Сижу в классе. В руке яблоко. Передо мной распечатки неоконченного романа. Я смотрю в окно и мечтаю.
– Каноничкин! – говорит учитель.
Встаю.
– Да?
– Что я спросил?
– Не знаю.
Я правда не знаю. Не слышал, а может – не хотел слышать. Осточертело. Хочу в далекие страны. Да и в ближние. А еще больше – в те, что существуют внутри меня.
– Кто бы сомневался, – говорит учитель. Его лысина тусклее, чем огонек в пыльных светильниках. – Яблоко убери. Ты в классе, а не в столовой. – И почти сплюнул: – Каноничкин.
Меня ничего не удивляет. Будто бы это нормально – оказаться в другом классе, в другой школе, с другими учениками. Я знаю их имена: со мной рядом Рома. А это, впереди, Вася. У меня разноцветные глаза. И серая судьба.
– Иди к доске.
– Я не готов.
– Ты у нас не пирог, чтобы быть готовым.
Учитель жестко бьет указкой по столу. Я кладу яблоко на парту, встаю. Слышу издевательский смех задних парт.
– Канон-лохотрон!
Мне кажется чужим то, что я вижу. И те, кого я слышу, – мне чужие. Я должен вернуться обратно, в свою школу, к Роме, к ребятам, к уроку Валентина Павловича. Но решимости нет. Сейчас все так, как должно быть.
– Всем молчать! – требует учитель, когда бесконечные шутки в мой адрес сливаются в монотонный гул оскорблений.
– Покажи на карте самую высокую точку Азии. Детский вопрос, рекомендую не оплошать.
Рома шепотом дает мне подсказку. Я смотрю на широкое полотно на доске, на карту мира, и не вижу высоких точек. Но я понимаю другое: с картой что-то не так.
Орвандия отсутствует. А ведь она должна быть прямо-о-о… Стоп. А где, собственно, ей следует быть? Я растерянно смотрю на учителя.
– Я… я не знаю, – говорю я.
– Это двойка, – отвечает учитель. – И это… – родителей в школу. Марш на место.
Учитель презрительно оглядывает класс в поисках новой жертвы. Я возвращаюсь к парте.
– Это Джомолунгма, – шепчет Рома. – Что с тобой такое?
– Ничего.
– Спятил? Тебя из школы попрут. Фреда уже поперли, но он тупой был.
– Может, и я тупой.
– Ты просто в облаках витаешь.
Кто-то хватает спинку моего стула и, когда учитель отворачивается, начинает дергать. Я держусь за парту, чтобы не упасть. Оборачиваюсь – и так сильно надеюсь, что это Тема Крупный, настоящий Артем, и что я снова в своем классе. Но нет. На меня смотрит и скалится гнилыми зубами незнакомый, долговязый, коротко стриженый тип с неприятным лицом.
– Че пялишься? – зло говорит он. – Отворачивайся.
Смотрю на учителя. Он ругает мою одноклассницу. Когда-то эта девушка мне нравилась, я даже был в нее влюблен.
– Ну? Я правильно понимаю, что в этом классе мне ничего толкового не расскажут? – спрашивает учитель. – Помяните мое слово: этот вопрос придется поднять на педсовете.
Я встаю и говорю:
– Я мог бы рассказать про Орвандию.
– Про что? – не понимает учитель. – Это из какого-то фэнтези? – И смеется: – Тебе еще и к школьному психологу пора, да?
Класс тоже смеется. Надрывается, точно это космически веселая шутка. А потом резко прекращает. Ровно в тот момент, когда учитель подходит ко мне вплотную и отвешивает пощечину.
– Ай!
В глазах вспыхивают звезды.
– Зачем вы… – начинаю я, но тут происходит совсем ужасное.
Увалень, шатавший мой стул, встает, подходит и тоже отвешивает мне пощечину. Следом за ним Рома поворачивается и молча бьет меня по лицу еще сильнее. А потом все остальные встают и надвигаются на меня.
Я вскакиваю. Листы моей рукописи разлетаются по всему кабинету. Что за флешмоб? Я бегу к выходу. Пощечины настигают меня. Они сыплются со всех сторон. С трудом уклоняюсь от одних, чтобы нарваться на другие. Щеки горят.
А те, кто меня лупят, молчат – не хохочут, не улюлюкают, не ругаются. Лица лишены индивидуальности, как и однотонная форма, напяленная на одноклассников. Я выбегаю в коридор. Бегу, позади слышу топот. Как спастись? Куда бежать?
… И есть ли у меня дом? Да, есть. Там живут мама и папа. Другие мама и папа. Не мои. Мои – и не мои. Бежать к ним? Хотя бы так. Главное – подальше от этих псов. Двери кабинетов открываются. Из них выходят дети и учителя, у всех – одна цель: шлепнуть ладонью Каноничкина. Я бегу дальше, получаю еще несколько ударов и оказываюсь на облезлой лестнице.
Ловушка. Снизу, в едином ритме, поднимается десяток человек – порождений общеобразовательной антиутопии. Мой единственный путь – наверх. Бегу два пролета, спотыкаюсь о ступеньку. Сворачиваю в очередной коридор – безликий и неинтересный, о котором, будь он человеком, должен был написать классик – как о “маленьком человеке” – о маленьком, никому не нужном коридоре.
Двери открываются. Из них высовываются руки-кувалды. Принять бой? Драться я не умею. Хотя мысленно частенько навешиваю бандитам, пристающим к Аннет. Замечаю, что одна дверь остается закрытой. Подбегаю ней, дергаю за ручку, она поддается, и я оказываюсь в пустом классе. Закрываюсь на защелку и громко выдыхаю.
Лицо болело. А голова? Даже не спрашивайте. Но если спросите, я отвечу: она трещала как горящее полено, а пульсация боли перекатывалась из левого полушария в правое, туда и обратно.
Судя по плакатам с ростками и зернами в разрезе и по запаху тления – я оказался в кабинете биологии. Рома бы обрадовался. Биология из-за молодой учительницы Муслименды Венедиктовны стала его любимым предметом, хотя из всех разделов он понимал только главу “Членистоногие”.
Но! Я – не Рома.
До настоящего момента Рома бы не дожил.
А я дожил.
И я не обрадовался.
Угроза не исчезла. Хотя за дверью было тихо. Либо эти зомби фантастически тупы, раз не додумались искать меня в кабинете (а зашел я у них на глазах), либо их что-то пугает. И к этому чему-то пришел в гости я.
По спине прокатился озноб. Зачесалось ухо. Я взял себя в руки и оценил обстановку. В углу стоял учебный скелет. В противоположном – еще один скелет, покрупнее. На учительском столе лежали стопки тетрадей и методичек, а на стуле – портфель.
Напротив доски вдоль стены громоздился длинный стеллаж. На самой доске мелом было жирно выведено:
Гибель Орвандии и ее последствия
– Что… – тихо произнес я и не узнал свой голос – тонкий, истеричный, чужой.
Я не соображал. Но одно уловил точно: об Орвандии здесь все-таки известно. Я почесал затылок.
– Какая еще гибель? – спросил я у пустоты.
Ответа услышать не ожидал, но он, тем не менее, последовал:
– Вот такая. Вероятная.
Я резко обернулся, смахнув с парты зеленый карандаш. Никого. Кроме скелета в углу да груды макулатуры.
– Кто здесь?
Тишина.
– Я спрашиваю: кто здесь?
Меня обуревали подозрения. Взяв с доски указку, я подошел к скелету и по-мушкетерски направил на него острие.
– Какая «гибель Орвандии»?
Скелет шевельнул желто-белыми зубами, и черные впадины глаз озарились проблеском мысли (раз в полугодие я наблюдаю подобное у Ромы).
– Вот такая. Вероятная.
– Гипотетическая, – тут же прозвучало с другого угла. – Гибель как гибель.
Второй скелет тоже говорил! Размахнувшись, я треснул первого указкой по черепу. Скелет слетел с петель, и кости рассыпались по полу, как я – в комплиментах перед Аннет.
– Прекрати так поступать, – скрипнула снизу челюсть обвалившегося скелета.
– Тебе тоже дать анальгину? – сказал я второму скелету и двинулся к нему.
– Не надо. Пожалуйста, – жалобно захныкал скелет.
– Это почему еще?
– Потому что больно. Увечья.
Я остановился. Увечья – это да. Папа учил: разговор – способ решения любой проблемы. Даже если поговорить не с кем – поговори с ситуацией. Или придумай собеседника. Даже врага. Слова все решают… А указки – нет.
– Вы кто? – мпросил я.
Челюсти первого скелета скрипнули:
– Обычно я не даю справок. Но в этот раз отвечу: я – Маэстро альтернатив.
– Я не даю справок и не назову тебе свое имя, – добавил второй скелет.
– Что значит «маэстро альтернатив»?
– Это значит, что я знаком со всеми альтернативами, которые происходят со всеми альтернативами во всех альтернативах.
– Я не расскажу тебе, что это значит, – подхватил второй, более нахальный, скелет.
– Моя природа – игра, – сказал первый. – В какой-то альтернативе я тебе отвечаю.
– А в какой-то – нет, – добавил второй.
Я зарычал и воскликнул:
– А давайте только один будет говорить?
– Нет.
– Да.
Так разговаривать невозможно. Я сел на парту, поболтал ногами и сделал три глубоких вдоха.
– Что вам надо? – Наконец спросил я.
– Когда с нами кто-то встречается, это значит одно: ему грозит ужасающая альтернатива. Допустить ее мы не смеем. Хотим помочь.
Скелеты пришли в движение. Кости первого стали пересобираться, как лего; второй шагнул с подставки и дергаными движениями двинулся в мою сторону. Скелеты тарахтели и преображались. На костях вырастала шерсть. На черепе вытягивались мохнатые уши.
И вот – скелеты перестали быть скелетами. На меня смотрели два потешных зверька размером с кролика: бордовый и зеленый, один с длинным носом, другой – с коротким.
– Я – Маэстро альтернатив! – сказал Бордовый. – Я живу в тех вариантах событий, которые могли бы случиться, но не случились.
– Я – Маэстро альтернатив, – сказал Зеленый. – Я – повелитель сослагательного наклонения!
– Люди думают: что было бы, если бы я выбрал это, а не то? Так вот: я единственный, кто знает, – сказал Бордовый.
– Например: ты хотел бы купить яблоко, но пожалел денег и украл его. И теперь ты вор, – сказал Зеленый.
– А я видел твою жизнь, когда ты яблоко не крал, и вместо вора стал успешным таксистом, – сказал Бордовый.
– Но мелкие события меня не интересуют. Я предотвращаю те, из-за которых история идет по пути страдания, – сказал Зеленый.
– Или боли, – вставил Бордовый.
– Или смерти, – подытожил Зеленый.
Зверьки уставились на меня, ожидая ответа. Я попытался переварить услышанное и задал самый тупой из возможных вопросов:
– И кто у вас главный?
– Нас не два.
– Мы – один.
– Я – Маэстро альтернатив.
И вместе, указывая друг на друга:
– А это – моя альтернатива!
– Получается, вы знаете, что могло бы произойти с любым человеком, если бы он принимал не те решения, которые принял на самом деле. Я прав? И делаете все, чтобы его не случилось.
– Вероятно, да.
– Почему тогда вы допустили Вторую мировую войну?
Бордовый опустил мордаху, а Зеленый наоборот – гордо ее поднял.
– Это был тяжкий выбор. Но, поверь, альтернатива тоже открывалась не сахарная.
– Самая неприятная альтернатива.
– Мы не предотвращаем события. Мы стараемся это сделать. Зависит от множества факторов.
Они замолчали.
– Эта тема мне не нравится, – осторожно сказал Зеленый. Бордовый добавил:
– Лучше слушай: тебя бы могли звать Пуан.
– Что?!
– А в какой-то альтернативе ты – бородач.
– В семнадцать лет?
– Да.
– А есть альтернатива, в которой моя девушка – Аннет?
– Справок не даю.
– Но вы же только что…
– По своей инициативе говорю всякое, но не по чужой.
– Ладно.
Бордовый посмотрел на доску и снова на меня.
– Гибель страны Орвандия перестает быть альтернативой, – произнес он мурлычущим тоном. – Она становится твоей реальностью.
– С другими странами такое бывало, – добавил его приятель. – Мы их помним, а ты – нет. Шунта – зеленое государство, полное заповедников. Линтия – богатое музыкальными талантами. Виналина, Конди, Сантея. Мы потеряли множество стран. Они исчезли из вашей альтернативы.
– Но Орвандия – пока нет.
Я спросил:
– Что уничтожило эти страны?
– Разное. Не ищи в этом системы. Такова жизнь. И не грусти. Есть страны, которые мы спасли. Мексика, Германия, Украина, Новая Зеландия, обе Кореи.
– И что угрожает Орвандии?
– Не даю справок.
– Тогда за каким хреном я здесь?!
– Справок не даю, поскольку ответа на твой вопрос не знаю. – Зеленый перепрыгнул с парты на парту и пожал пушистыми плечами.
– Я поместил тебя в причудливый мир без Орвандии, чтобы ты почувствовал, как там плохо, – наставительно произнес Бордовый. – И мы знаем, что ты играешь в этой истории главную роль.
Зеленый добавил:
– Но я рискую. Потому что ты можешь быть как спасителем Орвандии, так и ее причиной ее гибели.
– Что?!
– Уничтожение Орвандии может идти по одному из нескольких сценариев. В один вписан ты.
– А в другие?
– Справок не даю.
А Бордовый дал:
– А в другие – один из вас.
Тут я совсем ничего не понял.
– Один из нас? В смысле?
Бордовый ответил:
– Ты не один пришел в комнату.
– О, нет, нет, ты вовсе не один, – сказал Зеленый.
– Вы ошибаетесь. Со мной никого нет.
– Можешь считать и так.
– Но я считаю иначе.
Я медленно повернул голову туда-сюда. Развернулся. Никого. Ражд – вспомнил я. Лунатизм. Момент, когда Тень охватывает тебя и управляет твоими действиями…
Мне поплохело повторно.
И еще раз.
И еще.
И еще раз.
Маэстро альтернатив в обоих своих воплощениях пялился на меня круглыми глазами. Мы проговорили добрых полтора часа. На самые существенные вопросы бордово-зеленые существа отвечали “справок не даю”. Ни про тетрадь с гоблинами-корфами, ни про мое чудесное выступление на уроке истории узнать ничего не удалось. Я предположил, что гибель Орвандии связана с моим лунатизмом, но и на это не получил ответа. Единственная тема, которую охотно поддерживали зверьки, – их собственное ремесло. Про теорию альтернатив они рассуждали подолгу.
– Дайте я подытожу. Вы знаете, как могут развиться те или иные события. И вдруг получили информацию, что Орвандия может прекратить существование. И что какую-то роль в этом играю я. Но какую – не знаете.
– Хочешь узнать, кто виноват в гибели Орвандии? – осторожно спросил Зеленый. – Узнай. Но не у меня. Почему? Потому что я не даю справок.
– Справок я не даю, – так же осторожно добавил Бордовый и запрыгнул на учительский стол. – Но ты должен кое-что сделать.
О! Единственный неожиданный поворот в нашем разговоре.
– Начни с учителя истории. Спроси о гибели Орвандии.
– У Валентина Павловича?
– Или сходи в Башню печали. Там тебя будет ждать сюрприз.
– Или не ходи в Башню печали. Там тебя может ждать смерть.
Зверьки вмиг испарились, не успел я крикнуть: “А домой-то мне как вернуться?”. В дверь забарабанили сотни кулаков, и действовать нужно было быстро, как в шахматном блице. Я последовал пробудившемуся наитию, подбежал к одной из парт и вытащил из ее ящика Тетрадь.
Я абсолютно точно знал, что найду ее здесь. Дверь распахнулась. В класс ломанулась армия. Я открыл Тетрадь на странице Р’сах’ал’а – корфа-навигатора с длинными пальцами и устройствами на ремне, напоминающими компасы, и обнаружил там карту – небрежно набросанный план кабинета биологии. А на нем – короткие стрелки.
Не дожидаясь, пока меня изобьют лже-одноклассники, я проследовал по стрелкам, распахнул окно и прыгнул. Приземлившись на мокрую траву, я почувствовал запах росы и, кажется, солнца. Любимого орвандского солнца.