Применяя в этом случае фундаментальную аксиому, согласно которой то, что невидимо – не существует (esse est percipi[3]), Спектакль может поддерживать безмерную, планетарных масштабов иллюзию хрупкого гражданского мира, совершенствование которой требует от нас позволить Спектаклю распространять во всех областях свою грандиозную кампанию по умиротворению обществ и нейтрализации противоречий в них. Но его предсказуемый провал логически происходит из того простого факта, что эта кампания по умиротворению также является войной – безусловно, самой страшной и самой разрушительной из всех когда-либо случавшихся, потому что она ведётся во имя мира. Более того, одной из самых неизменных особенностей Спектакля является то, что он говорит о войне исключительно на языке, в котором слово «война» больше не используется: где речь идёт исключительно о «гуманитарных миссиях», «международных санкциях», «поддержании порядка», «защите прав Человека», о борьбе против «терроризма», «сект», «экстремизма» или «педофилии» и прежде всего о «мирном процессе». Противника больше не называют врагом, но объявляют его вне закона и вне человечности за то, что он нарушил покой и взбудоражил мир, и всякая война, ведущаяся с целью сохранения или расширения экономических позиций или стратегических рубежей, должна будет апеллировать к пропаганде, которая представит её как крестовый поход или последнюю войну человечества. Этого требует ложь, на которой основан Спектакль. Впрочем, эта демагогия демонстрирует поразительную систематическую согласованность и удивительную внутреннюю логику, а также то, что эта якобы аполитичная и даже, на первый взгляд, антиполитическая система не содействует существующим конфигурациям театра боевых действий и не приводит к новым объединениям друзей и врагов, поскольку она тоже не знает, как избежать логики политики. Тот, кто не понимает войны, не понимает своей эпохи.