Греки верили, будто душа обитает в сердце. Согласно китайской народной медицине, сердце также является вместилищем духа. В ранней христианской теологии сердце описывали как книгу, которая содержит все сведения о жизни человека – его эмоции, мысли, воспоминания. Впрочем, возможно, что эти представления восходят еще к верованиям древних египтян.
Ни одна другая часть человеческого тела не была воспета поэтами чаще, чем сердце. Его образ является символом любви и души.
КОГДА ДВЕРИ ПРИЕМНОГО ОТДЕЛЕНИЯ распахиваются, мы оба чувствуем легкое напряжение. Я вдруг понимаю, что оказалась в привычной Колтону реальности. Если верить блогу его сестры, он полжизни провел в разных больницах. Бесконечно принимал разные медикаменты, послушно переходил с одного курса на другой. Иногда неделями не вставал с постели. Часто приходилось вызывать скорую, и тогда вся семья Колтона со страхом проходила через эти самые двери. Они готовились к худшему. Когда я думаю об этом, у меня возникает желание взять его за руку.
За стойкой регистратуры сидит полная женщина в мятно-зеленом халате. Она бойко стучит по клавиатуре и не сразу поднимает голову, чтобы совершенно безразлично посмотреть на меня. Лишь на пару мгновений ее взгляд задерживается на окровавленных салфетках, которые я прижимаю к губе. После этого медсестра протягивает мне стопку бумаг и возвращается к компьютеру.
– Присаживайтесь. Заполните нужные формы, – говорит она, но даже не оборачивается. – К вам скоро подойдут.
– Спасибо, – бормочу я.
Интонации медсестры настолько безжизненные, что сразу становится ясно: она произносила эти слова миллион раз. Интересно, кто должен к ней обратиться, чтобы ответ прозвучал иначе?
Гадать приходится недолго. Она вновь поднимает голову и на этот раз замечает Колтона.
– Колтон, дорогой мой! Ох, прости, пожалуйста, не увидела тебя! – Медсестра чуть ли не выпрыгивает из-за стойки, бросается к Колтону и кладет руку ему на плечо. – Как ты? Мне вызвать доктора Уайльда?
– Нет-нет, я в порядке, – отвечает он. – Более чем. А вот мою подругу не мешало бы осмотреть. Она губу порезала. Думаю, придется наложить швы.
Медсестра с явным облегчением прижимает ладонь к груди:
– Как славно.
Потом, спохватившись, обращается ко мне:
– Извините! Не подумайте, будто я радуюсь тому, что вы поранились, просто Колтон…
– Да, я тут частым гостем был, – перебивает он и, мягко улыбнувшись, добавляет: – Простите, с моей стороны было невежливо вас не представить. Куинн, это Мэри. Мэри, это моя подруга Куинн.
Медсестра еще пару секунд смотрит ему в глаза, словно хочет спросить о чем-то или дать совет, и только потом переводит взгляд на меня.
– Что ж, Куинн, всегда приятно знакомиться с друзьями Колтона. – Она протягивает свою маленькую ладонь, и я чувствую внезапно крепкое рукопожатие.
– Взаимно.
– И давно вы знакомы? – спрашивает Мэри.
Смотрю на Колтона.
– С утра, – улыбается он.
Я киваю, а Мэри все держит мою ладонь в своей, словно дает понять, что мы должны более подробно отчитаться о нашем знакомстве.
Колтон прочищает горло и указывает на документы:
– Мы, наверное, пойдем заполнять бумаги?
– Да-да. – Мэри наконец отпускает меня. – Присаживайтесь, конечно. Как только закончите, вас сразу проводят в кабинет.
Она тепло улыбается мне. Будто в знак одобрения. Но я не уверена, что заслуживаю его.
– Спасибо, – повторяю я.
Мы отходим от стойки, но голос Мэри заставляет нас обернуться.
– Милый, ты так хорошо выглядишь. Просто замечательно. – Ее глаза наполняются слезами. – Подумать только, целый год прошел. Приятно видеть тебя таким…
И тут Мэри, не давая опомниться, крепко обнимает Колтона. Мгновение он колеблется, а затем обнимает в ответ – неловко, но очень нежно.
– Я тоже рад вас видеть.
Я наблюдаю за ними и чувствую себя третьей лишней. Колтон явно не хотел касаться этой темы. Отвожу взгляд и иду искать свободные места. Кроме нас в приемной всего три человека: парень, который развалился на стуле с таким видом, будто ждет уже целую вечность, и тихая пожилая пара, читающая разные страницы одной газеты. Муж кладет жене руку на колено, и это такой знакомый и естественный жест, что я замираю. Не могу вспомнить, когда Трент в последний раз делал так, зато прекрасно помню, как барабанили его пальцы. Они будто не желали остановиться ни на секунду.
Голос Колтона возвращает меня в настоящее:
– Прости за все это.
Он присаживается рядом со мной и переводит дух.
– Все в порядке, она очень милая. Подобрела, когда увидела тебя.
Колтон смотрит на меня и старается улыбнуться, но улыбка выходит вымученной.
– Кажется, – я решаю подбодрить его, – тебя тут все любят.
Это не вопрос. Я просто оставляю ему пространство для ответа. Если он вдруг захочет что-то сказать.
Но Колтон молчит. Еще раз слабо улыбается, кивает и устраивается на стуле, скрестив руки на груди. И вот он уже за тысячу миль отсюда, до него не достучаться. Я опять осталась одна. Мне хочется сказать что-нибудь, сменить тему, может быть, развеселить его, но я понятия не имею, что говорить. Потому что совсем не знаю его.
Поэтому я беру ручку и начинаю заполнять формы. Наверное, даже полезно сохранять дистанцию, чтобы наше общение не зашло слишком далеко. Пока я пишу, Колтон в задумчивости барабанит пальцами по подлокотнику. Мы вновь оказались в своих параллельных вселенных. Как и прежде, до того, как я приехала и эти вселенные столкнулись.
– Ты не должен меня ждать, – говорю я, когда заканчиваю с бумагами. – Если тебе пора, то иди, дальше я сама справлюсь. Ты и так меня сюда привез.
Он мгновенно отвлекается от раздумий.
– Что? Нет. Зачем это мне уходить?
Колтон поворачивается на стуле, чтобы заглянуть мне в глаза. Его лицо смягчается.
– Извини, я просто не люблю больницы. Я провел в них слишком много времени.
Он делает паузу. Точно ждет, что я спрошу о причинах. Но я чувствую, что Колтон не хочет это обсуждать, поэтому ничего не говорю. Вопросы – довольно опасная территория. И похоже, мы оба каким-то образом это понимаем.
Но Колтон все равно решает объясниться.
– Я магнит для несчастных случаев, – произносит он, а затем добавляет с улыбкой: – Прямо как ты.
После этих слов я прокручиваю в голове цепочку событий: вот я роняю кружку, пулей вылетаю из кафе, а потом разбиваю машину. Господи, как нелепо.
– Наверняка со стороны это выглядело смешно, – говорю я.
– Нет. – Колтон пытается оставаться серьезным. – Вовсе нет.
Он пожимает плечами, затем усмехается:
– Да ничего страшного. Никто ж не видел.
– Ты видел. Видел, как я с катушек слетела.
И мы оба смеемся.
– Да нет, просто ты…
– Вела себя как чокнутая. Прости. Мне очень стыдно.
– Не чокнутая. Но немного опасная. – Он опять улыбается. – Нет, все в порядке. У меня и похуже бывало.
Колтон опускает глаза, и вдруг уголки его губ начинают дрожать.
– Как-то в восьмом классе я упал в обморок посреди урока. Все были в шоке. Ударился головой о парту, пришлось двенадцать швов накладывать. Потом пару недель ходил как лысый монстр Франкенштейна. – Он издает короткий смешок.
Пока мы молчим, меня осеняет: я знаю эту историю. Читала ее в дневнике сестры Колтона. Поначалу никто не понимал, что с ним происходит. А затем, спустя буквально пару дней после этого случая, его состояние стало резко ухудшаться.
– Так или иначе, – Колтон опять смотрит на меня, – твои выходки меня очень впечатлили.
– Ага, есть чем гордиться. – Я стараюсь не отрывать взгляд от документов, которые лежат у меня на коленях, но не выдерживаю и поднимаю глаза на него. – Спасибо, что привез меня сюда. Думаю, многих отпугнуло бы мое поведение.
– Но я-то не многие, – пожимает плечами Колтон. – И повторюсь, я был впечатлен. – Он прочищает горло и кивает в сторону регистратуры. – Давай, иди к Мэри. Я никуда не денусь.
Как только я протягиваю Мэри заполненные формы, другая медсестра с копной кудрявых рыжих волос берет меня под руку и ведет в кабинет в конце коридора. Я присаживаюсь на кушетку и наконец опускаю руку с салфетками. Внезапно начинаю нервничать, чувствуя себя беззащитной.
Медсестра осторожно берет меня за голову и наклоняет ее ближе к свету, чтобы лучше разглядеть порез.
– Так ты новая знакомая Колтона? – В ее голосе почти нет вопросительных интонаций. Зато чувствуется интерес и участие, прямо как у Мэри.
– Эм… Ну да.
Не знаю, как следует отвечать и есть ли вообще правильный ответ. Открываю рот, чтобы попробовать все объяснить, но чувствую резкую боль, от которой меня передергивает.
Медсестра снова наклоняет мою голову, и наши глаза оказываются на одном уровне.
– Колтон – чудесный мальчик. Мы его очень любим. – Она достает из шкафчика марлевые тампоны и бутылочку цвета ржавчины. – Детка, приляг, пожалуйста.
Я подчиняюсь. Она садится на стул с колесиками, капает что-то на марлю и аккуратно обрабатывает кожу вокруг пореза.
– Он многое пережил. Настоящий боец. Прошел через все невзгоды с достоинством, не в пример многим.
Киваю, словно понимаю, о чем речь. Медсестра отталкивается одной ногой от пола, подъезжает на стуле к мусорному ведру, выкидывает марлю и как ни в чем не бывало едет обратно. Затем она льет раствор на еще один тампон и снова смачивает мне губу. На сей раз – куда ближе к порезу. Я вздрагиваю.
– Прости. Кожа очень нежная, знаю. Но рана небольшая. Двух-трех швов будет достаточно. Дело пары минут.
– Хорошо. – Я опять киваю. Пытаюсь сохранять спокойствие, но внутри нарастает паника. Мне никогда не накладывали швы, не вправляли вывихи. Самым страшным из пережитого был обыкновенный укол. Поэтому при мысли, что мне в губу вонзится игла, я вдруг ощущаю легкую слабость.
И ужас отражается на моем лице. Медсестра замечает это, ласково берет меня за руку и говорит:
– Все в порядке, милая. После анестезии ты ничего не почувствуешь. И на губе даже шрама не останется.
Она видит слезы в моих глазах и добавляет:
– Хочешь, я позову Колтона? Иногда помогает, когда кто-то рядом.
Удивительно, как сильно мне хочется сказать «да». Ведь Колтон мне совсем чужой. Но я заметила, как неприятно ему находиться здесь. Поэтому приходится лгать – чуть ли не в сотый раз за сегодня:
– Нет, спасибо, и так справлюсь.
– Точно?
Делаю глубокий вдох и киваю на выдохе.
– Как скажешь. – Женщина встает и стягивает перчатки. – К тебе скоро подойдут.
– Спасибо.
– На здоровье. – Она улыбается и легонько поглаживает мою руку. – Только пообещай мне одну вещь.
– Какую? – Я приподнимаюсь на локтях и жду, что она пожелает мне быть смелой или посоветует впредь вести себя осторожней.
Но нет.
Медсестра смотрит на меня своими добрыми глазами и произносит:
– Пообещай, что будешь хорошим… другом Колтону. Он сильный, но у него хрупкое сердце. – Она плотно сжимает губы и продолжает: – Не расстраивай его, ладно?
Чувствую ком в горле. Закусываю щеку.
– Хорошо. Обещаю, – с трудом выговариваю я. Мой голос звучит тихо, но она не обращает на это внимания. Может быть, думает, что я переживаю из-за швов. Она же понятия не имеет о том, что я успела натворить. И о том, что, возможно, я знаю сердце Колтона лучше него самого.
Медсестра кивает, словно мы заключили некое соглашение, и задергивает занавеску. Я лежу в одиночестве на кушетке и рассматриваю щели между потолочными плитками. Они почти сразу начинают расплываться. Я думаю о Колтоне и его долгой болезни. О том, как он ждал новое сердце и не был уверен в том, получит ли его вообще. Зато прекрасно знал, что произойдет, если не получит. Знал, что может умереть, даже и не пожив толком.
После смерти Трента мне казалось, будто самое худшее – ее внезапность. Первые несколько месяцев я провела под грузом вины и сожалений. Представляла, какие слова сказала бы ему на прощание, каким бы мог быть наш последний поцелуй, если б я знала, что мы больше не увидимся.
Но теперь я думаю о том, как менялся в лице Колтон, когда проходил по больничному коридору. Какие воспоминания нахлынули на него в тот момент. И кажется, я наконец осознала: знать, что тебя ждет, намного хуже.
На мгновение я почти понимаю, почему он не захотел выйти на связь с семьей Трента или со мной. Возможно, на его месте я бы тоже не захотела. Возможно, я решила бы навсегда забыть об этом ужасном времени и жить полной жизнью, о которой прежде и не мечтала.
Я кажусь себе жуткой эгоисткой из-за того, что приехала. И задаюсь маленьким, но крайне неудобным вопросом. Может быть, я была не до конца честна с собой, когда собиралась в эту поездку? Я оправдывала свое решение тем, что встреча с Колтоном поможет мне двигаться дальше. Что это будет своеобразным прощанием с Трентом. Но что, если на самом деле все было наоборот? И я вовсе не хотела его отпускать, а напротив – надеялась найти его в другом человеке.
Именно поэтому, когда через час я выхожу из кабинета и вижу Колтона в приемном покое, то игнорирую его теплую улыбку и тот легкий трепет в груди, который она у меня вызывает. Именно поэтому, когда Колтон поднимается со стула и протягивает руку к моей губе, я отступаю назад. И именно поэтому, когда мы подъезжаем к магазину его родителей, я не заглушаю двигатель и не поднимаю глаз, а неотрывно смотрю на руль.
– Значит, вернулись туда, откуда начали, – говорит он.
В голове вспышкой проносятся утренние события. Все это нужно срочно закончить.
– Прости, что отняла у тебя целый день. Спасибо за то, что сделал для меня. – Я стараюсь говорить твердо и холодно.
Колтон не отвечает, но я чувствую, что он хочет встретиться со мной взглядом, и я усилием воли заставляю себя не поднимать голову.
– Мне пора, – продолжаю я. – Я уехала рано утром, родители наверняка волнуются, и…
Не смотри на него, не смотри на него, не смотри…
– Не хочешь перекусить? – спрашивает он. – Перед тем как поедешь?
Но я поднимаю глаза. И вижу улыбающееся лицо Колтона, на котором написана надежда.
– Я… Нет. Спасибо, но мне правда пора.
– Эх. – Его улыбка увядает. – Ладно.
– Ладно, – вторю я.
Мы замираем. И молчим. А потом одновременно начинаем говорить:
– Может быть, в другой раз?
– Было приятно познакомиться.
Он откидывается назад.
– То есть другого раза не будет.
– Да. Я не могу… Не стоит.
Я не пытаюсь что-то объяснять. Знаю, что если попробую, то сделаю только хуже. Колтон выглядит так, будто я разбила ему сердце, и мне это жутко не нравится. Я просто пытаюсь его уберечь, как и обещала той медсестре. И поэтому не могу дать зарождающемуся чувству ни единого шанса.