В золотом свете позднего вечера, под небом, в котором были разбросаны белые облачка с позолоченными кромками, Трэвис повел мать посмотреть лошадей. Конюшня стояла в глубокой тени каменных дубов, которые круглый год роняли свои маленькие овальные листья.
Прилегающий участок несколько раз в неделю очищали граблями. Зубья оставляли на мягкой земле параллельные завитки, напоминавшие рисунки древних шаманов, которые запечатлевали в камне таинственные повороты судьбы, бесконечные циклы непознаваемой, несмотря на очевидность ее строения, Вселенной.
Белла и Сэмпсон, кобыла и жеребец, стояли бок о бок перед двумя пустыми стойлами. У одного из них дверь была пониже – для пони, который пока еще не видел своего нового дома. Лошади вывернули шеи, желая увидеть приближающихся посетителей, и приветственно заржали.
Трэвис нес бумажный стаканчик с яблоком, разрезанным на четыре части – по два кусочка для каждой лошади. Животные взяли мягкими губами угощение из маленьких пальцев.
– Гэвин пока не нашел подходящего пони.
Месяцем ранее Джейн одобрила желание сына научиться верховой езде, а Гэвин предложил начать с маленького скакуна.
– Ездить на Сэмпсоне я пока не могу, но наверняка смог бы на Белле, если бы вы мне позволили. Она такая добрая.
– И еще она раз в пятнадцать больше тебя. И потом, Сэмпсон, может быть, будет ревновать, если на нее сядет кто-нибудь, кроме Джесс. Он считает себя единственным парнем Беллы.
– Разве лошади ревнуют?
– Еще как. Вот Дьюк и Куини, например, ревнуют, если ты гладишь одного дольше, чем другого. Лошади и собаки давно живут с людьми, и у них появились те же привычки, что и у нас.
Белла так низко опустила голову, наклонив ее над створкой двери, что Трэвис смог дотянуться до нее и потрепать по щеке – это очень нравилось лошади.
– Но я бы точно мог поездить на Белле, если бы Сэмпсон не возражал.
– Может быть, ковбой. Но чтобы стать настоящим кавалеристом, нужно терпение, нужно учиться всему шаг за шагом.
– Кавалеристом… Вот было бы классно.
– Твой папа вырос на ранчо, в семнадцать лет уже несколько раз участвовал в родео. Это у тебя в крови. Как и здравый смысл. Поэтому будь хорошим мальчиком и прислушивайся к здравому смыслу.
– Хорошо, я буду.
– Я знаю, что будешь.
Он провел рукой по мускулистой шее Сэмпсона, вдоль выемки, которая называется яремным желобом, и почувствовал его мощный пульс.
– Ты все еще ищешь… убийцу? – спросил мальчик.
– Да. Каждый день.
Она не сказала ему, что его отец совершил самоубийство, и не собиралась говорить. Любой, кто сообщит эту ложь Трэвису, навсегда станет ее врагом.
– Это страшно? – спросил он.
– Вовсе нет, – солгала она. А потом добавила правды: – Иногда бывает слегка опасно, но ты же знаешь, я занималась такими делами много лет и даже пальца не повредила.
Когда Джейн не была в отпуске, она помогала в расследованиях сотрудникам третьего и четвертого отделов поведенческого анализа, особенно когда дело касалось массовых убийц и маньяков.
– Даже пальца?
– Даже пальца.
– Потому что у тебя есть здравый смысл, да?
– Правильно.
Сэмпсон уставился на нее ясными, прозрачными глазами. Не в первый раз Джейн почувствовала, что лошади, как и собаки, с пятью – или даже шестью – обостренными чувствами понимали людей гораздо лучше, чем другие люди. В темном и неподвижном взгляде жеребца как будто читалось знание о страхе, который сама Джейн отрицала, о боли от потери мужа и необходимости быть вдали от своего ребенка.
После обеда, когда уже начало смеркаться, Джейн и Трэвис поиграли со светящейся летающей тарелкой и двумя собаками, а потом она прочитала сыну историю из книги, которую начала ему читать Джессика тремя днями ранее. Наконец он уснул. Джейн постояла над ним, зачарованная его лицом, в котором видела и Ника, и себя, после чего прошла в гостиную, примыкавшую к кухне.
Джесс и Гэвин сидели в креслах, собаки дремали у камина, единственного источника света; в нем потрескивали поленья, ярко вспыхивая, когда огонь начинал пожирать новую жилку смолы. Для Джейн приготовили кресло и бокал каберне на маленьком столике. Она была благодарна и за то и за другое.
Телевизор был выключен. Звучавшая в гостиной музыка несколько удивила Джейн. «Windham Hill», как ей казалось, не должен был особенно трогать ни Гэвина, ни Джесс. В запись входили сольные фортепианные номера Лиз Стори и Джорджа Уинстона, а также композиции Уилла Аккермана, исполненные на акустической гитаре[7].
Элегантная простота музыки и, конечно, горящий камин создавали в комнате атмосферу покоя. Джейн поняла, почему горит только камин, почему звучит музыка, когда после нескольких глотков вина произнесла первое, что пришло на ум:
– Что слышно из Филадельфии?
– Триста сорок подтвержденных смертей, – сказал Гэвин.
– И будет еще сотня, если не больше. И потом, столько раненых, обожженных, покалеченных, – добавила Джесс.
Гэвин положил сжатую в кулак руку на подлокотник, а другой рукой сжимал бокал.
– По телевизору говорят только об этом. Если пытаешься смотреть что-нибудь другое, у тебя возникает чувство… будто ты потерял человеческий облик.
– Черт побери, мы не будем это смотреть, – сказала Джесс. – Они делают так, что нет ощущения трагедии или ужаса. И это уж точно не военный репортаж. Это спектакль, и если ты разрешишь себе видеть в этом спектакль, твоя душа начнет превращаться в прах.
Джейн и Ник познакомились с Гэвином и Джессикой Вашингтон четырнадцатью месяцами ранее, в Виргинии, во время недельной кампании по сбору средств в пользу раненых воинов. Джесс участвовала не в соревнованиях для атлетов с ограниченными возможностями, а в общем забеге на пять километров и уступила Джейн лишь одну минуту.
Сразу же выяснилось, что все четверо – родственные души, и для этого не потребовалось долгих разговоров о положении в мире: хватило речевых нюансов, жестов, выражения лица, не сказанных слов, таких же важных, как сказанные. Четыре месяца спустя они снова встретились на подобном мероприятии, встретились так, будто дружили с детства. Им было легко друг с другом, как братьям и сестрам, которые хорошо ладят между собой.
Гэвин зарабатывал на жизнь написанием документальной военной прозы, а в последнее время выпустил еще и серию романов об операциях сил специального назначения. Бестселлера он пока не создал, но нашел издателя, чуткого к веяниям времени, а его репутация как писателя постоянно укреплялась, что удивляло и самого Гэвина, ведь он занялся литературой случайно, не намереваясь делать карьеру в этой области.
Отдавая много сил волонтерской работе по защите интересов ветеранов, Джесс показала себя хорошим организатором, убеждая людей жертвовать деньги и время и при этом не слишком досаждая им.
Для Джейн самым привлекательным качеством Гэвина была его преданность Джесс, характеризовавшая его наилучшим образом. Многие не отказались бы предложить Джесс руку и сердце до случившегося с ней несчастья, но потом они исчезли, словно были всего лишь призраками настоящих мужчин. Гэвин не видел ее до того, как появились протезы, но, похоже, считал их таким же мелким затруднением, как очки для чтения.
Джейн, в свое время вскружившая немало голов, часто видела в глазах мужчин неприкрытое желание, которое они не надеялись утолить. Но Гэвин, казалось, смотрел на нее как монах или как брат: в его глазах она не видела никакого огня, никакого иного желания, кроме желания дружить.
Они с Ником собирались в декабре провести трехдневный уик-энд с Вашингтонами в Лас-Вегасе, но Ник не дожил до этого времени.
К середине января Джейн настойчиво утверждала, что смерть ее мужа не была тем, чем казалась на первый взгляд, проявляла большой интерес к другим необычным самоубийствам и начала свое расследование; это привлекло к ней внимание людей, которые смотрели на нее с нескрываемой злобой и презрением. От них, безымянных, безликих, поступили такие убедительные угрозы в адрес Трэвиса, что, даже если бы Джейн подчинилась их требованиям и прекратила расследование, оба все равно подвергались бы риску – она это чувствовала.
И, кроме того, она не желала склоняться перед ними – ни тогда, ни потом, ни когда-либо.
Жить с семьей или старыми друзьями для Трэвиса было небезопасно. Если бы те люди захотели его найти, то сделали бы это без труда.
Джесс и Гэвин не жили затворниками, но в то же время не присутствовали в социальных сетях. Как и у Ника с Джейн, у них не было аккаунтов в «Фейсбуке» или «Твиттере»; вероятно, это объяснялось тем, что опытный воин, сидевший в каждом из них, интуитивно чувствовал опасность, исходившую от социальных сетей, где человек сбрасывал камуфляж и оказывался у всех на виду. Поиск в Сети не позволил бы выяснить их имена. Все трое общались лично, с помощью обычных писем, не оставлявших нестираемых следов, и разговоров по телефону. Даже если кто-то отслеживал телефонные звонки, перезванивались они не слишком часто и не давали повода для подозрений в том, что Джесс и Гэвин – близкие друзья Джейн, которым она может доверить сына.
Поняв, что нормальная жизнь закончилась, Джейн приобрела свой первый автомобиль без навигатора, древний «шевроле». Нынешняя машина, угнанная, а затем доработанная в Мексике, с форсировкой мотора, появилась позже. Вместе с Трэвисом Джейн пересекла всю страну от Виргинии до Калифорнии, пользуясь навыками, полученными в Бюро, – проверяла, не висит ли кто на хвосте, заметала следы, платила наличными и вообще старалась быть невидимой.
Она не предупредила Вашингтонов о приезде – ни с таксофона, ни с анонимного мобильника, решив, что те люди могут потянуть даже за такую тоненькую ниточку. Правда, больше всего она боялась, что Джесс и Гэвин не возьмут к себе Трэвиса. В этом случае она оказывалась на краю пропасти, без вариантов.
Они не отказались – наоборот, согласились без колебаний.
Джейн сердцем чувствовала, что с самого первого дня знакомства правильно поняла их, что на них можно положиться в критической ситуации. Но эта готовность помочь тронула ее до слез, хотя после похорон Ника она мысленно поклялась себе не плакать и запретила сомнения и проявления слабости, пока в деле не будет поставлена точка.
Вместе с мальчиком она оставила в Калифорнии часть себя. Когда Трэвиса не было рядом, у нее возникало ощущение, будто она лишилась жизненно важного органа.
Вернувшись в Виргинию, она продала дом, перевела все свои вложения в деньги и спрятала их в месте, к которому имела доступ только она сама. Расследование приостановилось, и ее враги, видимо, решили, что она смирилась с поражением, – а когда поняли, что она снова вышла на след, принялись неустанно разыскивать ее.
Они проговорили два часа, попивая вино, под «Windham Hill» и посапывание собак у камина, но к событиям в Филадельфии больше не возвращались. На ночь Джейн ушла в комнату Трэвиса. Джессика хотела постелить ей в свободной комнате, но было невыносимо думать, что рядом не будет ее мальчика, – ведь скоро она вновь пустится в путь, совсем одна.
Ей не хотелось ложиться рядом с сыном и будить его. Она села в кресло, положила вытянутые ноги на скамеечку, завернулась в одеяло и стала смотреть на Трэвиса в свете ночника.
Теперь она жила только ради мести и этого драгоценного ребенка. Да, она получит наслаждение от мести, но если придется умереть, то единственной правильной смертью станет смерть за него.
Некоторое время она не могла уснуть из-за наплыва воспоминаний…
Январский день. Она сидит за компьютером и собирает истории о невероятных самоубийствах, просматривая сайты местных газет – от побережья до побережья, – потому что многие странные случаи не нашли освещения в общенациональных средствах массовой информации.
Трэвис сидит в своей комнате и строит что-то из деталей лего. Он потерял интерес к играм после смерти Ника, и его нынешняя упорная привязанность к лего – это либо первый шаг назад, к нормальному детству, либо попытка выразить без слов свой страх и свое ощущение беззащитности в мире, который забрал у него отца.
Трэвис появляется в дверях ее кабинета, с горящими глазами, серьезным видом, и спрашивает:
– Мама, что это значит?
Она отрывается от компьютера:
– Ты о чем?
– «Над сад». Что это значит?
– Может, какой-то сад?
Он хихикает и несется к себе, топая по коридору.
Джейн недоумевает, но при этом очарована и полна надежды, потому что вот уже несколько недель не слышала его смеха.
Минуту спустя он возвращается:
– Нет, неверно. Надсат – это одно слово. Можно мне молока-плюс?
– Молока плюс что, малыш?
– Не знаю. Подожди. Выясню.
Хихикая, как и прежде, он снова бежит в свою комнату.
Надсат, молоко-плюс… Голова Джейн занята подробностями невероятных самоубийств, она озадачена тревожными и загадочными записками, оставленными кое-кем из покончивших с собой, но понемногу в памяти всплывают воспоминания о временах, которые теперь кажутся древними, как эпоха Цезаря, – о годах учебы в колледже.
Она встает с офисного кресла, и тут мальчик прибегает снова, воодушевленный до предела.
– Мистер Друг говорит, ты знаешь, что такое молоко-плюс.
Да, теперь она вспомнила. Ей девятнадцать, в этом году она заканчивает колледж по ускоренной программе и находится под впечатлением от романа Энтони Бёрджесса «Заводной апельсин». Роман, рассказывающий о будущем обществе, которое быстро скатывается к хаосу и жестокости, повлиял на выбор профессии – она пошла в правоохранительные структуры.
В этой книге надсат – диалект, на котором говорят молодые английские головорезы, созданный из румынских, русских и детских словечек, произносимых с цыганскими интонациями. В молочных барах подают молоко с разнообразными наркотиками. Опоенные наркотиками сверхжестокие головорезы называют себя друзьями.
Вставая на ноги в своем кабинете, Джейн чувствует тревогу.
В дверях стоит Трэвис, пребывающий в состоянии невинного удовлетворения; он не понимает, что следующие его слова сеют в ней хватающий за сердце трепетный страх.
– Мистер Друг говорит, что мы с ним выпьем немного молока-плюс, а потом поиграем в очень веселую игру – похищение.
– Малыш, когда ты говорил с этим мистером Другом?
– Он в моей комнате, он такой забавный.
Не закончив говорить, мальчик отворачивается от нее.
– Трэвис, нет! Иди ко мне!
Он не слушает, бежит в коридор и исчезает. Топот его ног стихает вдали.
Среднее время выезда полицейских на вызов по телефону 911 в ее районе составляет три минуты. В данном случае разницы между тремя минутами и вечностью нет.
Она открывает ящик стола и достает пистолет, который положила туда, садясь за работу.
Надсат, молоко-плюс, друг…
Это не обычное вторжение в дом. Кто-то интересовался ее биографией. Пристально. Вплоть до колледжа.
В этот момент она понимает, что ожидала ответной реакции, проявляя настойчивый интерес к эпидемии самоубийств в масштабе всей страны. Да, реакции, но не такой откровенной и злобной.
Забыв про все правила поведения в таких случаях, впав в панику, как обычный человек, не заканчивавший Академию ФБР, она впоследствии не могла вспомнить, как оказалась в спальне сына. Ясно только, что она оказалась там и увидела Трэвиса. Тот стоял в недоумении и повторял: «Куда же он делся?»
Дверь в стенной шкаф закрыта. Она отходит в сторону и распахивает ее левой рукой, в правой руке – пистолет, чтобы выстрелить и убить его, если он нападет. Но в шкафу его нет.
– Встань у меня за спиной, рядом со мной, тихо, рядом со мной, – шепчет она.
– Ты его не убьешь, нет?
– Тихо, рядом со мной! – повторяет она, и в ее голосе звучат стальные нотки, которых Трэвис никогда не слышал, разговаривая с матерью.
Меньше всего она хочет бежать из дома с ребенком на руках. Это грозит тысячей неожиданных опасностей. Но оставить его здесь она не может, не осмелится – вдруг его не будет здесь, когда она вернется, не будет нигде, и она никогда его не найдет.
Он держится рядом, молчит, ведет себя как хороший мальчик, впрочем он и есть хороший мальчик. Он испуган, она испугала его, но так и надо, значит он, по крайней мере, теперь понимает, что все это серьезно.
Ее собственный страх так велик, что влечет за собой тошноту, но она подавляет приступ, справляется с ним.
В кухне, на столе, лежит экземпляр «Заводного апельсина». Подарок и предупреждение. Задняя дверь открыта. А ведь она была заперта. Для многих замки – настоящий пунктик. Она знает им цену, замки на окнах и наружных дверях заперты круглые сутки.
– Ты его впустил? – шепотом спрашивает она.
– Нет, никогда, нет, – заверяет мальчик, и она верит ему.
Звонит телефон. Он висит на стене рядом с раковиной. Она смотрит на аппарат, не желая отвлекаться. Она отвечала на звонки, и ее голосовая почта не включена. Телефон звонит, звонит, звонит. Ни один человек не стал бы звонить так долго, если бы не был уверен, что она дома.
Наконец она снимает трубку, но молчит.
– Замечательно доверчивый ребенок, – раздается чей-то голос, – и такой нежный.
Не важно, что она ответит. Но этот человек может послужить наводкой.
– Мы могли бы забавы ради засунуть этого шельмеца в какую-нибудь змеиную нору в недоразвитой стране, сдать его группировке вроде ИГИЛ или Боко Харам – у них нет никаких предубеждений против сексуальных рабов.
Его голос прекрасно запоминается по двум причинам. Во-первых, этот человек имитирует британское произношение, и делает это столько лет, что теперь получается вполне естественно. Она слышала других людей, делавших то же самое, – иногда это были выпускники университетов Лиги плюща[8], которые, не заботясь о том, интересно вам или нет, сообщают о своей альма-матер, о нескольких поколениях своих предков, учившихся там, и хотят поставить вас в известность о том, что они очень ученые и принадлежат к интеллектуальной элите. Во-вторых, это тенор среднего регистра, а люди с таким голосом, если они акцентируют то или иное слово, иногда срываются на альт – например, как сейчас со словами «доверчивый» и «забава».
Она молчит, а звонящий допытывается:
– Ты меня слышишь? Я хочу знать, что ты меня слышишь, Джейн.
– Да. Слышу.
– Некоторые тамошние головорезы ужасно любят маленьких мальчиков, не меньше, чем маленьких девочек. Может, ему даже дадут подрасти лет до десяти-одиннадцати, а когда он надоест местному варвару, его хорошенькую головку отрежут.
Произнося слова «ужасно» и «варвар», он переходит на альт.
Она с такой силой сжимает трубку, что пальцам становится больно, а пластмасса делается скользкой от пота.
– Ты понимаешь, зачем это было нужно, Джейн?
– Да.
– Хорошо. Мы знали, что ты поймешь. Ты умная девочка. На мой вкус, ты лучше своего сына, но я бы, не задумываясь, отправил тебя вместе с ним: пусть ребята из Боко получат двоих по цене одного. Занимайся своими делами и не лезь в наши, тогда все будет хорошо.
Он отключается.
Она швыряет трубку, и Трэвис, цепляясь за нее, говорит:
– Извини, мамочка, но он был таким хорошим.
Она опускается на одно колено и прижимает сына к себе, не выпуская пистолета из руки.
– Нет, детка, он не был хорошим.
– Он казался хорошим и был забавным.
– Плохие люди умеют притворяться хорошими, и иногда трудно догадаться, что они притворяются.
Она не отпускает его от себя, когда идет к задней двери, закрывает ее, запирает.
В тот день она покупает древний «шеви».
А вечером вместе с Трэвисом уезжает в Калифорнию, к Гэвину и Джесс.
Трэвис захныкал. Джейн встала с кресла и подошла к нему. Глаза его быстро двигались под закрытыми веками, он морщился в глубоком сне, видел что-то.
Она приложила ладонь к его лбу, проверяя, нет ли температуры, убрала волосы с лица и этим, казалось, прогнала дурной сон. Трэвис не проснулся, но лицо его стало спокойным, а хныканье прекратилось.
В день, когда к ним приходил мистер Друг, Джейн поняла: тот, кто хочет, чтобы она забыла об эпидемии самоубийств, вероятно, так или иначе связан с правительством. Может, это не федеральная операция, но без правительства тут не обошлось.
На задней двери ее дома стояли два замка «Шлейг»[9], лучшие из тех, что имелись в продаже. Ни один специалист не мог открыть их с помощью стандартного набора отмычек. Чтобы быстро и бесшумно разблокировать оба замка, мистер Друг должен был воспользоваться «Локейдом» – автоматической отмычкой, которая есть только у сотрудников правоохранительных органов. По понятным причинам «Локейды» хранились в надежных местах, и любой агент, имеющий право на пользование ими, должен был выписать устройство из хранилища, предъявив разрешение суда на применение отмычки по конкретному адресу.
Может быть, «они» не были ни правоохранителями, ни сотрудниками какого-либо государственного ведомства (скорее всего, именно так и обстояло дело), но все же располагали хорошими источниками в этих структурах.
Для такого предположения имелись еще два основания.
Они могли инсценировать угон автомобиля или кражу и убить ее выстрелом в голову. Могли устроить несчастный случай, пожар в доме или взрыв газа, и похитить обоих – ее и Трэвиса. Такие люди убивали не моргнув глазом. И уж конечно, без малейшего сожаления. Но они не стали ее убивать, а просто предупредили, и такое проявление жалости со стороны безжалостных людей, как она считала, могло объясняться только одним – признанием ее статуса агента ФБР. Они распространяли на нее профессиональную этику – либо согласно своим понятиям, либо по подсказке кого-то из Бюро или из правительства.
Кроме того, они вынесли предупреждение крайне злонамеренным образом, проявив пугающую уверенность в том, что могут выполнить угрозу и передать мальчика в руки убийц и растлителей детей, хуже которых нет никого во всем мире. Такие вещи часто проделывают персонажи современных романов, но обычный зловредный банкир или малоприятный бизнесмен вряд ли в состоянии совершить это. Мистер Друг дал понять, что у него есть знакомые – возможно, коррупционеры в секретных службах Государственного департамента, – которые могли увезти Трэвиса, чтобы у того началась новая жизнь вдали от дома, и без колебаний сделали бы это. Жизнь, полная грубого насилия и бесконечного унижения. И все это лишь для того, чтобы заставить Джейн замолчать или погубить ее, если она не пожелает молчать.
Но после этой гнусной угрозы Джейн была убеждена, что они представляют собой абсолютное зло. Нельзя заключить сделку с дьяволом, потому что у дьявола нет чести и он никогда не станет выполнять условия договора. Если бы предупреждение сработало и она перестала доискиваться до правды, поджав хвост от страха, ее все равно убили бы вместе с Трэвисом, когда она решила бы, что находится в безопасности и может расслабиться.
Ей оставалась всего одна роль: Давид против Голиафа. У нее не было иллюзий: одним камнем и пращой их не победить. Насколько она знала, ей противостоял не один гигант, а целая армия голиафов, так что шанс одержать победу и остаться в живых составлял десятые доли процента.
Как бы то ни было, приходилось играть картами, которые оказались на руках, и если все джокеры не собрались в чьем-нибудь рукаве, оставалась надежда, что до конца игры ей достанется хоть один.
Она вернулась в кресло, положила ноги на скамеечку и закуталась в одеяло.
Прикроватные часы показывали 11:36.
Веки ее наконец отяжелели, перед глазами появились едва видимые созвездия, которые вращались, вызывая приятное головокружение, навевая сон.
Посреди ночи она почти проснулась, услышав, что одна из собак принюхивается у порога полузакрытой двери спальни.
Гэвин говорил, что, когда они с Джесс отправляются в постель, собаки редко спят одновременно: они сменяют друг друга и по очереди патрулируют дом. Никто не учил их этому, но инстинкт несения сторожевой службы был у немецких овчарок в крови.
Собака – то ли Дьюк, то ли Куини – удовлетворилась тем, что Трэвис спит в своей кровати и все хорошо. Ее когти тихонько застучали по полу красного дерева – обход продолжился.
Джейн снова провалилась в сон и одновременно в прошлое: она уютно лежит под одеялом, за окном падает снег, собаки следят, чтобы никто не тронул ее. Не детские воспоминания, а лишь фантазии, потому что ни собак, ни чувства безопасности она не знала.
Джейн поставила кофе, поджарила хлеб и намазала его маслом. Гэвин разбил и перемешал яйца, затем вылил их на сковородку с жареной картошкой. Джесс зажарила тонко нарезанную ветчину с кусочками желтого перца и луком и уложила все это на блюдо с электроподогревом. Собак покормили в первую очередь, но они надеялись получить что-нибудь еще и сидели, навострив уши, хотя и не мешались под ногами.
Все трое занимались готовкой, притворяясь, что это очень серьезное занятие: надо было как-то отвлечься от мысли о скором отъезде Джейн. Точно так же они преувеличивали значение приема пищи, делая вид, будто проголодались. Разговор был слишком громким, слишком быстрым, а смех казался искусственным.
Трэвис говорил о том, чем можно заняться днем, так, словно его мать тоже собиралась в этом участвовать, включая обед и игры со светящейся тарелкой. Он предлагал имена для пони, говорил о том, как наконец оседлает ее, словно Джейн могла увидеть его первый выезд через несколько дней. Та не прерывала сына, называла свои клички – ведь он знал, что, невзирая на все их разговоры, мать уедет. Это были лишь приятные мечты – оба пока еще могли не думать о неизбежном, надеясь увидеть что-то совсем другое.
И вот она уже прощалась с Джесс и Гэвином; после этого Трэвис один проводил ее до «форда». Машина ему понравилась, он посидел в салоне вместе матерью. Оба вспоминали январскую поездку через всю страну в машине, которая была далеко не такой надежной.
Поняв, что время настало, он отвернулся к боковому окну и потер глаза кулачками, потом сунул соленую костяшку в рот и прикусил ее. Джейн видела, как крепко он сжимает зубы, чтобы остановить слезы, но не стала говорить «перестань плакать». Он скорее научится самообладанию, если дойдет до всего сам.
И еще Джейн не стала заверять его, что в конце концов все будет хорошо. Она не могла лгать ему. Трэвис сразу распознал бы ложь и испугался бы из-за того, что она считает нужным приукрашивать положение дел.
– Здесь ты в безопасности, – сказала она.
– Я знаю.
– Ты чувствуешь себя здесь в безопасности?
– Да.
– И ты всегда хотел собак.
– Они хорошие.
– Да. Особенные.
– А когда ты сможешь арестовать кого-нибудь?
– Я на пути к этому.
– Ты же ФБР. Ты можешь их арестовать.
– Сначала нужно собрать улики, – объяснила Джейн, думая о том, сумеет ли она когда-нибудь докопаться до сути. – Ты ведь знаешь, что такое улики?
– Доказательство, – ответил он.
– Правильно. Ты настоящий фэбээровец, знаешь всякие полицейские штуки.
Трэвис снова посмотрел на нее красными глазами. На ресницах больше не висели капельки слез. Он молодец, ее маленький мужчина.
Из кармана джинсов он достал обломок камеи в медальоне: профиль женщины, вырезанный на мыльном камне и помещенный в серебряный овал. Сбоку торчала половина петельки. Может быть, раньше в медальоне – когда он был целым и висел на серебряной цепочке – хранился локон любимого человека.
– Когда ты в прошлый раз приехала, а потом уехала, я нашел это в ручье. Его выбросило на камни. Она похожа на тебя.
Джейн не увидела никакого сходства, но сказала:
– Да, немного похожа.
– Я сразу понял, что это к удаче.
– Это все равно что найти новенький блестящий десятицентовик.
– Нет, лучше. Ты ведь вернулась, и вообще… – Трэвис с торжественным лицом протянул ей камею. – Это должно быть у тебя.
Джейн поняла, что не должна нарушать торжественность момента, и взяла амулет.
– Он всегда будет у меня в кармане.
– Тебе надо спать с ним.
– Непременно.
– Каждую ночь.
– Каждую ночь, – согласилась она.
Мысль о последнем поцелуе, последнем прикосновении, казалось, была слишком тяжела для него. Он открыл дверь, выпрыгнул из машины, закрыл дверь и помахал на прощание.
В ответ Джейн подняла большой палец и тронулась с места. Направляясь к автостраде по гравийной дорожке, она все время видела в зеркале сына, который смотрел ей вслед. Маленькая фигурка быстро уменьшалась, пока дорожка не изогнулась и между ними не встала колоннада дубов.
Прошедшей ночью долина стала казаться ей удаленной от цивилизации, как она того и хотела, – островком безопасности за горизонтом современного мира, куда не добралось общество механизированных ульев. Здесь каждый мог существовать для себя, освободившись от навязанной ему близости с другими членами цифрового содружества, а значит, быть в безопасности.
Вновь устремившись на запад, она вскоре поднялась по петляющей дороге на поросшие колючками холмы, которые ничуть не изменились за последние десять тысяч лет. В прозрачном, ясном утреннем воздухе ландшафт этой области, граничащей с пустыней, казался неестественным; местность выглядела разоренной, будто по ней когда-то давно прошлась война, последняя война перед концом света.
Последствия этого конфликта обнаруживались в бесконечных многолюдных городах побережья, и по мере приближения к ним Джейн уже не могла отрицать то, что долина – и ее ребенок – ничуть не удалена от опасностей нынешнего смутного времени. Оставалось только надеяться, что с Трэвисом ничего не случится, пока она не разберется в характере и целях заговора, стоящего за эпидемией самоубийств, и не получит достаточно улик, чтобы представить эту историю общественности. Даже в кромешном мраке надежда ведет нас вперед, хотя нередко она тоньше нити.
От Капистрано-Бич Джейн направилась по прибрежной автостраде в сторону Ньюпорт-Бич, а потом поехала прочь от океана, к Санта-Ане. Теперь, без канадских номерных знаков, у «форда-эскейп» было меньше шансов привлечь внимание полиции, но с калифорнийскими номерами их было бы еще меньше. При этом кража исключалась. Если пострадавший обратится в полицию, через час номер объявят в розыск по всей стране.
База данных Национального центра информации о преступлениях содержала списки разыскиваемых с выданными ордерами на арест во всех пятидесяти штатах. Туда заносились пропавшие люди и похищенная собственность, включая легковые машины, грузовики, катера, самолеты, акции, оружие и номерные знаки; списки постоянно обновлялись. Местные и федеральные агенты правоохранительных органов имели доступ к этой базе и регулярно ею пользовались.
Джейн собиралась купить номера, а не красть их. В пределах округа Ориндж продавца легче всего было найти в Санта-Ане. Некогда процветающий город долгое время находился в упадке, но недавняя джентрификация[10] многое изменила. Несмотря на все усилия вернуть былую славу, многие районы Санта-Аны все еще пребывали в упадке, а некоторые даже оставались опасными.
Там, где процветали разложение и нищета, обычно не хватало средств на государственные услуги. Там, где полиция получала недостаточное финансирование, а нередко к тому же не пользовалась уважением, плодились гангстеры, как плодится плесень во влажном и теплом месте, и там легче было достать нужную тебе вещь.
Джейн петляла по городу, пока не нашла депрессивный промышленный район, страдавший от иностранной конкуренции, неправильной экономической политики и действий регулирующих органов, представители которых руководствовались благими намерениями, но никогда не появлялись на улицах, где результаты их разрушительных трудов были очевидны. Заброшенные корпуса заводов с грязными, размалеванными стенами. Ржавые металлические крыши. Разбитые окна.
Парковка, прежде заполненная машинами сотрудников, была пуста, а асфальт изрыт впадинами, похожими на провалившиеся могилы. Длинное здание из бетонных кирпичей и гофрированного железа содержало двенадцать гаражей удвоенной ширины. Реклама на крыше гласила: «Аренда охраняемых гаражей и рабочих помещений». Пять дверей были подняты. Люди копались в машинах либо внутри гаражей, либо на бетонных площадках перед ними. Все выглядели молодо – большинству еще не исполнилось тридцати, – и Джейн предположила, что здесь есть владельцы небольших мастерских, работающие без лицензии. Другие, видимо, возились со своими собственными машинами: тюнингованными стрит-родами, автомобилями с низкой посадкой и форсированными двигателями и просто крутыми тачками.
Она припарковалась в сторонке и выбрала молодого латиноамериканца в наколенниках, опустившегося на землю перед жемчужно-серым «кадиллаком» 1960 года со съемной крышей, полностью восстановленным и слегка тюнингованным; парень натирал корпус гелеобразным воском с помощью электрополировщика. Когда подошла Джейн, он выключил инструмент и поднялся на ноги.
Мужчины в других отсеках оставили работу и уставились на Джейн – отчасти из-за ее внешности, но главным образом потому, что она явно была нездешней, а появление чужаков нередко предшествовало неприятностям.
Парень, полировавший «кадиллак», коротко стриженный и с усами а-ля Сапата[11], носил рабочие ботинки, джинсы и майку; лицо было бесстрастным, как поверхность бетонного блока. На мускулистых руках красовались татуировки, явно не тюремные, судя по сюжетам и стилю. На тыльной стороне правой ладони была изображена стая ангелов, летевших к бицепсам, чтобы собраться вокруг Пресвятой Девы с Младенцем, окруженных лучами. Великолепный тигр взбирался, глядя назад, по левой руке, и хотя он не обнажал клыки, в золотистых глазах читалось предостережение.
– Милая машинка, – сказала Джейн, показывая на «кадиллак». Парень ничего не ответил. – Это колеса «Дайтон» с проволочными спицами? А радиальные покрышки похожи на диагональные, которые были в то время.
Его карие глаза с едва заметными желтыми полосками только что были огнивом, готовым высечь искру. Но теперь они не угрожали вспышкой.
– Спортивные радиальные, «Кокер-эксельсиор», – сказал он.
– Это ваша машина?
– Я не угоняю машины.
– Я не это имела в виду.
– Глупо думать, что здесь можно чем-то поживиться.
– Я не торгую наркотиками. И не считаю, что каждый человек с мексиканскими корнями торгует ими.
Некоторое время он молча разглядывал ее глаза, тоже ставшие огнивом, потом кивнул в сторону машины:
– Да, она моя.
– Отличная работа.
Он ничего не сказал. Джейн посмотрела на других парней, которые сделали вид, что вернулись к работе, потом снова на владельца «кадиллака»:
– Меня загнали в угол. Я могу заплатить, чтобы выбраться на простор. Но мне нужна помощь.
Он выдержал ее взгляд.
– Что я чую?
– Вы чуете копа.
– Вы чокнутая, да?
Джейн понимала, что чистая ложь заставит его закрыться, а значит, нужно добавить немного правды.
– Я временно отстраненный от работы агент ФБР.
– Почему вас отстранили?
– Чтобы я им не мешала, чтобы устроить мне засаду, обвинить в преступлении, которого я не совершала.
– А вдруг кое-кто устраивает мне засаду прямо сейчас?
– С какой стати? Зачем стряпать липовые дела, чтобы заполнить тюрьмы, когда миллионы идиотов добровольно идут в камеру?
После очередной паузы с обменом взглядами он сказал:
– Я должен вас обыскать.
– Понимаю.
Парень повел ее в дальний темный угол, где начал с голеней и двинулся вверх по ногам, желая убедиться, что на теле нет проводов. Внутренняя поверхность бедер, ягодицы, поясница, спина – снизу вверх, область вокруг грудей… Сильные руки безжалостно обследовали ее, причем лицо его оставалось бесстрастным, а манеры – деловыми. Найдя пистолет, он приподнял куртку Джейн и обследовал наплечную оснастку и оружие, не доставая его из кобуры. Закончив, он отступил на шаг и спросил:
– Так в чем дело?
– Я дам вам пять сотен за номерные знаки от «кадиллака», а вы неделю не будете сообщать о похищении.
Он задумался.
– Тысячу.
Джейн заранее положила по пять сотенных купюр в оба передних кармана джинсов.
– Шестьсот.
– Тысячу.
– Семьсот.
– Тысячу.
– Вы берете меня за горло.
– Не я пришел к вам, а вы ко мне.
– Да, потому что вы не похожи на пирата. Восемьсот.
Он подумал и сказал:
– Отсчитывайте.
Джейн положила восемь сотенных бумажек на его раскрытую ладонь.
– Я заведу мою девочку в первый отсек, а вы загоните свой «форд» во второй. Там мы переставим номера.
– Тут очень любопытные парни, смотрят хищным взглядом, – сказала Джейн. – Когда я уеду, они увидят ваши номера на моей машине.
– Меня это не беспокоит. Ребята надежные. Но мы не знаем, кто ходит по улице.
Когда машины оказались в гараже, большая сегментированная дверь опустилась, приток свежего воздуха прекратился, и запах бензина, смазки и резины стал сильнее. Джейн почувствовала себя запертой и насторожилась, но тревоги не ощущала. Наконец номера были переставлены, и дверь, застонав, поехала вверх. Парень подошел к Джейн:
– Она будет стоять здесь, а я поезжу на своем обычном ведре. Вы просите одну неделю, я даю вам две. Потом сообщу полиции, что у меня сняли номера.
– Вы вдруг стали таким щедрым, но я думаю…
– Я не обманываю, когда речь идет о таких серьезных вещах.
– Я хотела сказать другое: до семи вы точно умеете считать, а насчет четырнадцати я не уверена.
У него вырвался удивленный смешок.
– Bonita chica[12], если бы я знал, где делают таких, как вы, то переехал бы туда прямо завтра.
Продавщица париков на бульваре Санта-Моника в модном Западном Голливуде решила, что к цвету кожи Джейн лучше всего подойдет темно-фиолетовый с ярко-красными полосками.
– Правда, к вашей великолепной коже подойдет что угодно.
В магазине был отдел косметики, где продавались темно-фиолетовая помада и тени с блестками того же цвета. Продавщица пришла в восторг оттого, что Джейн из тусклой стала яркой.
– Не стоит вам выглядеть как молодой адвокат. Ваши козыри припрятаны в нужных местах, так почему же не выставить их напоказ, прежде чем жизнь пойдет под уклон? Что скажут коллеги по работе?
– У меня появились деньги, – сказала Джейн. – Могу больше не работать. Завтра увольняюсь.
– Так вы собираетесь зайти туда в последний раз? Сверкнуть новым блеском? И послать всех в задницу?
– Именно.
– Шикарно.
– Правда?
– Втопчите их в грязь.
– Непременно, – сказала Джейн, хотя и не была уверена, что понимает смысл этого выражения.
На другой стороне улицы, в полуквартале от магазина, в бутике, где продавщицы выглядели очень соблазнительными киборгами из будущего, Джейн купила пару расклешенных джинсов «Буффало Инка» с высоким подъемом в стиле ретро и байкерскую куртку из овечьей шкуры, которая, по словам девиц, представляла собой идеальную подделку под какой-то там «Контуар де Котоньер». Кроме того, она выбрала туфли из змеиной кожи, с высоким каблуком и застежками на лодыжке – якобы качественную подделку под «Сальваторе Феррагамо». Джейн слышала это имя, но думала, что так зовут известного хоккеиста или футболиста. Пришлось купить и пару перчаток из черного шелка с серебряным швом, закрывавших запястье. Ногти выдали бы ее с головой: сразу видно, что перед тобой работяга-коп, а не блестящая девчонка. И потом, она отправлялась туда, где не стоило оставлять отпечатки пальцев.
Для шопинга у нее не хватало терпения, в особенности потому, что для примерки одежды плечевую оснастку и пистолет приходилось оставлять в машине. В промежутке времени от выбора парика до перчаток она чувствовала себя голой.
Выехав из Западного Голливуда, она направилась в места не столь гламурные. На протяжении нескольких десятилетий северо-западные окраины Лос-Анджелеса, с другой стороны гор Санта-Моника, процветали и расширялись. Но многие кварталы Ван-Найса, Резеды, Канога-Парка и других населенных пунктов свидетельствовали о том, что штат приходит в упадок. Сверкающие огнями городские районы на побережье продолжали демонстрировать роскошь, но здесь, в западной части долины Сан-Фернандо, повсюду виднелись признаки кризиса. Джейн проехала мимо нескольких мотелей, отданных на откуп крысам и тараканам, – видимо, их облюбовали наркоманы, вчетвером снимавшие двухкомнатный номер на неделю.
В другом, более солидном районе мотели общенациональной сети все еще выглядели по-семейному привлекательно. Она зарегистрировалась, заплатила наличными и предъявила фальшивый документ, будучи уверена, что ей не придется вставать ночью и вмешиваться в драку между метамфетаминщиком и кокаинщиком.
Итак, она начала превращаться из блеклой женщины в яркую.
Здесь имелись рабочие места, в том числе высокооплачиваемые, а центральный коммерческий район очень старался казаться суперсовременным, ориентированным на молодежь, местом, где нужно жить, если ты считаешь именно так. Несколько голых витрин опровергали сказки о полном процветании, но таких пустот было не слишком много. На каждые три магазина или ресторана, которые выглядели так, будто внутри висит плакат с Че Геварой, приходился старомодный ритейлер, предлагавший вязаные костюмы для пожилых женщин, или итальянский ресторан, где давали чесночный хлеб в неограниченном количестве, причем ни один не назывался тратторией.
Джейн интересовал только один магазин, с единственным словом «Винил» на вывеске, – работающее заведение, в котором нельзя было ожидать наплыва посетителей. Никаких указаний на предлагаемые продукты или услуги. Большие окна были закрашены зеленой краской, что не давало возможности увидеть товар или заглянуть внутрь.
Проехав мимо магазина, она убедилась, что активной слежки из зданий на другой стороне улицы не ведется, и припарковалась в квартале от «Винила», завернув за угол. Затем перешла на южную сторону улицы, чувствуя, как стала выше ростом из-за туфель, и понимая, что оказалась не в своей тарелке, хотя и в нужном месте. Работа под прикрытием никогда не была ее коньком.
Она остановилась у бестолковой лавчонки, торговавшей навынос и пытавшейся быть одновременно джус-баром, модным магазином по продаже чая со специями и тому подобных напитков и мороженщицей, удивлявшей разными сортами с экзотическими добавками. Все это было втиснуто в такое крохотное пространство, что даже мальчонка-первоклашка трижды подумал бы, прежде чем открыть здесь лимонадную стойку[13]. Джейн купила бутылочку кокосовой воды. Пальмовая моча, если бы существовала, имела бы точно такой же вкус. Но она все равно выпила содержимое, пока проходила два квартала, этот и следующий, и делала вид, что разглядывает витрины. Перебравшись на северную сторону, она медленно направилась к «Винилу». Ни в одной из припаркованных машин не было видно никого, кто мог бы вести наблюдение за магазином.
Она вошла в дверь с цветным витражом. Звякнул колокольчик, извещающий о прибытии клиентов. Помещение разделялось на части стеллажами, где стояли пластинки, включая и совсем древние, на 78 оборотов, из той эпохи, когда не было компакт-дисков и цифровой музыки. На стенах висели снабженные рамками плакаты, афиши концертов и постеры с изображениями певцов и музыкантов, от Бинга Кросби[14] до «Битлз». «Винил» ориентировался на аудиофилов, любителей древности, предпочитающих оригинальные записи, звуки, не доведенные до бездушного совершенства с помощью современной техники. По крайней мере, так казалось на первый взгляд.
На табурете за прилавком сидела длиннолицая большеглазая девица с черными как смоль, ниспадающими на плечи волосами в мелких колечках. На шее, под подбородком, красовалась маленькая татуировка в виде черепа, – вероятно, она провела перед зеркалом не одну сотню часов, оттачивая выражение скуки на своем лице. Рядом с девушкой стоял проигрыватель, на котором крутился диск группы «Kansas» с их главным хитом «Dust in the Wind»[15], и легко можно было предположить, что она целый день слушает только его.
Джейн положила на прилавок каталожную карточку, на которой заранее написала фломастером: «У ФБР ЕСТЬ ДЕЙСТВующее ПОСТАНОВЛЕНИЕ СУДА, ПОЗВОЛЯЮЩЕЕ ИМ ЗАПИСЫВАТЬ КАЖДОЕ ПРОИЗНЕСЕННОЕ ЗДЕСЬ СЛОВО». Вместо того чтобы прочесть карточку, девица сказала:
– Вы глухонемая или как? Мы не делаем пожертвований.
Джейн подняла руку в перчатке с выставленным средним пальцем, а потом показала на карточку. Девица соизволила прочесть, и если даже что-то поняла, на ее лице сохранилось восхитительно тупое выражение.
На второй карточке было написано: «ЕСЛИ ДЖИММИ РЭДБЕРН НЕ ХОЧЕТ ПРОВЕСТИ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ В ТЮРЬМЕ, ОН ДОЛЖЕН СЕЙЧАС ЖЕ ПОГОВОРИТЬ СО МНОЙ».
Безгубая улыбка черепа на горле девицы, казалось, стала еще шире, когда та проглотила комок в горле. Она взяла обе карточки с прилавка, спрыгнула с табурета, пошла к двери за прилавком и исчезла за ней.
Джимми Рэдберн заслуживал того, чтобы провести остаток жизни в роли любовника какого-нибудь головореза в Ливенворте[16] или похожем заведении. Но он был нужен Джейн. Ее мутило от мысли, что приходится обращаться к нему. Ее много от чего мутило в последние дни, но она терпела.
Группа «Kansas» перестала оплакивать убожество человеческого бытия и перешла к другой песне.
Минуты через две девица вернулась с парнем лет двадцати пяти, высоким, стройным, с двухдневной щетиной. Каштановые волосы, подстриженные почти под ноль по бокам, сверху были длиннее. На футболке стояло лишь одно слово, сложенное из черных букв: «ВРЕДОНОС». На нем были довольно короткие тренировочные штаны с завязками и кроссовки «Найк» со скругленными носками. Выйдя через дверцу у конца прилавка, он оглядел Джейн с головы до ног, ничего не сказал, затем подошел к входной двери и запер ее.
Продавщица вновь устроилась на своем табурете, сняла пластинку с проигрывателя, поставила другую. Парень повернулся к Джейн и уставился на нее, словно ожидая, что она будет что-то доказывать.
Она тихо сказала:
– Джимми Рэдберн?
Предупрежденный о том, что каждое слово записывается, он ткнул себя в грудь указательным пальцем. На самом деле он не был Джимми Рэдберном и ничуть не походил на него. Если по своей недалекости он думал, что посетительнице известно только это имя, от него можно было ожидать и других глупостей. Он сделал приглашающий жест и пошел к двери, из которой появился.
На лицо девицы вернулось выражение изысканной скуки, и она поставила иголку звукоснимателя не на вводную канавку, а сразу в начало записи. Зазвучала песня Элтона Джона «Funeral for a Friend»[17], и никто не мог сказать, выбрала она эту вещь случайно или с намеком.
Джейн последовала за Вредоносом в заднее помещение. На глубоких стеллажах вдоль стен, на столах и под столами стояли без всякого видимого порядка картонные коробки, не имевшие маркировки, и прямоугольные пластиковые ящики с пластинками. В одном углу Джейн увидела чистящее устройство, позволявшее любовно удалить налет с коллекционных пластинок при помощи химикалий. Никто не пользовался им.
Зевая, словно всемирная усталость продавщицы заразила и его, Вредонос закрыл дверь в торговый зал, а потом, резко повернувшись, ухватил Джейн одной рукой за пах, другой – за горло и ударил ее спиной о стену рядом с дверью.
Ему следовало бы прижать ее к стене всем телом, не дать ей пространства для маневра, и в тот же миг залезть под расстегнутую мотоциклетную куртку, проверяя, нет ли там оружия. Но он пока не принимал ее всерьез. И еще ему хотелось ухватить ее за пах, очень хотелось, потому что его пальцы вжимались в ее тело, ощупывали его сквозь джинсовую ткань. Он приблизил к ней лицо, собираясь исполнить какое-то дурацкое намерение.
Когда Джейн подняла правую ногу, парень решил, что она собирается ударить его коленом в причинное место, – но это движение он мог бы пресечь без труда, и поэтому ее замысел выглядел по-другому. Твердая кромка подошвы туфли «от Феррагамо» ударила его по обнаженной левой голени, сорвала кожу, вонзилась в мышцы и прошлась по острой боковине большеберцовой кости, от конца слишком коротких тренировочных штанов до язычка кроссовки, что, вероятно, дало ему повод задуматься о ношении носков.
Голень – насыщенная нервными окончаниями нижняя часть ноги, была пронизана множеством маленьких вен, по которым бедная кислородом кровь возвращалась в малую подкожную вену. Сразу же возникла сильная боль, он определенно почувствовал, как теплая кровь течет по ноге, – пугающее ощущение, если ты к нему не подготовлен. Вредонос издал слишком высокий для мужчины крик, отпустил Джейн, сделал шаг назад, наклонился, чтобы ухватиться за голень, и тут она с силой ударила его коленом по подбородку, так, что клацнули зубы. Потом отошла в сторону, созерцая рухнувшее на пол тело.
Дверь распахнулась, появилась мисс Скука, которая, видимо, впервые столкнулась с реальным миром. Девица замерла на пороге: Джейн уже вытащила свой «хеклер-кох», так что большие темные глаза продавщицы могли как следует разглядеть ствол.
– Возвращайся на свой табурет, – сказала Джейн. – И поставь какую-нибудь веселенькую музыку. У Элтона много такого.
Лестница за одной из дверей вела на второй этаж, где делалась настоящая работа, и Джейн хотела, чтобы Вредонос шел перед ней. Эти люди не действовали гангстерскими методами и уж явно не были извращенными кровопийцами, как те социопаты-убийцы, которых она выслеживала последние шесть лет. Но если им не хватало здравого смысла, как этому типу, могло случиться ненужное кровопролитие. Джейн собиралась использовать присмиревшего обидчика в качестве щита и следовать за ним с пистолетом, чтобы при необходимости всадить пулю ему в поясницу: у людей наверху будет время на то, чтобы унять свое возбуждение.
Вредонос обнаружил, что ему больно держаться прямо, но если бы он поднимался по лестнице, как тролль, то был бы бесполезен для Джейн. Мысль о пистолете, упирающемся в спину, придала ему сил. Пришлось держаться за перила и медленно одолевать каждую ступеньку, полностью выпрямившись. Поначалу он проклинал Джейн, выплевывая кровь, потому что прикусил язык, потом понял, зачем ей живой щит, и с опозданием решил выкрикнуть:
– Я иду впереди, Джимми, перед ней, это я впереди, Джимми!
Лестница имела один крутой длинный пролет, двери наверху не было. Когда они почти дошли до конца, Джейн сильнее вдавила ствол в спину парня – на тот случай, если он решит снова превратиться в мачо, встретившись взглядом со своими друзьями. Наконец они поднялись на второй этаж. Из-за спины Вредоноса Джейн увидела большое помещение во всю длину здания: заколоченные окна, лампы на потолке, изливающие мягкий свет, грязный бетонный пол. Около десятка компьютеров, к каждому были подключены принтер, сканер и какие-то черные коробки. В центре на возвышении стоял кольцеобразный стол. Сидящий за ним мог обозревать все помещение.
В разных местах стояли семеро мужчин, которые смотрели в сторону лестницы, – молодые парни лет двадцати с чем-то, в крайнем случае тридцати с небольшим, тощие и толстые, бородатые и безбородые. Все были бледны – не от страха, а из-за отсутствия интереса к делам, которые вершатся при свете дня. Все были одеты как завзятые компьютерщики.
Вооружен был только один, Джимми Рэдберн, но даже с оружием он казался не опаснее котенка. Он стоял в неправильной позе – левая нога отставлена назад, на нее приходится слишком много веса, который должен распределяться равномерно. Вероятно, он выбрал это оружие из-за устрашающего вида. Джейн решила, что это «магнум кольт анаконда» калибра .44 с нелепым восьмидюймовым стволом, весящий примерно пятьдесят шесть унций, – тяжелее большого кирпича. Джимми держал его в вытянутой руке, возможно подражая Клинту Иствуду в фильме «Грязный Гарри». При нажатии на спусковой крючок отдача отбросила бы его назад, он разбил бы дорогостоящий светильник на потолке и, возможно, испугался бы настолько, что выронил бы оружие.
Когда речь шла об огнестрельном оружии, то Джейн предпочитала иметь дело с профессионалами – в этом случае ты, по крайней мере, не умрешь нелепой смертью.
В другой руке Джимми держал две каталожные карточки с посланиями Джейн. Та оттолкнула Вредоноса прочь, но не в сторону Джимми.
– Сядь на стул.
Снова осыпав ее проклятиями, Вредонос заковылял к офисному стулу.
Джимми, возможно, был пуглив, но вовсе не глуп. Он прочел текст на карточках. Джейн предоставила информацию, которая при правильном использовании помогла бы ему избежать тюрьмы. Даже если бы сведения оказались фальшивыми – чего не могло быть, – это нельзя было истолковать как враждебное действие.
Считая Джимми более здравомыслящим, чем типа, голень которого она ободрала до кости, Джейн сунула пистолет в кобуру. Джимми продолжал держать ее под прицелом. Она вытащила из кармана еще одну карточку и протянула ему.
Несколько секунд он не мог ни на что решиться, и шестеро его подручных напряженно стояли в ожидании – ни дать ни взять кадр из спагетти-вестерна. Наконец Джимми опустил револьвер, левой рукой поманил Джейн и взял третью карточку.
На ней было выведено печатными буквами: «В НЕКОТОРЫЕ ВАШИ ТЕЛЕФОННЫЕ ЛИНИИ ВСТАВЛЕНЫ ЖУЧКИ „ИНФИНИТИ“».
Жучки «инфинити» нельзя было назвать последним словом техники. Они были старше Джимми, которому перевалило за тридцать, и, может быть, даже старше его матери, но работали безотказно. Возможно, думая о том, что ему придется много лет питаться тюремной пищей, отпрыск миссис Рэдберн не рассматривал эту угрозу как первостепенную, но Джейн предполагала, что он слышал о таком устройстве.
Джимми положил карточку и револьвер на круглый стол, стоявший на возвышении, и приказал своим ребятам:
– Выйти из системы и прекратить работу.
Те сразу же вернулись к компьютерам, выполняя распоряжение.
После установки жучок «инфинити» находился в спящем режиме, пока на телефон не поступал звонок, активировавший устройство. При наборе последней цифры в микрофоне включался электронный свисток, и жучок мгновенно начинал работу, блокируя звонок телефона и задействовав при этом микрофон. Люди, находившиеся в комнате, в этой самой комнате, и не подозревали, что каждый их разговор передается в какую-нибудь правоохранительную службу, где записывают все. Имея действующее судебное распоряжение, вынесенное по соображениям национальной безопасности, ФБР, скорее всего, прослушивало Рэдберна часто, но не постоянно, хотя при желании могло вести запись в круглосуточном режиме.
Когда все компьютеры были выключены, Джимми подошел к высокому металлическому шкафу в северо-восточном углу длинного помещения. Там находился коммутатор для бизнеса с двумя дюжинами телефонных линий. Повозившись около минуты, Джимми закрыл дверь шкафа. Джейн решила, что он отключил телекоммуникационный пакет целиком. Вернувшись к ней, он спросил:
– А парик зачем?
Джейн показала на заколоченные окна с южной стороны помещения:
– Там столько камер наблюдения за дорожным движением, что люди перестают обращать на них внимание. Одна стоит посреди квартала, перед вашим магазином. Но это не дорожная камера.
– Черт!
– Кажется, что она ведет съемку в направлении с запада на восток, но, вообще-то, нацелена на вашу дверь.
– Вот уроды. Прямо Оруэлл какой-то.
«Ты тоже один из них, хотя и не понимаешь этого», – подумала Джейн.
– Она щелкает каждые две секунды и передает в высоком разрешении изображения всех, кто входит в «Винил» и выходит из него. Вот зачем мне парик. И густые тени. Но насколько я знаю, камера пока не оборудована программой распознавания лиц.
– Как вас зовут?
– Итан Хант, – брякнула она, вспомнив развозчика из Сан-Диего.
– Занятное имя для девушки.
– Я вам не простая девушка.
Джимми Рэдберн отправил Вредоноса – которого звали Феликс – вниз для получения первой помощи от мисс Скуки, известной также как Бритта. Остальным он велел ждать указаний в магазине. Все шестеро загромыхали по крутой лестнице, а Джимми крикнул им вслед:
– Закройте за собой дверь!
Кто-то из них так и поступил.
Он пригласил Джейн к столу, на котором стояли коробки с печеньем, пакетики с конфетами, картофельными и кукурузными чипсами, солеными крендельками, банки и вазочки с орешками, – закуски хватало для целого легиона курильщиков травки, даже если бы они дымили круглосуточно. Сложные и деликатные задачи, стоявшие перед черными хакерами «Винила», исключали курение до и во время работы (и, пожалуй, также после нее), но здесь явно считали, что удовольствие от пищи, богатой углеводами и солью или сахаром, способствует повышению производительности.
Они подтащили к столу два стула и сели друг против друга.
Джимми Рэдберн походил на повзрослевшую куклу Кьюпи – приятно-округлый, но не толстый, гладкое лицо без морщин, почти безволосое. Он был хорошо выбрит и свежевымыт, а такого идеального маникюра Джейн не видела ни у кого.
– Откуда у вас эта информация – та, что на карточках? Думаю, это сплошной мусор.
– Не важно, как я ее получила. И это не мусор.
Джейн не собиралась говорить ему, что она – агент ФБР в отпуске. Если дело дойдет до суда, он не расскажет о том, чего не знает.
– Они применили дедовские технологии, – продолжила она, – и вы ничего не обнаружили во время проверки, потому что действуете прямолинейно, ищете слабые места там, где ожидаете их найти. Когда вы разрабатываете продукты – приложения, да что угодно, – или пытаетесь взломать сеть, вам нужно продвигаться быстро. Но дело в том, что иногда необходимо прогуливаться пьяной походочкой.
– Уважаю случайности, – согласился он. – Пьяная походочка. Броуновское движение. Случайное, произвольное продвижение.
– Нужно поступать так и при обеспечении безопасности.
– Я гений и идиот одновременно. – При помощи своей улыбки Джимми пытался излучать самоуничижение, но это была улыбка змееныша. – Насколько пристально за мной следят? Что мне делать – смываться отсюда прямо сегодня?
– Они ослабляют леску, дают вам поиграть с крючком, собирают сведения на других рыбок, плавающих с вами. Поэтому время у вас есть. Может, несколько месяцев, может, год. Но я бы на вашем месте осталась здесь еще на два-три дня, а потом ушла через заднюю дверь. Чтобы к следующей неделе здесь было пусто.
– Звучит пессимистично.
– Да уж, не оптимистично, – согласилась она. – Не буду говорить, откуда я знаю об этом, но, если хотите, могу рассказать, как они вышли на ваш след.
Пока она говорила, Джимми вытащил из пакета печенье «Орео», засунул его в рот целиком, словно крохотный крекер, и принялся яростно жевать. Проглотив, он сказал:
– Пожалуй, мне нужно знать. Говорите.
– Вы помните клиента по имени Карл Бессемер?
– Мое правило – не запоминать клиентов.
– Одна из ваших программ позволяет даже тому, кто ничего не смыслит в технике, списывать средства с банковских счетов при помощи смартфона. Вызов или текстовое сообщение направляется на канадский сервер и возвращается в Штаты, где еще несколько раз изменяет маршрут, прежде чем вернуться к адресату с фальшивым идентификатором отправителя.
– Я горжусь этим делом. Всем успехам успех.
Самодовольное выражение на его лице действовало Джейн на нервы.
– Кроме того, вызов исчезает из системы биллинга телефонной компании, никаких данных не остается.
– Отшлепайте меня. Я плохой мальчик. – Он вытащил еще одно печенье. – В свою защиту скажу вот что: мы пытаемся разработать систему опознания потенциальных террористов и не хотим продавать ее им.
– Как это работает?
Прожевав печенье, Джимми признался:
– Не так хорошо, как хотелось бы.
– А еще вы продали Бессемеру неплохой синтезатор голоса с интерфейсом, который позволял использовать его в смартфоне. Загрузите в синтезатор минутную запись, которую сделали во время телефонного разговора, и ваш голос будет звучать наподобие голоса другого человека. Жена будет считать, что разговаривала с мужем, ребенок – что он разговаривал с матерью, а на самом деле им звонил Бессемер.
– Еще один высококлассный продукт Рэдберна.
Он праздновал свою победу, постукивая одним кулаком о другой. Безволосые кисти с толстыми пальцами имели, как и запястья, бледно-розовый цвет, – гладкие, как резина, на вид лишенные костей, отталкивающие. Руки андроида, выращенного в пробирке.
– Но вам не повезло в том смысле, что Карл Бессемер не был обычным телефонным мошенником, который пытается обмануть «Америкен телефон энд телеграф». Он даже не был обыкновенным преступником.
– Как подсказывает мой опыт, – ответил Джимми, – такого понятия, как «обыкновенный преступник», не существует. Общество состоит из уникальных личностей.
– Притворяясь другим человеком, Бессемер заманивал молодых женщин в безлюдные места, насиловал их и убивал.
– Нельзя же обвинять «Дженерал моторс» в том, что она продает машины людям, которые напиваются и садятся за руль.
Джейн ненавидела его, но одновременно нуждалась в нем.
– Поймите меня правильно, я вас не осуждаю, а только рассказываю, как Бюро вышло на вас.
– Не забивайте свою прелестную фиолетовую головку. У меня нюх на характеры. Я их чую. Ваш характер пахнет так же, как мой. Вы не из тех, кто судит других.
– Бессемер – не настоящее имя.
– Многие клиенты не называют своих настоящих имен, Итан Хант. Анонимность необходима для приватности, а приватность – право каждого.
– Его настоящее имя – Флойд Бруб.
– Вот как, – сказал Джимми, который теперь видел картину целиком. – Бруб Мясоруб. Звезда таблоидов и теленовостей. Сколько убийств – пятнадцать, шестнадцать?
– Девятнадцать. – Это она выстрелом в ногу обезвредила Бруба, а потом связала кабельной стяжкой, из тех, которыми он связывал своих жертв, после того как лишал их способности к сопротивлению. – Его не убили при задержании, вам не повезло. Флойд – болтун. Он не знал вашего адреса…
– Никто из наших клиентов не знает. Мы ведем дела исключительно в Темной сети[18].
– Да, он знал только о вашей программе и синтезаторе, но этого хватило, чтобы найти вас.
– Они нашли Джимми Рэдберна, не меня. – Он взял еще одно печенье, но вместо того, чтобы есть, принялся крутить его между большим и указательным пальцем. – На самом деле я не Джимми, как и тот человек не был Карлом Бессемером. Когда я исчезну отсюда, исчезнет и Джимми. – Полминуты он изучал Джейн, которая позволила ему сделать это, и наконец сказал: – Само собой, вы можете не опасаться, что исчезнете вместе со мной.
– Я видела, как вы обращаетесь с пушкой. Вы не убийца. Вы не возражаете, если кого-нибудь замочат, в вашем бизнесе это сопутствующий риск, но душа у вас к этому не лежит.