, они были сейчас настроены против меня, но я надеюсь, что они вам понравились. На самом деле они хорошие люди, просто разволновались от этой обстановки. Наверное, зря я их пригласила… Они, скорее всего, очень расстроились. Они не привыкли к таким вещам. Но они искренне любят меня. Дайте им немного времени, сами увидите.
Эта встреча, как и несколько следующих, не оставили сомнения в категоричной установке родителей, сопротивлявшихся малейшему намеку, который ставил бы под сомнение их позицию насчет источника проблем дочери. Ни один из них не собирался признавать собственную ответственность. А Клара по-прежнему видела в них идеал и боготворила их.
Для многих взрослых детей токсичных родителей отрицание – это простой способ удалить из сознания определенные воспоминания и переживания, притвориться, что их никогда не было. Однако некоторые, такие как Клара, например, прибегают к более утонченному механизму: рационализации.
Когда мы рационализируем, мы находим «веские причины» происходящему, пытаясь сделать его менее болезненным или менее неудобным.
Вот типичные примеры рационализации:
• Если отец и кричал на меня, то лишь потому, что мама постоянно изводила его.
• Мама пила, так как чувствовала себя очень одиноко. Мне надо было проводить больше времени с ней.
• Отец бил меня, но не для того, чтобы обидеть, а для того, чтобы преподать урок.
• Мать никогда не обращала на меня внимания, ведь она сама была очень несчастна.
• Я не могу винить отца в том, что он надругался надо мной. Мать отказывалась спать с ним, а мужчинам секс необходим.
У всех этих рационализаций общая цель – сделать неприемлемое приемлемым. Вам может показаться, что этот способ работает, но глубоко внутри вас всегда будет жить та часть вашей личности, которая знает всю правду.
Лидия, миниатюрная шатенка, слегка за сорок, разводилась со своим третьим мужем. Она пришла на прием по просьбе своей старшей дочери, которая грозилась прекратить с ней всякие отношения, если она не научится контролировать припадки ненависти и гнева.
Напряженная поза Лидии, плотно сжатые губы сразу многое мне о ней рассказали. Это был подавленный вулкан ярости. Я спросила о разводе, и она сказала, что все мужчины в конце концов бросали ее, последний не исключение.
Я из тех женщин, которые постоянно ошибаются в выборе. Сначала все мои отношения похожи на сказку, но сейчас я уже понимаю, что они никогда не будут продолжительными.
Я внимательно слушала, как Лидия рассуждала о том, что все мужчины негодяи. Потом она начала сравнивать других мужчин со своим отцом:
Господи, ну почему мне ни разу не встретился мужчина, похожий на папу? Он был как кинозвезда… Все его обожали. Я хочу сказать, что у него была харизма, которая привлекает людей. Мама часто болела, а я проводила много времени с отцом… только он и я. Это было самое счастливое время в моей жизни. Другого такого, как мой папа, просто нет.
Когда я спросила, жив ли ее отец, Лидия напряглась, но ответила:
Не знаю. В один прекрасный день он исчез. Мне было около 10 лет. Мама была невыносимой, поэтому он и не выдержал. Не было ни записки, ни звонка – ничего! Боже, как же я скучала! Целый год после его ухода я каждый вечер слышала шум его машины у дома… Если честно, я не могу винить его за то, что он сделал. Интересный мужчина, полный жизни, – что ему было делать рядом с больной женой и маленьким ребенком?
Лидия всю жизнь ждала, что отец, которого она так идеализировала, наконец-то вернется. Неспособная признать, что он поступил безответственно и просто бросил свою семью, она прибегала к непропорциональной рационализации, чтобы продолжать боготворить его… несмотря на боль, которую он причинил ей своим поступком.
Рационализация также позволяла Лидии отрицать ярость, которую она чувствовала к своему отцу за то, что он бросил ее в детстве. Именно эта ярость отражалась на отношениях с другими мужчинами. Когда она начинала с кем-то встречаться, все шло хорошо до тех пор, пока Лидия не узнавала человека ближе. Чем дольше она встречалась с мужчиной, тем сильнее становился страх быть покинутой. Страх неизменно превращался во враждебность. Лидия не могла увидеть один и тот же шаблон в каждой из ситуаций – мужчины покидали ее по одной и той же причине: при сближении она начинала бояться, что ее бросят, и становилась враждебной, а враждебность объясняла тем, что ее неизменно бросают.
Когда я училась в университете, в моем учебнике по психологии была серия картинок, иллюстрирующая то, как мы переносим на других наши чувства, особенно мне запомнились изображения гнева. На первой картинке был нарисован мужчина, на которого кричит начальник. Конечно же, кричать в ответ опасно для карьеры, поэтому на следующей картинке этот же мужчина, возвращаясь домой, срывает злость на жене. На третьей картинке уже жена кричала на детей, те в свою очередь пинали собаку, которая кусала кошку. Меня впечатлило, как точно, несмотря на простоту оформления, эти картинки отражали способ, с помощью которого мы переносим отрицательные эмоции с человека, который их вызвал, на более доступную мишень.
Мнение Лидии обо «всех мужчинах» – один из ярких примеров тому: «Все они просто негодяи… Все! Им нельзя доверять! Я уже устала, что меня все время используют!»
Отец Лидии бросил ее. Если бы она признала этот факт, ей пришлось бы отказаться от фантазий и идеализированного образа отца, который она хранила. И это помогло бы отпустить его. Но вместо этого она переносила злость на других мужчин.
Не понимая этого, Лидия вела себя со всеми мужчинами одинаково, отношения в какой-то момент переставали удовлетворять обоих и начинали раздражать ее. Но до тех пор, пока у нее была возможность срывать свою злость на других мужчинах, она могла не вспоминать об отце и том факте, что он предал ее.
Клара, о которой мы говорили чуть раньше, тоже переносила злость и разочарование с родителей на мужа. Она не могла позволить себе злиться на родителей, потому что это угрожало бы их идеализированному образу.
Со смертью токсичных родителей их идеализация не прекращается, наоборот, чаще всего – усиливается. Очень сложно признать, что родители причинили вам вред, когда они живы. А после их смерти это еще сложнее. Осуждать мертвых не позволяет табу, это все равно что бить лежачего. В результате смерть превращает в святого самого жестокого человека. Обожествление умерших родителей происходит почти автоматически.
К сожалению, пока умершие родители защищены святостью могилы, те, кто остался жить, продолжают страдать от эмоциональных травм, перенесенных в детстве. «О мертвых плохо не говорят», – для кого-то это просто избитая фраза, а для других людей она может стать препятствием на пути решения проблемы с умершими родителями.
Валерия, высокая элегантная женщина, увлеченная музыкой, около 40 лет. Ее направил ко мне общий приятель, обеспокоенный тем, что Валерия из-за своей неуверенности не могла эффективно использовать музыкальный талант в профессиональной карьере. Уже после первых 15 минут общения моя клиентка признала, что ее карьера никуда не годится:
Уже год как я не могу устроиться певицей, даже в обычный бар!
Уже даже больше, чем год! Я устроилась работать секретарем, чтобы платить за квартиру. Не знаю, может, пение – несбыточная мечта? Недавно я ужинала с родителями, и когда я рассказывала о своих неприятностях, отец сказал: «Не волнуйся, ты всегда будешь моей маленькой неудачницей». Его слова очень ранили меня, но думаю, он не заметил, как мне было больно их слышать.
Я сказала, что на ее месте любой человек почувствовал бы себя обиженным, отец повел себя грубо и оскорбил ее. На что Валерия ответила:
Да, так и есть. Это история моей жизни. Я всегда была чем-то вроде козла отпущения для всей семьи, все сваливали вину за все на меня. Когда у отца были проблемы с матерью, я оказывалась виновата. Это как испорченная пластинка. Если же я делала что-то, что ему нравилось, он надувался от гордости и хвастался перед друзьями. Бог мой, как же это было приятно – получить его одобрение и похвалу! Но часто я чувствовала себя как йо-йо в эмоциональном смысле.
Мы с Валерией активно работали в течение нескольких недель. Когда она начала контактировать с подавленным гневом, который вызывал отец, он скоропостижно скончался.
Смерть была внезапной, шокирующей, тот тип смерти, к которому никто не может быть готов. Валерию переполняла вина за ярость и гнев на отца, которые она чувствовала на наших сеансах:
Я сидела в церкви и слушала прощальную речь о том, каким прекрасным человеком был отец всю свою жизнь. Я вдруг почувствовала себя негодяйкой, которая пытается переложить на него ответственность за свои проблемы. Единственным моим желанием в тот момент было желание искупить вину перед ним. Я думала о том, как сильно любила его и как отвратительно вела себя с ним последнее время. Я не хочу больше говорить о плохом… все это больше не имеет значения.
На какое-то время печаль из-за смерти отца выбила у Валерии почву из-под ног, но в конце концов она поняла, что его смерть не могла изменить того факта, что он несправедливо обращался с ней. Уже шесть месяцев Валерия проходит терапию. Я очень довольна тем, как растет ее уверенность в себе. Сейчас она все еще сражается за возможность быть певицей, и если у нее это не получится, то не потому, что она не старалась.
Богоподобные родители диктуют правила, судят и причиняют боль. Когда мы обожествляем наших родителей, живых или мертвых, мы принимаем их версию реальности. В этом случае мы соглашаемся с тем, что причиняемая ими боль – это часть нашей жизни. Мы ищем оправдания и рационализируем поступки родителей, убеждая себя в том, что они идут нам на пользу. Хватит, пора остановиться.
Когда вы свергнете токсичных родителей с Олимпа и наберетесь смелости, чтобы взглянуть на них реалистично, вы сможете изменить отношения с ними.
Каждый ребенок имеет неотъемлемые права: право на то, чтобы его кормили, одевали, обеспечивали жильем и защищали. Но кроме права на физическую заботу, дети имеют право на заботу эмоциональную: уважение их чувств, адекватное обращение, при котором они могли бы развивать чувство собственного достоинства.
Кроме того, любой ребенок имеет право на разумные границы, установленные взрослыми, имеет право ошибаться и рассчитывать при этом на адекватную реакцию взрослых, без применения физической силы и других жестоких способов наказания.
Ну и, наконец, ребенок имеет право быть ребенком. Он имеет право в первые годы жизни играть, быть спонтанным, иррациональным. Конечно, любящие родители будут постепенно приучать его к взрослой жизни, обучая ответственности, дисциплине, несложным обязанностям, но ребенок при этом должен оставаться ребенком.
Дети впитывают вербальные и невербальные послания, как губка. Они слушают, что говорят родители, наблюдают за ними и имитируют их поведение. Детям долгое время не с чем сравнивать, поэтому то, чему они учатся в родительской семье, как в отношении самих себя, так и в отношении других, становится истиной, которая прочно укореняется в сознании ребенка. Ролевые модели в родительской семье являются решающими в развитии личности ребенка и, что особенно важно, в развитии его гендерной идентичности. Несмотря на драматичные изменения, произошедшие в последние 20 лет в том, что касается традиционных социальных ролей, для сегодняшних родителей продолжают действовать установки, которые действовали и для наших родителей. Они обязаны:
1) удовлетворять физические потребности ребенка;
2) защищать его от причинения физического вреда;
3) удовлетворять его потребности в любви, внимании, близости;
4) оберегать ребенка от эмоционального стресса;
5) обучать ребенка основам морали и этики.
Список можно расширить, но это пять фундаментальных обязанностей любых адекватных родителей. Токсичные родители очень редко способны удовлетворять хотя бы часть потребностей детей. Большинство из них страдает (или страдало) от собственных эмоциональных травм. Часто они не только не могут удовлетворять нужды детей, но ожидают и считают нормальным, что дети возьмут на себя ответственность за удовлетворение потребностей родителей.
Когда отец или мать вынуждают ребенка брать на себя обязанности родителя, ролевые модели семьи становятся расплывчатыми, деформируются. Ребенок, вынужденный быть родителем самому себе или даже играть эту роль в отношении одного или обоих родителей, не имеет примера для подражания, у которого он мог бы учиться. Формирование личности ребенка оказывается в пучине противоречий при отсутствии модели для подражания на критическом этапе эмоционального развития.
Майк, владелец магазина спортивных принадлежностей, 34-лет-ний мужчина, пришел ко мне на прием, потому что был трудоголиком, и это причиняло ему страдание:
Мой брак разбился вдребезги, потому что я только и делал, что работал. Я или был все время на работе, или работал дома. Моей жене надоело жить с роботом, и она ушла от меня. Сейчас история повторяется с моей новой подругой. Меня это очень раздражает, потому что я действительно не знаю, как измениться.
Майк рассказал мне, что у него огромные трудности с проявлением любых чувств, но особенно – чувств любви или нежности. Веселье, как сказал он мне с заметной горечью, было словом, которое отсутствовало в его словаре:
Мне хотелось бы, чтобы моя подруга была счастлива, но каждый раз, когда мы начинаем о чем-то беседовать, я постоянно перевожу разговор на рабочие темы, не знаю даже, как это получается, как-то само… Она обижается, конечно. Возможно это потому, что работать – это единственное, что я хорошо умею делать.
Еще полчаса Майк продолжал описывать мне, как плохо у него получается выстраивать отношения:
Все женщины, с которыми я общаюсь, жалуются, что я уделяю им мало времени и не умею выражать свои чувства. И это правда. Я никуда не гожусь, был плохим мужем, а теперь – плохой ухажер…
Я его прервала: «Собой ты тоже недоволен? Кажется, что единственное место, где тебе хорошо, это на работе. У тебя есть какое-то объяснение этому?»
Просто я умею работать, знаю, как это делать, и поэтому делаю хорошо. Я работаю около 75 часов в неделю, так было всегда… с детства. Понимаете, я старший из трех братьев. У мамы было нервное расстройство, что-то вроде депрессии, это случилось, когда мне было восемь лет, и с тех пор наш дом всегда был во мраке, со спущенными шторами. Мать постоянно ходила в халате и почти не разговаривала. В моих воспоминаниях я вижу ее с чашкой кофе в одной руке и с сигаретой в другой, приклеенную к телевизору и своим любимым мыльным операм. Она никогда не вставала раньше, чем мы уйдем в школу. Я должен был готовить завтрак братьям, собирать их в школу и провожать на остановку школьного автобуса. Когда мы возвращались домой, мама смотрела телевизор или спала. Пока мои друзья играли в футбол, я должен был убирать в доме и готовить ужин. Я ненавидел все это, но кто-то же должен был это делать.
Тогда я спросила, что в это время делал отец.
Папа часто ездил в командировки, а на маму в какой-то момент просто махнул рукой. Большую часть времени он ночевал в комнате для гостей… Это был весьма странный брак. Отец пытался помочь маме, посылал ее пару раз к докторам, но никто не мог вылечить ее, и отец бросил эту затею.
Когда я сказала ему, что понимаю, как одиноко ему было в детстве, Майк отверг мое сочувствие со словами:
Я был всегда так занят, что мне некогда было жалеть себя.
Обязанности Майка в детстве превосходили его силы, ведь это были обязанности его родителей. Майку пришлось повзрослеть очень рано, у него украли нормальное детство. Пока его друзья гоняли мяч, он находился дома, занимаясь тем, чем должны были заниматься его родители. Чтобы «сохранить семью», он был вынужден стать взрослым в миниатюре. У него не было возможности играть и быть беспечным мальчишкой. Так как его потребности не принимались в расчет, он научился справляться с одиночеством и эмоциональной депривацией[2], отрицая сам факт наличия у него каких-либо потребностей. Он должен был существовать ради других, сам он, его личность значения не имели.
Но больше всего его печалил тот факт, что помимо заботы о братьях Майк должен был замещать отца и для матери:
Когда папа не был в командировках, он уходил на работу в семь утра и очень часто возвращался поздно ночью. Уходя, он всегда говорил мне: «Не забудь сделать домашние задания и позаботься о матери. Убедись, что у нее достаточно еды. Позаботься, чтобы твои братья не шумели… Придумай что-нибудь, чтобы развеселить маму». Я часами ломал голову над тем, как сделать мою мать счастливой. Я был уверен, что мог что-то сделать, и тогда она выздоровела бы… все опять стало бы хорошо. Но что бы я ни делал, ничего не менялось. И не изменилось до сих пор. Это очень огорчает меня.
Кроме ведения хозяйства и воспитания младших братьев – обязанностей, являющихся непосильными для любого ребенка, от Майка ожидали, что он еще будет эмоционально заботиться о матери и поддерживать ее, станет для нее психологом. Нет лучшего рецепта для провала. Дети, пойманные в ловушку ролевой инверсии, никогда не соответствуют тому, чего от них ожидают, они не могут вести себя как взрослые, потому что они не взрослые. Но дети не понимают, почему не могут выполнить поставленные перед ними задачи, они лишь чувствуют себя неумелыми и виноватыми за неудачи.
В случае с Майком его неконтролируемое стремление работать больше, чем это необходимо, служило двум целям: помогало не сталкиваться с одиночеством и депривацией в личной жизни и поддерживало убеждение о том, что он никогда не делает достаточно. Фантазия Майка заключалась в том, что если он будет работать усерднее, он, наконец, сможет доказать, что он – стоящий и адекватный человек, способный справиться со своей работой. На самом деле Майк все еще старался сделать маму счастливой.
Майк не замечал, что родители продолжали отравлять и его взрослую жизнь. Но через несколько недель после начала наших сеансов, связь между неприятностями в сознательном возрасте и детством стала для него очевидной:
«Чем больше все меняется, тем меньше разницы», – тот, кто это сказал, знал, о чем говорил. Уже шесть лет, как я живу в Лос-Анджелесе, но мои старики не признают, что у меня есть собственная жизнь. Они звонят мне несколько раз в неделю! Я даже поймал себя на мысли, что боюсь поднимать трубку. Первым начинает мой отец, он твердит, что у мамы сильная депрессия, я должен срочно найти время и навестить ее: «Ты же знаешь, как это важно для нее!» Потом продолжает мама, говорит, что я – все, что у нее есть в жизни, и что она не знает, сколько времени ей еще осталось в этом мире. И что мне на это отвечать? В половине случаев я в конце концов прыгаю в самолет… так, по крайней мере, меня не мучает совесть за то, что не поехал. Но им всегда мало. Не надо было мне и переезжать в Лос-Анджелес, по крайней мере сэкономил бы на перелетах.