(Тикают часы. Свет падает на ХАННУ, ей девятнадцать лет, она в Лондоне в 1932 г. сидит на диване, смотрит на авансцену. В окружающих ее тенях мы можем различить РАТА на левой скамье у авансцены. КУИННА – на правой скамье у авансцены. МАЙЯ и СОФИ на платформе, МАЙЯ сидит на кровати справа, СОФИ – за столом слева, пишет).
ХАННА. Все всегда начинается и заканчивается в тенях. Люди в них прячутся, лица частично скрыты. Я даже не уверена, какой это город. Мюнхен, возможно, или Лондон. Но я думаю, это произошло раньше, в Праге, когда я была маленькой девочкой. Тикают часы и кто-то тихонько дышит рядом со мной. Но я не знаю, пришел этот человек, чтобы заняться со мной любовью или убить меня.
МАЙЯ. Я лежу в кровати и спрашиваю себя, о чем он сейчас думает? Именно сейчас? О чем он думает сейчас?
РАТ. Трагедия требует уровня культуры, достаточно высокого для того, чтобы создать ее, общества, члены которого способны верить. Когда бог умирает, с ним уходит и возможность появления трагедии.
КУИНН. Но потеря веры и есть сущность трагедии. Без Бога, на которого перекладывается ответственность, главный герой трагедии одинок, похож на воображаемого бога, который вроде бы и создал его, страдая от отчаянного одиночества, создатель-бог, который по факту создан человеком именно по этой причине.
СОФИ. В писательстве важно то, что ты можешь раствориться в нем, исчезнуть в тенях мира, который создаешь. Шаги у меня за спиной в лабиринте. Они смолкают, когда я останавливаюсь. Кто-то дышит в темноте.
МАЙЯ. Он сидит на стуле и смотрит в огонь. Что-то всегда бормочет у него в голове. О ком из нас он думает?
РАТ. Безумный отец выбрасывается из чердачного окна на вымощенный брусчаткой двор. Действие, полностью лишенное смысла.
ХАННА. Я чувствую, проведи я жизнь в тумане, ожидая чего-то, какое-то чудовищное существо пришло бы ко мне, обняло, вошло в меня.
КУИНН. Сенека писал о ритуальном поедании детей, как о форме мести. Богов в его мире не было – только демоны.
ХАННА. Я всегда была незваным свидетелем на ярмарке дикости.
СОФИ. Иногда я думаю, что эти люди не существовали, что я выдумала их, чтобы населить пустошь призраками.
РАТ. Некоторые лабиринты оставляют тебе только три выбора: идти дальше, вернуться, оставаться на месте. Но другие лабиринты разветвляются, и каждая ветвь предлагает тебе идти, как минимум в двух направлениях, и выбор, сделанный тобой, все дальше уводит по тропе, вернуться по которой ты уже не сможешь.
МАЙЯ. Но иногда тропы пересекаются.
ХАННА. Все это ложь.
КУИНН. Бог, как и театр, постоянно умирал. Бог – энтропия, жизненная сила вселенной, покидающая ее, как кровь покидала Агамемнона, убитого в ванне женщиной, плоть которой он желал, уходящего под красную воду.
РАТ. Отказ – последняя карта дурака.
СОФИ. Проснулась я голой, и ты смотрел на меня.
(Поют птицы. ХАННА встает и идет к РАТУ, в саду в Лондоне, 1932 г. Останавливается и смотрит на него).
ХАННА. Папа? Ты в порядке?
РАТ. Все у меня отлично.
ХАННА. Ты неважно выглядишь.
РАТ. Немного устал, ничего больше.
ХАННА. Что-то тебя тревожит.
РАТ. Я просто сижу в саду.
ХАННА. В Лондоне ты несчастлив?
РАТ. А ты в Лондоне счастлива?
ХАННА. Мне очень нравится Лондон. Только хочется, чтобы ты не был таким грустным. Если тебя что-то тревожит, ты можешь сказать мне. Я уже не тот ребенок, от которого ты должен что-то держать в секрете. Я взрослая. Ты можешь говорить со мной.
РАТ. И ты можешь говорить со мной.
ХАННА. Я говорю с тобой. Но ты всегда занят своими мыслями. И в последнее время ты такой тихий. Мама думает, что я слишком много волнуюсь. «Живи своей жизнью, Ханна, – говорит она. – Не волнуйся об отце. У него была своя жизнь. Вот и ты живи своей». Она говорит о тебе так, словно твоя жизнь закончилась, хотя ты все еще молодой человек. Я хочу, чтобы ты был счастливее.
РАТ. Ты не можешь дать другим людям счастье. Это не твоя работа.
ХАННА. Тогда чья это работа?
РАТ. Где ты бываешь, уходя из дома?
ХАННА. Где я бываю?
РАТ. Ты часто уходишь, после того, как мы перебрались в Лондон. Бродить по улицам этого города в одиночестве – идея не из лучших, знаешь ли, для такой молодой женщины, как ты.
ХАННА. Я исследую.
РАТ. И что ты исследуешь?
ХАННА. Я исследую истину. Есть так много того, что я хочу понять. И я не всегда одна.
РАТ. Когда ты не одна, то с кем?
ХАННА. Папа, я надеюсь, ты не ревнуешь.
РАТ. Ревную? Ханна, правда в том…
МАЙЯ (спускается из дома по ступеням справа). Вечером будешь есть мясо?
РАТ. Что?
МАЙЯ (идет к левой скамье в саду). Мясо. Ты хочешь мясо? Нет у тебя какого-то предпочтения по части мяса?
РАТ. Я не люблю мясо.
МАЙЯ. Ты всегда любил мясо. Не мог им наесться.
РАТ. Тогда я был моложе, и не особо интересовался вредом и пользой мяса. Теперь я стал старше, и мяса мне совершенно не хочется.
МАЙЯ. Но время от времени желание поесть мяса у тебя появляется, так?
ХАННА. Он вообще мало ест. Сильно похудел. И я думаю, он мало спит.
МАЙЯ. Твоему отцу снятся кошмары.
ХАННА. Тебе снятся кошмары, папа?
РАТ. Всем снятся кошмары.
ХАННА. А что тебе снится?
РАТ. Я не помню.
МАЙЯ. Когда мы поженились, ему снился его отец, который шел по длинному, узкому проходу принадлежащего ему склада в доках Данцига, потом поднимался по спиральной лестнице на чердак, смотрел вниз на корабли в бухте и на вымощенный брусчаткой двор у склада, как на каком-нибудь голландском холсте, и выходил из окна.
ХАННА. Вот что случилось с моим дедушкой? Он покончил с собой.
РАТ. Теперь это значения не имеет.
ХАННА. Но именно это я и хочу знать. Все, что вы скрывали от меня, когда я была ребенком. Я хочу знать, что произошло в прошлом, чтобы понимать, кто я и что значит моя жизнь.
РАТ. Мои сны не смогут научить тебя того, что следует знать.
МАЙЯ. Ханна, почему бы тебе не пойти в лавку, которая в конце улицы, и не купить твоему отцу мяса? Думаю, баранины. Он по-прежнему любит баранину.
РАТ. Не хочу я баранину.
МАЙЯ. Ты всегда набрасывался на баранину, как волк.
РАТ. Больше не набрасываюсь.
МАЙЯ. Ты должен что-то есть, а не то умрешь. Ты не хочешь умирать, так?
РАТ. Хорошо. Поедим баранину.
ХАННА. Я пойду и куплю баранину, если ты пообещаешь съесть все, что положат тебе на тарелку. Ты обещаешь?
РАТ. Обещания – всегда ошибка. Но я сделаю все, что смогу. Ради тебя.
ХАННА. Это хорошо, папа. Я надеюсь, скоро ты воспрянешь духом.
(Обнимает РАТА, целует его, уходит в левую кулису).
РАТ. Лучше бы ты ей такого не говорила.
МАЙЯ. Что? Насчет того, что иногда тебя тянет на мясо? Думаю, она и так это знает.
РАТ. Насчет моего отца. И моих снов. Не следовало тебе говорить ей о моих снах.
МАЙЯ. Тогда тебе не следовало рассказывать о них мне.
РАТ. Это было давно, когда я был глуп и доверял тебе, полагая, что ты можешь что-то держать при себе.
МАЙЯ. Ты по глупости доверял мне, я по глупости доверяла тебе. Видишь, куда нас это привело? Твоя дочь – взрослый человек и способна мыслить самостоятельно.
РАТ. Она – ребенок.
МАЙЯ. Я была на три года моложе ее, когда ты лишил меня невинности. Но тогда тебя это особо не волновало, так?
РАТ. Ты никогда не была невинной.
МАЙЯ. Это история, которую ты любишь себе рассказывать?
РАТ. Она с кем-то встречается. С кем?
МАЙЯ. Ни с кем она не встречается.
РАТ. Когда она приходит домой, от нее пахнет табаком.
МАЙЯ. Значит, она курит. Это не конец света. Если бы она с кем-то встречалась, она бы мне сказала.
РАТ. Ты совершенно не тревожишься о своей дочери?
МАЙЯ. А ты когда-нибудь тревожился о ней? Мыслями ты всегда витаешь где-то далеко-далеко.
РАТ. Может, не стоило нам приезжать в Лондон.
МАЙЯ. А куда еще мы могли поехать? В Мюнхене тебя уже с трудом терпели. Это счастье, что Куинн нашел тебе здесь работу.
РАТ. Неужели?
МАЙЯ. Как тебя понимать? Ты сомневаешься в его мотивах? Он – твой друг. Единственный друг, который остался у тебя во всем мире.
РАТ. Да.
КУИНН (сидя на скамье в парке у авансцены справа). Если искусство заменяет Бога, некоторые преимущества в этом есть, но не абсолютные ценности. Искусство заменяет абсолютное относительным. Это одновременно и освобождение, и смертный приговор.
МАЙЯ. Ханна тревожится о тебе. Я тоже тревожусь.
РАТ. Ты обо мне не тревожишься.
МАЙЯ. Думаешь, я уже не тревожусь о собственном муже?
РАТ. Тревожься о своей дочери.
МАЙЯ. У моей дочери все прекрасно.
РАТ. Вот и нет.
МАЙЯ. Если Ханна с кем-то встречается, что с того? Ты не сможешь навечно привязать ее к себе. Но тебя тревожит не это. Не это ест тебя поедом. (Пауза). Ты хочешь увидеться с ней?
РАТ. С кем?
МАЙЯ. Ты знаешь, о ком я говорю.
РАТ. Я понятия не имею, о ком ты говоришь.
МАЙЯ. Софи. Ты хочешь повидаться с Софи?
РАТ. С чего мне хотеть повидаться с Софи? Ты хочешь повидаться с Софи?
МАЙЯ. Вопрос не в том, чего я хочу.
РАТ. Чего ты хочешь – всегда вопрос.
МАЙЯ. Ты думаешь о ней, так?
СОФИ (за столом на платформе слева). Обнаженная на кровати.
РАТ. Откуда тебе знать, о чем я думаю?
СОФИ. Или в ванне. Вода очень теплая.
МАЙЯ. Сейчас ты думаешь о ней.
РАТ. Сейчас я, разумеется, думаю о ней. Как я могу не думать о ней, если ты продолжаешь о ней говорить? Софи была всего лишь…
МАЙЯ. Я знаю, кем была Софи.
РАТ. Чего ты от меня хочешь?
МАЙЯ. Я хочу тебе помочь.
РАТ. Почему ты хочешь мне помочь?
МАЙЯ. Ты совершенно меня не знаешь. Не имеешь ни малейшего представления, какая я.
РАТ. Забудь про Софи. Что-то не так с нашей дочерью. Почему ты этого не видишь?
МАЙЯ. Она тревожится о тебе. Вот что с ней не так.
РАТ. Нет, есть и что-то еще. Она изменилась.
МАЙЯ. Она выросла. Отсюда и перемены. Ты бы это видел, если бы обращал на нее внимание. Она жаждет твоего внимания.
РАТ. Не нравится мне это место. Слишком много тумана.
МАЙЯ. А чего ты ожидал? Это Лондон. Здесь туман.
РАТ. Просыпаясь утром, на мгновение я не могу вспомнить, в Мюнхене я, в Праге или где-то еще. Я чувствую, что, открыв калитку в стене, огораживающей сад, я выйду на улицу Алхимиков в Праге или на пристани Данцига, куда ребенком водил меня отец. Все эти большие города смешались у меня в голове в географию ада.
КУИНН. Город жестокой ночи[1].
МАЙЯ. Я уверена, ты сходишь с ума.
РАТ. Наконец-то.
(Пауза).
МАЙЯ. Так мне пойти и повидаться с Софи?
РАТ. Ради Бога, оставь ее в покое.
МАЙЯ. Но тебе действительно нужно к ней заглянуть. В свое время она была очень дружна с нашей семьей, ты помнишь?
РАТ. Майя, я серьезно, оставь бедную девушку в покое.
МАЙЯ. Жаль только, что тебе никогда не хватало ума следовать собственному совету.
СОФИ. Я пишу допоздна, в маленьком круге света, окруженного темнотой.
КУИНН. Без темноты как нам понять свет? Если мир – пьеса, в нем должно быть зло или не будет добра, борьбы, действия. Если есть время, должно быть зло. И появилось оно, когда часы начали свой бег.
СОФИ. Проснулась я голой, и ты смотрел на меня.
(МАЙЯ идет к дивану, смотрит вверх на СОФИ, которая встает из-за стола и спускается на левой лестнице. Они в лондонской квартире СОФИ, 1932 г.)
МАЙЯ. Хорошо выглядишь.
СОФИ. Ты тоже.
МАЙЯ. Похоже, ты удивлена моим приходом.
СОФИ. Да, я тебя не ждала.
МАЙЯ. А кого ты ждала?
СОФИ. Никого.
МАЙЯ. Мне в это трудно поверить. В свое время мы были очень дружны, в Мюнхене. Надеюсь, ты не забыла.
СОФИ. Я помню.
МАЙЯ. Я часто приглашала тебя в свой дом. Ты практически была членом семьи.
СОФИ. Ты относилась ко мне по-доброму.
МАЙЯ. Не собираешься что-нибудь мне предложить?
СОФИ. Вообще-то я как раз собиралась…
МАЙЯ. Да, я знаю, ты теперь такая занятая. Многого достигла. Я, во всяком случае, так слышала.
СОФИ. Майя, мне приятно тебя видеть, действительно приятно, но этим утром я ограничена во времени, поэтому, может, мы…
МАЙЯ. Мне нужно поговорить с тобой.
СОФИ. И я с удовольствием поговорю с тобой, просто сейчас…
МАЙЯ. Ты не хочешь спросить, как мой муж?
СОФИ. Да, конечно, просто, я хочу сказать, Джим Куинн говорил мне…
МАЙЯ. И что он тебе говорил?
СОФИ. Что вы благополучно прибыли в Лондон и устраиваетесь на новом месте. Как Ханна?
МАЙЯ. Ханна выросла. Стала красавицей.
СОФИ. Я всегда любила Ханну.
МАЙЯ. И она любила тебя. Мы все любили.
(Пауза).
СОФИ. Послушай, в десять у меня встреча с издателем. Потом деловой ланч. Но если ты хочешь поговорить, я уверена…
МАЙЯ. Мне это нелегко, знаешь ли. Разумеется, у меня и в мыслях не было, что тебе хочется облегчить мне жизнь.
СОФИ. У тебя… Что-то не так?
МАЙЯ. Что-то не так, да. Мне нужна твоя помощь. Точнее, моему мужу нужна твоя помощь. Я знаю, как близки вы были в Мюнхене.
СОФИ. Он был превосходным учителем и хорошим другом.
МАЙЯ. Да. Не составляло труда заметить, какой ты была дружелюбной.
РАТ. Разум рушится. Тени в моей голове, девушки шепчутся среди паутины и опавших листьев.
СОФИ. Майя, чего ты хочешь? Просто скажи мне, чего ты хочешь.
МАЙЯ. Я хочу, чтобы ты пришла и повидалась с ним.
СОФИ. Разумеется, я удовольствием загляну к вам как-нибудь, повидаюсь с Ханной.
МАЙЯ. Не с Ханной. С моим мужем. Я хочу, чтобы ты пришла и повидалась с моим мужем. Думаю, это ему поможет.
СОФИ. Поможет чем? Что с ним не так?
РАТ. В этом месте слишком много сов. Скажи мне, кто поступил с тобой несправедливо?
МАЙЯ. Он нездоров.
СОФИ. Болен?
МАЙЯ. Не физически. Во всяком случае, я так думаю.
СОФИ. Тогда что с ним? Ты говоришь, что он сходит с ума?
РАТ. Дежавю иногда воспоминание сна.
МАЙЯ. Не знаю. Он ведет себя так странно. Разумеется, он всегда был немного странным, будь уверена, но сейчас все гораздо хуже. Он сидит в своем кабинете и часами слушает Баха, глядя в огонь. И пишет в дневнике такое, что вызывает у меня серьезные опасения.
СОФИ. Он разрешает тебе читать его дневник?
МАЙЯ. Время от времени я его читаю.
СОФИ. С его разрешения?
МАЙЯ. Я заглядываю в дневник, когда он уходит. Сидит в саду и смотрит в стену. Я понятия не имею, о чем он думает.
РАТ. Это в Праге у нас было тутовое дерево? В Данциге была яблоня. Мой отец предупреждал, не ешь эти яблоки, в них полно червей. Черви в глазах старика.
СОФИ. Значит, ты прокрадывалась в его кабинет, тайком читала его дневник, а в прошлом он полагал такое тяжким преступлением, и пришла к выводу, основываясь на результатах этих подглядываний, что ему нужно, чтобы я пришла и повидалась с ним?
МАЙЯ. Я боюсь за него.
СОФИ. Боишься?
МАЙЯ. Я боюсь за его психику. Иногда и за жизнь.
РАТ. Что более ужасно? Перспектива потерять память или перспектива вечно помнить все?
СОФИ. Ты думаешь, он может покончить с собой?
МАЙЯ. Я не знаю. Просто от того, что все время думаешь, пользы нет.
РАПТ. Можно указать, что у мышления есть хотя бы одно преимущество над совокуплением: первое не ведет к появлению нового живого существа и в этом смысле не усложняет жизнь. Но в долгосрочной перспективе мышление ведет к убийству.
СОФИ. История – это череда ужасных бед, вызванных мышлением.
МАЙЯ. Что?
СОФИ. Как-то он это сказал. Часто он говорил такое, во что на самом деле не верил, чтобы услышать, как это звучит. Не могу представить себе, что он серьезно рассматривал самоубийство. Я любом случае, я не понимаю, почему ты думаешь, что я могу тебе помочь.
МАЙЯ. Его всегда тянуло к умным. Разумеется, потом мы начинаем сводить его с ума, и у него появляется желание видеть нас глупыми и кроткими, но глупые обычно не кроткие, да и не тянет его к глупым. Это его личная разновидность ада. Он никогда не отдает себя полностью, так?
КУИНН. Никогда не отдавай сердце целиком.
СОФИ. Может, тебе просто быть к нему добрее.
МАЙЯ. Думаешь, я злюсь на него? Думаешь, пытаюсь загнать моего мужа в отчаяние? Хочу, чтобы он наложил на себя руки? Так ты обо мне думаешь?
СОФИ. Я не понимаю, чего ты от меня хочешь.
МАЙЯ. Я не хочу, чтобы мой муж перерезал себе горло опасной бритвой.
СОФИ. Не перережет он себе горло.
МАЙЯ. Откуда ты знаешь, что он может сделать?
СОФИ. Потому что я его знаю.
МАЙЯ. Ты не знала его, даже когда общалась с ним.
СОФИ. Я знала его лучше, чем ты.
МАЙЯ. Ты была слишком глупой, если так думаешь. Ты и сейчас глупая. Такие, как ты, невероятно глупы по части того, что действительно имеет значение.
СОФИ. Так чего ты пришла ко мне, если считаешь меня такой дурой?
МАЙЯ. Я не знаю, к кому еще пойти. Я подумала, что ему поможет, если он увидит тебя, поговорит с тобой. Меня он не слушает. Я не знаю, что еще можно сделать.
СОФИ. Не хочу я в это влезать.
МАЙЯ. Мне без разницы, чего ты хочешь. За тобой должок. Ты – девушка, которая отдает долги, так?
СОФИ. За мной должок? С чего ты решила, что я у тебя в долгу?
МАЙЯ. Софи, сделай это для меня. Умоляю.
СОФИ. Не умоляй. Я не хочу, чтобы ты умоляла меня.
МАЙЯ. Если хочешь, я встану на колени. Эта поза тебе знакома, так?
СОФИ. О чем ты, черт побери?
МАЙЯ. Просто приди и повидайся с моим мужем. Если не ради меня, то ради Ханны. Она так хочет ему помочь, но не может. Софи, если ты когда-нибудь любила его…
СОФИ. Если я когда-нибудь любила его? Если я когда-нибудь любила его? Это абсурд. Это полнейший абсурд.
(Пауза).
МАЙЯ. Это означает, что ты придешь?
(Пауза. СОФИ и МАЙЯ смотрят друг на дружку. Падающий на них свет меркнет).
КУИНН. Главное условие самопознания – принять, что самые темные аспекты человеческой мотивации присутствуют и реальны во всем, что мы говорим и делаем. За каждым мотивом таится другой мотив, по большей части несовместимый с первым. Вот почему действия, казалось бы, невозможного, совершенно невозможно избежать.
РАТ. Воды очищения ждут тебя.
(Курлычут голуби. КУИНН кормит их, сидя на парковой скамье у авансцены справа. СОФИ подходит и садится рядом с ним. МАЙЯ наблюдает, стоя у дивана).
СОФИ. Я не понимаю, почему ты всегда сидишь здесь и кормишь голубей, как какой-то старик. Я ненавижу голубей. Они грязные, глупые и разносят болезни.
КУИНН. Совсем как люди. Что с тобой? Ты словно увидела призрака.
СОФИ. Этим утром ко мне приходила Майя.
КУИНН. Что ж, это хорошо с ее стороны, вспомнить прошлое.
СОФИ. Она говорит, что он нездоров. Вроде бы, нездоров психически. Это правда?
(РАТ поднимается со скамьи, которая слева у авансцены, смотрит на МАЙЮ, потом идет к своему письменному столу слева, садится и пишет, пока КУИНН говорит).
КУИНН. Он не такой, как прежде. Но я не готов характеризовать его, как психически нездорового. Он всегда был… Нет, не знаю, каким он был. Вероятно, тебе это известно лучше, чем мне. По правде говоря, я крайне мало вижусь с ними после их переезда в Лондон.
СОФИ. Ты знал, что с ним не все в порядке, но ничего мне не сказал?
КУИНН. Ты сказала, что ничего не хочешь знать.
СОФИ. Мало ли что я сказала. Тебе следовало поделиться со мной.
КУИНН. Что ж, теперь я это знаю. Ты счастлива?
СОФИ. Майя хочет, чтобы я пошла и повидалась с ним.
КУИНН. Господи, во имя чего?
СОФИ. Не знаю. Она говорит, что боится за него.
(МАЙЯ поднимается по правой лестнице к кровати, поворачивается и смотрит на них, пока КУИНН говорит).
КУИНН. Ты хочешь повидаться с ним?
СОФИ. Нет. Не знаю. Что мне делать?
КУИНН. Я не могу сказать, что тебе делать. И ты никогда меня не слушаешь.
СОФИ. Я всегда тебя слушаю.
КУИНН. Ты притворяешься, будто слушаешь, а потом уходишь и делаешь противоположное сказанному мной.
СОФИ. Я чувствую, что должна пойти и повидаться с ним. Но не знаю, удастся ли мне.
КУИНН. Тогда не ходи. Зачем мучить себя?
СОФИ. А если я не пойду, а с ним что-то случится? Если он причинит себе вред? Ты его знаешь. Он был твоим лучшим другом.
(МАЙЯ уходит с платформы по задней лестнице справа у центра).
КУИНН. Не уверен, что мы и тогда знали друг друга так хорошо. Всегда существовал какой-то барьер. Мы поддерживали иллюзию дружбы, а это другое.
СОФИ. Ты не помогаешь мне, Джимми.
КУИНН. У тебя сейчас все хорошо. Тебя печатают, твои книги хорошо принимаются. Ты многого достигла после того, как покинула нас. Не понимаю, почему ты хочешь подвергнуть себя опасности, окунаясь в прошлое?
(ХАННА выходит на авансцену из левой кулисы, садится на скамью слева у авансцены).
СОФИ. Опасности? И что, по-твоему, он может мне сделать? Думаешь, причинит боль? Ты думаешь, я его боюсь? Такого ты обо мне мнения?
КУИНН. Ты знаешь, какого я о тебе мнения.
СОФИ. На самом деле – нет.
КУИНН. Я просто думаю, что не следует тебе вновь подставляться.
СОФИ. Я уже подставилась. И я здесь. Я выжила. Ты продолжаешь думать, что я очень хрупкая. Но на самом деле я сильная. Я сильнее вас всех. Так что перестань оберегать меня.
КУИНН. Кто-то должен.
СОФИ. Я могу постоять за себя. Ты смотришь на меня, но не видишь, какая я. Ты видишь только плоть и кровь.
КУИНН. Ты из плоти и крови. Как и я.
СОФИ. Я знаю, из чего я. Не переводи разговор на нас. Речь не о нас.
КУИНН. Я не перевожу разговор на нас.
СОФИ. Ты все и всегда переводишь на нас. Даже когда этого не говоришь. Как ты на меня смотришь. Ты нужен мне таким, какой ты сейчас, каким был всегда. Я не хочу, чтобы ты становился кем-то еще.
КУИНН. Но я кто-то еще.
СОФИ. Вот и будь кем-то еще. Но не со мной.
КУИНН. Если ты пойдешь повидаться с ним, тебя это убьет.
СОФИ. Меня это не убьет.
КУИНН. Убьет. Это убьет тебя, Софи. В прошлый раз почти убило.
СОФИ. Это убило часть меня. (Пауза). Иногда я задаюсь вопросом, как бы сложилась моя жизнь, если бы я не пошла повидаться с ним в тот день.
РАТ (за своим столом в МЮНХЕНЕ). Ты думаешь, плоть и кровь – не иллюзия?
СОФИ. Тогда я так его боялась. Шел дождь, и меня трясло. Просто трясло от ужаса. Я долго ждала на другой стороне улицы, пытаясь собраться с духом и пойти к нему. А потом дождь полил еще сильнее, я промокла, но не могла решиться. При этом я знала, если повернусь и убегу домой, стану еще более несчастной. Я понимала, что должна повидаться с ним. Поговорить. И мне казалось, что такое уже случалось со мной, в какой-то другой жизни. Словно я знала, что произойдет, и какие будут последствия. Я чувствовала, что это самое важное решение в моей жизни, перейти улицу под дождем, подняться по ступеням, пройти длинным, темным коридором и постучать в дверь его кабинета. Иногда мне снится сон об этой девушке, что стоит под дождем на улице Мюнхена. И я скорблю о ней.
КУИНН. Не только ты.
(Пока ХАННА говорит с садовой скамьи слева у авансцены в Лондоне 1932 г., мы видим, как СОФИ идет от правой скамьи у авансцены к кабинету РАТА в Мюнхене 1923 г., где тот работает за письменным столом. КУИНН остается на правой скамье у авансцены).
ХАННА. Мы приехали в Мюнхен, когда мне было семь лет, после войны. И каждую ночь мне снилась Прага. Мне до сих пор снятся узкие переулки и извилистые улочки. Прага – мрачная сказка в моей голове. Но когда мы перебрались в Мюнхен, и погуляли в парках, и побывали во дворце, и улицы были мокрыми от дождя, и дома – высокими и странными, и люди кричали, и на улицах гремели выстрелы. В Мюнхене я начала задаваться вопросом, а может, жизнь – это сон. И в Мюнхене она вошла в нашу жизнь.
СОФИ (в кабинете РАТА, Мюнхен, 1923 г. РАТ увлечен работой). Профессор Рат?
РАТ. Минуточку.
СОФИ. Если вы чем-то заняты, я зайду в другой раз.
РАТ. Теперь я потерял ход мыслей.
СОФИ. Извините. Это моя вина.
РАТ. Что вам угодно?
СОФИ. Не следовало мне приходить. Я оставлю вас в покое.
РАТ. На улице льет дождь.
СОФИ. Это неважно.
РАТ. Вы уже промокли.
СОФИ. Все у меня хорошо.
РАТ. Если хотите, можете посидеть у камина, пока дождь не закончится.
СОФИ. Я в полном порядке, не волнуйтесь.
РАТ. Вы не в порядке. Вас трясет.
СОФИ. Не от холода. Я немного напугана.
РАТ. Что вас напугало? Дождь?
СОФИ. Не дождь. Вы.
РАТ. Я? Меня еще никто не боялся.
СОФИ. От вас все в ужасе?
РАТ. Заверяю вас, моя жена, к примеру, меня не боится. Даже наоборот.
СОФИ. Все студенты боятся.
РАТ. Почему? Я так ужасно к ним отношусь?
СОФИ. Нет. Вы – великолепный преподаватель. Потому что вы так много знаете.
РАТ. Это иллюзия. Но что нет?
СОФИ. Есть такое, что не иллюзия.
РАТ. Что именно? Что, по-вашему, точно не иллюзия?
СОФИ. Плоть и кровь.
РАТ. Вы думаете, плоть и кровь не иллюзия?
СОФИ. На самом деле я не так много знаю о плоти и крови.
РАТ. Не волнуйтесь. Кто-нибудь вас научит, и скоро, я уверен.
СОФИ. Я надеюсь найти того, кто сможет меня научить.
РАТ. Да. Я тоже. (Они смотрят друг на дружку. Звуки ливня и отдаленного грома). Вы так дрожите. Вот. У меня на диване одеяло.
СОФИ. Я не хочу доставлять вам неудобств.
РАТ (набрасывая одеяло ей на плечи). Вы должны заботиться о своем теле. Иллюзия это или нет, но именно в нем живет ваш разум.
(Они смотрят друг на дружку).
СОФИ. Спасибо. Я постараюсь запомнить.
РАТ. Присаживайтесь к камину.
СОФИ. Может, только на минутку. (Они садятся на диван). Так лучше. Так хорошо. (Она смотрит в невидимый огонь. Он – на нее). Что? Что такое?
РАТ. Ничего. Я просто… Что-то мне в вас знакомо.
СОФИ. Я – Софи Келлер. Хожу на ваш семинар по трагедии.
РАТ. Я знаю, кто вы. Я не об этом. Какое-то странное воспоминание. Только это не воспоминание. Я не знаю, что это. Теперь я дрожу. Должно быть, здесь сквозит.
СОФИ. Может, это предчувствие беды. Мой отец говорил, если ты так дрожишь, значит, кто-то ходит по твоей могиле.
РАТ. То есть это ваше предчувствие означает, что вы собираетесь умереть.
СОФИ. Но вы тоже дрожите.
РАТ. Ваше предчувствие говорит о том, что я собираюсь умереть?
СОФИ. Мое предчувствие говорит о том, что мы с вами собираемся умереть.
РАТ. Вообще-то этого не избежать. Или вы о том, что мы умрем вместе?
СОФИ. Не знаю. Я о том?
РАТ. Не могу сказать, о чем вы. (Пауза. Они смотрят друг на дружку). Ладно. Вы посидите у огня, а я принесу вам кофе, хорошо.
СОФИ. Я не пью кофе.
РАТ. Вам нужно что-то, чтобы согреться изнутри.
СОФИ. Да. Нужно. Как и вам.
(Они смотрят друг на дружку).
(ХАННА на скамье в саду, слева у авансцены. Пока она говорит, МАЙЯ поднимается на платформу по левой задней лестнице, проходит мимо стола и стульев, спускается по ступеням слева к СОФИ, которая сидит на диване по центру и РАТУ, он у письменного стола слева).
ХАННА. Впервые я увидела Софи, когда папа привел ее домой на обед. Он приводил студентов домой и раньше, обычно самых лучших, потому что маме нравилось общаться с ними. Это помогало ей оставаться на связи с его жизнью за пределами нашего дома, и она находила больше точек соприкосновения со студентами, чем с коллегами папы. Все они были очень уж чопорными, за исключением Джима Куинна, который всегда был добрым и веселым. На меня никто из папиных студентов впечатления не произвел, до появления Софи. Я могла сказать, что она другая. И мама могла это сказать, я это видела. Маме она понравилась больше остальных. Но было и что-то еще. Я чувствовала, что было, но не понимала, что именно. Я была маленькой девочкой. И полюбила Софи. Полюбила с того самого момента, как увидела. Не могла оторвать от нее глаз. Такой она была.
СОФИ (с МАЙЕЙ и РАТОМ после обеда в их доме в Мюнхене, 1923 г.) Это так приятно, что вы пригласили меня в ваш дом.
МАЙЯ. Меня всегда интересовали студенты моего мужа. Они кажутся такими потерянными, угодив в великую, прекрасную темницу из книг и идей, но совершенно беспомощные в реальном мире, да еще находящиеся в полной зависимости от своих профессоров. Я кормлю их, как дворовых котов, и жалею. Но вы – не такая, как они, правда?
СОФИ. Я – не дворовая кошка?
РАТ. В своем классе Софи пишет лучше всех, очень тонко чувствует и понимает классическую литературу. Ум у нее блестящий.
МАЙЯ. Когда ты говоришь о ней, она краснеет, как ангел со старой картины. Все это, конечно, хорошо, но я о другом. В ее глазах есть что-то такое, чего нет в глазах других. По первому взгляду она – хрупкое, беспомощное маленькое существо, но в ее глазах какой-то отчаянный голод.
СОФИ. Голод к знаниям?
МАЙЯ. Голод к чему-то. Даже Ханна это видит. Наша маленькая девочка обожает вас, знаете ли. И ее на мякине не проведешь. Она, по-своему, тоже все тонко чувствует. Если на то пошло, Ханна слишком умна, что для нее далеко не плюс. Может привести ей несчастья. Вы собираетесь иметь детей, Софи?
СОФИ. Я пребываю в сомнениях. Дети ужасают. Все создано из надежды и страха. Их пронзительная ранимость. Я всегда волнуюсь, что-то говоря или делая, потому что кажущееся несущественным для меня может оставить незаживающую рану на всю их жизнь, или дать им какую-то жуткую идею, и она будет вечно их преследовать или побудит на какие-то неадекватные поступки. Не знаю, хочу ли я брать на себя ответственность за душу другого человека. А кроме того, не стремлюсь я оказаться в тюрьме традиционных семейных отношений и потерять свою душу.
МАЙЯ. То есть не хотите стать такой, как я.
СОНЯ. О, нет. Я не хотела сказать ничего такого.
МАЙЯ. Иногда я чувствую себя, как в тюрьме. И завидую вашей свободе. Я отдала свою в шестнадцать лет. Поэтому понимаю, о чем вы.
СОНЯ. На самом деле я говорила не о вас. Я такая глупая.
МАЙЯ. Маленькой девочкой в Праге я прокрадывалась на кухню и ела корочки с пирогов, которые пекла моя мать. Я знала, то неправильно, но ничего не могла с собой поделать, такие вкусные были корочки. Думаю, я поступала правильно. Имела право есть вкусняшку, пока она была теплой. Человеку требуется брать удовольствие от жизни, если ему предоставляется такой шанс. Но когда мать поймала меня, она сдернула с меня панталоны, высекла до крови и сказала, что я никогда не найду себе мужа. Мы платим за каждое удовольствие, которое получаем. Возможно, замужество стало моим наказанием за съеденные корочки пирогов моей матери.
РАТ. Так я твое наказание?
МАЙЯ. Ты мое все. А если человек – все для другого человека, тогда он должен быть его наказанием, как и его экстазом. Его жизнь, но также и его смерть. Одно вытекает из другого?
РАТ. Да. Думаю, что да.
СОНЯ. Я завидую вашей жизни, вашему ребенку и вашему мужу. Вероятно, у меня ребенка не будет. Я умру раньше.
РАТ. У Софи предчувствие, что она умрет молодой.
МАЙЯ. Правда? Кто-то собирается ее убить?
(МАЙЯ и СОФИ смотрят друг на дружку).
(ХАННА встает и идет к КУИННУ, сидящему на парковой скамье справа от авансцены. Лондон, 1932 г. Поют птицы).
ХАННА. Меня очень впечатлили твои лекции по греческой трагедии. Я проглатывала пьесы одну за другой. Никто так больше не пишет.
КУИНН. Твой отец уверен, что никто не может.
ХАННА. Не понимаю, почему. Эти пьесы о реальном, о том, что существует и сейчас, о любви и предательстве, ненависти, насилии, жертвах. Меня зачаровала Ифигения. Она должна умереть, чтобы ее отец мог вернуть шлюху, без которой им гораздо лучше. И все-таки она соглашается. Жертвует собой ради него. Умирает ради него.
КУИНН. Потому что ей не оставляют выбора.
ХАННА. Потому что он – ее отец. И потому что такая она, любовь. Ты отдаешь себя полностью ради другого человека. Неважно, за что. Она очень глупая девушка, правда?
КУИНН. Возможно, твой отец прав. Время для трагедии в прошлом. Теперь все – ирония.
ХАННА. Ты в это не веришь.
КУИНН. Иногда верю. Но, по большей части, мы предпочитаем спорить об этом.
ХАННА. Мужчинам нравится вступать в схватку друг с другом. Для них это замена близости. И вы оба очень страстные. Вы очень похожи, знаешь ли.
КУИНН. Не так, чтобы очень.
ХАННА (садится рядом). Похожи. Любите одно и то же.
КУИНН. Иногда наши вкусы совпадают.
ХАННА. Мне всегда нравилось, когда ты приходил в наш дом в Мюнхене.
КУИНН. Поначалу в Мюнхене мне было одиноко. Твои родители отнеслись ко мне по-доброму.
ХАННА. И ты относился к нам по-доброму. В ту осень, когда немецкие деньги ничего не стоили, ты сохранил нам жизнь, принося еду.
КУИНН. Я был ирландцем с английскими деньгами в банке. Если бы я не тратил их на вас, то спустил бы на проституток.
ХАННА. Ты был лучшим другом моего отца.
(МАЙЯ встает с дивана и поднимается по левым ступеням к столу).
КУИНН. Лучшим другом? Пожалуй, что да. Сложно знать наверняка.
ХАННА. Я выскальзывала из кровати поздно ночью и спускалась по темной лестнице к папиному кабинету, чтобы подслушивать ваши разговоры. Пыталась понять, о чем шла речь.
КУИНН. Мы сами не очень-то понимали, о чем говорили.
ХАННА. Мне всегда казалось, что все создано из секретов. Столь многое находилось за пределами моего понимания, в тенях. Я не сомневалась, что взрослые – участники заговора, цель которого не дать мне понять.
КУИНН. Понять что?
ХАННА. Не знаю. Истинную природу реальности.
КУИНН. Ну что тут скажешь, Ханна. Никто из нас понятия об этом не имеет. Пребываем в темноте, как и ты.
(МАЙЯ садится за стол, слева на платформе).
ХАННА. А казалось, что вы знали. Особенно ты. И от тебя всегда так хорошо пахло. Табаком и мятными пастилками.
КУИНН. Чтобы скрыть запах спиртного.
ХАННА. Нет. Алкоголь тоже чувствовался. Мне нравилось. И ты сидел и часами играл со мной в шахматы.
КУИНН. Я перестал, когда ты начала меня обыгрывать. Ты была очень умной маленькой девочкой.
ХАННА. Я могу обыграть любого мужчину, из тех, кого знаю. За исключением моего отца. Нам с тобой иногда нужно играть.
КУИНН. Мой отец в шахматы со мной не играл, зато охаживал ремнем. Трезвым он был мрачен, после двух стаканчиков становился веселым и обаятельным, затем сарказма все прибавлялось, а после четырех он бросался на все, что двигалось. Я говорил себе, что я другой, но на самом деле такой же.
ХАННА. Ты совершенно не такой.
КУИНН. Внутри – такой.
ХАННА. Я тебе доверяю. Я готова доверить тебе свою жизнь. (Пауза). Ты знаешь, что не так с моим отцом?
КУИНН. Я уверен, все у него будет хорошо, как только он здесь освоится.
ХАННА. Это как-то связано с Софи, правильно?
КУИНН. Что бы ни тревожило твоего отца, не думаю, что это имеет отношение к Софи. Наслаждайся своей жизнью, пока ты молода, и старайся поменьше волноваться о других. Я убежден, Лондон – прекрасное место для красивой молодой женщины.
ХАННА. Я люблю Лондон. Люблю театры, и реку, и деревья, парки, музеи, и маленькие улочки, и старые магазины, и дома. В Лондоне мне нравится все. И еще мне нравится быть с тобой.
КУИНН. Да. Я занесен во все путеводители, как одна из главных достопримечательностей. Чуть ниже голубей на Трафальгарской площади.
ХАННА. Я серьезно. Я чувствую, что ты мне близок. А ты чувствуешь нашу близость?
КУИНН. Безусловно.
ХАННА. Ты думаешь, мой отец сходит с ума?
КУИНН. Все сходят с ума.
(СОФИ и РАТ на диване в его кабинете в Праге. 1923 г. Едят ланч из бумажных пакетов).
СОФИ. Мне так нравится приходить в ваш кабинет на ланч. Я жду этого с нетерпением. Так приятно поговорить с человеком, который не идиот. Большинство мужчин моего возраста абсолютные кретины. Никак не могла ожидать, что в университетах так много глупцов. Это место – какое-то сборище напыщенных болванов. Но с вами я могу говорить о чем угодно, даже о моих снах. Прошлой ночью мне снилось, что я в саду, огороженном высокой стеной, и где-то рядом, в опавших листьях, играют дети. Я их слышу, но не могу разглядеть. А потом я поняла, что это мои нерожденные дети. И почувствовала себя такой несчастной, потому что знала, что они никогда не родятся. (ХАННА встает и идет вверх по правым ступеням, пока СОФИ говорит). Может, я хочу детей. Я так люблю Ханну. Она такая умная. Но иногда в ее глазах такая печаль.
(ХАННА останавливается на верхней ступени, смотрит на них