Очки
Ей было скучно. И она решила влюбиться
– Трусики сними, – спокойно сказал ей, как будто это для меня обыденно, хотя встречались всего-то второй раз.
– А юбку? – понизив голос, спросила она.
– Как хочешь, – ответил ей.
– Я ее сниму, не хочу помять.
Она так и сделала. Ловко запустила руки за спину, расстегнула молнию и бордовую пуговичку. А после осторожно, как будто и вправду боялась ее помять, сняла юбку цвета ночи, не черную, а что-то среднее между тёмно-голубым и черным, как мгла. Переступила через нее и, аккуратно свернув, повесила на спинку кресла.
У нее широкие бедра, первый раз не заметил, не до того было. Чуть смуглая кожа, хотя лицо и руки белые, слегка опущены ягодицы и черные трусики в стиле ретро. Она не смотрела на меня, не хотела этого. Ожидал, что на ее лице проскользнет хоть какое-то подобие эмоции, но нет, как мрамор, холодный и не тронутый морщинами взгляд. Все так же не спеша отточенными движениями сняла их, положила поверх юбки. Провела ладонью, как бы разглаживая и, повернувшись ко мне, сказала:
– Я готова.
Двенадцать дней до этого.
Уже двадцать семь лет, пора бы и жениться, но как-то не перло, не ладилось у меня с девушками. Да, любил, даже несколько раз и страстно, так что душа кричала, но прошло. Я не могу настаивать, мягок, вот и оставался с разбитым корытом. А жениться, чтобы просто жениться… Нет, не хотел. Лучше одному, чем ломать судьбу себе и другому. Вот и хожу в холостяках. Мама с отцом думают, что я стесняюсь, живем все вместе, наверное, поэтому они решили перебраться на дачу, им там нравится. В детстве сам с удовольствием ездил с ними загород.
Ромка сосед, с детства дружим. Два раза одну и ту же ногу ломал, да еще рука вечно вывихнута. Пошел служить в ОМОН, нравится кулаками махать. Из тонкого кучерявого парня превратился в огромного кабана с животом. Интересно, почему считают, что масса превыше ловкости и силы? Да только потому, что они, если и дерутся, то с простофилями, вот в ОМОНЕ он навыки и растерял, только сало да живот, да и грубый он стал.
Придет вечером и начинает рассказывать про Нуне. Она армянка, живет как раз подо мной, а я и не знал, как ее зовут. Несколько раз видел. Ну, кивну, она даже не здоровалась. Знал, что у нее отец в администрации работает, а мать вроде в институте кафедру возглавляет. Они живут и не видят, что вокруг люди ходят, у них как под колпаком, все тишь да благодать. Хотя нет… Частенько слышу воздуховоды такие. Знаешь, какой фильм смотрят на пару этажей ниже, иногда ее отец кричит, буквально орет. Ему там что, палец прищемили. А поскольку в семье только Нуне и ее мать, то весь гнев он вымещал на них.
Ромка все уши мне про нее прожужжал, какая она красавица. Одевается как барышня из девятнадцатого века, в белом и в кружевах. А я и не замечал, что она ходит еще и в шляпке. Ромка рассказал про ее парня, то ли бойфренд, то ли жених. Он его ругал, искал недостатки, мол хваленный, рожа косая, толстый и ботинки блестят. А мне-то какое до него дело. Хотя его разговоры заставили меня обратить на нее внимание.
Семья Нуне переехала лет пять назад, даже не знаю откуда, зачем мне это знать. Многие в доме их недолюбливают, а мне кажется, они ничего, нос не задирают, приветливые. Да и вообще, девушка и вправду оказалась симпатичной. Мои окна выходят во двор. Я доставал бинокль и рассматривал ее, когда она выходила. Красивая, стройная и вправду не от мира сего, но это и к лучшему, зачем быть как все, серым да черным.
Высокие скулы, большие черные глаза и волосы… Она их то укладывала в ленту, то в простой хвост, но чаще всего волосы были распущены. А цвет удивительно черный, почему-то раньше этого не замечал. Еще девушка красила губы очень яркой помадой. Но это, наверное, от настроения, если было пасмурно, то ярко-алой, если палило солнце, то темно-бордовой. Вообще-то она не носила старомодной одежды барышень, все строго. Если костюм, то с белым воротничком и манжетами. А если платье, то с широким поясом, оно ей идет. Но она его редко надевала. И в завершении гардероба – маленькая сумочка и босоножки на низком каблуке.
Может, я наблюдал за ней от скуки. В душе было приятно смотреть на то, как она плавно подходит к машине, дежурно чмокает отца в щечку. Ромка же сходил от нее с ума. Не проходило и пары дней, чтобы он не заскочил и не вылил на меня свои душевные переживания. Он узнал, что девушка должна выйти замуж. Это его убило. Ромка так расстроился, будто она его бросает, а ведь он с ней даже не здоровался, боялся.
Я художник, оформляю книги. Порой мне скучно сидеть дома, могу пойти в парк, сесть на траву и почти целый день делать наброски. А могу как в детстве залезть на крышу дома. Она у нас крытая, там летают голуби, вообще там чисто, а летом даже жарко и совершенно никого. Смотрю на пыльные отпечатки своих ног, а ведь я тут был недели три назад, больше никого не было. Сажусь на круглую перекладину, она толстая как бревно и проходит около окна. Смотрю во двор, всех видно, а потом начинаю работать. И так несколько часов, пока не заноет спина.
– Ты когда-нибудь была на крыше?
Спросил я ее, сидя прямо на бетонной лестнице и черкая карандашом. Она как раз вышла с лифта и направлялась к себе домой. Девушка остановилась, даже не поняла, что эти слова были обращены к ней. Посмотрела на меня и, чуть наклонив голову, спросила:
– Что? – она не придала моим словам значения, только ради любопытства спросила.
– Вы никогда не были на крыше? – и ткнул карандашом в потолок.
Она подняла голову и посмотрела вверх.
– Нет, – спокойно ответила.
– Пойдем покажу, – предложил ей и встал.
– Прямо сейчас? – в ее голосе прозвучало не просто удивление, а гораздо больше, она заволновалась и посмотрела на дверь.
– Туда вы еще успеете. Ну так что, пойдем? – и протянул ей руку.
Она еще раз посмотрела на дверь, потом на мою руку. Протянула свою ладонь, но, коснувшись ее, сразу убрала, как будто обожглась.
– Нет, – уверенно ответила она и, быстро отвернувшись, открыла дверь и скрылась. Я опять уселся на ступеньку.
Прошла минута, нет, даже меньше. Ее дверь открылась, и девушка вышла. Увидев меня, сразу сказала:
– Только ненадолго.
– Хорошо, – быстро сказал и соскочил с места. Она так и не подала руки, а пошла за мной.
Подниматься пришлось не долго, всего-то два проема. Достал свой ключ от замка, он у меня уже как лет восемь, открыл и вошел первым. Осторожно ступая, она как будто шла по яичной скорлупе, медленно продвигалась вперед. По сравнению с подъездом здесь было темно, но глаза сразу привыкли, стали прорисовываться очертания перемычек.
– Пойдем, – сказал я ей и пошел вдоль висящего над головой провода. Шел не спеша, чтобы она успевала за мной. Ее платье шуршало как сухая листва. – Там виден двор и парк.
– Ай, – вскрикнула она, когда над головой пролетел испуганный голубь.
– Не бойся, они тут везде, – остановился. – Слышишь?
Она тут же остановилась и, чуть наклонив голову, прислушалась, ворковали голуби.
– Голуби, – наивно сказала она.
– Пойдем, – протянул руку, в этот раз она взяла меня и уже уверенно пошла дальше.
– А что ты тут делаешь? – неожиданно спросила меня.
– Рисую, а иногда просто сижу и смотрю, слушаю музыку.
– А дома?
– Да, можно и дома, но тут приятней. Какое значение, где слушать, верно?
– Да, – еле слышно ответила она.
– Пришли.
Я подвел ее к огромной круглой балке, что упиралась в подоконник, приоткрыл ставню, она заскрипела и открылась. Сразу все кругом залило светом, стали видны дорожки от пыли, и дневной жар потек во внутрь. Нуне на минуту заулыбалась. Может, вспомнила детство, как сама лазила по чердакам и чуланам. Может, удивилась тому, что увидела парк и огромные барашки облаков, которые вечно менялись, трансформируясь то в кита, то в зайчика.
Она стояла и молча смотрела. Казалось, с ее лица была стерта улыбка. Неужели она забыла, как смеялась стрекозе, что садилась ей на колено, или когда бегала по лужам? Неужели она повзрослела? Мне даже стало грустно. Так она простояла минут пять, просто стояла и смотрела вдаль, а потом вдруг как будто проснулась, качнулась и прошептала:
– Мне пора.
– Нет, – удивился я, – а как же двор? Ты не видела двора.
Она вытянула шею, облокотилась на балку, но так и не смогла увидеть даже краешек двора. Я нырнул под балку и протянул ей руку.
– Ложись животом на нее, – шлепнул ладонью по балке и тут же протянул руку. – Давай.
Осторожно уперлась в балку и приподнялась на цыпочках. Протянула мне руку, всем телом повалилась вперед, продолжая тянуть шею вверх. Я взял ее за руку. Она тянула шею, задирая подбородок все выше и выше. Взял веревку, они тут вечно болтались, натянул и обмотал ее запястье. Потом нырнул снова под балку и вынырнул с другой стороны от нее. Девушка внимательно следила за мной. Ничего не говорила, не понимала, что я делаю, то ли подстраховываю, то ли еще что-то. Так в молчании я привязал и вторую ее руку. Теперь она лежала животом на круглой балке с вытянутыми вперед руками. Нуне потянула их на себя, но не смогла и на сантиметр сдвинуть веревку. Она так и стояла на цыпочках. Девушка не проронила ни слова, просто была озадачена тем, что я делаю. Я опять поднырнул под балку, еще одну веревку привязал к щиколотке ее левой ноги и отвел ее чуть в сторону. Она не удержалась и просто повисла на балке, правая нога болталась.
– Что ты делаешь? – наконец спросила она.
– Привязываю, – как можно спокойно ответил ей.
– А зачем? – наивно спросила она.
Но я ей не ответил, а уже привязал и правую ногу, отведя в сторону. Теперь ее тело лежало на балке, руки вытянуты вперед, а ноги были разведены в стороны и висели.
– Зачем ты это сделал? – опять спросила, но ответа не последовало.
Она не могла видеть меня, не могла повернуть голову, только могла слышать. Зато теперь девушка видела весь двор и то, что сейчас в него заехала машина ее отца. Я встал у нее за спиной. Ее попка смотрела прямо на меня. Не произнося ни слова, я спокойно приподнял подол ее платья так высоко, как мог. И тут она за дергалась и что-то сказала. Правда я упустил, что она говорила, не расслышал. В этот момент я испугался. Что я делаю?! Как далеко уже зашел! Но не остановился.
Прозрачные белые трусики обнимали ее ягодицы. Они были как вторая кожа, только идеально белый цвет выделял их. Всегда считал белый цвет нижнего белья непрактичным, даже вульгарным.
– Извини за неудобство, – взял ее трусики и резко дернул на себя, раздался короткий треск рвущейся ткани.
– Ай! – крикнула она. Потом, понизив голос, добавила, – Больно!
– Сильно не кричи, отец услышит, – потянул руку, вытягивая остатки трусиков. – Или увидит, – тут же добавил.
У нее красивая женская попка, ягодицы острые. Не надо было присматриваться, и так все было как на витрине. Вот плотно сжатые, почти черные створки, она их сжала, как сжимают губы, когда не хотят говорить и злятся. Ну что же, пусть дуется. А вот большая и глубокая ямочка под копчиком, она напоминает кратер от метеорита с темно-коричневым выжженным основанием. Нане вильнула своей попкой, пытаясь сбросить платье и прикрыть свой зад.
– А ты красивая, – сухо ответил я.
– Прекрати, увидят, – вдруг сказала она.
Я ожидал другого, что она будет ругаться, проклинать, молить и угрожать, но нет… Я даже растерялся. Положил руку на талию и чуть подвинул платье вверх, чтобы оно не помялось. У меня не то что бы в животе все гудело, у меня там болело, просто ныло от напряжения. Быстро расстегнул брюки. Мой мальчик выпрыгнул, я взял его в ладони, он стал длинными и жестким. Кажется, таким я его еще не видел.
– Постой, постой. Может, договоримся? – начала она торговаться.
– Зачем? – холодно ответил ей.
– Я закричу, – угрожающе сказала она.
– Кричи, я ведь не мешаю, твое право.
– Стой, не надо, я боюсь, – защебетала она.
– Чего? – спросил и продолжил гладить ее острую попку, так и хотелось начать.
– Что услышат, – а потом, помедлив, добавила, – что увидят.
Я нырнул под перекладину, потянулся и закрыл ставни, чтобы она не переживала, будто ее могут и вправду увидеть. Хотя… Кто вообще смотрит в небо? Земля ближе, вот и горбатятся, всматриваясь под ноги. Мой мальчик так и качался из стороны в сторону. Кажется, она его увидела.
– Не надо, прошу тебя, – голос был не жалобным, а просто умоляющим. – Я еще ни разу не делала этого.
– Девственница? – удивился я, – разве такое в наше время бывает?
– Да, – как бы виновато ответила она.
Провел рукой между ног, коснулся ее напряженных створок, чувствовалось, как они гудят. От прикосновения они задрожали, тело затряслось. Она в страхе вжала шею в плечи.
– Я должна остаться девственницей…
Вот те на… Посмотрел на попку и на центральный кратер, он то сжимался, то разжимался, как будто пытался что-то сказать. Я стоял и наблюдал за ней. То ли унижение, то ли соблазн, то ли желание, то ли просто мужская похоть… Да черт его знает, что у меня в башке? Но вид ее острой и откровенной попки меня немного взбесил. Она, что! Это специально так говорит?! Так делает? Чтобы я вел себя как зверь! А кто я, впрочем, такой? Я и есть зверь! У меня изначально были отвратительные мысли. Но вот почему? Я ведь о ней мало что знаю, хорошая девушка, молодая, у нее вся жизнь впереди, но вот попка… Какая чудная, стою и любуюсь ей. Мой мальчик давно стоял колом и от нетерпения даже заболел. Я положил руку на него, а он, как молодая гончая, дергается, рвется вперед, не хочет ложиться в руку, так и норовит вырваться. И я с этим ничего поделать не могу. Он просто обезумел. Стал бешеным и, видя жертву, требует своей доли.
Подошел вплотную и просто прикоснулся им ее злой щелки. Она зарычала, но не вскрикнула, не произнесла ни слова, просто по-звериному зарычала. Положил руку на перекладину, на которой она лежала, почувствовал, как через нее передается ее рык. Такой тяжелый, звериный, еле уловимая вибрация, но рык зверя, тигрицы. Стоит ее отпустить, и она тебя разорвет. Я не трус, но мне стало даже страшно. Головка мальчика посинела. С нее капнула тягучая и прозрачная капля, посмотрел, куда она упала. А после прикоснулся тупой головкой ее щелки, и опять рык, ощущал его отчетливо. Опять прикоснулся и опять она зарычала. Не хотел входить в нее, и уж, тем более, лишать ее девичьей ценности. Но не мог удержаться, еще пару раз коснулся черных створок, как мне казалось, так же рычащих, как и сама хозяйка, сделал специально, чтобы позлить ее.
Она дергалась, но не сильно, боялась поцарапать руки. Может, делала вид, что злится? И все же, она дергалась так, что вздрагивал пол подо мной. Я остановился, теперь остановилась и она. Нуне ждала, что дальше? Ей просто хотелось… но так, чтобы никто не узнал, поэтому и молчала. Это ее спасательный билет, но и гиря на ее ногах. Положил обе ладони на ее ягодицы, она дернула задом, ну прямо как кобылица. Провел пальцами по ее пояснице и опустил вдоль бедер. Она опять задергала задом, виляя им из стороны в сторону, стараясь отшвырнуть мои руки, а зря.
Сжал пальцами ее попку, мягкая, нежная кожа. Они захрустели как спелый плод. Развел их пошире, будто хотел разорвать, они неестественно разошлись и стали торчать в разные стороны. Вдруг кратер раскрылся… Ее сжатый до этого момента анус чуть вздулся, как гейзер, что вот-вот взорвется, но тут же опустился, раскрыв жерло своей черной пропасти. Я не стал долго ждать, а сразу ткнул опухшей головкой в пульсирующий анус.
Кобыла заерзала, затрясла попкой, стала извиваться. Рыка не было, хрип вырывался из ноздрей. Я остановился, она замерла. Несколько секунд подождал, опять коснулся головкой ее чернеющего жерла. Так продолжалось несколько минут. Только стоило мне коснуться ее кратера, как она начинала извиваться. Но с каждой минутой Нуне делала это все спокойней и спокойней. Силы не покинули, я ощущал их через мышцы в ее бедрах, они были стальными. Она просто все реже и реже дергалась, натягивая веревки и стараясь сбросить меня.
Все! Она остановилась, энергия гейзера иссякла. Я еще раз ткнул головкой в ее кратер, реакции никакой. Чуть надавил, ничего… Отпустил и опять надавил. Кожа вокруг ануса была скользкой. Направил головку в центр кратера и чуть сильней надавил им, она сразу провалилась. Я дернулся, и член, как свая, вошел в ее зад. Девушка прогнулась. Попка затряслась, пропуская мой кол все глубже и глубже. От наслаждения я замер. Было удивительное состояние, напряжение и огонь в паху. Во мне сжалась невидимая пружина, которая рвала мои мускулы. Пальцы затряслись, а потом я не выдержал и трахнул… после еще и еще. Я трясся как кобель. Задница подпрыгивала, а я продолжал и продолжал. Нечем стало дышать. Мышцы ног перестали слушаться. В последней агонии я вошел и рухнул на ее тело.
За все это время она не издала ни звука, даже не шевельнулась. Обняв балку, я чувствовал, как из меня, пульсируя, выплескивается сперма, она перетекала из одного сосуда в другой.
Медленно сознание стало возвращалось ко мне, а вместе с ним и отрезвление. Смотрел на ее спину. Чувствовал, как покачиваются ее груди, хотелось их взять и прижать. Стоял на пошатывающихся ногах и смотрел, как медленно выскальзывает мой член. Все затихло. Отошел на несколько шагов. Голуби, им все равно, они все так же продолжают ворковать, глупые птицы. Посмотрел на девушку. Ее тело было спокойным, как будто уснула. И все же, она красивая, пусть и с этого ракурса. Застегнул штаны. Почему-то не спешил ее развязывать, подождал еще с минутку, а после начал с ног. Она лежала и не спешила вставать. Потрогала запястья, как будто проверяя, нет ли на них царапин и подтеков от веревок, а после осторожно соскользнула с перекладины.
– Извини за трусики, – сказал ей.
Она как будто не услышала меня, поправила юбку, аккуратно расстегнула пояс и опять застегнула, выпрямляя при этом все складки на платье. Она не смотрела на меня, была занята собой. Вот начала поправлять прическу, локон за локоном. Взяла сумочку, что упала на пол, достала платок и обтерла ее от пыли. После взяла губную помаду и подкрасила ею себе губки, и только после всего этого ответила:
– Да ладно…
Что она хотела этим сказать, не знаю, но от нее веяло чем-то потрясающим, чем-то настолько сексуальным и волшебным, что я еще с минуту стоял и просто как пацан любовался ею.
– Проводишь? – неожиданно спросила меня.
Я проводил, но только до своей площадки, дальше она спустилась сама и даже не повернула головы. На душе было тоскливо и чертовски противно, в тот день я так и не смог сесть работать, карандаш валился из рук.
Прошли дни. Я не мог без нее, не мог спать, даже есть не хотелось, только беговая дорожка отвлекала от мыслей, но ненадолго. Смотрел, как она уезжает, как приезжает, но Нане ни разу не подняла головы, чтобы взглянуть на тот чердак, как будто ничего и не было. Так проползли двенадцать дней, а после я не выдержал и уселся на площадке, ровно там, где сидел в прошлый раз. Она появилась к пяти часам, обычно уже дома, но сегодня пришла поздно. Я перестал ее ждать, просто сидел и черкался в своем блокноте. Появились мысли. Я не заметил, как подъехал лифт, как открылась дверь и чуть было не упустил ее. Цветная кофточка, вся в полевых цветах, так и сияла на фоне унылого подъезда. Черная юбка, гордо поднятый подбородок, еще успел заметить, что волосы собраны в шишечку на затылке.
– Зайдешь? – спокойно спросил я ее, но она даже не остановилась, не повернула головы. Подошла к двери, открыла ее и зашла, щелкнул замок.
Не знал, что и делать, вот так сидеть или уйти, что дальше? Что? И вдруг щелкнул замок, повернул на шум голову. Она вышла на середину площадки, медленно, с великим достоинством подняла голову и посмотрела на меня:
– Сейчас? – голос был неуверенный, но прозвучал спокойно, я встал.
– Да, – ответил ей и протянул руку.
Она не подала руки, вернулась к двери, закрыла ее на замок и стала подниматься по ступенькам. На ее лице не было эмоций, о чем она думала, мне трудно было понять, ни улыбки, ни косого взгляда, как робот поднялась и зашла в квартиру. Закрыл за ней дверь. Она сняла босоножки, что цокали в подъезде и прошла в комнату.
– Ты один?
– Да.
– Что мне делать? – как-то уж совсем сухо спросила она.
Я даже растерялся, подошел к окну и прикрыл его, дул сквозняк, не поворачиваясь к ней, сказал:
– Трусики сними, – спокойно сказал ей, как будто это для меня обыденно, хотя встречались всего-то второй раз.
– А юбку? – понизив голос, просила она.
– Как хочешь, – ответил ей.
– Я ее сниму, не хочу помять.
Она так и сделала. Ловко запустила руки за спину, расстегнула молнию и бордовую пуговичку. А после осторожно, как будто и вправду боялась ее помять, сняла юбку цвета ночи, не черную, а что-то среднее между тёмно-голубым и черным, как мгла. Переступила через нее и, аккуратно свернув, повесила на спинку кресла.
У нее широкие бедра, первый раз не заметил, не до того было. Чуть смуглая кожа, хотя лицо и руки белые, слегка опущены ягодицы и черные трусики в стиле ретро. Она не смотрела на меня, не хотела этого. Ожидал, что на ее лице проскользнет хоть какое-то подобие эмоции, но нет, как мрамор, холодный и не тронутый морщинами взгляд. Все так же не спеша отточенными движениями сняла их, положила поверх юбки. Провела ладонью, как бы разглаживая и, повернувшись ко мне, сказала:
– Я готова.
Мы встречались раз или два раза в неделю, и она всегда была готова. Я удивляюсь… Нет, не себе, а ей. Понял, что она не такая холодная, как казалась ранее. Нуне очень чувствительна, хотя старалась этого не показывать, раз или даже два раза улыбнулась, но это было, наверное, с ее стороны случайно, даже неприлично.
Она занималась сексом только в попку и никак иначе, просила делать только так. Я не возражал, даже нравилось. Я привык к ней, она ко мне. За все время Нуне ни разу не разделась, ей нужен был только минутный секс и не более. Мне хотелось ее погладить, даже поцеловать. И вообще, эта история изначально неправильная, такого просто не должно было случиться и уж тем более продолжаться. Какой-то полный бред моей фантазии. Теперь я ее не караулил на площадке, она звонила и спрашивала: «Можно?», я всегда отвечал «Да», тогда она говорила: «В пятнадцать» и клала трубку.
Спустя несколько месяцев Нуне впервые проявила эмоции. Я это почувствовал раньше, чем она приоткрыла губки, сперва просто ахнула, потом, захлебываясь, простонала и опять ахнула. Постепенно она раскрывалась, становилась все более и более открытой, все более и более свободной. И уже не стояла и не ждала меня как обреченная, а, поглаживая мой пенис, сама опускалась на него.
Потом от Ромки узнал, что она выходит замуж, но, когда спросил у Нуне, она не ответила, а впервые чмокнула в щечку. Действительно, через месяц у нее состоялась свадьба, отец Амаяк и мать Наира, похоже, этому были очень рады. Несколько раз даже видел ее жениха Ваграма, деловой, в костюмчике, блестит, как будто сняли с полки, а вот глаза колючие. Думал, что все, расстались, на том и кончилось, но неожиданно Нуне позвонила и спросила: «Можно?».
В этот раз она разделась догола, и я впервые увидел ее такой, какая она есть, тонкая талия, широкие бедра и плечи. Небольшая, почти детская грудь. Она выглядела как-то неказисто, но эту ломаную пропорцию в ее теле стало видно только сейчас, в одежде все иначе. На ней остались только одни очки, наверное, испортилось зрение, она их сняла и аккуратно положила на мой столик. Я стоял и любовался ею. В этот раз она улыбнулась, по-настоящему улыбнулась, от чистого женского сердца.
– Раздвинь диван, – единственное, что она попросила.
Это был самый удивительный секс. Спешить было некуда. Нуне раскрылась и уже не боялась потерять свою девственность, ее она отдала своему мужу, которого не знаю, любит или нет. Я радовался тому, что со мной была женщина. Та, которую, как-то уж странно, но любил. Она просила: «Если закричу, закрой мне рот, прошу!». Она не удержалась, сперва тихо, как бы проверяя себя, а потом резко вскрикнула… Я не успел… Она прижалась ко мне и, утробно рыча, заплакала.
Цветок тянется к солнцу, поворачивает свой бутон вслед за лучами, стараясь поймать как можно больше тепла и той энергии, что питает его. Цветок тянется и распускается. Наступает момент, когда он раскрывает все свои лепестки, и в этот короткий момент своей жизни он манит к себе пчел и шмелей, всех тех, кто питается его нектаром. Это короткий период его жизни. Дальше он увядает и осыпается. Остаются только зеленые, ничем не примечательные листья, которые можно спутать с простым сорняком. Многие его выдирают с корнем и бросают в гниющую кучу.
Пройдет год или два, и Нуне изменится. Представляю, какой она станет, как ее мать Наира, опухшей, со вторым подбородком и пухленькими пальчиками, а вот взгляд останется, его уже не изменить. И все же, ничто не проходит бесследно, ни для меня, ни для нее.
Она ушла, но это уже другая история.