Вокруг меня яд. В воде, воздухе, молоке, рисе, сладостях, мыле… Повсюду. И во фруктах, и в овощах. Но все же приходится их есть – иначе умру. Наверное, я так и останусь маленьким и не смогу вырасти.
Сегодня моя мама Каори купила мне книжку «Зеленое яблоко». Я уже выучил всю азбуку, поэтому смог прочесть все сам. Мама говорит, что полезно записывать свои мысли о прочитанных книгах. Сейчас я это и делаю.
Посреди сухого пустыря лежит зеленое яблоко. Приходит черный медведь и, взяв яблоко в пасть, откусывает от него кусочек. Но оно слишком кислое, и медведь выплевывает его.
Следом приходит лиса и тоже откусывает от него. Но и для нее оно оказывается слишком кислым.
Затем появляется стайка из пяти белок. Одна за другой они вгрызаются в яблоко своими зубками, но и для них оно, кажется, слишком кислое. Белки начинают хныкать. Те еще плаксы.
Я еще маленький, и руки у меня очень короткие, так что писать мне сложно. Наверное, станет проще, когда я повзрослею, а пока что приходится стараться изо всех сил. Но до чего же трудно!
Следом за белками приходит коза. Бумагу козы любят, а яблоки нет. Передним копытом она наступает на надкус. Из яблока капает желтый, на вид кислый сок и впитывается в сухую белую землю.
За козой приходят три обезьяны. Решив, что яблоко съедобно, они бросаются к нему наперегонки. Одна из них хватает его, но другая подбирается к ней из-за спины и ловко отбирает его. Завидев это, третья обезьяна тоже подпрыгивает сбоку и выхватывает яблоко. Все обезьяны начинают драться. Одна из них вырывается и набрасывается на яблоко. С жалобным визгом она выплевывает его – слишком кисло. Еще одна обезьяна прекращает драться и тоже пробует выброшенное яблоко. Но и ей слишком кисло, и с недовольной гримасой она кидает его. Последняя обезьяна тоже кусает яблоко, но в недоумении бросает его на землю. Расстроенные, они убираются восвояси, поднимая облако пыли.
Все звери откусили от зеленого яблока по кусочку. Теперь от него осталась лишь сердцевина, одиноко лежащая посреди пустыря. Тут с неба спускается ворона и, схватив яблоко, улетает. С широкого пустыря она возвращается к себе в гнездо в горах, где ее ждут воронята. Ворона-мама кладет перед детьми то, что осталось от яблока, и они дружно начинают его клевать. Одно за другим из него вылетают семена и падают на землю.
Ворона построила себе гнездо не на пустыре, а на склоне горы, где растет густая трава и журчит родник. Следующей весной на месте, куда упали семена, всходят маленькие ростки. Проходит два года. Ростки быстро становятся деревцами. Они тоже очень быстро растут и наконец превращаются в три крепкие яблони. Интересный рассказ!
Мама разрешает мне смотреть телевизор три часа в день. Она ставит мне канал NHK[1], потому что на нем много всего интересного. Сегодня я посмотрел три детские передачи.
В одной из них большая лягушка брала крышечки и кусочки картона и, протыкая их палочками, делала из них волчки. Я тоже хотел сделать волчок, но, поскольку я маленький и руки у меня короткие, ничего не вышло. И потом, у меня в комнате нет ни крышечек, ни веточек, ни палочек для еды. Но его смастерила мне мама. Я устроился на своей кровати, немного похожей на ящик, а она поставила мне на ноги поднос и очень хорошо раскрутила на нем свой волчок. Было очень весело. Вот бы и мне поскорее повзрослеть – тогда и я буду мастерить и волчки, и самолетики, и птичек. Только бы руки поскорее отросли.
Сегодня мама объявила, что мне исполнилось десять лет. Я уже выучил не только хирагану[2], но и многие иероглифы. Сложные я писать пока не могу, но простые для меня не составляют труда. Буду внимательно читать разные книжки и запоминать все больше и больше иероглифов. Мама всегда удивляется, когда я показываю ей выученное. Она говорит, что я все схватываю на лету.
А еще она считает, что у меня получаются очень складные тексты. Она говорит, что я быстро учусь и умею писать сложными выражениями. Всякий раз, когда мама хвалит меня, я очень радуюсь. Мне и самому нравится сочинять – это так весело! Я хочу стать великим писателем, когда вырасту. Надеюсь, я смогу написать много хороших и увлекательных историй, и люди по всей Японии будут с интересом их читать и становиться умнее. Для того я сейчас и учусь. Хочу быть прилежным, умным, думающим человеком, которого все уважают. И чтобы мной гордилась мама.
Сегодня я читал очень страшную книжку. Я и раньше несколько раз брался за нее, но в ней было слишком много сложных иероглифов. Но поскольку мне сегодня исполнилось десять лет, я решил, что теперь-то наверняка смогу ее прочесть. Набравшись духу, я открыл ее. Это оказался детективный роман. Мама всегда говорила, что эта книга ей очень нравится, хоть она и жуткая.
Это роман писателя Кадзуми Исиоки под названием «Токийский Зодиак»[3]. Очень страшный. Он начинается с длинных заметок безумца по имени Хэйкити Умэдзава. Вначале я подумал, что они займут всю книгу, и мне стало не по себе. Постепенно читать стало легче, но было все равно страшно. В этой книге он рассказывает, как убьет шесть женщин, разрубит их на куски, возьмет по одной части от каждой и соберет из них прекрасную женщину. Я не мог оторваться, хоть и дрожал от ужаса.
Вряд ли такая женщина способна двигаться, ведь она сделана из мертвых тел. Но Хэйкити Умэдзава сумасшедший, так что он этого не понимал. Он отыскал иностранную дьявольскую книгу, написанную сложным языком, и вычитал в ней страшное заклинание, воскрешающее мертвецов. Умэдзава-сан пишет, что нужно распилить убитых женщин на части, соединить их и произнести заклинание – тогда женщина оживет. Но хоть мне и страшно, я чувствую что-то вроде восторга. Кажется, мне по душе истории о людях, совершающих ужасные поступки.
Похоже, описанный в этой книге случай действительно произошел в 1936 году. В ней очень хорошо передана атмосфера довоенной Японии. Умэдзава пишет, что в зависимости от созвездия в теле человека сильна та или иная часть. Он говорит, что возьмет только «сильные» части, объединит их и создаст из них женщину. Перед войной в Японии была мрачная обстановка, так что, наверное, некоторые люди и впрямь совершали такие злодейства.
Тело женщины нужно сложить из частей, каждая из которых соответствует определенному созвездию: голова – Овну, поясница – Весам, бедра – Стрельцу, ноги – Водолею.
А заклинание при этом нужно сказать вот какое. Мама объяснила мне иероглифы, так что я наконец-то смог его прочитать. Записываю его, чтобы и сам мог его произнести, когда захочу.
О инфернальная, земная и божественная Бомбо, приди!
Божество, бродящее в ночи, где сходятся все пути.
Враг света, друг и помощник мрака,
Кому по душе песий вой и алая кровь,
Кто крадется средь мертвецов во прахе надгробий,
Жаждущее крови, несущее ужас смертным.
Горго, Мормо, тысячеликая Луна,
Явись, о всемилостивейшая, к нашему жертвеннику.
До чего же оно сложное! Но хоть мне и страшно, я тоже хочу собрать человека и произнести это заклинание. Может, я и впрямь смогу оживить кого-нибудь? Почему-то мне кажется, что у меня получится.
Я спросил маму, под каким созвездием она родилась. «У меня день рождения 30 марта – это созвездие Овна», – ответила она. «Значит, для Азот подойдет твоя голова». – «Что еще за Азот?» – «Это имя идеальной женщины, которую в “Токийском Зодиаке” хотели сделать из шести убитых женщин». – «Точно, вспомнила». Мама очень забывчива.
«Да, моя голова подойдет. Если я умру, ты возьмешь ее и сделаешь такую же женщину, как в “Токийском Зодиаке”», – сказала она. «Обязательно», – пообещал я.
В тот момент у меня так сильно билось сердце, что казалось, я потеряю сознание. Я очень люблю маму. Она добрая, красивая и стройная. Представляю, как я разрежу ее тело и объединю с кем-то другим, и у меня перехватывает дыхание.
Не знаю почему. На радость это не похоже. Скорее на приятное чувство где-то глубоко внутри от мысли, что я совершаю нечто запретное.
У меня сердце вырывается из груди, когда я воображаю, как снимаю одежду с маминого мертвого тела и распиливаю его на части. Неужели я дойду до такого? Как же грустно мне тогда будет! И все же есть в этом что-то захватывающее. Какой же я ужасный ребенок, раз думаю о таком!
Благодаря «Токийскому Зодиаку» я теперь могу читать почти любые книги. И бо́льшую часть иероглифов я уже выучил. Мама каждый день поражается, как быстро я учусь. Я и сам себе удивляюсь. Видимо, у меня есть способности к родному языку.
Даже сложные иероглифы меня не останавливают. Книги мне нравятся, и я собираюсь прочитать все, что стоит у меня на полке в комнате.
Встретив в книге новые иероглифы, я сразу же использую их на письме. Сочинять мне нравится почти так же сильно, как и читать. Я непременно стану писателем и когда-нибудь напишу роман еще более захватывающий, еще более жуткий, чем у Кадзуми Исиоки. Хочу, чтобы все меня знали и уважали.
Сегодня моя мама Каори объявила, что мне исполнилось 18 лет. Я уже совсем взрослый.
Одну за другой я проглатываю книги про загрязнение окружающей среды, химикаты, диоксины и пестициды. Ситуация с водопроводом у нас ужасающая. В период послевоенной оккупации[4] американцы для борьбы с антисанитарией заставили японцев дезинфицировать водопроводную воду хлором. Но его содержание сложно контролировать, и когда он в больших количествах попадает из крана в организм человека, то наносит вред здоровью. В последнее время вода очень грязная, и хлора в ней тоже становится все больше. Что еще страшнее, при его взаимодействии с загрязненной водой образуется канцерогенное вещество тригалометан. Вместе с хлором он в больших количествах оседает в человеческом организме. Поэтому в последнее время много людей болеет раком.
Вода меня завораживает. Я могу долго любоваться на смыв воды в туалете или на то, как вода, уходящая в сливное отверстие ванны, закручивается против часовой стрелки. Потому меня и занимают такие вопросы.
Я родился и вырос в Камакуре[5]. Единственный сын популярного киноактера Кадзюро Асахия, я до сих пор – сегодня мне исполнился 21 год – рос под крылом у отца, ни в чем не испытывая нужды. Это я могу сказать с уверенностью. Мой отец не только кинозвезда, но и предприниматель: он сдает в аренду многоквартирные дома и офисные здания и занимается ресторанным бизнесом. Многоэтажный дом на берегу мыса Инамурагасаки, примыкающий к государственной автодороге, тоже принадлежит отцу. Это он подарил мне трехкомнатную квартиру с видом на море, расположенную на четвертом этаже. С балкона можно любоваться побережьем Камакуры. По правую же руку виднеются остров Эносима[6] и стоящая в его центре металлическая башня.
Дорога от моей квартиры до дома отца занимает примерно десять минут на машине, поэтому мама бывает у меня почти каждый день. У отца много работы, и мы лишь изредка видимся, но иногда он звонит. Хоть он человек суровый, ради меня готов на все. Как отец он очень добрый и покупает мне все, что бы ни понадобилось.
И мама у меня замечательная. Она ласковая и очень вкусно готовит. Так что мне повезло. Несказанно повезло во всем. Даже как-то неудобно от того, насколько благосклонна ко мне судьба. Но не значит ли это, что в будущем стоит ждать беды?
С тех пор как отец подарил мне уютную квартиру на Инамурагасаки, я стал частенько гулять по окрестностям. Спустившись на лифте на первый этаж, попадаешь в некое подобие вестибюля, где стоит каменное изваяние. Напротив него стеклянные двери, за которыми расположена въездная арка. Слева и справа от фасада на первом этаже находится парковка, где я оставляю свою «Хонду Сивик» – подарок отца.
Если выйти из вестибюля на парковку, сразу видишь автодорогу – обычно машины здесь либо стоят в пробках, либо мчатся со страшной скоростью. Через дорогу пролегают тротуар и бетонная дамба, за которой открывается вид на песчаный пляж и море.
Даже зимой в море всегда можно увидеть молодых людей, занимающихся серфингом. Летом же их особенно много. Справа от серферов вдалеке виднеется Эносима с его металлической башней. Отец говорит, что в военное время она располагалась в районе Каминогэ и использовалась для тренировок военных парашютистов.
Отец родился в 1932 году и военные годы провел в токийском районе Футакотамагава. В то время он часто наблюдал за солдатами, проводившими на этой башне парашютные учения, и танками, проезжавшими в ряд вдоль реки Тама. Не раз он говорил нам с мамой, что переехал сюда одновременно с башней, а потому их судьбы неразрывно связаны.
Остров и башню можно увидеть не только с моего балкона, но и с парковки, пляжа и улицы вдоль него. Можно на нее взглянуть и из окошечка в конце коридора за дверью моей квартиры. Словом, башня и остров хорошо видны отовсюду.
Если подняться по дорожке позади нашего дома, слегка уходящей в гору, то выйдешь к железнодорожному переезду линии Энодэн[7]. Хотя поезда по нему проходят редко, я люблю наблюдать, как состав, слегка накренившись, аккуратно проезжает поворот прямо передо мной. Перейдя через пути, выходишь на улочку настолько узкую, что машины с трудом протискиваются через нее по одной. Она ведет в торговый квартал, возле которого располагаются магазин досок для серфинга, кафе Beach и больница «Скорой помощи». Квартал небольшой, и на выходе из него кажется, что попал в лес. Здесь тебя встречают высокая пожарная каланча, увенчанная небольшим колоколом, статуя Дзидзо[8] и пожарная часть. Летом вокруг оглушительно стрекочут цикады.
Отец создал для меня исключительные условия. Тут и море, и горы, и Энодэн, и остров, и башня – идеальное место, чтобы писать стихи или рисовать пейзажи. Рядом со мной чудесная мама. Как же замечательно она готовит! Вдобавок возле нашего дома есть отличные рестораны, мясной и рыбный, – правда, я в них не хожу. Мне не на что пожаловаться.
Абсолютно все предметы вокруг меня источают яд. Ядовито все, что я беру в руки или глотаю, – еда, вода, консерванты, антисептик, пищевые красители… Нет ничего, что не содержало бы яда.
К примеру, сейчас японцы зависят от импорта всех видов продовольствия. Мы сами обеспечиваем себя рисом, но и его в последнее время в больших объемах ввозят из Кореи. Раньше люди обычно потребляли пищу недалеко от мест, где ее собрали. Теперь же ее можно за пару месяцев доставить по морю на другой конец земли. Иногда продукты перевозят даже через экватор. Само собой, они могут испортиться или покрыться плесенью. А уж если в них завелись насекомые, то они нещадно пожрут их за время транспортировки. Во избежание этого используют огромное количество химии. К нам в страну приходят продукты, сильно загрязненные инсектицидами и фунгицидами – органофосфатами, хлорорганикой и карбаматами.
И это далеко не все. Когда суда, груженные бананами, лимонами, ананасами и апельсинами, заходят в японские порты, на них с помощью цианистого водорода проводят фумигацию – то есть обработку ядовитыми парами или газами. Нацисты использовали его в Освенциме для массовых убийств евреев. В Америке цианистый водород признан канцерогеном и запрещен к применению. Однако в Японии им до сих пор обрабатывают бо́льшую часть импортного зерна. Перед отправкой за границу зерно дезинфицируют, а когда судно причаливает в пункт назначения, все повторяется. Кроме того, на этапе выращивания используют множество удобрений, проникающих через корни до самой мякоти, а из нее и в наш организм.
С рисом поступают так же. В Японии прошлогоднее зерно обеззараживают бромметаном – еще одним канцерогеном. То же самое делают и корейцы перед отгрузкой риса за границу.
В последнее время у обезьян в Японии, находящихся на искусственном вскармливании, часто рождаются детеныши с уродствами. На свет появляется все больше особей, у которых отсутствуют или сильно деформированы конечности. Пшеницу, сою и арахис, которыми питаются обезьяны в неволе, ввозят из-за границы, главным образом из Америки. На таких культурах оседает много агрохимикатов, используемых уже после сбора урожая. В отличие от людей, обезьяны почти всегда едят их в неочищенном виде. Оттого-то они и производят такое потомство. Разумеется, влиятельные ученые все отрицают, утверждая, что уродства существовали в природе с незапамятных времен.
Но все могущественные люди лжецы. Власть и высокое общественное положение для них превыше всего. Вот что такое идеальный мир в их понимании – мир, где они обладают этим.
Конечно же, врожденные аномалии существовали и раньше и не всегда осложняют жизнь. Однако я читал, что когда-то вероятность появления у обезьяны детеныша с пороками составляла всего 0,01 процента. Сейчас же эта цифра в парках обезьян, разбросанных по всему Японскому архипелагу, достигает 20 процентов. И как после такого сомневаться, что виной всему загрязненная еда?
Один видный ученый задался вопросом: если аномалии у животных вызваны следами химии в агрокультурах, то почему то же самое не происходит у людей? У нас-то никаких пороков не развивается. С его словами я никак не могу согласиться. Я ведь родился в теле, которое в обществе называют уродливым, пусть меня это и ничуть не беспокоит. Я не считаю, что этого нужно стыдиться. Глупо, когда все над тобой издеваются, но настоящая проблема – это невозможность передвигаться без посторонней помощи или брать предметы руками, подобно тем несчастным обезьянам. Наше общество заточено под физически здоровых людей. Как правило, выключатели расположены на уровне рук, а надписи – на уровне глаз. Даже иероглифы изначально можно было писать только правой рукой. Хотел бы я ответить тому ученому, насколько ошибочно мнение, что у людей аномалий не развивается. Многие книги из тех, что я читаю каждый день, содержат предостаточно доказательств обратного.
Вообще-то и у людей отклонения от нормы не редкость. Правда, такая формулировка звучит ненаучно, так что перефразирую: частота аномалий у человеческих младенцев становится значительно выше. Если пороки несовместимы с жизнью, то беременность заканчивается выкидышем. Если же его не произошло, то благодаря новейшей технологии под названием «томография» можно обследовать брюшную полость женщины. На пятом месяце беременности хорошо заметны такие внешние аномалии, как анэнцефалия[9]. В этом случае беременность прекращают. При этом в бедных странах Юго-Восточной Азии, куда это изобретение никак не дойдет, в последнее время рождается много детей с врожденными дефектами. Любопытно, что думает об этом тот великий ученый.
Влиятельные личности всегда говорят, что им заблагорассудится. Им даже не приходит в голову поразмыслить над ситуацией. Все, чем они занимаются, – это обман ради сохранения своего статуса. Тот ученый, лгавший об отсутствии связи между дефектами у обезьян и импортными овощами, продумал свои выводы заранее. А чтобы закрепить свое влияние, они напоминают, что у людей и обезьян разное строение организма, и называют дилетантами тех, кто опасается развития у человека таких же пороков. Но тогда почему проводят чудовищные опыты на животных? У меня это в голове не укладывается. Какой от них толк, если у нас по-разному устроено тело? Но обезьянам обжигают все тело, кошкам протыкают мозг стержнем, собакам дробят кости лап, а новорожденных обезьянок ослепляют и подносят к столбу с каучуковой соской, наблюдая за их поведением. Почему люди творят такое? Неужели так должны поступать врачи ради спасения человеческих жизней?
Так или иначе, некоторые американские исследователи прогнозируют, что в XXI веке японцев с физическими отклонениями будет столько же, сколько и обезьян, – 20 процентов. До какого же кошмарного мира мы докатились.
А вот еще пример. Сегодня на ужин я ел рис, обработанный бромметаном. К нему шли небольшой говяжий стейк и жареная рыба. Но даже говядина опасна, поскольку сейчас ее часто ввозят из-за рубежа. Многие импортные продукты требуют термической обработки, так как из-за долгого путешествия по морю в них может образоваться патогенная кишечная палочка.
Кроме того, насколько мне известно, коров и свиней часто пичкают антибиотиками. Из-за содержания в тесных помещениях они испытывают стресс и подвержены болезням. Поэтому им в корм постепенно подмешивают все больше и больше медикаментов.
С аквакультурой все тоже ужасно. В последнее время постоянно рассказывают, что желтохвоста запихивают в загоны для рыбы площадью 100 квадратных метров. Такой загон рассчитан аж на десять тысяч особей, и от стресса они попросту заболевают. В этом случае им в корм добавляют 20–30 видов антибиотиков.
Еще один чудовищный факт. Чтобы садки не обрастали водорослями, их покрывают смертельно ядовитым соединением под названием оксид трибутило́лова. Это же вещество наносят на днище рыболовных судов и рыболовные сети, и, постоянно растворяясь в морской воде, оно попадает в организм желтохвоста. Каждое утро в загонах плавают трупы рыб. Судя по всему, их так много, что их не успевают сжигать, поэтому в тайных местах построены свалки для рыбы.
И это далеко не все. Говорят, что на каждые десять тысяч желтохвостов приходится тысяча особей с аномалиями. У некоторых сильно искривлен позвоночник, у других же спинка выглядит так, будто вдоль нее прошлись лезвием. Такую рыбу не купят утром на рынке. Зато ее можно нарезать ломтиками и задешево продать в супермаркеты или магазинчики готовых обедов – там уже никто не поймет.
Причинно-следственная связь между применением олова и антибиотиков и развитием дефектов у рыб еще не доказана. Пока что никто не знает, что происходит с человеком при употреблении загрязненной рыбы. До тех пор пока не родится ребенок с раком или аномалиями, сильные мира сего будут делать вид, что ничего не знают. А если и родится, то они скажут, что дети с деформациями существовали на свете с давних пор.
Какие же нервы надо иметь, чтобы разводить рыбу и скот! Даже если кто-то из потребителей заболеет раком, то виновники наверняка разведут руками – дескать, приходится давать животным медикаменты или содержать рыбу в тесноте, а то не прокормим себя. Впрочем, моралью обделены не только они. По всей Японии полно людей, рассуждающих в таком же ключе.
Некоторые думают так: если перед транспортировкой не обработать зерно и плоды химией, то большая их часть сгниет, заплесневеет или пожухнет. А если я буду выбрасывать урожай, то ничего не заработаю и не смогу себя содержать, так что выхода нет.
Бабушка когда-то говорила, что нет ничего полезнее сезонных фруктов. Так и есть. Если употреблять их в пищу прямо на месте, то для выращивания нужны только удобрения, а послеурожайные пестициды уже не понадобятся.
Кроме того, для перевозки урожая на далекие расстояния нужны консерванты. Современные японцы купаются в излишествах. Желая вкушать пищу из далеких краев и несезонные продукты, они потребляют вместе с едой много химии. Даже живя в роскоши, они заболевают раком – так какой в ней смысл? Вот почему питание – настоящая пытка для меня. Если бы я только мог жить без еды! Ненавижу есть.
– Вот как? – удивляется Каори всякий раз, когда я завожу этот разговор. – Не говори ужасов! Ты так совсем перестанешь есть! – продолжает она со смехом. А затем как ни в чем не бывало жует пищу. Меня всегда поражали ее стальные нервы. Иногда она даже пугает меня.
После ужина Каори заваривает мне черный чай, напоминая, что, по словам врача, кофе вреден для меня. Она отрезает ломтик лимона и кладет его мне в чашку. Я слезно прошу ее больше так не делать. Взяв нож, я аккуратно срезаю кожицу или же складываю его вчетверо и стараюсь окунуть в чай самый кончик мякоти. «Дай я!» – говорит тогда Каори.
Каори смеется, но это не шутка. Американские лимоны покрыты воском, содержат на поверхности всевозможные инсектициды и фунгициды, а по прибытии в Японию их еще и обрабатывают цианистым водородом. Они гораздо вреднее для организма, чем кофе. А она каждый день бросает их мне в чай прямо вместе с кожицей. Я очень удивлюсь, если проживу до XXI века.
– Какой ты привередливый! Вредно отказываться от пищи, – говорит Каори.
Что же ожидает японцев, раз они изо дня в день поглощают грязь? У всех, кто полагает, что в мире ничего не случится, явно непорядок с головой. В глубине души Каори знает, почему я столь щепетилен до мелочей. Спустя несколько поколений японцы будут рождаться с телесными аномалиями либо частичными нарушениями психики.
Война закончилась менее 40 лет назад. Еще недавно Япония была бедной страной. Только-только наступила сытая эпоха, когда можем есть все что угодно. У нас все еще есть шанс спастись, однако следующее поколение будет с детства и до самой смерти питаться едой, насквозь пропитанной химией.
Кто-то должен что-то сделать, но все вокруг погружены в собственные заботы. Если в наши богатые времена фермеры и рыбаки не будут хорошо зарабатывать, то окажутся на обочине. Их можно понять, они не хотят, чтобы сгнил хотя бы один созревший плод. Но если мы не станем вновь использовать агрохимикаты по минимуму, то мир погрузится в безумие.
– Все еще думаешь о своем? Ты совсем ничего не ешь, – забеспокоилась Каори за ужином.
– Да просто эти соленья ужасны. Все продукты для них – вараби, сиитакэ[10], лук, имбирь – привозят к нам из Китая или Таиланда. Их цена составляет от одной десятой до одной пятидесятой от японского аналога. Чтобы снизить издержки на транспорт, их ввозят большими партиями, заливают консервантами и целые годы держат в портах или в горах. Ведь хранить товар на открытом воздухе дешевле, чем на складах. Металлические бочки с этими продуктами сплошь покрыты ржавчиной, поэтому большинство содержимого сгнивает. При изготовлении солений испорченное выбрасывают, а участки, которые вот-вот начнут гнить, обесцвечивают химией, окрашивают зелеными и коричневыми красителями, а затем, придумав лживые рекламные слоганы про родной вкус, понемногу поставляют на рынок.
– Правда?.. – изумленно проронила Каори. Ее прекрасное лицо слегка скривилось.
– Ага. В исследованиях на животных подтвердились мутагенные свойства этих отбеливателей. Но данных об их воздействии на человека нет, поэтому испытания проводят прямо сейчас, на потребителях.
– Тота-кун[11], неужели ты читаешь только такие книжки?
– Ну да.
– Ты так с ума сойдешь. Ешь хорошенько. И читай книги повеселее.
– Но проблема загрязнения очень серьезная. Все вокруг нас пропитано грязью – и воздух, которым мы беспечно дышим, и вода. И это не просто пыль, а сотни ядов – неизвестные химикаты, канцерогены, оксид азота и сера.
– Но здесь рядом море, и воздух очень чистый, – весело сказала Каори.
Это неправда. Море как раз таки загрязнено. Фауна Токийского залива находится на грани гибели. В прибрежных водах Камакуры, расположенной недалеко от него, ситуация похожая. Я хотел было сказать, что никто ничего не понимает, но промолчал. Все люди зациклены лишь на себе, поэтому проблема и стала настолько серьезной. Чтобы вдохнуть чистого воздуха или вкусить чистой воды, пришлось бы вернуться на 10 тысяч лет назад.
Меня зовут Тота Мисаки. Родился и вырос я в Камакуре. Мой отец – популярный киноактер Кадзюро Асахия. Пожалуй, в Японии нет человека, который бы не слышал этого имени. Но, по правде говоря, я с детства страдал от этого. Дома у нас все время сновали толпы незнакомых людей, а некоторые из них еще и оставались на ночь, поэтому своего уютного уголка у меня никогда не было. По очереди они заходили посмотреть на меня, словно на диковинный экспонат. Мои знакомые из числа киношников и других творческих людей тоже не отличались хорошими манерами, так что их общество мне было неприятно. Поэтому как только я достиг разумного возраста, то решил жить один, в собственной квартире. Тогда отец приставил ко мне женщину, которая должна была ухаживать за мной.
Отец выделял мне более чем достаточно денег на повседневные расходы, поэтому для меня никогда не было проблемой купить себе автомобиль, отправиться в путешествие или сходить развлечься. Мама умерла, когда мне было пять лет, и я рос единственным ребенком. В такой жизненной ситуации дети могут встать на скользкую дорожку или от безысходности примкнуть к якудза, но, к счастью или несчастью, я человек робкий и даже близко не стоял к тому, чтобы покатиться по наклонной. Задатков хулигана и преступника у меня нет. К тому же мне по душе сидеть дома, читать книги, смотреть фильмы и рисовать картины. Для работы отец покупал различные проекторы для 16-миллиметровой кинопленки и, как только они становились ему не нужны, быстренько отдавал их мне. Приносил он и много записанной пленки, в первую очередь со съемок. Но я не хотел, чтобы моя квартира превратилась в место для дружеских посиделок, поэтому долгое время скрывал, что стал обладателем кинопроектора. Впрочем, друзей у меня особо не было.
Тут надо еще сказать, что девушки меня как-то не интересуют. Отчасти дело в том, что Камакура гораздо больше похожа на деревню, чем думают токийцы, и еще с младшей школы привлекательные девочки мне особо не встречались. Хотя кого я обманываю? Мой отец был суперзвездой, поэтому с детства я постоянно видел в нашем доме множество актрис и моделей. Я слишком привык к женской красоте и не научился ее ценить. Поскольку я в раннем возрасте потерял мать, то эти красавицы наперебой окружали меня лаской. Я вырос с убеждением, что так оно и должно быть. Мне и в голову не приходило, что я на редкость удачлив.
Взрослея, я постепенно осознавал свои плотские потребности. Но чтобы удовлетворить их, мне не приходилось ничего предпринимать – инициатива исходила от женщин. В мою квартиру они тоже часто заглядывали, чтобы «позаботиться» обо мне. «Какой же ты красивый, Тота-кун! Совсем как твой отец», – говорили они мне всякий раз. Выходит, сам по себе я ни на что не годился. Но мне уже все равно. Такое чувство, будто передо мной расставляют всевозможные яства за момент до того, как я проголодаюсь. С меня хватит, я уже устал, что мне насильно запихивают их в рот.
Однако дело еще и в том, что простенькие школьницы из Камакуры оставляли меня совершенно равнодушным. Будь они умны, мечтали бы о приключениях и умели поговорить на необычные темы, то нравились бы мне так же, как мальчики. Но то было редкостью. Таких замечательных девочек вокруг меня не было. Поэтому мальчики мне нравились больше.
Вот такое у меня было детство. Думаю, мой рассказ был бы интересен людям, которые хотели бы одним глазком взглянуть на жизнь семьи Кадзюро Асахия. Но у меня уже нет желания делиться с кем-либо. Обычный человек посчитал бы, что у меня была богатая жизнь без недостатка в чем-либо. Но для меня это дурные воспоминания. Хотел бы я все напрочь забыть.
Не так давно я начал скрывать, кто мой отец. Если меня о нем не расспрашивали, то я держал рот на замке. Если же мой секрет раскрывался, то мне завидовали, но лишь недолго. Со мной презрительно разговаривали, а когда я приходил в гости к товарищам, то их матери пристально разглядывали меня, периодически бросая колкости в мой адрес. Но хуже всего, что в родстве с Кадзюро Асахия нет ничего приятного. Я терпеть не мог, когда на дни открытых дверей в школе отец приходил в сопровождении молодой пассии. Сейчас я понимаю, что окружавшие его женщины пытались расположить меня к себе в надежде, что это поможет им женить на себе отца. Как же мне это не нравилось… Но хватит об этом.
И все же Каори мне очень понравилась. По всей видимости, она ненамного старше меня, всего на три или четыре года. Уже шестая по счету возлюбленная моего отца. Не исключено, что до нее женщин было больше, но мне уже не сосчитать. Я даже не знаю, любовница она ему или жена, но какая разница? Она очень красива, но самое прекрасное в ней – характер. Для меня в человеке важнее всего не красивая внешность, актерский талант, образованность или уважение к закону, а душевные качества. У Каори очень красивый голос и неторопливая манера речи. Высшее счастье для таких, как я, – иметь в жизни человека с благородным характером, рядом с которым чувствуешь себя спокойно. Кроме того, она умна и внимательно слушает меня. Настоящее чудо, что в нашем замаранном погибающем мире есть такие люди, как она. В них и кроется наше спасение.
А еще мне нравится, что она не верит в предсказания Нострадамуса. Ее оптимизм мне очень импонирует.
– Ты веришь, что в девяносто девятом году наступит конец света?
Прикрыв рот пальцами с красным маникюром, она расхохоталась. А затем решительно сказала:
– Нет, в такое я совсем не верю. Наш мир будет существовать и в двухтысячном году, и через пятьсот лет. А пророчества меня ничуть не беспокоят.
Я же твердо в этом убежден. Я даже не уверен, что наш задыхающийся мир протянет до седьмого месяца 1999 года[12]. А если он и продолжит существовать, то населяющие его люди будут совсем не такими, как мы. Возможно, их облик приобретет звериные черты, а кожа обуглится от атомной бомбардировки. Быть может, они будут начисто лишены интеллекта и мыслительных способностей. Солнце перестанет светить даже днем в безоблачную погоду, поэтому весны больше не будут такими теплыми, как сейчас, а всю планету заполонят отвратительные чудовища. Именно такие сны я вижу в последнее время. Они настолько реалистичны, что я начинаю подозревать, не явь ли это. В них я отчетливо могу разглядеть все до мельчайших подробностей. Даже монстров, плетущихся по дороге с шелестящим звуком.
Я уже смирился, что именно такое будущее ожидает наш мир с августа 1999 года. Может, это все-таки будет ядерная война, раз в моих сновидениях люди выглядят столь ужасающе? Или же виной всему станет тотальное загрязнение? Возможно, в 1999 году с неба спустится гигантское облако из ядовитых газов и изуродует тела людей?
И все же предаваться подобным мыслям в одиночестве не слишком-то весело. Гораздо легче, когда рядом есть люди, со смехом отрицающие происходящее. Каори знает про загрязнение окружающей среды меньше моего, а потому вряд ли так уж верит, что я не прав. И все же я рад, что среди моих близких есть человек, слепо убежденный, что мир никогда не изменится, никогда не погибнет и всегда будет таким, как сейчас.
Каори как-то сказала, что морская вода выглядит чистой, однако это совсем не так. Токийский залив страшно загрязнен бытовыми сточными водами и выбросами с промышленных предприятий. Эта грязь стремительно накапливается в рыбе и нори[13], и заниматься промыслом в заливе становится невозможно.
В конце 1960 – начале 1970-х годов в Токийском заливе, зажатом между промышленными поясами Кэйё и Кэйхин, произошел целый ряд инцидентов из-за загрязнения воды. В то время три крупных предприятия в городе Кавасаки – «Сёва Дэнко», «Адзиномото» и «Сентрал Кагаку» – незаконно сбрасывали в море ртуть. С середины 1950-х годов они производили гидроксид натрия методом ртутного электролиза. Промышленные воды с заводов попадали в море, и в его сточном иле выявили повышенную концентрацию общей ртути, кадмия, цианидов и свинца. Кроме того, превышение нормы загрязнения обнаружилось в мальках судака, сардинах и моллюсках – морских черенках и асари. Теперь судак считается опасной рыбой из-за риска повышенного содержания ртути.
На волне протестов те заводы прекратили использовать ртуть. Однако в результате исследования Береговая охрана Японии установила, что на дне Токийского залива скопилось 40,5 тысячи тонн свинца и 21 тысяча тонн цинка. Растет и загрязнение хлорорганическими ядохимикатами и полихлорированными бифенилами, поступающими из рек. В море попадают средства от термитов и дильдрин – ныне запрещенное высокотоксичное вещество.
Самый известный феномен, связанный с загрязнением моря, – это красные приливы. Он вызван тем, что питательные соли вроде нитратов и фосфатов стимулируют рост фитопланктона, из-за которого море и окрашивается в красный цвет. Один из видов этого планктона, гимнодиниум, превращается в жабрах у рыб в слизистую оболочку, мешает им дышать и убивает их. В последнее время красные приливы возникают в Токийском заливе ежегодно с весны до осени. В этот период в акватории между мысом Хонмоку и полуостровом Миура массово гибнут судак, морской карась, угорь, пятнистый коносир, горчак и гирелла.
Приливы бывают еще и голубыми. Такое явление характерно для Токийского залива. Это слой воды в бескислородной среде на дне моря. Промышленные и бытовые сточные воды, продукты жизнедеятельности человека и мусор оседают на морском дне и при разложении поглощают большое количество кислорода из окружающих вод. Это приводит к гибели большого количества рыбы и моллюсков, обитающих на дне.
Такие бескислородные слои обычно начинаются на уровне 5–6 метров ниже поверхности моря и уходят на глубину, но, когда вода колеблется под воздействием ветра, поднимаются вверх. При контакте с воздухом сероводород в водной массе окисляется, выделяет частицы серы и приобретает бледно-голубой цвет – отсюда и пошло название. Токийский залив умирает.
Из-за зоны Кэйхин страдает не только вода. С воздухом все куда серьезнее. Когда-то шеренги дымовых труб испускали облака сажи и пыли, из-за чего у многих людей развились заболевания, вызванные загрязнением окружающей среды[14]. В конце 1960 – начале 1970-х годов на смену углю пришла нефть. Однако частота заболеваний дыхательной системы резко возросла из-за выбросов в атмосферу невидимого глазу диоксида серы. В отличие от сажи с пылью, оседающих на постиранном белье, он буквально пожирает человеческое тело.
В начале 1970-х годов в Кавасаки один за другим кончали жизнь самоубийством пациенты с тяжелейшими приступами астмы. Правительство официально признало связь между загрязнением воздуха и развитием четырех заболеваний респираторной системы – хронического бронхита, бронхиальной астмы, эмфиземы легких и астматического бронхита. Старикам невыносимые мучения причиняет сердечная астма, приступы которой длятся по нескольку часов, пока больному не сделают укол. Недавно свел счеты с жизнью пожилой японец, у которого на фоне сердечной астмы развилась эмфизема легких. Несчастный сбросился с крыши двухэтажного дома и, пролетев девять метров, сломал себе шею. Другой чудовищный пример – девятимесячный младенец и его трехлетний брат, у которых диагностировали экологически обусловленные заболевания.
В 1979 году профессор Медицинского университета Сайтамы исследовал гистопатологические изменения, вызванные металлами. Вскрытия домашних собак в Кавасаки выявили аномально высокое содержание в легких трехвалентного хрома и никеля. У некоторых животных содержание хрома было в 20 раз выше допустимого. Содержание свинца превышало норму в два раза. Кроме того, у девяти из 250 исследованных особей нашли новообразования в легких, а у четырех – рак. Затем профессор сравнил эти данные с показателями у собак, живших в более отдаленных от моря районах. Оказалось, что в прибрежной промышленной зоне рак у них развивается в два раза чаще. Жаль все-таки собак, ведь они не виноваты в загрязнении воздуха.
В девять часов утра 26 мая вновь стояла прекрасная погода. На морских волнах сверкали лучи утреннего солнца. В последние дни с погодой нам действительно везло. А в прогнозе обещают совсем другое.
Каждый день я просыпаюсь в семь часов. В полвосьмого Каори заходит ко мне из соседней комнаты, желает мне доброго утра и идет на кухню готовить завтрак. Едим мы обычно в полдевятого, а с девяти до двенадцати часов смотрим телевизор. Живем словно по расписанию, как часто говорит Каори.
Какое-то время я сидел в кровати с отрешенным видом. Мне никак не давало покоя странное чувство. Казалось, в моей голове выросли увесистые железные глыбы с черным отливом. Достаточно было слегка задуматься, как все мое внимание сосредоточилось на этих глыбах. Я никак не мог вспомнить, что именно меня так встревожило. Но понимал, откуда взялось такое настроение. Всему виной был сон, приснившийся мне прошлой ночью. Должно быть, он потряс меня до глубины души, раз я до сих пор не мог прийти в себя. Однако его содержание я совершенно не помнил.
Завтрак был готов. Махнув рукой, я принялся за еду, внимательно читая свежую газету, которую Каори принесла из прихожей[15]. Тут позвонил отец. Волоча за собой провод, Каори принесла телефонный аппарат и протянула мне трубку. В последнее время отец звонит почти каждый день.
– Алло.
– Привет, Тота! Как дела?
– Хорошо.
– Все в порядке?
– Ага.
Голос отца был веселым – кажется, он был в приподнятом настроении. Наверняка на съемках все шло хорошо.
– Как продвигается работа?
– Все отлично!
– Хорошая у вас там погода?
– Да, все время ясно. Хорошо все-таки на Хоккайдо![16] Широкие просторы, полно зелени, на лошадях можно покататься. Поедешь со мной в следующий раз?
– Да, я бы не отказался.
– Думаю построить здесь курортный комплекс. Тогда сможем приезжать в любое время. А зимой тут можно еще и на лыжах кататься. Решено – в следующий раз приедем втроем с мамой.
– Договорились. Что вчера снимали?
– Сцену, как Саката-кун и Ая-тян[17] верхом на лошадях приезжают в мою хижину в горах.
Сейчас отец на полтора месяца уехал на Хоккайдо на съемки. Поскольку эпизодов в других местах они почти не снимают, то до 30 мая будут оставаться на острове. Каори присматривает за мной в Камакуре, а отец звонит мне почти ежедневно. Только так мы и можем пообщаться.
– А сегодня?
– Сцену, как Ая-тян во время долгой поездки падает с лошади. Похоже, снять ее будет непросто, потребуется много времени.
– Надеюсь, все получится!
– Хороший фильм выйдет! Уверен, тебе понравится.
Сегодня отец был как-то непохож на себя. Временами с ним такое бывает. Понятное дело, он актер. Но иногда он напускает на себя странную, явно наигранную веселость.
Затем мама о чем-то переговорила с отцом. Я же уткнулся в газету «Майнити» и не особо вслушивался в их беседу. Сейчас я читал статьи про вчерашний арест Икки Кадзивары и скандал с фармацевтическим шпионажем. Первая новость меня ошеломила, ведь Икки Кадзивара – автор манги «Завтрашний Джо» и «Звезда гигантов», которыми я зачитывался в детстве. Писали, что в состоянии алкогольного опьянения он избил в клубе на Гиндзе[18] редактора журнала манги, а затем угрожал в отеле рестлеру Антонио Иноки. Вот так дела!
Во второй статье сообщалось об аресте технического сотрудника Национального института инфекционных заболеваний, который выпустил уведомление о положительных результатах испытаний новых антибиотиков еще до их завершения. В ходе расследования выяснилось, что несколько человек, включая арестованного, передавали другой фармацевтической компании материалы из регистрационных досье на препараты. Лекарства небезопасны для человеческого организма, так что хорошо бы на такие инциденты обращали внимание.
– Ну что, будем завтракать? – сказала Каори, отнеся телефон на тумбочку.
Я дочитал газету и уже почти расправился с завтраком, поэтому неотрывно смотрел на то, как Каори ест. Странно, она тоже была какой-то веселой, словно настрой отца передался и ей. Я же после нашего разговора размышлял о нем и его фильмах.
– Ты же знаешь «Сегодня все будет кончено»? – спросил я Каори.
Так называется научно-фантастический фильм, где отец исполнил главную роль аж двадцать лет назад, когда я только-только родился. Из-за компьютерного сбоя две сверхдержавы обмениваются ракетными ударами, разрушая друг у друга крупнейшие города. Страна, напоминающая Советский Союз, отправляет ракету и на Токио, обращая здание парламента в плавильную печь. Отец играет роль образцового сотрудника Морских сил самообороны[19], находящегося на корабле в Тихом океане. Услышав о произошедшем в Токио, экипаж большинством голосов решает вернуться обратно, невзирая на смертельно опасную радиоактивную пыль. «Держим обратный курс!» – объявляет отец, и они разворачивают свой корабль.
Хоть у этой картины и незамысловатый сюжет, она мне очень понравилась. Мне полюбились сцены с настоящими ракетами «Каппа», стоявшими на вооружении в Японии, и моменты разрушения городов по всему миру водородными бомбами, снятые с помощью миниатюр. Но Каори вряд ли смотрела этот фильм. Мне он был знаком, потому что когда-то я получил пленку с ним от отца и посмотрел его у себя на кинопроекторе. Когда фильм вышел в прокат, Каори было около пяти лет. Поэтому я принялся описывать ей сюжет.
Вспомнил же я про этот фильм, потому что в нем отец – тогда ему было лет 25 с небольшим – играет неестественно бодро и весело. Совсем как сегодня. По-моему, в те годы из него был актер так себе, и эта роль ему не удалась. После просмотра у меня осталось впечатление, что он чрезмерно жестикулировал.
И тут я ахнул. Я наконец-то вспомнил. До чего же странно – перед глазами вмиг ожил сегодняшний сон. Отчего-то его сюжет был как две капли воды похож на «Сегодня все будет кончено». В моем сновидении в мире произошла ядерная война. На Японию тоже сбросили водородную бомбу, превратив ее в выжженную пустыню. Какие-то неведомые силы предугадали, что сегодня утром я вспомню тот фильм. Или же он сам собой всплыл из глубин моей памяти после того сна?
Однако на этом сюрпризы не кончились. После того как я вернулся из воображаемого мира в реальный, произошло нечто еще более поразительное. Миловидное, жизнерадостное лицо Каори обезобразила гримаса. Ее глаза широко распахнулись и налились кровью. На кончике носа собралась морщинка, как у льва, готовящегося зарычать. Плотно поджатые губы скривились, обнажив зубы и десны. С глухим звуком на стол упала плошка. Из нее просыпалось немного риса, и, прокатившись по дуге, она звонко ударилась о пол.
На несколько секунд лицо Каори застыло, словно время остановилось. К ее щекам прилила кровь, мгновенно окрасив их в алый цвет. Между зубами застрял недожеванный рис. С перепугу я не проронил ни звука. Я хотел было спросить Каори, в чем дело, но продолжал молчать, глядя на ее страшное, как у о́ни[20], лицо. Одной рукой она постукивала себя по горлу, а другой надавливала на грудь. Наклонившись вперед, она застонала, а затем выплюнула немного пищи на стол.
– Что же ты за ребенок такой! – внезапно зашлась она в истерике.
Ее щеки и лоб по-прежнему были ало-красными. Настоящий демон из книжки с картинками. Впервые в жизни я видел свою добрую Каори такой разъяренной. Сердце бешено стучало, я словно язык проглотил. Понятия не имею, что тогда произошло. В Каори словно кто-то вселился. Никак не могу поверить, что ее хорошенькое личико стало таким безобразным. Охваченный дрожью, я готовился, что сейчас что-нибудь произойдет. Казалось, я смотрю пролог к фильму ужасов.
– Что замолчал? Будто ничего не понимаешь! – заорала Каори. Поднявшись на ноги, она резко схватила тарелку с ломтиками омлета, который сама же и приготовила, и со всей силы швырнула ее мне в лицо. Тарелка прилетела мне в лоб, а омлет попал в глаза. От шока и боли мне стало очень горько. Перед глазами все поплыло, к горлу подступили слезы. Ну и ну. Я пытался не заплакать, вытирая с лица омлет.
Раздался пронзительный вопль, напоминавший крик обезьяны. Каори стояла, закатив глаза и задрав подбородок кверху. Ее щеки горели. Стиснув кулаки, она плотно прижала руки к груди. В мгновение все ее тело задрожало, и она шлепнулась на пол. Ничуть не стесняясь того, что на ней юбка, Каори начала неприлично трясти ногами. Ею овладел животный дух!
Тут в дверь позвонили. В панике я перевел взгляд с Каори на полу в сторону прихожей. Идти туда она явно не собиралась. С ее губ, накрашенных розовой помадой, тянулась ниточка слюны. То и дело она захлебывалась слезами, содрогаясь в конвульсиях.
Мне не оставалось ничего, кроме как выйти в коридор самому. Но только я было поднялся, как вошел невысокий человек в очках. Похоже, дверь не была заперта на ключ.
– Ого, что случилось? – удивленно взглянул он на Каори, сотрясавшуюся на полу от рыданий. – Тота-кун? А ты как тут очутился?.. Эй, ты что творишь? Приди в себя! Стыдно так себя вести! – С этими словами человек схватил Каори за руки и поднял ее.
– Руки прочь, грязное животное! – завопила она сквозь слезы и больно ударила его по протянутой руке. Растерянно оставив ее на полу, человек вновь повернулся ко мне. Это был Катори, много лет работавший у отца секретарем.
– Как жизнь?
– А-а, так это ты, Катори-сан.
– Только не надо вести себя так, будто ты едва меня вспомнил.
– Мы давно не виделись. Ты подстригся?
– Да.
– Но ты совсем не приходишь. Думал, ты забыл про меня.
– Как же я могу тебя забыть?
Катори подошел ближе и протянул руку к моему лицу:
– Как же я могу тебя забыть, Тота-тян? Для меня нет никого важнее тебя. Хотел встретиться, но…
– Пошел прочь! – Вскочив с пола, Каори подлетела к нам и втиснулась между Катори и мной.
– Ты что делаешь?! – возмутился тот. В ответ Каори ткнула его в грудь, чуть не сбив с ног. Закипая от ярости, она тараном бросилась на пятившегося Катори, а затем подпрыгнула и ударила его в голень.
– Ты что творишь, ненормальная?! – закричал Катори.
– Это я-то ненормальная? Меня передергивает от одного вида таких мужчин, как ты. – Каори наносила ему все новые и новые удары. Ее лицо не покидала дьявольская, звероподобная гримаса. Вконец обезумев, она завопила как дикая обезьяна и продолжила колотить Катори. Правая рука у нее сжалась в кулак, а левая оставалась раскрытой. Каори уже не напоминала человека. Она только и делала, что била и толкала Катори, заливаясь отчаянным плачем. При каждом судорожном крике у нее выпадали изо рта оставшиеся рисинки. Ее лицо намокло от слюны и слез.
Катори защищал лицо обеими руками, но один из ударов прилетел ему в переносицу. Его очки сползли набок, из носа потекла струйка крови. Устав от ее выходок, он поправил очки и злобно схватил Каори за запястья. Катори удалось ее обездвижить, и несколько мгновений они, тяжело дыша, прожигали друг друга взглядами. Но это продлилось недолго – завизжав с новой силой, Каори принялась бить своего противника в голень свободной ногой. Удерживая ее запястье, Катори высвободил руку и неплотным кулаком нанес ей короткий удар в щеку.
С душераздирающим криком Каори рухнула назад, но не сдалась. Быстро вскочив на ноги, она гневно перехватила Катори. Их ладони переплелись, они пытались толкнуть друг друга. Каори размахивала ногой и наобум пыталась задеть Катори коленом или ногтями.
Потеряв всякое терпение, он вырвался из хватки Каори, проворно схватил ее за горло и как следует надавил. Та вновь ответила жутким, агоническим криком, в котором смешались досада и бессильная злость.
– А ну-ка, заткнулись! – глухо прогремел низкий, грозный мужской голос.
Поединок резко прекратился. Посреди квартиры стоял непонятно откуда взявшийся великан. Поочередно он смерил нас зловещим взглядом. В мгновение мы перестали понимать, что происходит, и молча замерли.
– Где деньги? Живо несите сюда! – прорычал человек. В правой руке он сжимал черный пистолет, начищенный до блеска и смазанный маслом. Его голова напоминала огромную луковицу. Волосы, доходившие до бровей, так плотно пристали ко лбу, словно ему на голову вылили воду. Нос и рот прикрывал большой прямоугольник белой ткани. Поверх маски он надел на голову чулок – потому у него и был такой глухой голос.
– Руки не поднимать, я за вами слежу! Ну-ка встали вдоль дивана. Парень может не вставать. Деньги где?
Грабитель. Вряд ли кто-то ожидает ограбления в такую рань. Поэтому-то, войдя в квартиру, Катори и не запер за собой дверь. Никогда я не видел собственными глазами грабителей или воров. Я был настолько удивлен, что уставился на него во все глаза. Хотя стояла весна, на нем был серый плотный пиджак с длинными рукавами, напоминавший рабочую куртку. На ногах у него были грязноватые коричневые брюки из вельвета, из-под которых выглядывали резиновые сапоги.
– Эй, вы оглохли, что ли?! А ну, живо встали в ряд!
Катори неохотно отцепился от Каори и, приподняв руки, развернулся к громиле. Я думал, что Каори последует его примеру. Однако не тут-то было: освободившись, она кинулась к раковине.
– Эй! А ну, остановилась! – грабитель ошеломленно проследил за ней взглядом.
Каори распахнула дверцы под раковиной, быстро схватила с внутренней стороны длинный нож для сасими[21] и развернулась.
У нее было демоническое выражение лица. Не будь мне так хорошо его видно, я бы не распознал в ней ту самую добрую Каори. Сжимая нож, она вновь издала пронзительный крик. В тот момент я поверил, что это была не Каори, а какое-то иное живое создание. Чудовище или инопланетянка.
C истошным нечленораздельным воплем она бросилась на Катори.
– Стоять! – испуганно заорал грабитель из-под маски. Схватив обеими руками пистолет, заткнутый за пояс, он навел его на Каори и дважды выстрелил.
Раздался тяжелый звук. Со своего места я отчетливо видел, как после выстрела по его рукам прокатилась короткая, но очень мощная отдача. Над головой Каори образовались два белых облачка. На стене появилось два черных отверстия, а рама с фотографией Маттерхорна[22] с грохотом упала сначала на подлокотник дивана, а затем на пол.
«Так он настоящий!» – подумал я наконец. В запертой квартире пистолетный выстрел был просто оглушительным.
Однако пуля, пролетевшая прямо над ее головой, вовсе не остановила Каори. Подбежав к Катори, смирно стоявшему с поднятыми руками, она едва не полоснула его в районе воротника. Он испуганно увернулся, но Каори приняла устойчивое положение и сделала новый выпад. Отскочив назад, Катори схватился за телефонную тумбочку. Пригнувшись, он швырнул под ноги Каори стоявший на ней телефон. С громким звуком трубка попала в нее. Но это не сбило ее с толку, она продолжила делать выпады. Тогда Катори подхватил тумбочку и хорошенько толкнул ею Каори. Плюхнувшись на пол, она закричала от боли. Обороняясь от нее, Катори поглядывал в сторону грабителя, однако тот лишь пристально смотрел на них.
– Да что с тобой такое, идиотка! – истошно крикнул Катори и, отшвырнув тумбочку, сильно ударил Каори в бок. Та взвыла и свалилась на пол. Нож брякнул о пол.
Грабитель не двигался с места, озадаченно смотря на Каори. Подняв тумбочку, Катори без лишних церемоний подошел к нему и потянулся к его лицу, скрытому под чулком.
– Осторожно! – вырвалось у меня. Если он это сделает, в него выстрелят. Однако по необъяснимой причине грабитель целился в него, но на спусковой крючок не нажимал. Пальцы Катори дотронулись до чулка у него на лбу. И в этот момент Каори, вмиг поднявшаяся на ноги, всем телом налетела на Катори. Я тоже не сводил глаз с них двоих, поэтому даже не заметил, как она поднялась.
Катори издал короткий низкий вскрик. Отдернув руку, направленную к грабителю, он схватился за собственный бок. Я не сразу понял, что произошло, но быстро догадался и перевел взгляд на пол. Так и есть – ножа там уже не было.
Очки Катори сползли на переносицу. Я хорошо видел, как его глаза едва не выкатились из орбит. Катори уставился на свою ладонь, залитую багровой кровью. Когда он повернулся в мою сторону, я заметил торчащую в его левом боку рукоятку. Взявшись за нее обеими руками, он медленно вытаскивал нож. Покрытое красными разводами лезвие плавно выходило из тела. И в этот момент грабитель выстрелил первый раз. Послышался странный звон, и Катори свалился на пол, словно его ветром сдуло. Удивительно, но он продолжал сжимать вытащенный нож со слегка погнувшимся в середине лезвием.
Дальше произошло нечто странное. Плотно держась за живот обеими руками, на пол со стоном осела Каори. Я совершенно не понимал, что происходит. Почему Каори должна страдать?..
Она опустилась на колени и, согнувшись вперед, села на пятки сбоку от Катори, сжимавшего рану.
У меня вырвался крик. Развернувшись назад, Катори молниеносным движением воткнул нож в живот Каори. В тот же самый момент прозвучали хлопки, и в двух местах на его спине брызнула кровь. Это выстрелил грабитель сзади. Катори растянулся на полу, его руки бессильно раскинулись в разные стороны. Мало-помалу он затих. Его очки лежали сбоку от лица, сочащаяся из спины кровь медленно растекалась по полу.
Запихнув пистолет в карман брюк, грабитель быстро направился к Каори. Ее тело медленно свалилось на бок. Белая блузка и накинутый поверх нее летний кардиган пропитались кровью. Из ее живота торчал нож. Алое пятно стремительно увеличивалось и уже насквозь пропитало ее зеленую юбку. Лицо Каори было мертвенно-бледным.
Меня начала охватывать паника. Не помня себя от страха, я опустил ноги на пол и попытался подняться. Грабитель встал на колено возле Каори, осматривая ее рану. Но, завидев движение с моей стороны, он вскочил и лихорадочно попытался вытащить из кармана что-то вроде консервной банки. Предмет застрял у него в кармане, и я растерянно наблюдал за ним.
После долгих усилий он извлек металлическую банку, напоминавшую баллончик со средством от насекомых. Резко вытянув руку в мою сторону, он распылил какой-то белый газ. Мне будто нанесли звонкий удар по переносице. К глазам моментально подступили слезы, закружилась голова. Стой я немного ближе, наверняка бы быстро потерял сознание. Но я сразу же задержал дыхание и развернулся в противоположную сторону, поэтому хоть в глазах и помрачилось, я все же держался. Грабитель тем временем проскользнул мимо меня в прихожую. С собой он ничего не унес.
Я поднялся. Из-за спрея ноги у меня дрожали, а в голове стоял туман. Я встал на колени возле Катори. Его тело утопало в луже крови, а лицо стало совершенно белым. Он был мертв. У Каори же губы и нос еще едва заметно шевелились. Хоть она была на волоске от смерти, но все еще слабо-слабо дышала.
Надо кому-то сообщить! Если не медлить, я могу еще успеть! Я ринулся к телефону и набрал 119[23]. Через некоторое время раздался сигнал вызова, и трубку сразу же сняли.
– Алло! – сказал я. Но вместо ответа послышался не то странный звук, не то голос – разобрать было невозможно. Казалось, будто кто-то зачитывал цифры. Вдобавок были слышны помехи. Я еще раз поздоровался. Бесполезно. Голос по-прежнему перечислял одну цифру за другой. Голова пошла кругом, я не понимал, что это такое. Теперь казалось, что голос скороговоркой зачитывает какую-то сутру, словно знает о произошедшей здесь трагедии.
Тогда я попробовал дозвониться до дома отца. Вдруг кто-нибудь другой снимет трубку и поможет нам? В любом случае надо позвонить в больницу. Но на вызов никто не отвечал, а трубка продолжала издавать громкие гудки. Неужели он сломался?..
Я набрал номер своего товарища. Не так уж мы с ним и близки, но в такой ситуации выбора нет. То же самое. Как только я нажал последнюю цифру номера, раздались лишь громкие гудки, словно сигнал не проходил. Видимо, в переполохе телефон все-таки сломался. Размышляя, как быть, я вспомнил про больницу «Скорой помощи» в торговом квартале рядом с домом. Скорее туда, за помощью!
Поднявшись, я доковылял до входной двери, надел обувь и вышел в коридор. Из-за спрея я мог идти только медленно, как младенец, делающий первые шаги.
В коридоре было тихо. Кое-как пройдя вдоль стены, я подошел к лифту и нажал кнопку «вниз», спрятавшуюся за листьями сциндапсуса[24]. По правую руку в конце коридора было окошечко, откуда открывался чудесный вид на Эносиму. Ожидая лифт, я то и дело глядел в него. На небе не было ни облачка. Стояла омерзительно хорошая погода.
Внезапно я почувствовал сильное головокружение. Взглянув на Эносиму, я воскликнул, не веря собственным глазам. Остров я видел, но металлическая башня с него пропала! Я протер глаза и еще раз посмотрел на Эносиму. Однако башни там определенно не было.
В этот момент меня осенило: я попал в прошлое! Только что я ступил во временной хаос. Сейчас я нахожусь здесь в годы, когда на Эносиме не было еще башни. Ошибки быть не может!
Двери лифта резко открылись. В нем никого не было, однако изнутри на меня подул легкий ветерок, пропитанный каким-то ностальгическим запахом. Да это же машина времени! Сейчас я в нее сяду и отправлюсь в далекое прошлое!
Двери захлопнулись. Все мое тело подрагивало. Еще бы, ведь сегодня этот лифт особый. Я нажал кнопку первого этажа. С легкой тряской кабина поехала вниз. Сейчас она доставит меня в незнакомый мир. Внезапно послышались отголоски раскатистого смеха. Но он не был обычным. То был животный смех, похожий на звуки, что издавала Каори. Совсем не человеческий.
Прибыв на первый этаж, лифт открылся. Здесь витал странный, не поддающийся описанию запах. Воздух наполняла какая-то смесь из запахов мяты, жаренной во фритюре еды и дешевого масла. Пожалуй, так бы вонял бульон из какого-нибудь чудища.
Гиеноподобный хохот стал громче. Выйдя в вестибюль, я увидел площадку для сумо, густо посыпанную песком. На ней боролись толстые мужчины в маваси[25], надетых поверх коротких штанов. Окружавшие их люди садились, вставали, хлопали в ладоши, заходились смехом и выкрикивали слова поддержки.
Подойдя к одному из них, стоявшему неподалеку от меня, я заговорил:
– Произошла трагедия! В мою квартиру вломился вор с пистолетом. Один человек погиб, еще один умирает.
Человек окинул меня странным взглядом. Он вытаращился так, словно вместо зрачков у него были стеклянные шарики, через которые он ничего не видел. В следующую секунду он хмыкнул и громко расхохотался. Стоявшие рядом мужчины тоже разразились смехом, хватаясь за животы.
Ноги повели меня к стеклянным дверям. Толкнув их, я оказался возле въездной арки у фасада. Двери за мной закрылись, странный громкий смех в вестибюле стал тише. Со стороны мыса едва доносился шум волн.
Выйдя к фасаду, я вновь увидел до отвращения безоблачное небо. Лишь у линии горизонта плыли клочки облаков. Над головой простиралась слепящая синева. В самом центре небосвода сиял солнечный диск, смотреть на который невооруженным глазом было практически невозможно.
Но что-то с этим солнцем было не так. Что-то в нем было совсем непривычным. Медленно шагая, я размышлял, в чем же дело. И тут я понял: оно было маленьким. Просто крохотным. Как будто я попал на другую планету, откуда оно выглядит гораздо меньше. А может, это и не оно вовсе? Или же я вижу силуэт древнего солнца?
Идя со скоростью улитки, я направился к автодороге, и тут прямо передо мной прошло существо. На нем была желтая грязная рубашка поло и брюки цвета хаки. Обуто оно было в странные сандалии наподобие варадзи[26], а на плечах у него была огромная кроличья голова. Странной танцующей походкой существо шло по тротуару, раскачивая верхней частью тела.
Я посмотрел на гаражи по бокам от вестибюля. Весь ряд автомобилей, включая мой «Сивик», были черными-пречерными. Бетонный пол тоже покрылся темными масляными пятнами. Почти на всех машинах образовались вмятины, краска облупилась, а задние стекла были разбиты. На моем автомобиле вмятин не было, но он тоже стал угольного цвета.
Я еще раз перевел взгляд на Эносиму. Силуэта башни там по-прежнему не было.
Вот и автодорога. Она все время стояла в страшных пробках, однако сейчас на ней не было ни единого автомобиля. Пропали не только автомобили, но и люди – вокруг было абсолютно пустынно. Я встал на середину дороги и окинул взглядом тротуар вдоль побережья и Эносиму на заднем фоне. Но здесь не было ни людей, ни машин. Вместо них по тротуару расхаживали человекоподобные кролики и свиньи. Сновавшие повсюду животные задевали головами друг друга и, кажется, радовались этому. Я был здесь единственным человеком.
Я посмотрел под ноги. Цементное дорожное полотно, всегда скрытое под армией машин, превратилось в сетку из глубоких и мелких трещин. Теперь дорога состояла из наклонов и подъемов и выглядела так, словно ее выстилали плотно лежавшие обломки разных размеров. Некоторые фрагменты стояли вертикально, обращенные кромкой к небу. Сквозь расщелины пробивались могучие сорняки. На некоторых участках заросли приподняли осколки цемента над землей.
Произошла какая-то аномалия. Ядерная война? Я ничего не ощущал, но если все так, то здесь было колоссальное радиоактивное загрязнение. Поэтому люди сошли с ума, а их тела приобрели причудливую форму. Мой вчерашний сон стал явью.
Я вспомнил странности в поведении Каори, а затем ее гневную фразу, когда я завел разговор о фильме про гибель мира в ядерной войне. «Что замолчал? Будто ничего не понимаешь!» Неужели она все знала и скрывала от меня произошедшее? Быть может, она испытала сильный шок и оттого-то ничего мне не сказала? Значит, когда я упомянул тот фильм, она разозлилась, подумав, что я уже все знаю… Нет, не то. Я ничего не знал. То и впрямь была случайность.
Подняв голову, я еще раз посмотрел на Эносиму. Башни не было. Но я наконец-то понял почему – она пала жертвой ядерной войны.
Я торопливо развернулся обратно, собираясь идти к единственной больнице «Скорой помощи» – если она вообще еще стояла. Мой белоснежный чистый дом почернел и покрылся грязью. Всюду виднелись трещины, покрытие отслаивалось большими кусками, верхние этажи начали зарастать плющом. В этом мире растения были самыми живучими существами.
Единственным источником звуков было едва слышное пение птиц, доносившееся до стороны леса. Ни единого человека и ни единой машины я не видел. Выходит, большинство людей погибло или же находится на грани гибели.
Пройдя мимо дома, я направился к Энодэну по пыльной ухабистой дороге. Тут я понял, что с нее исчез цемент, обнажив скрытую под ним землю. Порывисто шагая вверх, я внезапно застыл. Энодэн исчез. Сколько я ни осматривал территорию вокруг, здесь был лишь заросший бурьяном пустырь, от металлических рельс же не осталось и следа. Зайдя в шелестящую траву, я попробовал нащупать рельсы носком ботинка. Вдруг обнаружатся их расплавленные остатки или ржавый металл? Бесполезно. Видимо, меня занесло в эпоху, когда Энодэн еще не построили. Но раз так, то, выходит, ядерная война произошла задолго до появления железной дороги?.. В голове нарастал сумбур.
Пройдя железнодорожный переезд… Нет, так звучит странно. Пройдя район, где в будущем построят железнодорожный переезд, я очутился перед торговым кварталом. Магазин досок для серфинга исчез. Не было и кафе Beach, как и больницы по соседству с ними. Впрочем, правильнее сказать, что исчез весь торговый квартал. Теперь здесь лежало несколько кучек обломков. Видимо, это были останки рухнувших каменных зданий. Позади них выстроились обветшалые деревянные бараки. На месте магазинов стоял бесконечный ряд таких же деревянных лачуг. На стенах большинства домов мелками были нарисованы собачки, деревья, человечки и геометрические фигурки, поверх которых расплывались черные масляные пятна. У некоторых хижин вход закрывали двери, но в основном поверх проема свисали бамбуковые шторки или занавески из узорчатой ткани с черными следами рук. От ветра, проходившего сквозь щели, хижины подрагивали. Похоже, внутри людей не было. Передо мной стоял абсолютно безлюдный город-призрак. Неужели все жители исчезли?
На месте больницы стоял деревянный дом, возле двери которого красовался рисунок ящерицы. А вдруг это здание и есть все, что от нее осталось? Приподняв ткань над входом, я зашел. Внутри стоял запах медицинского спирта. Да, это точно больница. Прежняя разрушилась, и пока приходится довольствоваться жалкой лачугой. Но тут хотя бы есть врачи.
Горело множество свечей. Спиной ко мне стоял пожилой человек в белом халате – должно быть, врач – и что-то делал. На нем была странная черная шапочка, напоминавшая крышку от коробочки для чая.
– Извините, пожалуйста! Хотел спросить. Что случилось с больницей Инамурагасаки, которая была здесь раньше?
Старик медленно развернулся и прошел мимо меня к раковине, возле которой стояла чайная чашка. На плите булькала вода в чайнике. У старика были седые волосы и совсем темное лицо, словно обожженное. Взяв чашку с блюдцем, он молча направился на прежнее место, выключил газ и налил кипяток в заварочный чайник.
– Простите, вы что-нибудь знаете про прежнюю больницу? – спросил я еще раз.
Стоявший в каких-то десяти сантиметрах от меня старик заваривал чай, притворяясь, что не замечает меня. Я помахал ладонью возле его лица. Никакой реакции. Меня охватывало смятение. Меня что, никто не видит? Неужели в этом мире я невидимка?
Ничего не попишешь. Я вышел наружу и устало поплелся по дороге к горе за домами. Больница пропала, а сам я совершенно не понимал, куда идти и что делать. Но ничего не делать тоже не годилось. Стоя в одиночестве на сухом ветру, я бы сошел с ума. Да, страшно, но лучше продолжать идти.
Тут я насторожился. Вновь происходило что-то странное. Птичье пение, доносившееся со стороны горы, внезапно превратилось в галдеж. Крича, словно в предсмертных муках, птицы захлопали крыльями и начали одна за другой подниматься в небо. Звук крыльев эхом отражался от горы. Своим пронзительным криком они возвещали о конце света. Меня снедало беспокойство, и я невольно остановился. Голова закружилась, меня затрясло, и я чуть не рухнул на землю. Сначала мне показалось, что солнце скрылось за тучами. Но, подняв глаза на небосвод, я не увидел на нем ни единого облака.
Это какой-то природный катаклизм. Я еще раньше подумал, что что-то не так. Больше не будет ярких весенних лучей. Солнце засохнет, словно увядающий подсолнух. И все из-за ядерной войны.
В одну секунду ветер стал прохладнее – значит, солнце испарялось. Земля вступала в ночь, в долгий ледниковый период. «А случаем, сейчас не седьмой месяц 1999 года?» – подумал я. Не знаю. Я уже толком не понимал, что вообще происходит. Правда, у меня уже была пара приступов головокружения.
Еще недавно было утро. Воздух был слегка прохладным и влажным, как на рассвете. Щебетали утренние птицы, а стрелки часов показывали полдевятого утра. Сейчас не позже одиннадцати часов. Из нагрудного кармана я достал карманные часы. Они показывали без пяти одиннадцать.
«Ты же знаешь “Сегодня все будет кончено”?» – спросил я Каори, после чего в эту добрую женщину внезапно вселился демон. Мир обезумел и погрузился в хаос. И все это за каких-то два часа! Что за чертовщина!
Какой же чудовищный день! Как же страшно кружится голова и подкашиваются ноги! Пожалуйста, пусть это будет сон! Перед глазами все вертелось, я весь вспотел от страха. Еще немного – и я умру! Надо закричать – тогда я очнусь и пойму, что лежу на кровати.
Я изо всех сил ударил себя по лбу. В голове загудело от боли! Но все происходило наяву, иначе я бы ничего не почувствовал. Черт возьми, да эти абсурдные картины не сон!
Тем временем солнце стремительно таяло. Небо потускнело, ночь подступала все ближе и ближе. Темнота в два счета поглотила бараки и рощицу за ними. Птицы закричали еще неистовее. Подобно мне, они поражались нелепости происходящего и тоже страшились надвигающегося конца света. Как я и думал, мир не протянул до 1999 года.
Стоять на месте было страшно, и на ватных ногах я потащился по тропинке. Наконец я вышел к месту, где возвышались каланча и пожарная станция. Как я и догадывался, оба здания исчезли. Теперь здесь простирался луг, где среди сорной травы покоились валуны разных размеров. Посреди луга стояло два полуразрушенных магазина. Окна были разбиты, в стенах зияли проломы. Никаких признаков человеческого присутствия, здания были полностью заброшены. Через окна и пробоины виднелась кромешная тьма. На крыше одного из магазинов висела вывеска «Ямаха». На втором под слоем черной грязи едва читалась надпись «Санъё». Тут я припомнил, что такие магазины здесь действительно были. Верилось с трудом, но это и была блеклая тень того привычного мира, где я некогда жил.
Миновав магазины, я двинулся прямиком в лес. Здесь меня встретили удушающий запах травы и почти непроглядный мрак. Я ненадолго остановился, чтобы немного привыкнуть к темноте. В лесу было хоть глаз выколи. На самом деле ночь еще не наступила, солнце еще не закатилось, но в лес лучи почти не проникали. Я оцепенело предался раздумьям о гибнущей планете. Отчего-то голоса птиц тоже стихли. А еще к травяному духу подмешивался настораживающий звериный запах.
Хотя физически я ничего не чувствовал, весь мир купался в радиоактивных веществах – даже этот лес. Человеческое тело никак не ощущает радиацию. Чудовищные симптомы развиваются внезапно, лишь по прошествии долгого времени. Значит, меня все равно уже не спасти. Катори мертв, Каори наверняка тоже. Мне суждено последовать за ними. Нет никакого смысла второпях искать больницу. Так или иначе, все мы погибнем вместе с нашим миром.
Глаза наконец свыклись с темнотой. Теперь я с трудом мог рассмотреть заросли. Теперь, когда птицы замолчали, я чуть ли не слышал собственное сердцебиение. Вдруг рядом послышались свистящие звуки дыхания. Я остолбенел. К ним добавился шорох приминаемой травы. Что за…
Я завопил во все горло. Из-за ближайшего дерева показался динозавр. Его открытую, широко разинутую до ушей пасть окаймлял плотный ряд острых зубов. Двигался он медленно, но, окаменев от ужаса, я рухнул на землю. Завидев это, ящер бросился на меня и впился в мою левую руку.
В ушах стоял скрежет зубов. Из пасти динозавра исходил отвратительный смрад – похоже, он не брезговал и гнилым мясом. Вонь была настолько невыносимой, что, вдыхай я ее подольше, меня бы стошнило. Чувствуя подступающий обморок, я закричал что было мочи, но никто прийти мне на помощь не мог.
Монстр оторвал мне руку. Со всех ног я кинулся прочь из опасного леса. Вот и снова руины торгового квартала. Внезапно я впервые завидел вдалеке человеческий силуэт. Какое счастье, выжившие есть! На человеке была серая рубашка с рисунком и темно-синие брюки из саржи, сливавшиеся с темнотой.
Левая рука болезненно пульсировала, область от плеча до груди онемела. Я стиснул зубы от боли, и тут глаза у меня полезли на лоб. Все потому, что я никогда не видел настолько тощих людей. Кожа да кости – точно ходячий скелет. Мышц у него практически не было – казалось, кожа натянута прямо поверх костей. Лицо такое же: четко видны контуры черепа, щеки настолько впалые, словно их выдолбили долотом. Издалека его усы выглядели как приклеенные. Виной тому была не только темнота, но и его черная, как зола, кожа.
Я совсем забыл, что издалека ему не было видно меня. Подойдя ближе, я заговорил с ним:
– Что, черт возьми, произошло?!
Он напоминал мрачного философа, усиленно размышляющего о чем-то серьезном. Его хмурый взгляд намекал, что он совсем не намерен открываться незнакомцу. Сквозила в его выражении лица и какая-то грусть.
Продираясь сквозь темноту, он медленно подошел ко мне. Его губы беспрестанно подергивались, словно он что-то напевал. Человек без остановки издавал странные звуки. Затем он зашевелил ртом, как задыхающаяся рыба, и произнес несколько цифр. Я ошалело смотрел на него. Все люди уже помутились рассудком. Языков больше нет, а о своих намерениях они сообщают друг другу цифрами.
– Три – восемь – пять – шесть – четыре – семь – шесть – четыре, – пробормотал он очень быстро.
– Три – восемь – пять – шесть – четыре – семь – шесть – четыре… – повторил я услышанное.
Не успел я это сказать, как его угольное лицо расплылось в лучезарной улыбке. Он понял. И он меня видел. Обрадованный, он медленно положил руку мне на плечо. Однако в следующий момент из его горла полился высокий, как трель флейты, звук. Толкнув меня в грудь, он побежал прочь на шатающихся ногах. Точь-в-точь как краб, проворно забравшийся обратно в гнездо, он шмыгнул между стенами хилых бараков и, изгибаясь, протиснулся внутрь. Вслед за этим, как по сигналу, из бараков хлынули наружу толпы странных существ. У всех были человеческие тела и головы животных – свиней, лисиц, мышей, кошек или причудливых зверей, напоминавших крокодилов. Существа со свиными головами держали в руках маленькие барабаны. Ударяя в них, они отбивали такт ногами, а их сородичи танцевали в кругу, хватая друг друга за руки и отпуская. Под громкий хохот они затянули песню.
Внезапно я увидел, что из левого плеча, куда вцепился динозавр, у меня выросла новая ладонь. Но рука была короткой, и я едва мог достать ею до щеки. По окутанной тьмой дороге я брел обратно к дому. Пение, звуки плясок и громкий хохот животных становились все тише.
Есть ли в таком мире место надежде? Сегодня ведь наступил конец света. Теперь здесь хорошо лишь растениям да животным. Поразительно, как сказанные между делом слова оказались точным пророчеством!
Ноги вывели меня к автодороге. Картина была сюрреалистической: широкая улица с разделительной полосой и тротуаром – и практически ни одного человека или автомобиля. Лишь изредка по ней тащились машины с горящими фарами, выпуская белый дым. Из-за разбитых окон и вмятин на кузовах они напоминали кучу хлама. Но разваливались на куски не только автомобили. По обеим сторонам улицы стояли здания с вывесками National[27], «Тосиба» и «Хитати». Все они были заброшены. Какие-то окна были закрыты, какие-то нет, но ни в одном из них свет не горел, несмотря на темное время суток. И окна, и стены были грязными. Стояла тишина. Казалось, район вымер.
Тут из пустынного закоулка на улицу высыпали люди. Один из них натянул лук и выпустил в меня стрелу, но промахнулся. А затем он издал причудливый вой и, заходясь в безумном танце, пробежал мимо меня через улицу. Откуда-то ему вторил хор безумных хохочущих голосов.
Идти мне больше было некуда, и я решил вернуться домой. Я пытался вспомнить обратную дорогу. В моей квартире два трупа, но других вариантов нет. У меня и раньше не было друзей, но теперь я остался совсем один. Все мои знакомые наверняка мертвы. Да и что с того, что у меня дома покойники? Все равно тут больше никого нет, никто же не будет ко мне заходить…
Я ахнул. В квартире меня ждут два трупа. Катори и Каори – она, скорее всего, уже мертва. Мужской и женский. Я же могу произвести эксперимент, как в «Токийском Зодиаке» Кадзуми Исиоки! Каори как-то сказала, чтобы я взял ее голову для Азот, если она умрет. Тогда она шутила, но сейчас у меня наконец-то есть эта возможность!
Я пришел в восторг. Вот она, свобода: я могу раздеть их и распилить на части! В этот момент я сам поразился, насколько черная у меня душа. А ведь правда, до сих пор я притворялся тихим и послушным, а внутри терпеливо ждал своего часа. Все это время я мечтал провести такой же эксперимент, как у Кадзуми Исиоки, и ради этого пожертвовал бы всем. Поэтому и то заклинание я выучил наизусть. Сердце у меня выпрыгивало из груди. Бредя в темноте, я насвистывал себе под нос, чуть ли не танцуя. По пологой улочке я спустился обратно.
Многоэтажный дом терпеливо ожидал меня в ночи. Некогда белый и чистый, а теперь покрытый трещинами и плющом, он напоминал чернеющего квадратного монстра. Заходя с черного хода, я еще раз мельком глянул на Эносиму. Она слабо виднелась на темном, светлеющем у линии горизонта небе. Башни на острове не было.
Через эвакуационный выход я попал в конец коридора на первом этаже и сразу оказался перед лифтом. Здесь по-прежнему никого не было. На потолке горела включенная кем-то люминесцентная лампа. Значит, электричество еще работало.
Я нажал кнопку «вверх». Двери лифта моментально открылись – кабина стояла на первом этаже. Изнутри ее тоже наполнял белый, стерильный свет. Да уж, странно. Снаружи было грязно и неопрятно. А в доме и коридор, и лифт блестят от чистоты. На стенах ни пятнышка, граффити нет. Но куда же делись все люди? Непохоже, чтобы здесь был хоть один человек. Только недавно в вестибюле были сумоисты, но теперь здесь не слышалось ни возгласов, ни смеха. В доме повисла гробовая тишина.
Зайдя в кабину, я нажал цифру «4» и кнопку закрытия дверей. Кабина мелко задрожала и начала подниматься. Вскоре она замерла и открылась на четвертом этаже. Я вышел в коридор. Справа от меня был горшок со сциндапсусом. Здесь по-прежнему никого не было. За окном слева, откуда виднелась Эносима, стояла тьма. В отличие от солнца, электричество выжило: потолочная лампа источала бледный свет.
Я направлялся к своей двери, а внутри все разрывалось. Уже скоро я найду Каори и Катори. Я могу поступить с их телами как захочу, ведь полиции больше нет. Поверить не могу своему счастью! Случились странные, невероятные происшествия – и вот в моем распоряжении два трупа! Да и им будет совсем не больно. Какой же все-таки прекрасный день!
Я остановился перед квартирой. Входная дверь была очень красивой, из металла, покрытого бежевой краской. В самой ее середине была выемка размером с визитку, внутри которой лежала бумажка с надписью «Мисаки».
Я повернул дверную ручку. Дверь сразу же открылась – в спешке я забыл ее запереть. Войдя внутрь, я разулся и затворил за собой дверь. Стояла кромешная тьма, солнечный свет уже не проникал в окна. Повернув замок, я нажал на выключатель. Лампа замигала и тускло осветила прихожую и кухню.
Я испустил вздох. Непонятно, что было в нем – страх, облегчение, грусть или радость. Я и сам в этот момент не понимал своего настроения.
На кухне разлилась лужа крови. Местами она уже потихоньку превращалась в желе и становилась чуть выше уровня пола, словно пролитый кетчуп. Посреди нее навзничь лежал Катори. Его колени были немного разведены в стороны, одно из них приподнялось. А рядом с ним было тело моей милой, доброй Каори. Тогда у нее двигались губы и ноздри, но сейчас она была абсолютно неподвижна. Я медленно подошел к ней и присел на корточки возле ее головы. Я немного побаивался, что она внезапно вскрикнет и зашевелится. Но этого не случилось. Катори лежал на спине, Каори на боку, и у обоих лица были белые, как снег. Убрав волосы со щеки Каори, я дотронулся до ее уха. Холодное, как твердая резина. Она была мертва, и уже довольно долгое время.
С улицы подул ветер – стеклянная дверь на балкон была открыта нараспашку. Ее открыла Каори этим утром, когда еще была жива и здорова. Недолго постояв, я закрыл ее и задернул занавеску. Снаружи темнели небо и морские просторы Камакуры. Без солнца было холодновато.
Вернувшись к телу Каори, я дотронулся до ее сомкнутых ног, согнувшихся в коленях. Я положил руку на ее бедро, выпроставшееся из-под юбки. Оно было ледяным, словно мрамор. Как же так… Каори, которую я так любил, мертва. Как же горестно. Но и бешеное сердцебиение я унять не мог. Моя душа печалилась и одновременно ликовала. Свои чувства я не вполне понимал.
Чтобы успокоиться, я налил себе молока из холодильника. Тогда я впервые понял, насколько меня одолевала жажда. Закрыв холодильник, я оставил грязный стакан в мойке и пустил воду на полную мощность. Затем я вернулся в прихожую и открыл шкаф для обуви, где хранились ящик для инструментов и ножовка. Взяв ее, я подошел к Катори и Каори и посмотрел на них сверху. Сердце вырывалось из груди. Тут меня вновь охватило сильнейшее головокружение, затряслись ноги. Резко погасла лампа, и я понял, что упал на колени. Но это оказалось галлюцинацией, со светом ничего не случилось. Перед глазами потемнело, запрыгали мушки. Я протянул руку к плечу Каори, скрытому под светло-голубым кардиганом. Ее веки были сомкнуты, словно она спала. Из ее живота все еще торчал нож. Придется достать его, а то раздеть ее не получится.
Ладони Каори плотно сжимали рукоять. Вначале я попробовал разжать пальцы ее левой руки. Как я и ожидал, она не поддавалась, суставы уже начали коченеть. К тому же теперь у меня была совсем коротенькая левая рука, поэтому мне это стоило нечеловеческих усилий. Только на то, чтобы разомкнуть обе руки, у меня ушло полчаса. Вошедший в нижнюю часть живота Каори нож почернел от крови. Некоторое время я не решался его вытащить. Но, поняв, что я беспокоюсь об отпечатках пальцев, я едва не рассмеялся. С какой стати мне о них думать, если никакой полиции больше нет?
Правой рукой я уперся в тело Каори, а левой рукой хорошенько ухватился за рукоятку и резко дернул ее. Ничего себе! Как же прочно он застрял! Никак не хотел выходить, словно прирос к телу. Но достать его было нужно. Я уперся в колено Каори ногой и изо всех сил потянул за нож. После того как он чуть-чуть поддался, извлечь его было несложно. Медленно-медленно он выходил из живота Каори. Как и положено ножу для сасими, он был невероятно длинным. Наверное, дошел до самой спины.
Наконец я достал нож полностью. Рука дрожала, я не мог удержать его. У меня не сразу получилось разжать кисть Каори, потому что ее рука закоченела до плеча. Наконец мне удалось сдвинуть ее пальцы, и нож со звоном упал на пол.
Разорвав белую хлопковую блузку, я увидел на животе Каори огромную дыру от ножа. С большим трудом я приподнял ее тело и некоторое время обнимал ее со спины. От Каори пахло кровью, но, прижавшись крепче, я почувствовал легкий аромат духов. Из-за того, что она долго пролежала на полу, ее волосы были слегка взъерошены, спутанные пряди обвили шею. Из-за того, что ее лицо было отвернуто от меня, казалось, будто она еще жива и о чем-то задумалась.
Однако ее тело совсем остыло. Не отпуская Каори, я подался вперед и взглянул на нее, на ее белое лицо. Веки были плотно сжаты, подкрашенные розовой помадой губы слегка приоткрылись. В этот момент на меня нахлынула щемящая грусть. Каких-то два часа назад Каори была бодра и весела, а еще вчера окружала меня заботой. И вот ее больше нет. Злой дух воспользовался ее телом и сгинул. Теперь я совсем один. Продолжая прижимать к себе холодную неподвижную Каори, я некоторое время плакал.
Вытерев слезы, я начал снимать с нее кардиган. Ее тело еще не совсем окоченело, поэтому в сидячем положении обе ее руки медленно опустились к полу. Снять с нее верхнюю одежду не составило труда. Затем я устроился перед ней и принялся одну за другой расстегивать пуговицы на блузке. Всего их было восемь, и самая нижняя испачкалась в потемневшей крови. Чтобы добраться до нее, пришлось расстегнуть потайной крючок и молнию сзади юбки.
Из-под затвердевшей от крови блузки показались нежная светлая кожа и чистый белый бюстгальтер с вышивкой. Сердце вновь бешено заколотилось. Зажмурив глаза, я разом снял блузку с обеих плеч Каори. Однако высвободить из рукавов ее запястья получилось не сразу: я забыл про пуговицы на манжетах.
Теперь на ней остался бюстгальтер. Сидящая Каори напоминала ребенка: приоткрытый ротик, растрепанные волосы. Она была очень красива. Ее кожа казалось нежной и мягкой, но на ощупь оказалась твердой, как каучук. Грудь уже начала коченеть. В боку у нее зияла продолговатая рана сантиметров десять в длину, вокруг которой запеклась черная кровь. Верхняя же часть ее тела была чистой.
Тут я увидел над раной от ножа дырочку размером с кончик пальца. Из нее тоже протянулась струйка липкой крови. Я не сразу понял, откуда она взялась, но потом вспомнил про пистолет. В Каори тоже попали, но тогда я этого не заметил. Проклятый ублюдок смертельно ранил не только Катори, но и ее.
Придвинувшись к ней сзади, я расстегнул ее бюстгальтер. Спустив лямки и сняв его, я некоторое время разглядывал Каори. Впервые я видел ее обнаженную грудь. По сравнению со снимками в мужских журналах, которые я иногда листаю, она была совсем маленькой. Но ее розовые соски выглядели очень мило.
Полюбовавшись, я снова обхватил тело Каори со спины и аккуратно опустил его на пол. Я развернул ее лицом вверх, а затем, резко дернув за лодыжки, выпрямил ее согнутые в коленях ноги. Но мышцы у нее тоже начали коченеть, поэтому стоило мне отпустить их, как колени стали медленно подгибаться обратно. Тогда я распрямил ее ноги и некоторое время придавливал их руками. Минут через десять это возымело эффект.
Расстегнув молнию, я снял юбку. Ноги и белые трусики Каори были испачканы в крови. Здесь ее кожа была не очень нежной, зато сияла белизной. Ноги у нее были замечательной формы. Под тонкой талией слегка выпирали тазовые кости.
Я снял последнее, что оставалось на Каори. Волосы внизу у нее были мягкие, совсем не густые. Так я себе их и представлял, поэтому был очень доволен.
Затем я начал раздевать Катори. Отложив в сторону упавшие на пол очки, я начал одну за другой расстегивать пуговицы его рубашки поло. Если тело Каори пахло кровью и духами, то от Катори исходил лишь легкий запах пота. На рубашке было три пуговицы, но она надевалась через голову, поэтому мне стоило больших усилий снять ее.
Уперевшись в тело Катори, я перевернул его и уложил на бок. Из-за вязкой подсыхающей крови ткань сзади окрасилась в красно-коричневый цвет. Я еле-еле оторвал ее от кожи, и на окровавленной спине Катори показалось два темных отверстия от пуль грабителя.
Затем я расстегнул его ремень и ширинку на брюках. В области ягодиц его светло-зеленые брюки насквозь пропитались кровью и почернели. Взявшись за отвороты брюк, я резким движением стянул их. Его бедра и колени тоже были липкими от крови, ткань приклеилась к коже. С трудом я снял с него брюки, а затем белые хлопковые носки, прилипшие к голеням с редкими волосами.
В этот момент я подумал, все это очень странно. Мое сердце билось гораздо сильнее, чем когда я раздевал Каори. От стыда мне хотелось провалиться сквозь землю, и я не мог посмотреть на Катори в упор. На нем были светло-голубые трусы, которые я никак не мог заставить себя снять. Но когда, набравшись духу, я их наконец стянул и из-под белья показался его пенис, чувство неловкости пропало.
Взяв Катори за плечо, я снова уложил его лицом вверх. Затем я пододвинул два тела друг к другу так, что они почти соприкасались плечами, образуя что-то вроде треугольника.
Восхитительное, красивейшее зрелище. По всему телу бегала мелкая дрожь, колени подкашивались, и подавить в себе эти ощущения я никак не мог.
Не иначе как высшие силы подарили мне два тела! И сейчас с их помощью я проведу поистине удивительный эксперимент. Подумать только!
Я неподвижно глядел на трупы и размышлял, как с ними поступить. У Каори в животе была рана от ножа и след от пули. У Катори же была прострелена спина и виднелось ножевое отверстие на задней стороне ребер. Зато начиная от живота его тело было в идеальном состоянии. Лучше всего разрезать оба трупа пополам под ребрами и взять верхнюю часть тела у Каори, а нижнюю у Катори. На других половинах у них было много повреждений, поэтому они бы не подошли.
Я взял ножовку и начал прикидывать, где резать. Но сначала их следовало омыть. Затылок Катори утопал в склизкой крови, превратившей волосы сзади в сосульки. Одно из ушей тоже немного испачкалось. Эту половину я не собирался использовать, но липкая кровавая жижа, протянувшаяся от ягодиц до пят, уже затвердевала и выглядела совсем не эстетично. С кровью на спине Каори было то же самое. Я решил ополоснуть их под душем. Если не поторопиться, то тела окоченеют и станут непригодны. Перетащу их в ванную, омою, а затем уже разрежу.
Сперва я подхватил под мышки Катори и кряхтя поволок его в ванную. При невысоком росте он весил порядочно – мужчина все-таки. Он уже начал коченеть, поэтому стоило мне его приподнять, как его ноги вытянулись, как палки, и уперлись пятками в пол. Мне было очень тяжело.
Затащив его в ванную, я зажег свет, установил температуру воды на 37 градусов и принялся тщательно омывать его спину, ягодицы, затылок и нижнюю часть лица – кровь у него пошла еще и из носа. Вода кирпичного цвета быстро уходила в сливное отверстие, сгустки крови тоже легко смывались.
Выключив душ, я аккуратно вытер Катори банным полотенцем и выволок его в соседнюю с ванной комнатку для переодевания. Теперь настал черед Каори. Вернувшись на кухню, я взял ее под мышки и точно так же дотащил до ванной. Все ее тело тоже начало твердеть, и когда я резко приподнял его верхнюю часть, ее ноги остались абсолютно прямыми. Пока я волочил ее в ванную, ее пятки терлись о пол, отчего мне казалось, будто у меня в руках манекен. Красота Каори усиливала это впечатление.
Втащив ее в ванную, я тщательно омыл и ее. Мыло мне показалось излишним. Это сейчас тело Каори было в крови, а так она всегда была чистоплотной. Закончив с душем, я осторожно вытер ее полотенцем. Теперь на ее животе виднелась глубокая рана от ножа. На нее было очень больно смотреть – виднелся и белый жировой слой, и красная мясистая часть. Каори скончалась от обильного кровотечения. Я вылетел на улицу, надеясь как-нибудь спасти ее, но без больницы все оказалось тщетно.
Подождав, пока вода на полу ванной уйдет через слив, я скатал полотенце в шар и промокнул остаток влаги. Каори я решил уложить ничком – ее руки застыли перед телом, словно хватаясь за что-то, и мешали бы разрезать живот. Но перевернуть ее оказалось сложно, поэтому в конце концов я оставил ее на боку. В таком положении ее руки не стали бы помехой.
Я пощупал ее бок. Странные ощущения. Живой Каори стало бы щекотно, она скрутилась бы и зашлась смехом. Но она продолжала неподвижно лежать, не высказывая никаких жалоб. Тут меня вновь обуяла грусть. Я вновь осознал, что Каори больше нет.
На ощупь ее живот уже стал твердый, как пластик. Кожа поддалась, лишь когда я нажал на ножовку посильнее. Приставив ее чуть ниже ребер, я резко провел ею. С неприятным хрустом кожа Каори чуть приоткрылась.
Я ужаснулся тому, что делаю. Фонтана крови, вопреки моим ожиданиям, не было. Зубья неглубоко вошли в кожу Каори. Надавив на ножовку, я со скрежетом начал водить ею из стороны в сторону.
Тут я вздрогнул. Из разреза полилась белая вязкая жидкость, густо покрывая спину Каори. Крови вообще не было, зато обильно струился этот сок, и ножовка начала прилипать к нему, как к сиропу. Пилить стало трудно. Казалось, я режу мясо, щедро смазанное сливочным маслом. Проступившая жидкость попала и мне на пальцы, мешая крепко держать рукоятку. Тело Каори я тоже не мог зафиксировать. Все стало скользким, я рисковал пораниться. Но останавливаться на полпути было нельзя, и я самозабвенно продолжал резать тело Каори.
Лезвие уперлось в твердую как камень кость. Резать стало неимоверно тяжело. Хотя виной тому могла быть и липкая субстанция. Ножовка казалась очень маленькой и неудобной. Никогда в жизни я не разрезал нечто настолько большое. Но наконец я закончил. Заскользив по желтой маслянистой жидкости, нижняя часть тела Каори отделилась от верха примерно на десять сантиметров.
Привстав и взглянув сверху вниз, я испытал неописуемый прилив эмоций. Прекрасное тело Каори превратилось в две половины. Очень странное, слегка пугающее, но совершенно ошеломляющее зрелище. Должно быть, я сплю! Еще недавно Каори проворно двигалась, смеялась и кричала, а теперь она лежит, разделенная надвое. В голове не укладывается! Неужели все происходит наяву?
Некоторое время я восхищенно смотрел на нее. Насладившись видом расчлененного тела Каори, я подхватил ее нижнюю часть под бедра и потащил в комнатку для переодевания. Затем я проделал то же самое и с верхней половиной. Только подумать, все это сделал я!
Из ее тела начали медленно вываливаться внутренности, поэтому я уложил ее, плотно подогнав две половины друг к другу. Я прищурился, и тут мне пришло в голову, что я нахожусь на фабрике манекенов. Лица обоих – и Катори без очков, и Каори – выглядели очень утонченно. Будто кто-то с легкой руки выбросил пару красивых обнаженных кукол, а одна из них, с женскими чертами, раскололась посередине на две части. Если бы у них текла кровь, а внешность была заурядной, то они выглядели бы реалистичнее. Но оба были прекрасны, поэтому куклы были единственными, кого они мне напоминали.
Затем я притащил в ванную тело Катори. Так же как и Каори, я перевернул его на бок и приставил ножовку к месту под ребрами. Его окоченевшая рука оттопырилась в сторону и не мешала. Я собрался было провести ножовкой, но решил сначала отмыть ее от жира, чтобы она не елозила. Я направил струи душа на лезвие, но жир отталкивал горячую воду. Пришлось воспользоваться мылом. Однако мне не удавалось хорошо намылить ножовку, поэтому я обильно выдавил на нее шампунь. Затем я аккуратно почистил полотенцем рукоятку и каждый зубец. К счастью, бо́льшая часть жира сошла. Наконец-то я мог плотно держать ножовку. Приложив ее к боку Катори, я резким движением потянул ее на себя. Послышался надтреснутый звук. Я слегка удивился: его тело было тверже, чем у Каори, а резалось легче. Но я быстро догадался почему. Он ведь скончался раньше, поэтому и трупное окоченение было сильнее. К тому же у мужчин меньше подкожного жира.
И все же, когда ножовка вошла поглубже, из его тела тоже потекла жировая субстанция, заливая пол ванной из-под его спины. Рукоятка снова стала липкой и скользкой. Его тело было крупнее, чем у Каори, поэтому ножовка казалась еще меньше. Водить ею можно было лишь короткими неуклюжими движениями.
Пол стал совсем липким от трупного жира. Вставать мне приходилось крайне осторожно. После сегодняшних событий меня одолевала смертельная усталость. Сейчас споткнусь где-нибудь, расшибу себе голову или получу тяжелую травму – и все, занавес! Никто меня не спасет, и даже больницы нет. Умру одновременно с этим миром. Но настоящим счастьем стала бы мучительная смерть из-за травмы. Вот бы погибнуть по неосторожности до того, как придет зов с того света.
Как же я устал. Интересно, сколько часов я уже готовлю свой эксперимент? Руки совсем затекли и ничего не чувствовали. По моим ощущениям, Каори я распиливал больше часа, а на тело Катори ушло еще больше. Воздуха не хватало. Какое-то время я продолжал резать, но затем прервался и, задыхаясь, опустился на колени. Потом я снова взялся за ножовку, но уже вскоре мог едва дышать и решил передохнуть еще немного. Катившийся градом пот смешивался с жиром из тел Каори и Катори, мешая держать ножовку. От ритмичных движений она стала то и дело выпрыгивать из рук, застревая в теле Катори.
Пилю – отдыхаю, и так по новой… Постепенно интервал стал короче. Теперь хватало минуты, чтобы помутнело в глазах и я впал в полуобморочное состояние. Работая ножовкой, я рвано дышал. Когда до конца осталось сантиметров пять, сознание поплыло, и к горлу подкатил приступ тошноты. Но причиной тому было не изнеможение, а странная вонь. Ванную комнату наполнили запахи крови, гниющего жира и кислоты.
Было просто невыносимо. Я поднялся включить вытяжку в комнатке для переодевания. Тут я поскользнулся и с криком рухнул на пол, пребольно ударившись головой о порог ванной. Я выругался про себя. Знал ведь, что так и выйдет. Твердил себе, что надо быть осторожнее, а все равно упал. Думая, как же глупо все обернулось, я потерял сознание.
Сколько же я пролежал на полу? Резко придя в себя, я почувствовал озноб. Вырвался стон. Все ныло. Моя правая рука лежала под телом, а щека упиралась в угол порога. Во рту чувствовался отвратительный кислый привкус. Присмотревшись, я увидел лужицу собственной рвоты. Стенки желудка все еще сокращались, и я приготовился, что меня стошнит. Но пронесло. В животе неприятно урчало.
Я приподнял голову, разрывавшуюся от боли. Промелькнула мысль, что сейчас я сломаюсь. Выждав, пока станет легче, я открыл глаза и увидел перед собой на полу нижнюю половину Каори.
От смрада выворачивало наизнанку. В один букет смешивались запахи внутренностей, наполняющей их кислоты, непереваренной пищи, крови, подкожного жира и разлагающейся плоти. Никогда еще я не вдыхал такой вони. Так пахла преисподняя. Я очутился в настоящем кошмаре.
Мне никак не удавалось подняться с пола. Я хотел включить вентиляцию, но озноб и беспощадная боль во всем теле не давали мне удержаться на ногах. Даже если бы я встал, упал бы снова.
Я полежал еще немного, и озноб начал спадать. Медленно поднявшись на ноги, я подошел к комнатке для переодевания и включил вентилятор. В вытяжное отверстие вблизи потолка пошел поток воздуха. Удушающий запах стал быстро улетучиваться из ванной комнаты, и я моментально почувствовал себя лучше. Не думал, что вентилятор может оказаться настолько полезен.
В ванной я прополоскал рот, а затем заткнул слив пробкой, набрал в раковину холодной воды, омыл лицо и промокнул его использованным банным полотенцем. Им же я протер грязь на полу, после чего отправил его в стиральную машину. С глубоким вдохом я вытащил пробку из раковины. Какое-то время я любовался на воду, уходящую через сливное отверстие, – она закручивалась по часовой стрелке. Затем я решил завершить начатое.
Пилить Катори было поистине адской мукой. Я уже совсем выбился из сил и с первой же секунды мечтал о том, как закончу. Как только его труп разделился, меня снова чуть не вырвало. Швырнув пилу к сливу, я некоторое время судорожно глотал воздух ртом. Второй раз я таким заниматься не буду.
Я вылетел из ванной. В голове воцарился сумбур. Я никак не мог вспомнить, что пытался сделать и что собирался сделать далее. Вернувшись на кухню, я уселся на диван и замер. Черт, сколько же часов я потратил на эту мерзость?
Смотря в никуда, я почуял тошнотворный запах крови и на кухне. Безумно хотелось вдохнуть побольше свежего воздуха. Встать на ноги было тем еще испытанием, но кое-как я заковылял к балкону, лавируя между кровавыми лужами. Разведя занавески, я открыл стеклянную дверь. На балконе меня встретил прохладный ветер. Все небо было усыпано звездами. Наступила эра ночи. В ближайшее время рассвета можно не ждать.
Почему-то мне казалось, что ослепительно-белых звезд стало больше. Меня охватила сильная радость, и, облокотившись животом о парапет, я долго-долго стоял, задрав голову вверх. Понемногу на душе посветлело. Но вряд ли ко мне вернется былая беззаботность. Пора моей юности закончилась вместе с этим миром. До средних лет я не доживу. Короткая у меня вышла жизнь – всего 21 год. Но это не беда, слишком тяжелой она у меня была. Узнай я сейчас, что это конец, я бы не испугался и не стал роптать. Я лишь смиренно бы принял уготованную мне на этом свете жестокую судьбу.
Хотелось любоваться на звезды вечно, но ноги меня едва держали. Еще немного – и я бы свалился. Вернувшись с балкона и собрав остатки сил, я перетащил в кухню верхнюю часть Каори. Думал, с половиной тела будет легче, но как бы не так. Я вконец измотался.
Перенеся ее на кухню, я после недолгих раздумий положил ее на диван. Это был итальянский диван с очень низкими подлокотниками и плавно изогнутой спинкой, на котором можно было спать. Из последних сил я уложил на него половину Каори и попытался отдышаться. Казалось, у меня перед глазами лежит странный комбинированный фотоснимок.
Под люминесцентным светом лицо Каори выглядело совсем привычно. Она как будто сладко спала обнаженной. Только нижняя половина ее тела исчезла в ином измерении или спряталась по ту сторону зеркала. Эта инсталляция, причудливая, волнующая, была прекраснее любого произведения искусства. Отвести взгляд было невозможно.
Вдоволь налюбовавшись, я вернулся в ванную за нижней половиной Катори. Подтащив ее за лодыжки, я кое-как взял ее на руки, уложил на диван и приладил к месту разреза на верхней половине Каори.
Удивительно. Разрезы на двух трупах были одинаковой величины и почти идеально смыкались. Словно их тела были идентичны с самого начала.
Все было кончено. Я распластался на полу и несколько секунд жадно глотал воздух. Но мне захотелось взглянуть на свое творение, и я быстро поднялся на ноги. Сделав шаг назад, я залюбовался.
И вновь меня охватила дрожь. Что за чудо! Как заколдованный, я смотрел на тело, верхняя половина которого была женской, а нижняя мужской. Передо мной лежал статный молодой человек неземной красоты с волнистыми волосами, легким макияжем и чуть выпирающей грудной клеткой. Затем я взял в ванной мусс для укладки. Рукой я нанес его на волосы, обрамлявшие прекрасное лицо, и уложил их в стиле помпадур[28].
Это был тяжкий труд, но оно того стоило. Какая же дивная, невероятная вещь у меня получилась! Ради нее я был готов на что угодно – даже повторить все сначала. Я напрочь забыл про усталость в теле. Прелестное лицо Каори идеально смотрелось с этим телом. А пенис Катори превосходно сочетался с этим лицом.
Силы были на исходе, но я достал мелок из стола под книжными полками и нарисовал на стенах и полу вокруг дивана двенадцать знаков зодиака. В «Токийском Зодиаке» говорилось, что далее нужно сварить в котле немного мяса жабы и ящерицы, но поскольку идти на улицу и собирать их я бы уже не смог, то нарисовал и их фигурки. Однако этого мне показалось недостаточно, поэтому я отрезал немного плоти от тел Каори и Катори, кинул ее в кастрюлю с водой и поставил на газовую плиту.
Теперь мое тело окончательно обессилело. Я повалился на кровать лицом в подушку и начал зачитывать воскрешающее заклинание из «Токийского Зодиака».
О инфернальная, земная и божественная Бомбо, приди!
Божество, бродящее в ночи, где сходятся все пути.
Враг света, друг и помощник мрака,
Кому по душе песий вой и алая кровь,
Кто крадется средь мертвецов во прахе надгробий,
Жаждущее крови, несущее ужас смертным.
Горго, Мормо, тысячеликая Луна,
Явись, о всемилостивейшая, к нашему жертвеннику.
Затем я снова произнес его с самого начала. Раз сто его повторил. Я мог читать его сколько угодно, ведь знал эти слова наизусть. Тем временем на плиту пролился кипяток. Но я поставил кастрюлю на медленный огонь, так что все было в порядке. Ее содержимое могло вариться хоть до бесконечности.
Раз за разом повторяя заклинание, я начал терять сознание. Голова шла кругом. Меня несло в неизвестность.
Когда я очнулся, с балкона доносились гадкие звуки кислотного дождя, разъедающего планету. Я пошевелился в кровати. Под боком было что-то твердое. С трудом продрав глаза, я подтянул предмет к себе. «Токийский Зодиак». Видимо, я задремал за книгой.
Я медленно перевернулся на спину. Лежа в темноте с полуприкрытыми глазами и туманом в голове, я некоторое время блуждал между сном и явью. Мое воображение рисовало закат, водные просторы с сотнями сверкающих пенных барашков и медленно дрейфующую доску. А на верху этой доски раскинулся я. Подложив руки под голову, я любовался, как голубое небо плавно окрашивалось в цвет индиго.
Вода куда-то неспешно текла. Я не был уверен, река ли это или море. Весел у меня не было, и я сдался на милость течения. Что меня ждало впереди? Смерть? Или простые человеческие радости? Кто знает. Но одно я понимал твердо: никакой надежды нет. Близилась ночь, и я почти не сомневался, что умру.
Но как я ни напрягал память, мне никак не удавалось вспомнить, чем я занимался днем. В полудреме я завороженно смотрел то ли сон, то ли фантазию, сотканную силой мысли. Фантазия, перетекающая в сон? Какое же странное ощущение. Еще шаг – и этот мир должен был меня поглотить. Но в этот самый момент я вдруг вспомнил, что делал перед тем, как провалиться в сон. Вспомнил все до мельчайших подробностей. Я совершил нечто чудовищное.
«О инфернальная, земная и божественная Бомбо, приди…» – пробормотал я себе под нос. Неужели я сам, своими руками сотворил все это?! Страшно подумать!
Не поворачивая головы, я перевел взгляд влево на диван, где лежал Катори. Длинные волосы, прическа помпадур. Сведенные ноги лежали прямо, руки были вытянуты по струнке. Он был абсолютно голым, его тело не было ничем прикрыто. Хотя за окном стояла весна, на него было как-то холодно смотреть. От стыда я не мог долго разглядывать его, поэтому продолжал протирать дыру в потолке, поглядывая на него лишь краем глаза.
«…Божество, бродящее в ночи, где сходятся все пути.
Враг света, друг и помощник мрака,
Кому по душе песий вой и алая кровь…»
Я не наделял эти строки никаким смыслом – против моего желания, словно по дурной привычке, они сами срывались у меня с губ.
Я чуть не вскрикнул. Обнаженная нога Катори дернулась. Повернуть голову в его сторону у меня никак не получалось. Тупо глядя в потолок, я наблюдал за ним боковым зрением.
«…Кто крадется средь мертвецов во прахе надгробий…»
Я не контролировал себя. Губы не слушались, исступленно произнося заклинание.
«…Жаждущее крови, несущее ужас смертным…»
Только я произнес эти слова, как глаза Катори широко раскрылись. Мое сердце пустилось галопом и подскочило к горлу. Перехватило дыхание, бешено пульсировали сосуды на висках. Глаза вытаращились и едва не вывалились из орбит. Я весь затрясся, но отвернуться не мог. Как идиот, я по-прежнему смотрел в потолок, косясь на пробуждающегося Катори. Слова хлынули сами.
«…Горго, Мормо, тысячеликая Луна…»
Катори медленно поднял голову и окинул удивленным взглядом свое нагое тело. Его нога потихоньку опустилась на пол. Неуверенно приподнялось туловище. Челка рассыпалась на мелкие пряди. Мной овладела паника. Глаза вылезли на лоб, дрожь охватила все тело до подбородка.
Катори сел на диване и недоуменно ощупал свои длинные, уложенные в прическу волосы. В его неподвижном взгляде читалась растерянность.
«…Явись, о всемилостивейшая, к нашему жертвеннику».
С последними словами я юркнул под тонкое одеяло и задрожал в темноте. Сколько же я так пробыл под ним? Казалось, прошла целая вечность. Хотелось, чтобы ничего не происходило, но в то же время чтобы кто-нибудь побыстрее поставил точку в таинственном ожидании.
Тут я почувствовал, как одеяло медленно зашевелилось, и зажмурил глаза до боли в веках. Секунд через десять я осторожно открыл глаза. В сумерках посреди волос с мягкими волнами надо мной парило обворожительное белоснежное лицо. Взгляд из-под длинных ресниц притягивал как магнит.
– Спасибо, Тота-кун, – нараспев прошептали прекрасные губы.
Я озадаченно склонил голову набок, не понимая, что это значит. А затем лицо наклонилось и попыталось поцеловать меня в губы. Перепугавшись, я отвернулся и вновь крепко зажмурился. Холодные, как у мертвеца, пальцы дотрагивались до моих щек и лба. Наконец меня оставили в покое, и к моей левой щеке прикоснулись ледяные губы.
Вот и все. Больше ничего не происходило, никаких страшных вещей. Щеку по-прежнему холодил поцелуй. Более получаса я не смел пошевелиться.
Мир тоже никак не менялся. Лишь из окутанного полумраком угла долго-долго доносились звуки кислотного дождя, заливавшего останки мира после ядерной войны. Поднявшись на ноги, я удостоверился, что в квартире никого не было.