Удар настиг врага на излёте. Меч, словно ласточка, чиркнул кожу. Несколько мгновений стражник смотрел на меня непонимающим взглядом. Затем булькнул, и красная ниточка крови потянулась вниз по подбородку. Трое его друзей уже лежали на полу, остывая. Остывая в ночи. Остывая в каменном мешке, который они называли тюрьмой Шрабба.
Шрабба – это не имя. Это монстр из языческих сказок забытых племён. Давным-давно лорд-книжник короля откопал это словечко. Королю понравилось. С тех пор – вот уже лет триста – эту унылую груду камней на задворках королевства называют Шрабба. И хода отсюда нет ни одному пленнику. До сегодняшней ночи.
Я подхватил недопитый тяжёлый кубок из электрума и глотнул. Кислятина. Теперь мнё всё кажется кислым в этом отвратительном месте. Я отбросил кубок к стене. Нечего бояться звуков. Теперь – нечего. Четверо на этаже мертвы, а их дружки выше ничего не услышат из-за толщины сланцевых глыб и воя бурана.
Как я добыл меч? Эту железку длинной в четыре неполных пяди, иззубренную и сточенную к крестовине, обмотанную вместо доброго ухватистого кожаного шнура каким-то тряпьём? Снял с трупа стражника. Которого загрыз собственными зубами, пока тот перестёгивал мои кандальные цепи со стены на неподъёмное бревно. Почему меня не пришиб второй? Потому что, пока он вытирал рожу от ошмётков кадыка своего подельника, которые я выплюнул, я любезно проткнул ему живот.
Но теперь-то я смог избавиться от этой нелепой железной палки, которую он именовал мечом, и поискать что-то более приличествующее такому, как я. Помнят ли там, в мягком подбрюшье королевства Арника, кто я такой? Помнят ли в королевском совете, как все их грязные поручения, за которые не брался ни один паладин, вдруг чудесным образом исполнялись? Хотят ли эти важные графы-хранители помнить об этом? А лорд-канцлер – он помнит, что когда-то у него был сын? Младший сын, не тот, белоручка и идиотик, который займёт папочкино тёплое место. Сын, которому с детства совали в руку меч вместо сластей, приговаривая: бей, бей, бей. Бей!
Я наконец-то нашёл подходящую железяку. Нет, ещё не меч, но всяко лучше того кретинского изврата, что таскал ранее. Это – иначе назвать не повернётся язык – хотя бы имело зачатки баланса и остроты. Что ж, побарахтаемся, Эрвин! Ещё не вечер! Ещё уже ночь, избитый, голодный придурок, звенящий остатками цепей! Ты проклят! Законопачен в самую глухую нору. Впереди десять ярусов охраны, лучники на вышках и пустошь длинной в жизнь.
Я осторожно замотал цепи обрывками ткани. Не трут, не звенят. Я замотал их так, чтобы отразить удар меча, если придётся. Пока ещё внезапность на моей стороне. Я подошёл к мощной двери. Прислушался. Один пост пройден. Никакой карты, никакого плана здания у меня не имелось. Зато я стянул с покойника хорошие сапоги, а с другого – плащ. Теперь, если на следующей остановке я обнаружу спирт или самогон – буду вполне счастлив.
Я тихонько приоткрыл дверь. Пока ничего. Лестница, освещённая факелами. Горят эти смоляные свечки долго – по трое суток. А может, и больше. Смотря, что за смола. Наши алхимики варят долгогорелку. Из чего – простой люд не спрашивает. А что, бывает, разбадяжат, и полдеревни сдохло – ну, что ж, мор. Мор, говорят нам. Я крепче сжал рукоять. Рашель, моя Рашель, ты никогда не верила в эту ложь. Ты не верила.
Я осторожно, выверяя каждое движение, поднялся до следующей двери. Она заперта.
– Отопри, э, слышь! – я попытался изобразить пьяный возглас охранника. Получилось правдоподобнее, чем я ожидал.
– Маркус? Кого там кмхеры притащили?! Маркус, ты?
Соглашаться сразу опасно.
– Да ты что, оглох? Какой Маркус? Он там в блевотине лежит – открывай скорее!
Ключ медленно повернулся в замке. Того мне и надо. Двери открываются внутрь – чтобы можно было забаррикадироваться. Умники. Я рванул дверь на себя и ткнул железякой. Пишут поэтики – как сквозь масло. Ткните в тушу коровы ножом – без замаха, от себя вперёд. Узнаете, масло или нет. Я ласково взял мужика за затылок и донасадил на железяку. Попался, птенчик. Так, пританцовывая, мы и пошли вперёд.
Ещё трое. Нет-нет, погоди, трубить в рог не надо. Я рванулся вперёд, попутно метнув железяку в горло трубачу. Да зачем она мне сдалась?! Вот же, ножи на столе. Пили, закусывали. Перекат по столу, ножи в руках, резкий двойной перекрут, продольный в горло. Ну, вот и всё.
Я спустился со стола и начал шариться в поисках согревающего пойла, которое, при этом, не заставило бы мои кишки вывернуться наружу. Туннели с камерами перекрывали три надёжные двери, окованные медью. Нет, туда мне незачем. Выпускать толпу орущих, сбрендивших в застенках преступников? Насильников, убийц, извращенцев. Поднимать бунт? Не-е-ет. Эрвин, тебя же всегда учили: убивать плохо. Потом, когда ты подрос, уточнили: убивать плохо, если не по приказу короля. Ведь так ты вдалбливал в меня, папочка? Так, мерзкий ублюдок, ты дурил мне мозги?! Где проклятое бухло?!
Скрежеща зубами от злобы и холода, я бросил рыться в караулке. Ничего, ещё девять этажей. Вперёд. Я подобрался к двери, прислушался. Хочешь жить – умей слышать больше, чем твои враги. Пока тихо. Пора начать придумывать план. Я ещё раз обыскал стражников. На одном обнаружился кинжальчик с филигранью: «Огрику от Жиенны с нежностью». С нежностью. О, да! Он нежно потрошил им селедочные тушки и мясные рулеты.
Я поднялся до следующей двери.
– Э, открой, брат, открой!
Минуты молчания.
– Кого там Ирр притащил?!
– Брат, это Огрик! Открой!
Я мастерски потряс головой, насаженный на нож, перед глазком.
– Старый пердун, ну, чего тебе? Смена через два часа.
– Да там один, из дальней камеры, ну, ты слышал наверно про него, Мёрзлый – кличка…
– А, бандит, которого наш особый гость поймал года три назад. Со всей шайкой накрыл, красава!
– Ну да, этот. Что-то он там бормотал. Но мне надо капитану сказать. Лично.
– Ага, выслуживаешься!
– Да, а что делать-то?! Сам ведь знаешь…
– Конечно, на твою бабёнку прорва денег уходит. Ладно, но скажешь – и назад, досиживать смену, ты пока что не лорд-канцлер тут.
Скрип ключа в замке. Ну, здравствуй, брат. Поздоровайся со своим особым гостем. Голова Огрика летит назад, а милый ножичек – вперёд, в горло. А теперь – вальс. Мы движемся в обнимку, полуживой узник с искажённым злобой лицом и полудохлый стражник с лицом печальным. Не падай духом, брат. Или падай. Теперь тебе всё равно. Теперь ещё пяток стражников. Луки. И мечи – уже, всё-таки, мечи. Доспехи получше – закалённая сталь, не квилт из обрезков, как на прошлых. Только капюшоны-то на хауберках приспущены, и шлемы с бармицами отложены подальше – какой идиот будет сидеть всю ночь в железной шапке?!
Помню, Диллан, мой братец-слюнтяй, столько возмущался: мол, горло резать – это кабацкие замашки. Так он и говорил – кабацкие замашки. Не по-рыцарски. Что ж, братец, я жалею, что тебе не выпадет пройти мой путь по-рыцарски. А мне пока что подойдут и кабацкие замашки. Всегда подходили. Нет, не будет сейчас, как в твоих любимых романчиках: он встал в позу, он крикнул, он вытащил меч, он распорол от плеча до седла…
Пожалуй, если бы ты, Диллан, соизволил бы голым сесть на кобылу, а мне дал отменно наточенный «бастард», я мог бы… Да, пожалуй, мог бы. Но у нас ещё будет время это обсудить, братишка. Потому что я иду.
Я прыгнул через всё помещение, к одному из лучников. Плевать, лучники они в самом деле или нет, но рядом с ними на лавках валялись и луки, и арбалеты, а их жёсткие раскосые глаза сразу вперились в меня, просекая, в чём дело. Я прыгнул вкось, вроде коряво, но доставая одного ножом, а второму ногой сбивая прицел. Цыкнули «плечи» арбалета, и болт впился в труп. Да, труп, с аккуратно разрезанным горлом. Я развернулся и метнул ножичек «с нежностью» в горло стрелка.
Я люблю горло. Попадаются и твердолобые экземпляры среди людей и эльфов, а уж среди гномов, орков, троллей – через одного. Кинешь чуть слабее – нож отскочит или пробьёт не до конца. Глазница хороша – но мала. Лезвие может застрять из-за излишней ширины – даже если попадёшь как надо. Под челюсть полагается бить только снизу. Щёки, скулы не дают нужного результата в нужное время. А горло не обманет. Не подведёт.
Осталось трое. Они уже вскакивали, когда я подхватил мечи из оружейной стойки. Два меча – это же так удобно. Я отбил в сторону меч ближайшего стражника, а вторым клинком располосовал его – что поделать?! – горло. Двоё других врубились одновременно. Звон мечей в тюрьме ничем не благороднее звона кандалов. По сути, то же самое. Я справился с ними легко: ушёл на нижний уровень атаки, чего пехотинцы, сколько их не переучивай, делать не умеют. А там просто отрубил им ноги.
Теперь следовало подумать. И найти, наконец, полноценное спиртное. Эти поиски отняли у меня несколько минут. Пустых минут. Бесполезных, как всё, во что я верил. Рашель, ты была права! Моя Рашель. Ну, что ж, продолжим. Ага, у одного завалялось нечто вроде плана тюрьмы. Так, нарисовал от руки – наверное, на память. А я обсчитался – до земли всего один уровень, и ещё три этажа надземных. Нет, не обсчитывался. Просто сказал себе – десять. Чтобы не идти во тьму и думать: ну когда же вы кончитесь? Десять – и точка. Осталось четыре.
Смена через два часа. Но это не так важно. До этого времени все они будут мертвы. Теперь об этой тюрьме сложат новую легенду. Великие силы, я не против, чтобы ей дали моё имя! Но, как говаривал мой папаша, для этого, сынок, надо хорошо постараться!
Выход со следующего уровня – прямо на внутренний двор. В южной части казармы, столовая и склады. В северной – библиотека, комнаты офицеров, и общий зал на самом верху. По периметру четвёрка вышек. Ворота с караулкой.
Верхние камеры должны неплохо охранять. Там же повеселее, потеплее. Днём кое-где видно солнце – сквозь решётки в потолке над галереями. На верхнем уровне у заключённых есть такое смешное свойство – срок. Метка, что они не до конца прокляты, что есть надежда дотянуть – и тогда скрипучая тюремная кибитка примет их в свои вонючие объятия и довезёт до дома. И там ещё можно будет пожить. У «нижних» гостей такой метки нет. Да, наверху явно веселее. Я зарядил четыре найденных арбалета: два взял в руки, два кое-как закрепил на бёдрах и пнул дверь.
Они ещё не ждали. Они ещё вольготно плелись по проходу – четвёрка недоумков. Каждый получил по стреле точно в глаз. Посмотрим, что там у нас. Вот этот полушлем, пожалуй, сгодится. Я взвёл арбалеты и пошёл дальше. Ещё четверо. Дзынн. Как в долбаном тире. Ворот крутится, пять дюймов – на столько сгибаются плечи арбалета от оси. Пять дюймов отделяют смерть от жизни. И мой палец на спусковом механизме. Ещё четвёрка. Палучите!
Вот, наконец, и помещение для стражи. Я выхватил мечи и вошёл. Здорово иногда поиграть воронёной сталью. Замах. Раскрут. Восемь обветренных, раскрасневшихся, задублённых северными ветрами лиц. Схождение. Две головы отваливаются напрочь. Один из моих учителей – мир его праху – называл такое «двойной крестовик». На самом деле, всего лишь полный «крестовик». Ты заваливаешься в зону поражения с уже разведёнными клинками и сводишь их в ударе. Получаем начальную позицию обычного «крестовика». И снова – в стороны. Ещё две головы – прощай! Я завертелся волчком, отражая удары опомнившихся стражников. Ах, вы думали, я уничтожал банды в сорок-пятьдесят голов, просто помолившись светлым богам? Песнь моих клинков была намного звонче и тоньше, я рубил пространство вкривь и вкось, но конечный итог выходил один – кровь на клинке и предсмертные стоны. Я покончил с этой четвёркой меньше чем за минуту. Что дальше?
Я с отвращением пнул мехи с вином. Какого кмхера?! Крепче пятнадцати градусов ничего нет! Даже если бы я полакал их кровь, мне и то было бы лучше, чем от такой бурды. Уровень тюрьмы чист. Или не совсем? Не важно, даже если какой герой и затаился в дальнем закоулке. Я услышу. Я не собираюсь тут околачиваться. Рашель, если бы ты видела меня сейчас, что прошептали твои губы?
Сквозь верхние прутья плеснуло снегом. Огонь в очаге вздыбился, потом прижался к углям и разгорелся с новой силой. Толковых кольчуг не видать, да и мечи не лучше моих. Но вот наголенники у одного неплохи. Я приладил куски металла, перевязал поудобнее цепи. Я всё ещё был лишён возможности их сбить, но уже как-то приспособился к их весу. Я знавал варваров, носивших на предплечьях защиту толщиной в палец. Некоторые выдумывали зацепы и ловушки. Если даже клинок не расколется от хорошего удара, ему всё равно хана.
Я осторожно высунулся наружу. Темно, лишь ряды факелов в держалках. Долгогорелка не задувается самым сильным ураганом. Только быстрее прогорает. А ветер и впрямь дул знатный. Мой нестянутый поясом плащ улетел за спину и захлопал как парус. Снег сплюнулся в лицо, как давеча я плевался кровью в тюремщика. Получи-ка, Эрвин! О, да! Ты заслужил хорошую порцию снежка! Улыбка скривила мою разрисованную шрамами рожу. Тело напружинилось, преодолевая силу ветра.
У казарм я застыл, прячась в тенях. Затем постучал мечом в плотно закрытую дверь. Выходите, мотыльки. Дверь чуток приотворилась, и любопытная голова наполовину высунулась во тьму. Именно эту половину я и срубил. Остальное упало на пол. Я подтянулся и перекинулся на узкий навес над дверью. Ещё два героя, мощно распахнув дверь, вывалились, пытаясь достать невидимого врага ударами влево и вправо. Чуть свесившись, я методично отсёк обоим шлемы. Естественно с головами. Пора мне зайти на огонёк.
Я спрыгнул и кубарем вкатился внутрь. Обеденный зал размещался правее, и сейчас он пустовал. Я пошёл от комнаты к комнате, методично вырезая заспанных тюремщиков. Они метали копья, прыгали, орали, кидались к лукам. В ответ я резал глотки и вспарывал животы. Первая комната канула в Лету молча. Вторая с унылыми хрипами. Лишь в третьей начался аврал. Выходя в коридор, я понял – сейчас будет тёплая встреча.
И она не заставила себя ждать. Напуганный сержантик собрал за нагромождением столов с десяток оставшихся в живых. Дал половине луки и сказал стрелять. Я рванулся в коридор, в свистящую смерть, рубя её хлёсткими ударами. Я вломился в баррикаду, и дерево разлетелось щепочными брызгами. А дальше… Дальше, я убивал.
На максимально близком расстоянии важны не столько изощрённые приёмы, сколько работа кистей и правильное положение рук. Ты изворачиваешься, как уж, как курица, которой воткнули шило в зад. Ты делаешь раз-два-три в вертикальных плоскостях атаки. И стена из трупов распадается вокруг как цветок. И ты выходишь на оперативный простор. И просто рубишь.
Я быстро добил тех, кто ещё стонал. Прислушался. Чисто. Тихо. Ветрено. Я вышел на двор. Ветер принялся слизывать с меня дымящуюся кровь. Упругими скачками я перенёсся через двор к северной стене. Дверь закрыта. Тут вряд ли откроют. Господа офицеры, как же! Я вбил кинжал в щель меж камней. Потом второй. Потом первый, но выше. Подтянулся. Ветер взвыл, шлифуя мною каменную кладку. Палучи-ка, Эрвин! А я упрямо лез выше. Вот уже и окошко. Ставни есть, решёток нет – какая, кмхер меня задери, удача. Я выбил ставни с нескольких ударов и забросил себя внутрь.
Арбалеты тенькнули, как вистолга по весне – красиво! Это моя музыка, моя. Неужели вы подумали, что, выбивая ставни, я пропущу вас, придурков, затаившихся в тенях? Тень глядит из моих глаз – так неужто я не увижу вас? Конечно, я видел. Мечи врубились в летящие арбалетные болты с сухим треском. Так клюв стервятника-накангана хрумает костями падали. Глупцы.
Я убил их прежде, чем их руки дотянулись до мечей – погрузил свои мечи в них. До самых гард. Прошил одним ударом, до стенок, обшитых деревом. И так и бросил, пришпиленных, как жуков. Взамен забрал их мечи, неплохие, чего уж там. Ударом ноги распахнул дверь и вышел в хорошо освещённый коридор. Здесь было довольно тепло. Обычный человек ощутил бы покалывание в оттаивающей коже. Но меня такое не трогало. Однако, мой слух не улавливал дыхания – командир, похоже, «сделал ноги». Я убедился в этом, осмотрев его покои, парадный зал и библиотеку. Больше тут прятаться было негде.
Однако, засранец. Мне было бы приятно насадить его на кол во дворе. Хоть он и был единственным, кто спустился ко мне в камеру, чтобы поприветствовать, как человека. Для всех прочих одно слово лорда-канцлера превратило героя королевства, отдавшего за них больше, чем жизнь, в бандита, висельника и предателя. Одно слово лишило их жалости и человечности. А была ли она? Впрочем, замена командиру найдётся. Я спустился к дверям, открыл их и окунулся в буран. Напротив, через освещённый прямоугольник распахнутой двери изливался факельный свет. Череда факелов опоясывала по периметру двор, да на четырёх вышках горело по несколько связок. Вот мне туда. Любые стрелы были тут бесполезны, и я двинулся по двору, словно великан-недомерок, облепленный с ног до головы мокрым снегом, застывающим на мне розоватой коркой.
Лестница. Зачем утруждать себя и ползать по балкам и перекрытиям вышки, когда есть такой приятный путь? Я быстро взбежал наверх, прижался к мёрзлой бревнине и прислушался. Я даже ощутил тепло тел. Двое. Справа и слева от меня. Забились в углы и ждут. Я прицелился и всадил клинок между венцов на уровне головы сидящего человека. Вытащил, потрогал. Чуть тепловатый, липкий. С остальными оказалось не сложнее.
Я спустился с четвёртой вышки. В небе набросали столетний запас снега, а ветер пытался разгрести его, ссыпая на мою голову. Пора в дорогу. По перевалу, вниз, всё вниз и вниз. Мимо чёрных источенных скал. Мимо заброшенных стойбищ. Через пустынные земли. Мимо маленьких горных деревушек. В предгорья, туда, где меня не ждут. Надо собрать запас хлеба. Вода тут повсюду. Пары банок долгогорелки хватит. Сгодится и лук. И кое-что из тёплого офицерского шмотья. Сбить цепи в кузне и бросить на кучу отрубленных голов посреди двора – добрый знак.
Я распахнул тяжёлые ворота в ночь. Сразу за ними начинался крутой спуск, и ветер, сколь он не выл, не смог накидать снега вровень с нижним краем ворот. На площадке под навесом, где обычно передерживали тюремные кибитки, в свете множества факелов меня кто-то ждал. А, пожелания доброго пути – куда ж без этого?!
– А я думал, ты удрал, капитан, – каркнул я. Горло саднило – кмхеры бы побрали этих жмотов, ни одной бутыли стоящего спиртного!
– И куда ты пойдёшь, несчастный?! – закричал этот храбрец. Ах, вот оно что – речь о смысле жизни. Ну, послушаем.
– Пойду навещу папочку и братишку, – я скинул мешок с припасами в стойло под навес, чтоб не сильно намокли. Туда же полетел плащ.
– Тебе не убежать от самого себя! Остановись! Ведь ты же был нашим героем!
– Капитан, я убил сто пять человек в этой тюрьме. Ты думаешь мстить или болтать?
Я начал плавно раскручивать клинки, разрубая снежинки.
– Я чувствовал, что кончится худо, когда нам привезли тебя. То, что от тебя осталось, – не сдавался капитан.
– Чего не сбежал? – осведомился я.
– Честь, – коротко сплюнул тот.
– А теперь ты пробуешь покопаться в моей голове словами, потому что не в силах мечом? – я рассмеялся и атаковал. Капитан ловко уклонился. Его замечательные мечи могли просто перерубить мои, а магическая кольчуга защищала, вдобавок, и от холода. Наверно, и от жары – я точно не знал.
– Человек ли ты ещё? – воззвал ко мне этот неугомонный.
– Да больше, чем ты думаешь, – я засмеялся вновь.
– Вспомни Рашель! Она ненавидела месть!
Ну вот, дошли и до тебя, моя Рашель. Капитан не рисковал проводить контрответы, лишь парируя и изматывая меня. Нашёл, кого изматывать! Я атаковал книзу, в голень, слева. Он парировал, содрогнувшись от силы удара. Правой я провёл реверс, и в блоке свёл его мечи в косой нахлёст. Надавив, я мгновенно освободил левую руку и всадил ему по открытой кисти. Доспех зазвенел. Меч тоже.
– Я лишь играю с тобой, чтоб согреться перед дорогой, – крикнул я, врубаясь в его защиту.
– Прости себя самого. Прости смерть Рашель. Ты не ведал, что творил! И твой отец не ведал!
– Да, всё прояснилось лишь потом.
Я на минуту приостановил бой. Мне не хотелось говорить о Рашель, звеня сталью.
– Да, она была невиновна. И я – за то, что воткнул в неё кинжал – невиновен. И все – невиновны. Я убиваю не за это, – я выдохнул. Улыбнулся спокойно.
– Ну, что, капитан, не тот козырь вытянул?
– Тогда зачем?
– Вы меня просто достали! – заорал я. И это настолько было правдой, что натянутые жилы где-то глубоко внутри расслабились, и волна спокойного тепла прокатилась сквозь грудь. Нет, Рашель, ни ты, ни я тут ни при чём. Ни политика, ни добро и ни зло. Ни даже дурацкая месть. Я просто не могу гнить в тюрьме. Просто не хочу, знаешь ли. Но это пройденный этап. Теперь я не хочу знать, что где-то рядом ещё живут выродки, которым я обязан своей судьбой, кровью на своих руках и шрамами на теле. Мне просто…
– Мне просто некомфортно жить в одном мире с некоторыми из вас!
Капитан выпучил глаза. Не ожидал такого признания? Ну, наверное. Я подошёл к нему и просто отобрал мечи.
– Как это? – прохрипел капитан. – Некомфортно?
– Послушай, я не буду тебя связывать. И даже бить по затылку, чтобы ты потерял сознание. Я понял, ты получше той швали, что я перерезал в тюрьме. И тебе надо время обдумать мои слова. Ну, вот, и посиди, подумай.
Я давно не видел таких глаз. Помню, в детстве к нам привезли какого-то вождя племени из дальних колоний. Дикаря полного. Он решил, что кукушка в часах живая. Как-то раз папаша ему сказал, что луна – это не камень в небе, как вождь думал, а красивая девушка с круглым светящимся фонарём, и дал подзорную трубу посмотреть и проверить. Когда вождь отлип от подзорной трубы, у него глаза были вот точно такие.
Капитан нетвёрдой походкой побрёл в сторону распахнутых ворот. Пусть, ему надо подумать. Я подхватил капитанские мечи, мешок с хлебом и факел. Мне пора. Меня ждёт папаша, братишка и ещё несколько очень нехороших людей. Мне неуютно думать, что они могут использовать кого-то ещё в своих грязных делишках. Использовать меня. Они – часть моего неправильного прошлого. И они сами дали мне силы исправлять то, что я считаю неправильным. Кто бы я был без них? Недоделанный придурок, злобно пыжащийся доплюнуть до ближайшей лужи. Кто я сейчас? Я – Эрвин, и я иду кое-что исправить в этом мире, чтобы мне было комфортнее жить в нём дальше.
Меня ждала дорога в жизнь длиной. Холодная, но холода я не ощущал. Наоборот, тепло от признания, от высказанности моей сущности согревало меня. Да, я просто признался капитану и всему миру – я такой, какой есть. Я не хочу быть ни героем, ни мучеником. Ни злодеем, ни рыцарем. Дайте мне просто пожить нормально, не убивая кого-то ради кого-то и для кого-то. Тем, кто уже пытался меня использовать, я не верю. И поэтому иду к ним. Но вам, остальным людям, я доверюсь. Моё доверие не надо заслуживать, получите авансом. Просто не потеряйте.