«Печак» появился из-за мыса в первом часу. Сережа проснулся от шума его двигателя и не поверил глазам: возле причала, там, где еще совсем недавно было пусто, пришвартовался пароход. Он был не таким большим и красивым, каким мальчик его представлял, но все равно с настоящей мачтой, капитаном, трапом, иллюминаторами, шлюпками и спасательными кругами, и из него стали вылезать такие же туристы, с рюкзаками, в штормовках, улыбающиеся иностранцы и местные жители, которых легко было узнать по будничности и равнодушной отстраненности, с какой они сходили с катера и незаметно исчезали с причала. Две толпы смешались на берегу, стали путаться в вещах и толкаться, поднялась суматоха, и залаяла собака. Дядя Илья принялся объяснять папе, которому в имени корабля все время чудилось слово «печенег», почему корабль называется иначе, не менее странным словом. Но Сережа их не слушал. Он пытался поймать на лицах пассажиров особенное выражение, торопился разглядеть образ таинственных, близких и по-прежнему недостижимых островов, однако все вернувшиеся выглядели деловито и были заняты уже другими, прозаическими проблемами: как поскорее добраться до вокзала, купить билеты и сесть в поезд.
Измученная ожиданием толпа на причале стала вразнобой спрашивать, скоро ли отходит «Печак» и в котором часу начнется посадка, но белобрысый, худенький капитан долго не отвечал, а когда кто-то стал настойчиво и бесцеремонно добиваться, сколько он возьмет человек, с неприязнью посмотрел на осаждавших катер людей и сорвавшимся голоском пискнул:
– Я никого из вас не возьму! У меня судно не пассажирское, и я сюда за бензином пришел. Не понятно кому? – и мотнул головой в сторону кормы, где, укрытые брезентом, стояли десятка два здоровенных пустых ржавых бочек, которые команда начала с трудом выталкивать на не оборудованный для погрузки причал.
От ожидания картина бытия сделалась необыкновенно подробной, все измельчилось вокруг и рассыпалось на десятки хаотичных, но странно связанных между собой кусочков и ощущений, ни одно из которых нельзя было выкинуть, все западало в память и томило. Проходили на борт, расталкивая толпу, незаметные, хорошо знакомые друг с другом и с командой люди, ничего не объясняя, заносили коробки с помидорами, арбузы, торты, бананы, прикатили на тележке телевизор и холодильник, спускались внутрь, а остававшиеся на причале мучились ожиданием, пили пиво, закусывали консервами, курили, и самое худшее в этом ожидании было то, что никто не знал, чем оно окончится. Куда должен плыть корабль, на какой берег отвозить людей и что их гонит в место, в которое много лет никто по своей воле не ездил, – какая сила управляла всеми событиями этого дня и где приклонят они сегодня головы?
Шел уже седьмой или восьмой час их нахождения на пристани. Шведы сидели совершенно покорные и обрусевшие; сдержанно злилась на обманувшие ее монастырские власти руководительница паломнического автобуса, раздражаясь оттого, что подворье на берегу закрыто, все уехали на острова и никто не встретил людей, проехавших почти три тысячи километров. Мальчик же больше ни о чем не спрашивал и никуда отца не тянул, как если бы они навсегда поселились на этой пристани и так станут здесь жить словно беженцы или переселенцы. Уже исполнилось четыре часа, угрюмая, оборванная команда понуро закатила по сходням полные бочки бензина и стала готовиться к отплытию, казалось, судно вот-вот отчалит, оставив на материке несчастную, целый день на ветру прождавшую толпу людей; но когда всем стало ясно, что хамство возьмет верх над жадностью, насладившись растерянностью и страхом, капитан гадливо оглядел причал и рявкнул:
– Цена – сто двадцать. Все согласны?
И тотчас же народ схватился за рюкзаки и сумки и хлынул на палубу. Никто в точности не знал, возьмут ли на «Печак» всех, перед узкими, шаткими сходнями возникла давка, поднялся визг, матросы едва успевали осаживать толпу, забирать деньги и отдавать сдачу.
– Ребенка, ребенка пропустите! – орал кто-то неправдоподобно тонким и пронзительным голосом, но мальчик не понимал, что ребенок – это он, дрожал от страха и бился, а потом сильные руки подняли его в воздух и над мусорной, маслянистой водой, над медузами и водорослями он взмыл легко, словно птица, в следующее мгновение его принял дядя Илья, и Сережа очутился на палубе.
А снаружи паломники, шведы, собаки, туристы, попы и интеллигенты – все перемешались, передавая через головы вещи, бросая их в трюм, толкаясь, споря, ругаясь и крича; о бензине, билетах, страховках, налогах, отчетности, списках и безопасности пассажиров никто не спрашивал и не говорил, забитое до отказа людьми, тяжело груженное судно просело в воде, и через десять минут на опустевшем причале никого не осталось, кроме группы молоденьких московских ребят с гитарой, ездивших принципиально или по нехватке средств автостопом и сумевших добраться таким образом до Кеми. Однако на море халявный принцип, похоже, не действовал, детям не хватало на билеты совсем немного денег, они кричали на берегу, прыгали и, задираясь, предлагали отдраить хозяину за перевоз его лоханку, но капитан приказал отчаливать.