«Говорят, что Сова воспользуется всяким, кем сможет; но не забывайте – не каждым человеком можно воспользоваться».
Я думала, что теперь мы уйдем, но мы остались. Казалось, что и Вонвальт, и Кейдлек всеми силами стараются продолжить беседу, нарочно выдумывают все новые темы и пробираются по ним, как по труднопроходимым дебрям – а возвращение странствующего Правосудия порождало целый лес бюрократических вопросов. Однако, когда административные трудности были решены, неприятные откровения замяты, а в кабинет принесли еще вина, Вонвальт и Кейдлек заговорили как старые друзья и коллеги и еще долго беседовали о самом разном.
Когда стемнело, мы спустились в столовую – зал, куда допускались все члены Ордена, а не только Правосудия. Там Вонвальта быстро окружили коллеги и знакомые. Когда полилось вино, сэр Радомир, Брессинджер и я были забыты, а разговор перешел в область туманных острот, добродушных шуток и воспоминаний о делах, людях и мелких скандалах, про которые мы ничего не знали. Похоже, что на одну ночь мы могли позабыть о Сове и ее темных интригах.
– Эй, – окликнул меня Брессинджер, грубо ткнув в плечо. Я тем временем пыталась прислушаться к общему разговору, который становился все более шумным и развязным: Правосудия, юристы, судьи, прокуроры, секретари и составители – каждый пытался растолкать других, вклиниться в беседу и подобраться поближе к внутреннему кругу. Никогда прежде я не видела столь неугомонной компании и не ожидала столкнуться с ней здесь, в одном из самых влиятельных государственных учреждений.
Я повернулась к Дубайну.
– Идем, – сказал он, мотнув головой в сторону двери.
Я вопросительно посмотрела на пристава. Пытаться перекричать шум разговора было бессмысленно.
– Да идем же, – немного раздраженно повторил Брессинджер, после чего он, сэр Радомир и я ушли.
Наши места за столом тут же заняли другие.
– Когда-нибудь и ты станешь такой же; будешь сидеть вся красная от дорогого вина и разглагольствовать на высоком саксанском, – сказал Брессинджер, когда вывел меня и сэра Радомира из Великой ложи. Вечер выдался теплым, и, несмотря на темноту и поздний час, на улице все еще было людно.
Я не знала, что и думать об увиденном, но одно отрицать не могла: мне немного захотелось присоединиться к этому обществу. Меня опьянил – в буквальном смысле – вид бурного веселья, которое устроили эрудированные люди, вместе учившиеся и работавшие. Но ни Брессинджеру, ни сэру Радомиру было не суждено попасть в этот внутренний круг, и я внезапно почувствовала, как их легкое презрение быстро передается мне. Мне сразу же захотелось впечатлить их моей толлской простотой.
– Куда идем? – спросила я.
Брессинджер махнул рукой куда-то в сторону.
– Тут неподалеку есть паб «Врата Волка». Сэра Конрада не отпустят до конца ночи, так что мы тоже можем повеселиться, пока на нас не взвалили государственные заботы. Без нас ему скучно не будет, – прибавил он, заметив выражение моего лица.
– Звучит неплохо, – буркнул сэр Радомир, и я почувствовала искренность в его словах.
Брессинджер повел нас по лабиринту улиц. Почти в каждом городе и деревне, где я бывала прежде, жизнь с заходом солнца замирала. Простолюдины быстро съедали у очагов свой ужин, а затем ложились спать. Состоятельные горожане наполняли свои дома огнями свечей и наслаждались долгой трапезой, или читали, или находили себе другие занятия; но, когда в полночь звонил храмовый колокол, в их домах тоже становилось тихо, как в могиле.
Здесь, в Сове, ночь почти не отличалась от дня. Всюду кипела жизнь, всюду были люди. Я никогда прежде не видела столько питейных заведений. Под них отводились целые улицы. Население Совы, раздувшееся благодаря приезжим, было огромно, и все эти люди нуждались в еде, стойлах для лошадей, жилье и выпивке. Когда палаты, и гильдии, и биржи, и торговые дома, и литейные, и кожевенные мастерские, и аптеки пустели до следующего дня, начинался ночной цикл этого вечного карнавала. Казалось, что жители Совы, коренные и нет, попадали в порочный круг, из которого не могли вырваться: каждую ночь они пьянствовали, танцевали и распутствовали, а каждый день – трудились.
В тот миг ночная жизнь пленила меня. Мы шли по булыжной мостовой, вдыхали запахи экзотических блюд и напитков, висевшие в теплом ночном воздухе; прислушивались к разговорам, которые велись на самых разных языках; глазели на сованцев, наслаждавшихся играми и танцами на улицах, – и все это так захватывало. Несмотря на опаску и, несомненно, благодаря вину, которое разлилось по моим венам, город очаровал меня. Казалось, нет конца тем удовольствиям и ощущениям, которые он мог нам предложить.
Наконец мы добрались до «Врат Волка» – иронично названного паба, над которым возвышалось деревянное подобие его тезки. Фасад заведения выходил на просторную площадь, где светлокожий хаунерец и темнокожий выходец из Южных равнин дрались друг с другом на потеху толпе. В воздухе висел звон монет, которые бряцали в руках, кошельках и о мостовую. Слышались крики, звон разбитого стекла, а затем – насмешливые и одобрительные возгласы.
Брессинджер провел нас в паб. На меня обрушился гвалт голосов, запахи людей и прокисшего пива. Толпа грела воздух лучше любого огня, но в пабе все равно вовсю пылал очаг и сотни свечей. Зал был огромен, но казался тесным, а по периметру шли еще три или четыре яруса надстроек.
Мы протолкались через толпу. Брессинджер провел нас в дальний конец зала, затем спустился по какой-то лестнице и занял нишу со столом, которую только что освободила другая компания. Мы втроем втиснулись внутрь, и через несколько минут каждому из нас принесли по большой оловянной кружке эля и по маленькому стакану чего-то крепкого.
– Ну что ж, – сказал Брессинджер. Он поднял свою кружку, и мы с сэром Радомиром последовали его примеру. – За Сову и за Двуглавого Волка, который сожрет тебя с потрохами и высрет только косточки. Yura!
Он залпом осушил стакан, но мы с сэром Радомиром помедлили.
– И что ты сейчас сказал? – спросил бывший шериф. – Что за «yura»?
– Ты сам-то как думаешь? – огрызнулся Брессинджер. – Это значит «пей»!
Я проглотила спиртное – восстановленное вино, которое придумали торговцы, чтобы перевозить его в больших количествах по низкой цене. Прежде я никогда его не пробовала и оказалась не готова к резкой на вкус жидкости, которая обожгла мой пищевод. На мои глаза навернулись слезы, и я немедленно зашлась кашлем, рассмешив сэра Радомира и Брессинджера.
– Кровь Немы, – выдавила я, ставя кружку на стол. Учитывая, что перед этим в Великой Ложе мне уже дали выпить два кубка вина, я ощутила, что стремительно пьянею.
– Ну-ка, Хелена. Расскажи нам, как тебе город. Говорят, что первое впечатление от Совы не забывается, – сказал Брессинджер. Его грозодский акцент, и так всегда заметный, благодаря выпивке стал слышаться еще явственнее.
Я пожала плечами, а когда заговорила, мой язык начал заплетаться.
– Я за всю жизнь такого не видела. Город так давит. Здесь кругом люди, в любое время суток. И все такое большое, такое высокое.
– Это все магия, – заявил Брессинджер. К моему изумлению, он залпом осушил свою кружку эля и жестом попросил принести еще.
– Подожди, – придержал сэр Радомир слугу, допивая свою. – Принеси-ка две.
Я сделала несколько глотков, безрассудно стараясь не отставать.
– Помню, сэр Конрад об этом как-то рассказывал, но все равно не понимаю. Как магия может держаться в зданиях?
– На фундаментах начертаны руны, – ответил Брессинджер. – Здания эти слишком уж громадные. Они бы рухнули под собственной тяжестью. А руны им не дают. Как именно, я не знаю. Да и какая разница? Ею все равно никто больше не пользуется – магией то есть. Старой. Хорошей, – прибавил он, заговорщически подмигнув.
– Она мне не нравится, – сказала я, подумав о Клавере. Мне казалось, что мир стал бы только лучше, будь магия полностью искоренена. Ведь она могла попасть не в те руки, а эта опасность перевешивала всю ее пользу.
– Да, мне тоже, – согласился сэр Радомир. – Неестественная она. Лучше бы никто не владел этим древним языческим вздором.
– Даже Правосудия? – спросил Брессинджер.
– Даже они, – твердо ответил сэр Радомир.
– Поговаривают, будто магия рун впиталась в саму почву. Поэтому Сова и кажется такой. Ты ходишь по ней, и тебе чудится, словно весь город наваливается на тебя. Ощущаешь себя из-за этого мелким и ничтожным, – сказал Брессинджер. – Видимо, старым императорам это нравилось.
На стол с грохотом опустились еще три кружки эля. Мои спутники сразу же к ним приложились.
– Кстати, Хелена, – сказал Брессинджер, резким движением вытирая бороду. – Ты так и не ответила на мой вопрос.
– На какой? – спросила я.
– Собираешься ли ты вступать в Орден. Пить вместо этой мочи изысканные вина. Играть словами на высоком саксанском. Становиться важным человеком… – Он не дал себе рыгнуть. – …то есть важной дамой.
– Да уж, их тут тоже хватает, – пробормотал сэр Радомир.
– Мы же в Сове, – беззлобно ответил Брессинджер. – Сова с радостью пользуется как мужчинами, так и женщинами. Она всех использует. Ей все равно, как ты выглядишь или что ты думаешь.
– Ты это к чему?
– К тому, что Сова найдет место и для тебя, несмотря на твои… ограниченные умственные способности.
Сэр Радомир какое-то время молчал, а затем швырнул пустую кружку влево от Брессинджера.
– Лови, – хмуро сказал он, глядя на то, как кружка ударяется о скамью и со звоном падает на пол.
Брессинджер посмотрел на обрубок своей левой руки, затем на кружку, затем на сэра Радомира.
– Что вы себе… – гневно начала я, но, к моему удивлению, мужчины разразились смехом. Я в ужасе переводила взгляд с одного на другого, а они хохотали, пока на глазах не выступили слезы. Брессинджер перегнулся через стол и хлопнул шерифа по плечу, а сэр Радомир сжал в ответ его руку.
– Немино вымя, – буркнула я в свою кружку. Я терпеть не могла черный солдатский юмор, но, к сожалению, мне предстояло снести еще не одну такую шутку.
– Ну же, Хелена. Ты и так долго тянула. Пойдешь по стопам сэра Конрада? Будешь учиться, чтобы стать Правосудием? – не унимался Брессинджер. Видимо, он осмелел от выпивки: несмотря на то, что мы с ним могли о многом говорить откровенно, этот вопрос мы обычно обходили стороной.
Я пожала плечами. Уже чувствуя, как хмель ударяет мне в голову, я все равно опрометчиво допила свой эль и схватила последнюю полную кружку, которую передо мной поставили.
– Не знаю, – сказала я. – Это заманчиво, но…
– Тебе бы хотелось стать его женой, а не ученицей, – с ухмылкой перебил меня Брессинджер.
Я отшатнулась, будто мне отвесили пощечину.
– Перестань, – сердито огрызнулась я. Сэр Радомир, сидевший рядом со мной, гоготал, как подросток.
Брессинджер подмигнул мне и спрятал улыбку за кружкой. Но улыбка показалась мне какой-то фальшивой и неуверенной. Он не в первый раз поднимал эту тему. Казалось, будто он хочет слышать, как я все отрицаю, но выходило так, что чем чаще он подначивал меня, тем больше я об этом думала. Про себя я решила: Брессинджер просто боится, что я отниму у него сэра Конрада.
Я стиснула зубы.
– Мои отношения с… – начала было я, но меня снова прервали – на этот раз грузный мужчина, который, едва передвигая ноги, приблизился к нашей нише и остановился у стола.
– Дружище, откуда ты? – спросил незнакомец, тыча пальцем в Брессинджера. Его лицо было грубым и бородатым, голова лысой; на ногах он стоял нетвердо и, похоже, был вдребезги пьян. Судя по виду, незнакомец был родом из южных провинций Империи, возможно, тоже из Грозоды.
Брессинджер развязно улыбнулся ему и поставил кружку на стол.
– Из Грозоды, приятель, – ответил он, произнеся последнее слово на низком саксанском наречии. Из-за его акцента оно прозвучало смешно.
– Я заметил, – сказал незнакомец.
– Это еще что значит? – завелся сэр Радомир, но Брессинджер жестом успокоил его.
Незнакомец указал на культю пристава.
– Руку ты в Рейхскриге потерял?
– Нет, – все так же весело ответил Брессинджер.
– Чего тебе надо? – спросил незнакомца сэр Радомир. – Мы тут вообще-то разговариваем.
– Грозодцы сюда редко заходят, – продолжал пьянчуга. Он смотрел на нас осоловелым взглядом, и мне почудилось, что я даже со своего места чую смрад его перегара.
Осмелев от выпивки, я уставилась незнакомцу прямо в глаза и раздраженно сказала:
– Уйдите, пожалуйста.
Брессинджер и сэр Радомир рассмеялись. Незнакомец – нет.
– Ты был в Кьятаканском лесу? – прямо спросил он Брессинджера.
Я недоуменно нахмурилась.
– О чем вы?
– Да заткнись ты, малявка, – рявкнул он.
Сэр Радомир хотел было вскочить на ноги, но Брессинджер протянул руку и остановил его.
– Нет, меня там не было, – сказал он. – Я стал легионером только через год. – Пристав указал на бар. – Пойдем, я тебя угощу.
– Я тебя узнал, – настаивал незнакомец. Он пошатнулся. – Ты убил моего товарища. Перерезал ему горло.
Брессинджер демонстративно глянул ему за спину.
– Ты здесь один, дружище?
– Признавайся! – внезапно заорал пьянчуга. Я вздрогнула, но Брессинджер и сэр Радомир не шелохнулись.
– Проваливай давай, – велел ему бывший шериф, кивком указывая на дверь. – Мы здесь не для того, чтобы поминать былые распри.
Незнакомец одну мучительную минуту топтался на месте, а затем наконец уковылял прочь. Мы трое снова повернулись к столу.
– Казивар вас раздери, что это было? – спросила я.
Брессинджер, помрачнев, покачал головой.
– Ветеран. Выжил из ума, наверное.
– И что за Кьятаканский лес? Там была какая-то битва?
– Да. Он, похоже, из венландских. Выбрось его из головы, Хелена, просто у бедняги мозги набекрень съехали.
Мы еще немного посидели, но перепалка испортила нам настроение.
– Раньше я здесь с таким не сталкивался, – через некоторое время произнес Брессинджер. – В провинциях подобное случается, но не в Сове.
Мне вспомнилась наша первая встреча с сэром Радомиром и то, с каким презрением он отнесся к Дубайну и ко мне. В Рейхскриге шериф дрался против моих соотечественников, и это сказалось на его мнении о Толсбурге и выходцах из него. Теперь мы стали близкими друзьями, но порой я спрашивала себя: а стал бы он относиться к другим толцам с таким же уважением? Ответа я не знала, и одна только мысль об этом могла испортить мне настроение.
– Вот что бывает, когда правители начинают ворошить дерьмо, – пробурчал сэр Радомир. – Обычно мне нет дела до сованской политики, но если эти ваши «млианарские патриции» под видом полемики изрыгают лживый яд, то неудивительно, что простолюдины начинают делать то же самое. Они всегда подражают тем, кто выше их.
Брессинджер хмыкнул и допил остатки своего эля. Сэр Радомир сделал то же самое, и я последовала их примеру.
– Идемте, – сказал Дубайн. – Подышим свежим воздухом.
Мы вышли на улицу. Брессинджер снова возглавил нас и вскоре вывел на набережную реки Саубер. Мы оказались у одного из ее рукавов, такого же глубокого и широкого, как и два других. По водной глади все еще сновали верейки[2], но там, где стояли мы, было темно и безлюдно.
– Сколько времени ты здесь провел в общем? – спросил сэр Радомир Брессинджера.
Тот пожал плечами.
– Примерно несколько лет, – ответил он. – Кажется, я никогда не привыкну к этому городу.
– Да уж, такие места еще поискать нужно, – пробормотал шериф.
Я заметила, что мужчины решили отлить, и, воспользовавшись возможностью, поступила так же.
– Не знаю, из какой дыры вы трое вылезли, но здесь, в Сове, у нас вообще-то есть общественные туалеты, – раздался позади нас женский голос. Я поспешила выпрямиться, поскользнулась в грязи и, чертыхаясь, неуклюже поднялась на ноги.
Из тени вышла городская стражница – девушка в легких доспехах и с копьем в руках. Презрительно скривившись, она оглядела нашу пьяную в лоскуты троицу.
– Надеюсь, деньги у вас при себе; за справление нужды в общественном месте полагается штраф.
– Это я виноват, – сказал Брессинджер, разведя рукой и обрубком. На его лице была написана самая широкая, самая бессовестная ухмылка, а грозодский акцент сильно мешал понять, что он сказал.
Стражница склонила голову набок.
– В чем? – спросила она.
Брессинджер внезапно бросился бежать. Юркнув мимо стражницы, он помчался обратно к улицам.
– За мной! – весело крикнул он.
– Да чтоб его, – выругался позади меня сэр Радомир.
Я очертя голову бросилась за Брессинджером. Моя голова кружилась, к горлу подкатывала дурнота, но я, пьяная, смеялась так сильно, что чуть не задыхалась. Кажется, стражница даже не пыталась нас догнать, однако мы неслись по улицам так, словно нам на пятки наступал целый имперский Легион.
Мы проскакивали через компании людей. Нам вслед неслись крики и свист. Брессинджер вел нас, как в веселом танце. Мы неслись по мощеным улочкам, чуть не подворачивая лодыжки; перебегали широкие, выложенные каменными плитами бульвары, которые пролегали меж огромных государственных зданий; протискивались мимо знати и простолюдинов. Казалось, что мы бежали несколько часов, хотя прошла всего пара минут.
Наконец мы остановились в нескольких переулках от сованской Арены. После вечерних игр здесь бродили толпы людей, и даже если бы стражница преследовала нас, то поймать теперь уже точно не смогла бы.
Сэр Радомир догнал меня, раскрасневшийся, вспотевший и совершенно выбившийся из сил. Он согнулся пополам и, выругавшись, харкнул на мостовую.
– Я же шериф, – выдавил он. – Что люди скажут, если увидят, как я безобразничаю?
Брессинджер просто рассмеялся и хлопнул его по плечу.
Я резко нагнулась, и меня стошнило всем, что я выпила за тот вечер. От ближайших прохожих послышались стоны, смех и одобрительные возгласы.
– Ну-ка, давай вот так, – на удивление ласково сказал Брессинджер и придержал рукой мои волосы, чтобы на них не попала рвота. Держать пришлось только с одной стороны, ибо другой висок был обрит мистером Макуиринком, врачом из Долины Гейл, который залечивал рану на моей голове. Впрочем, мои волосы постепенно отрастали.
Я выпрямилась и, пылая от смущения, сказала:
– Кажется, мне пора на боковую. – Было уже за полночь, и у меня кружилась голова.
– Есть мыслишка получше, – ответил Брессинджер и обвел рукой округу. Только тогда я поняла, что он привел нас в район притонов. У дверей в соблазнительных позах стояли полуголые женщины и мужчины, а над каждым заведением висели вывески с шутливо-похабными надписями, одна скабрезнее другой.
– Мне-то что делать в борделе? – устало спросила я.
– Хелена, ты же в Сове… на свою беду. Здесь есть бордели и для женщин. – Брессинджер указал на одно из таких заведений, над которым возвышался большой деревянный фаллос. Меня тут же одарил улыбкой мускулистый мужчина, намазанный маслом и одетый в одну лишь набедренную повязку.
– Побойся Немы, Дубайн! – воскликнула я, хотя усталость и опьянение не позволили мне даже по-настоящему возмутиться. – Ты что, правда решил, что я захочу кончить день в таком месте?
– Хелена, как раз в таких местах и кончают, – к моему ужасу ответил Брессинджер, и я, не сдержавшись, расхохоталась.
– Не хочу я в бордель, мне спать хочется, – сказала я.
– Ну как скажешь, – угрюмо буркнул Брессинджер.
– Оставайся. Я ее отведу, – подал голос сэр Радомир. – Я что-то тоже не в настроении.
Брессинджер недовольно вздохнул.
– Да что с вами сегодня такое? Нет чтобы насладиться всем, что предлагает столица! Получайте удовольствие от жизни, пока можете! Вы же слышали сэра Конрада – нас ждут трудные дела! Так хоть покувыркайтесь с кем-нибудь напоследок.
Он говорил громко и уверенно, но из-за маски горячности выглядывало отчаяние.
– В другой раз, Дубайн, – сказал сэр Радомир.
Казалось, Брессинджер сейчас выпалит что-то еще, и я заметила, как по его лицу промелькнул гнев; однако через несколько мгновений он просто пожал плечами, резко развернулся и зашагал к ближайшему борделю.
– Идем, – позвал меня сэр Радомир, провожая нашего товарища взглядом. – Не знаю, что уготовил нам на завтра сэр Конрад, но уверен – нам и без похмелья придется несладко.